Текст книги "Я никогда не была спокойна"

Автор книги: Амедео Маттина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Но Бенито больше любит читать книги Ницше, Штирнера, Шопенгауэра и особенно Жоржа Сореля, французского теоретика анархо-синдикализма, идеи которого станут основой его политических деяний. Сначала он читает Штирнера в очень плохом переводе на итальянский, но позже знакомится с ним, прочитав по-немецки «Der Einzige und seine Eigentum»^[57], которую ему достает Балабанова. Эти авторы созвучны его темпераменту, потому что они прославляют волю, мыслящую личность и деяния отдельного человека, а не масс. Анжелика не замечает, что молодой человек соскальзывает на путь индивидуализма и бланкизма, а не коллективизма. Бенито берет от Анжелики то, что ему подходит. В этот трудный момент жизни она ему удобна – как женщина и как учитель, но ее идеи «его совершенно не интересовали, это точно», – пишет сестра Едвиге. Ее брату нравится русская революционерка, но он не может «освободиться от бытующего мнения, довольно злобного, о женщинах-интеллектуалках: в них, дескать, сильны упрямство и истеричность»^[58].

Для Анжелики не секрет, что он, как почти все его современники, сторонник превосходства мужчины. И все же она всеми способами пытается развить его ум. Особенно она бьется над исправлением немарксистского радикализма, и ей кажется, что у нее это получается. Они друзья, товарищи, иногда у них были более близкие отношения. Муссолини нашел мягкое плечо, он может полностью ей открыться и чувствовать себя свободно: бесконечные обсуждения, признания в проступках, надежды на политическое возрождение, отчаяние и бессилие, которое у Бенито выражается очень грубо. С каким-то удовольствием он рассказывает, как в 1902 году, только приехав в Лозанну, он спал под мостом Гран-Пон. Однажды в пять утра его, голодного и замерзшего, забрали полицейские. У него не было ни гроша, он бродил по парку Монбенон голодный как волк. В животе у него урчало, голод и тоска усиливались по мере приближения сумерек, когда в отеле Бо-Риваж начинал играть оркестр. Тут пришли две англичанки. Они расстелили на траве скатерть, уселись рядом и стали доставать из корзины мясо, хлеб с маслом, мандарины и пирожные. Бенито говорит Анжелике, что набросился на одну из них и вырвал еду из ее рук. «Если бы они оказали сопротивление, я бы задушил их, – и он добавил грубое слово. – Вам не кажется, что было бы лучше, если бы я убил этих паразиток? Почему не настает час реванша?»^[59]

Анжелика приходит в ужас от этих слов. Такое поведение недостойно революционера. Она обращает его внимание на то, что убийство двух женщин не решило бы проблему всеобщего голода. «Социальная проблема не решается убийством отдельных людей; нужно изменить систему, и тогда права всех людей будут обеспечены».

«Возможно, ты права, но я был голоден, других мыслей у меня не было. Кроме того, если бы меня посадили в тюрьму, меня бы, по крайней мере, кормили и у меня была бы крыша над головой»^[60].

Балабанова обескуражена и очарована этим диким юношей, который хотел сражаться голыми руками. «Но ведь ты не один», – говорит она ему садясь на поезд, идущий в Сан-Галло^[61].

С этим строптивцем много работы. Под давлением Балабановой будущий дуче поступает на факультет социальных наук в Лозанне, посещает курс Вильфредо Парето, переводит «Черных шарлатанов» Мало, запоем читает – «целую библиотеку», как он с удовольствием вспоминал.

В октябре 1904 года он начинает сотрудничать с газетой Avanguardia socialista («Социалистический аванград») под руководством Вальтера Мокки. Его антирелигиозные статьи получают известность во всей Швейцарии. Самым ярким становится эпизод его спора с протестантским пастором Альфредо Тальятеллой. «Дайте мне часы. Я даю Богу десять минут, чтобы поразить меня насмерть. Если он не накажет меня за это время, значит, он не существует. Я бросаю ему вызов!»^[62] Однако Анжелике не нравятся эти хвастливые выступления. Она пишет Муссолини письмо, в котором называет «глупым и поверхностным» его подход к религии: в нем нет исторического материализма, одни только эффектные высказывания, он поднаторел в выступлениях на такую тему. Ей кажется, что этот товарищ искренен с ней одной, лишь ей он открывает свою мятущуюся душу. В этом она заблуждается.

Возможно, ему кое-что было известно о моем происхождении, и это знание возбуждало в нем снобистскую гордость от общения с представителем того класса, который он делал вид, что презирает, – а отчасти, возможно, потому что я была женщиной, рядом с которой ему не нужно было доказывать, что он равен или стоит выше других мужчин. Он, похоже, не обижался ни на мои советы, ни на мои упреки. Ему нужен был кто-то, на кого он мог опереться, а его тщеславие никогда не позволяло ему опереться на мужчину. Он не делал попыток скрыть от меня свою слабость. Если бы он делал это, я, вероятно, должна была бы испытывать по отношению к нему меньшее сострадание, и он, несомненно, понимал это. На протяжении всего нашего общения меня связывало с ним понимание того, что я единственный человек, с которым он был абсолютно самим собой, с которым он не напрягался, потому что ему не нужно было лгать. И на протяжении десяти последующих лет он всегда не колеблясь пользовался чувством ответственности, которое это понимание налагало на меня^[63].

Эти слова, как кажется, выдают некие любовные отношения: они совсем не похожи на отношения между товарищем по партии и «богемой», как утверждает Ренцо Де Феличе^[64]. Но ни один, ни другая ни разу не обмолвились, что они любовники: ни в Швейцарии, ни позже, когда работали рука об руку в политике и журналистике. Она сдержанна. Он выражает уважение к Анжелике, та испытывает к молодому товарищу «чувства нежные, полуматеринские-полустрастные»^[65]. Об отношениях между Бенито и Анжеликой недвусмысленно обмолвился сын Муссолини Витторио: «Балабанова и мой отец были действительно очень близки»^[66].

Так значит, мы не можем утверждать, что между ними был роман? Есть один потрясающий эпизод, о котором Рандольфо Паччарди рассказал Паоло Палме, журналисту и историку, долгие годы собиравшему воспоминания о бывшем социалистическом лидере. Анжелика и Рандольфо встретились в Париже в начале тридцатых годов. Оба антифашиста ощущали упадок сил, уныние, одиночество. В тот вечер они снова размышляли о катастрофе, случившейся в Европе, в Италии. В таком состоянии рассудок замирает, не хочется думать о серьезном. Паччарди жаждет получить новые факты о Муссолини, с которым он никогда не был знаком, но которого несколько раз разными способами пытался убить, организовывая покушения в антифашистских кругах, базировавшихся в Лугано. Ему не дает покоя эта любовная история, бывшая у всех на устах. Он очень хочет узнать, как все было на самом деле. Похоже, сейчас настал подходящий момент: Анжелика спокойна, непринужденна. Он нервно кусает губы, но в конце концов решается и выпаливает: «Скажи мне, Анжелика, каков был Бенито в постели?» Она смотрит на него с удивлением, чуть прищуривается и, поморщившись, отвечает: «Эгоист, как и во всем остальном!»

Их связь не была секретом для товарищей, которые к ним приходили. И когда родилась Эдда^[67], многие думали, что это дочь Балабановой. Однако в то время у Муссолини было множество любовных историй. В Швейцарии он сходил с ума по Элеоноре Х. Нельзя не вспомнить о его увлечении некой Алнес из Петербурга. Двадцатилетний парень из Довиа питал слабость к славянским женщинам. Еще не появилась в его жизни самая несчастливая из всех, Ида Дальцер из Тренто, – она подарит ему сына и в 1937 году трагически уйдет из жизни в психиатрической клинике.

Глава пятая

«Вперед, соратницы!»

В 1904 году в Сан-Галло приезжает итальянская учительница, спасающаяся от преследования за антирелигиозную статью. Ее зовут Мария Джудичи, она ждет ребенка, а ее сыну семь лет^[68]. Анжелика отдает ей свою комнату. Обе они революционерки: эмансипированные женщины, пропагандирующие и практикующие свободную любовь, но они не хотят, чтобы их называли феминистками. Борьба за освобождение женщин – всего лишь один аспект борьбы за освобождение человечества.

Но здесь, в Швейцарии, нужно что-то новое, что пробудило бы эмигранток, сидящих дома или работающих на фабрике. Нужно заставить их участвовать в борьбе, дать им толчок, найти место, где они смогут выступать. И вот Мария и Анжелика уезжают из Сан-Галло в Лугано, где у итальянских товарищей есть кооперативная типография. Именно здесь рождается газета «Вперед, соратницы!» (Su, Compagne!). Анжелика впервые пробует свои силы в журналистике, и, как всегда, полностью ей отдается.

В декабре 1904 года по пути в Италию к ним заезжает Бенито. Он на два дня останавливается у Анжелики и Марии. С Балабановой они начинают переводить «неомальтузианскую брошюру одного цюрихского ученого: Indersegen und Keine Ende, позже вышедшую в итальянском переводе как “Чем меньше детей, тем меньше рабов”»^[69].

Джудиче испытывает крайнюю неприязнь к итальянцу, эгоистичному и надменному^[70]. Она не понимает, как ее подруга могла влюбиться в мужчину, который считает всех женщин низшими существами. Но Анжелика защищает его, оправдывая его поведение бедностью, трудным детством и несчастливой жизнью. Разумеется, во всем виновато капиталистическое общество. Ее подруга совсем не уверена, что все это имеет отношение к Муссолини. Но она видит, что Анжелика любит его, а этого достаточно, чтобы принять тот факт, что утонченная и эмансипированная женщина так легко переносит надменность человека, уверенного в превосходстве мужчин над женщинами.

Бенито возвращается в Италию. Анжелика уже несколько лет пользуется успехом у итальянцев, она становится известной личностью. Особенно в кругах социал-демократов. Однажды, когда она писала статью для газеты «Вперед, соратницы!», в ее комнату вошел рабочий из Стабио, реакционного местечка в кантоне Тичино. Там только-только стал просыпаться революционный дух. Гость объяснил ситуацию и попросил Анжелику приехать побеседовать с местными социалистами. Она сразу согласилась. В зале гостиницы в Стабио собралось человек сорок. Когда городской священник узнал о ее приезде, он со своей кафедры осудил ее как «дьяволицу» и призвал женщин сорвать собрание. Так они и сделали: взяв вилы, с угрожающим видом явились к гостинице в сопровождении полиции. Хозяин гостиницы попросил их уйти, и социалисты вышли на площадь, заняв место напротив церкви. Это была не лучшая идея: едва Анжелика начала говорить, вовсю зазвонили колокола. Они перешли в другое место, в большой сарай, в окна которого сразу полетели камни. Оставаться там было опасно. Кто-то крикнул Анжелике: «Нам надо выбираться отсюда: сюда идут сотни женщин с вилами и кольями. Они убьют вас!» Они побежали в единственное безопасное место, к дому доктора, бежали по высокой мокрой траве, слишком высокой для Анжелики, она задыхалась, какой-то товарищ подхватил ее на руки и, не произнося ни слова, донес до дома доктора. Анжелика промокла, и он встал на колени и начал снимать с нее мокрые туфли. «Пожалуйста, не надо», – сказала она, но он, будто не слыша, снял ее туфли и поставил у печки сушиться. Отошел в сторону и написал на клочке бумаги: «Уважаемая товарищ Балабанова, я хотел бы отдать свою жизнь, чтобы спасти вашу. Я заикаюсь и всегда чувствовал себя человеком второго сорта. Мои родители умерли, когда я был еще мал, и я вырос благодаря людской благотворительности. В детстве другие дети дразнили меня и смеялись надо мной. Я не могу принимать участие в дискуссиях рабочих. Но когда я услышал, как вы говорите, я сразу понял, что вы принимаете близко к сердцу и выступаете за таких людей, как я, за всех угнетенных, несчастных, униженных»^[71].

Ради этих людей Балабанова живет. Но сейчас не время для эмоций: в крышу летят камни, Анжелика рискует жизнью. Выйти из укрытия невозможно, слишком опасно; когда приехал заказанный экипаж, дверь ей открыл все тот же молчаливый человек, он же закрыл ее как щитом от бесновавшихся женщин. В Балабанову летели плевки и пригоршни пыли. Взбешенные женщины-католички замахивались палками. Ее защитник положил руку в карман. «Не трогайте револьвер!» – прокричала она. Несмотря на весь шум, женщины отступили. Анжелика села в экипаж, лошади рванули, экипаж умчался. В следующие дни в Стабио профсоюзы организовали большую демонстрацию и тогда же было открыто отделение социалистической партии.

Газета «Вперед, соратницы!» постепенно получила известность в итальянском обществе и понемногу распространялась в Италии. Главная мечта Анжелики и Марии – сделать ее трибуной, открытой для работниц, умеющих писать, но также и для безграмотных угнетенных женщин, которые сами не могли описать на бумаге условия их работы. Было решено составить из их рассказов статьи.

Большинство статей, как и письма, полученные в газету, были посвящены отношению к церкви и религии. Нередко писал муж, который узнал, что жена и теща, тайно от него, крестили сына… или письмо было от юноши, рассказывающего о своей проблеме: он любит девушку, но ее условие – венчание в церкви, или, например, родители просили совета, как воспитывать детей, чтобы они выросли свободными, жаждущими правды, честными, бескорыстными, творящими добро, не думая о будущем вознаграждении. Мужчины и женщины, мечтающие о триумфе справедливости, равенства, всеобщего благоденствия^[72].

Ответы Анжелики и Марии антиконформистские и антиклерикальные. Они пишут, что государство не должно субсидировать религиозные институты. Их мнение: настоящий социалист должен быть атеистом. В любом случае религия должна остаться делом личным и не влиять на политические предпочтения, их диктует материалистическое видение истории. «Маркс никогда не утверждал, что он объяснил все. Он хотел лишь указать единственный научный метод понимания истории»^[73]. Любовные отношения необязательно должны быть скреплены браком. Союзы должны основываться на «искренних чувствах, взаимном уважении и безусловной верности, ведь в основе отношений – правдивость, без всякой оглядки на так называемое общественное мнение»^[74].

Но настоящим делом Балабановой стали собственные расследования на месте. Одно из них касалось швейцарских религиозных сообществ, посылающих монахинь в итальянские провинции в поисках девушек, ищущих работу. «Сестры» являлись в семьи, рассказывали о своих религиозных чувствах и предлагали сопровождать их дочерей в Швейцарию, где их ждет рабочее место на текстильной фабрике. Разумеется, спать они будут в монастыре, под их надзором! Родителям не о чем беспокоиться, они лишь будут получать часть денег, заработанных девушками. Проблема в том, что эти богобоязненные девушки почти ничего получать не будут: жалование, и без того скудное, владельцы фабрик отдают монахиням, и после вычетов платы за питание, штрафов за «прегрешения» и различных церковных пожертвований девушкам и их семьям не остается почти ничего.

Расследование Балабановой наделало много шума и было описано во многих газетах. Вмешалось даже итальянское правительство. На этой волне газета «Вперед, соратницы!» начала разоблачительную кампанию, вызвавшую отклик либеральной общественности. Анжелику пригласили на Всемирный съезд вольнодумцев, где она должна была обо всем рассказать. Сначала она хотела отказаться, поскольку эти вольнодумцы были главным образом антиклерикалами, верившими в систему прибыли и в капитализм. Но в конце концов ее убедил аргумент, что ее доклад будет опубликован в прогрессивных журналах по всему миру и прочтен множеством рабочих.

Она соглашается поехать в Рим. Она не была в столице Италии два года. Город кажется ей красивее, а солнце ярче, чем прежде. К тому же съезд проходит в ее университете. Когда она поднимается на кафедру, ее охватывает революционный порыв. В зале полная тишина. Все взоры устремлены на нее. Балабанова уже опытный оратор, сначала она ублажает слух либералов, произнося антиклерикальную речь, а затем гневно выступает против того, что является истинным злом в той истории, что так интересует либералов: против капитализма. Единственная возможность решить проблемы – уничтожить частную собственность на средства производства. Нужна социальная революция, а не просто постепенные реформы. Она хочет остудить присутствующих либералов, сторонников свободной торговли, но они так увлечены пылом русской гостьи, что аплодируют, это удивляет Анжелику. Среди них есть несколько ее бывших университетских преподавателей, которые не замечали ее во время учебы. Одним словом, это триумф. В кафе Aragno, куда робкая студентка некогда провожала Лабриолу, она становится знаменитостью. Все хотят с ней поговорить, пожать ей руку, сказать комплимент, попросить адрес, чтобы пригласить на другие встречи.

Итальянские журналисты убедительно передают выступление Балабановой, в свободомыслящих изданиях повторяется ее имя. На ее редакционном столе множатся письма с приглашением на другие встречи и съезды. Среди них – приглашение на женский социалистический съезд, который состоится в Риме в 1906 году: ей предлагают председательствовать.

Должно быть, Анжелике было в эту пору двадцать девять лет, это «новая женщина», современная, участвующая в битвах за свободу и эмансипацию личности. Она активно выступает в защиту сельских учительниц, попадающих под власть синдиков и приходских священников, требующих «внеклассной работы», которая не ограничивается уборкой их жилища и церкви. Она борется то, чтобы женщины зарабатывали столько же, сколько и мужчины, за одну и ту же работу, а не в два раза меньше. Но в первую очередь, вместе со своей пылкой соратницей журналисткой, – за закон о разводе и права голоса для женщин.

Глава шестая

Бесцветный Ленин

Анжелика теперь знаменита. К тому же она русская. Русские очень востребованы во всех радикальных кругах. В Италии и Швейцарии образовалась обширная русская колония, состоящая из беженцев и интеллигенции, отличающихся упорством и педантичностью. Кровавые царские репрессии 1905 года вызвали широкий резонанс в европейском общественном сознании. В Италии русских революционеров очень почитают, им внимают как прорицателям. Ничего удивительного, что множество итальянцев устремляется в школу для революционеров, открытую на Капри в 1906 году писателем Максимом Горьким. Русская гибкость Балабановой придает революционной риторике сильную эмоциональную составляющую, так множится солидарность с жертвами режима Николая II, реакционного и ретроградного императора, которого в Европе ненавидят даже умеренные консерваторы.

Так случилось, что Балабанову как раз пригласили выступить перед этими умеренными консерваторами, и она имела огромный успех. Речь идет о выступлении в Венеции. Там она должна была прочитать две лекции: ее пригласили в университет как почетную гостью. Первая лекция была посвящена России (и имела колоссальный успех), вторая – условиям жизни в Италии (и потерпела фиаско). Публика состояла из консерваторов, банкиров, дипломированных профессионалов: все люди просвещенные, искренние либералы, но правые. Они аплодировали, когда Анжелика осуждала царя, но как только речь зашла об Италии и об эксплуатируемых, которые должны взять в руки свою судьбу, чтобы разбить оковы капиталистического господства, в зале воцарилась тишина. На банкет, устроенный в честь почетной гостьи, пришло мало людей. Ректор университета был в отчаянии и извинился перед Балабановой. Его звали Амедео Грассини, его дочь Маргарита впоследствии возьмет фамилию мужа, Чезаре Сарфатти. А тогда Анжелика впервые встретила эту девушку, которая впоследствии сыграет важную роль в ее жизни.

Постепенно Анжелика становится известным политическим деятелем в национальных и европейских кругах. Она много делает для сбора денег в пользу русских революционеров: в Италии она собирает много средств. Она никому не отказывает, с одного поезда пересаживается на другой, ездит в большие и маленькие города, в отдаленные деревни. Ее голос гремит и в рабочих залах, и в университетах, а ведь кто бы мог подумать, что при таком хрупком телосложении можно иметь столь громкий голос. В 1906 году в Триесте она впечатляюще рассказывает о Марии Спиридоновой (героине революции 1905 года). Анжелика живо описывает, как один из караульных царской тюрьмы прижигал руку Марии зажженной папиросой. Она и вообразить себе не может, какие методы будут использовать тюремщики-коммунисты, в чьи лапы в 1918 году попадет та же Спиридонова из-за оппозиции по отношению к большевикам. Рассказ Анжелики производит сильное впечатление: с галерки триестинского театра раздается крик какого-то юноши: «Мы отомстим!»; аудитория встает как один и долго аплодирует. Анжелика поражена откликом, который вызвали ее слова: это подтверждение ее любви к Италии, которая будет сопровождать ее всю жизнь, даже когда итальянцы выйдут на площадь Венеции, чтобы приветствовать нового Цезаря. Это прежде всего духовная связь, а не политическая. Она отличается от той рассудочной связи с соотечественниками, с которыми она встречается в Швейцарии.

Русские революционеры в Швейцарии в основном живут между Берном и Цюрихом. Русская колония в Италии растет в Риме, Неаполе, Милане и на лигурийском побережье, особенно в Нерви. Горький, уже самый известный русский писатель в мире, 4 ноября 1906 года поселяется на Капри, а вилла Эрколано, названная «красным домом» из-за цвета кирпича, скоро станет революционной школой и Меккой для всех русских эмигрантов, живущих в Европе^[75]. В 1908 и в 1910 годах у писателя гостит Ленин. Деятельность русских революционеров вызывает «растущую озабоченность». 9–22 января 1907 года русский посол в Квиринале^[76] Михаил Муравьев сообщает в Петербург, что Балабанова и Горький устроили в Италии «центр агитации» против царя^[77].

Политическое и культурное значение Анжелики уже достигло международного уровня. В Швейцарии она снова встречается с Плехановым, своим брюссельским учителем. Она знакомится с меньшевиками Мартовым и Аксельродом и с большевиком Зиновьевым. Она не является сторонницей какой-либо группировки, но состоит в марксистском кружке, секретарем которого выступает Чичерин, будущий советский комиссар иностранных дел.

Жизнь русских отличалась от жизни других иностранных студентов своим аскетизмом и поглощенностью наукой и политикой. На самом деле политические дискуссии считались неизбежным дополнением к учебе и ее вдохновляющим началом. Пища и кров были вторичными соображениями, а внешний вид игнорировался совершенно. Даже те, кто мог позволить себе одеваться по моде и жить в комфорте, отвергали возможность жить лучше, чем народные массы, которым они намеревались служить. Девушки особенно акцентировали свое презрение к внешнему виду, одеваясь как можно проще, даже так, как им совершенно не шло, – так жаждали они отличаться от женщин из правящих классов, ведших паразитический образ жизни^[78].

И все же некоторые вещи смущают Анжелику. Прежде всего, эти группы изгнанников состоят только из интеллигенции, живущей в собственном мире, они далеки от народа и поглощены бесконечными спорами, и здесь обращает на себя внимание некий Владимир Ильич Ульянов, то есть Ленин, человек, который не производит на нее никакого впечатления, в отличие от Льва Троцкого, с которым она познакомилась в 1906 году в Вене на собрании в память о смерти Фердинанда Лассаля. Лев обаятелен, у него блестящий ум, он эффектный оратор, прекрасно образован, умеет вести полемику, причем не только политическую. Все это очень впечатляет русскую девушку. А Ленин оставляет ее равнодушной: робкий, необщительный, лысый, мастер полемики, зачастую беспринципный. У него необычные монгольские глаза, но внешне он не заинтересовывает Анжелику.

Если честно, я должна признаться, что не могу вспомнить, когда именно и где я впервые встретилась с Лениным, хотя думается, что это было на собрании в Берне. Я уже знала, кто он такой и какую позицию представляет, но он не произвел на меня никакого впечатления в то время. У Ленина не было никаких внешних черт, которые заставляли бы выделять его среди революционеров его времени. На самом деле из всех русских революционных вождей он внешне казался самым бесцветным. Его выступления в то время также не произвели на меня никакого впечатления ни своей манерой подачи, ни своим содержанием^[79].

Одним словом, малозначительный человек. Что удивило Анжелику, так это грубая агрессивность Ленина к противникам партии. Она обратила на это внимание во время съезда русских социал-демократов в апреле 1907 года. Съезд должен был состояться в Копенгагене, но король Дании не дал разрешение в угоду Романовым, которым он приходился родственником. Было решено перенести съезд в более толерантный Лондон. Однако требовались деньги, чтобы оплатить поездку тремстам делегатам, многие из которых уже ехали из России в Копенгаген. Средств требовалось много: нужно было платить за жилье и питание в течение шести недель: ораторы часами обсуждают теоретические вопросы и дискутируют о резолюциях, газетных статьях и книгах – чтобы организовать это политическое мероприятие, нужны финансы. Помочь тут могут только немецкие товарищи.

Балабановой поручают отправиться в Берлин и просить финансовую помощь у сильной немецкой социал-демократии. Через несколько дней она приезжает в Лондон с чеком на солидную сумму, подписанным Паулем Зингером, казначеем немецкой партии. Съезд может состояться. В нем примут участие титаны русской социал-демократии и молодые перспективные Зиновьев, Каменев, Троцкий, Сталин. Делегаты под наблюдением полиции размещены в бывших казармах.

Большинство из них не знают Балабанову и, когда она приходит их навестить, смотрят на нее с подозрением. Никто с ней не здоровается, здесь все совсем не так, как в Италии. Здесь все принадлежат какой-нибудь фракции: девяносто большевиков и восемьдесят меньшевиков злобно посматривают друг на друга. А на того, кто не принадлежит ни к одной из группировок этой гражданской войны, смотрят с презрением, подозревая в шпионаже, – для них он еретик. Эти бородачи кажутся Анжелике сумасшедшими. Еще там есть группа с Кавказа, «чья дикая внешность, которую подчеркивали их огромные шапки из овчины, произвела сенсацию на улицах Лондона»^[80].

Съезд проводился в церкви Братства. Балабанова думала, что «ее паства происходила из христиан-социалистов или пацифистов, которые смутно симпатизировали делу русских», но ей казалось, что, если бы прихожане послушали некоторые выступления, они были бы «сильно шокированы». Во всяком случае, они не ожидали, что эти говорливые революционеры столь надолго займут их церковь. На их робкую просьбу освободить церковь для проведения мессы гости ответили, что у них недостаточно денег, чтобы снять другое помещение. Хозяева любезно согласились на компромисс: съезд будет проводиться днем или вечером, когда не проходят церковные службы.

Дебаты были бурными и невыносимыми. Только чтобы поменять распорядок дня, дискутировали целую неделю. Ленин мучил всех бесконечными теоретическими речами, меньшевики призывали перейти к вопросам практическим, по существу. Шла жесткая борьба за принятие решения кто будет председателем и оратором, открывающим этот съезд. Если победят меньшевики, это будет Плеханов, если нет, – Ленин.

Здесь Анжелика впервые видит Ленина в деле, он дирижирует оркестром большевиков с армейским размахом: распределяет роли, подсказывает, кому прерывать меньшевиков, а кому свистеть, даже пишет, какие слова надлежит использовать в выступлениях. Анжелика поражается, насколько педантичен этот железный человечек: «вот он склонился над записями, внимательно слушает, замечая каждое прерывание докладчика, быстро взглядывая на оратора, если тот привлекал его внимание словом или замечанием»^[81].

Тем временем деньги, полученные от немецких товарищей, заканчиваются. Больше обращаться к Германии нельзя. Единственной гарантией успеха становится пылкий большевик Горький. Он приехал в Лондон со второй женой, актрисой Марией Андреевой: оба они благодаря своим связям имели знакомства среди сочувствующей буржуазии в Англии. Та же английская либеральная пресса много писала о симпатичных радикалах, которые заставляют мечтать и будят фантазии милых дам. Борцов с царизмом нарасхват приглашали в салоны, где они приятно возбуждали слушателей рассказами о преследованиях в «темной России». Революционеры же охотно разглагольствовали в гостеприимных домах, в ожидании щедрых пожертвований.

В конце концов мы сумели занять часть необходимой суммы у одного промышленника-либерала, который пригласил десять или двенадцать революционных деятелей из России к себе домой и который в то время громогласно заявлял о своей симпатии к русской революции. После обеда мы должны были совершить прогулку по его картинной галерее и восхищаться ее шедеврами. Перед одним из них Горький остановился и заметил по-русски: «Как ужасно!»

Хозяин дома посмотрел на Плеханова, чтобы тот перевел замечание знаменитого гостя, и я внезапно ощутила панику за судьбу нашего займа. Плеханов, не моргнув глазом, спас положение. «Товарищ Горький просто воскликнул «Поразительно!», – уверил он хозяина дома.

Через два дня после свершения Октябрьской революции в 1917 году я, находясь в Стокгольме, получила письмо от нашего друга с 1907 года с требованием полной и немедленной выплаты долга^[82].

С этими новыми средствами съезд мог продолжиться. Меньшевики во главе с Аксельродом настаивают, чтобы рабочие партии России объединились. Церетелли предлагает отказаться от революционного пути, который в 1905 году закончился крахом; по его мнению, нужно идти демократически-буржуазным путем, это будет лишь промежуточный этап, после него настанет время для революции. Троцкий пытается примирить стороны: он всеми путями старается избежать раскола. Ленин и слышать не хочет о такой половинчатости. Он обвиняет своих противников в лицемерии и предательстве: нужно брать в руки оружие, организовать авангард профессиональных революционеров, свергнуть правительство. Буржуазии нет веры, она эгоистична и труслива.

Балабанова разделяет максималистскую позицию Ленина, но не его методы. Ей вообще не нравится, когда нет уважения к человеку; тем более что речь идет о товарищах, достойных политического доверия. Их нельзя клеймить позорными эпитетами, называть предателями только потому, что они думают иначе. Она все еще весьма наивна. Однажды в Цюрихе, месяц спустя после лондонского марафона, она попросит объяснения у вождя большевиков о его методах и нанесенных оскорблениях. Ульянов, не моргнув глазом, ответит, что для того, чтобы захватить власть, все способы хороши. Даже бесчестные? Ленин считает честным все, что служит интересам пролетарского дела.