Текст книги "Я никогда не была спокойна"

Автор книги: Амедео Маттина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Анжелика, обладающая сильнейшим чувством долга, едет в Париж, но не меняет своего мнения: о договоре о совместных действиях с коммунистами и социал-демократами не может быть и речи. Мариани остается в одиночестве. Руководство разделяет позицию Балабановой и ее сторонников, например Консани, осведомителя политической полиции, который работает на то, чтобы уничтожить любую форму антифашистского единства. По сути, это самоликвидация максималистского крыла.

Теперь русской революционеркой владеет одно-единственное желание – бежать в Соединенные Штаты. Чтобы получить визу, она предъявляет в посольство США в Париже несколько аккредитационных писем. Среди них – письмо от известного американского журналиста и писателя Джорджа Селдеса, который восторженно отзывается об Анжелике. Однако Балабанова допускает серьезную ошибку в беседе с американским консулом.

Учитывая мою рассеянность и тот факт, что, когда я бываю в таких местах, я всегда очень нервничаю, я не стала перечитывать письмо, которое показала консулу. Это было письмо Селдеса, написанное несколько лет назад, в нем говорилось: «Я был в Сан-Тропе с Эммой Гольдман, и она восторженно отзывалась о тебе». Я сразу же заметила, что что-то не так, а консул спросил меня: «Вы знаете Гольдман?» «Да, конечно», – ответила я. «Хорошо, но помните, что, если вы, как и Гольдман, верите в насильственное свержение правительства, вы будете немедленно высланы из Соединенных Штатов». К этому времени разрешение было дано, и я получила свою визу, но я опасаюсь, что консул предоставит «важную информацию» тем, кто должен будет принять окончательное решение о моем въезде^[296].

Анархистку Эмму считали опасной диверсанткой, и поэтому ее выслали из Соединенных Штатов и Канады.

После этого интервью пройдет почти год, прежде чем Балабанова сядет на корабль, держащий курс на Нью-Йорк. Визы для нее добились итало-американские профсоюзные активисты: в конце 1934 года у нее появилась некоторая надежда на ее получение.

Анжелика наводит справки о поездке: она спрашивает Гольдман, отплыть ли ей в ноябре или лучше подождать до лета. («Я страдаю морской болезнью»). Затем она жалуется, что ничего не может опубликовать – ни статей, ни стихов. В Англии ей объявили бойкот. Свою роль здесь сыграло Министерство иностранных дел, «посоветовав» английским издателям не распространять антифашистские мемуары революционерки. Бегство из Европы – единственная возможность выжить. Да, дорогая Эмма, «I have to leave as soon as possible»^[297]. Но есть одна проблема, которая не дает покоя Анжелике. В Париже ей нанес визит американский журналист Джордж Селдес, которому здесь рассказывали всякие истории о Ленине и Муссолини. Он попросил ее предоставить ему несколько подлинных документов, после чего бесследно исчез. На основе этих материалов Селдес написал много статей и книгу, имевшую большой успех^[298]. Но из гонораров, которые получил Джордж, Анжелике не досталось ни цента.

Все это время она голодает и боится, как она пишет Гольдман, «потерять память»: «Кроме чая я ем только фрукты, салат и макароны». К счастью, время от времени ее приглашают на какую-нибудь конференцию, где на несколько дней гарантированы питание и проживание. В июле она отправляется в Бельгию. Ее мучают боли в желудке: «Я останусь там на несколько недель, чтобы немного набраться сил перед съездом»^[299]. «После нескольких лет голодания, благодаря хорошему обменному курсу и низкой стоимости продуктов, в Брюсселе мне стало легче»^[300]. Увы, и в Бельгии на ее выступлении произошли неприятные моменты: молодые коммунисты пытались прервать ее речь, обвиняя в том, что она предала Ленина.

«You, my dear, are made to suffer»^[301]. Да, действительно кажется, что Анжелика рождена для страданий: таково горькое замечание Эммы, которая обещает своей подруге написать Селдесу: она уверена, что это просто недоразумение. Она не верит, что Джордж способен на обман, и ее огорчает тот факт, что Анжелика больше не может ничего опубликовать. Стихи? Они очень хороши, но, к сожалению, «Европа для нас обеих закрыта, поэтому мы должны найти другие страны: ты – Америку, я остаюсь в Лондоне». «США – лучшее место для тебя: там у меня есть друзья, к тому же там есть возможность быть фрилансером. Мужайся, моя дорогая, и держи голову выше»^[302].

В 1935 году Балабанова очень сблизилась с братьями Росселли и группой «Справедливость и свобода». Она участвовала в нескольких встречах, где обсуждалась подготовка терактов в Италии. Она всегда считала действия одиночек чуждыми марксистскому менталитету. Однако теперь, впав в мрачное отчаяние и почувствовав полное бессилие, она видела последнюю надежду в убийстве тирана. В январе 1935 года, в годовщину смерти Ленина, «Пари-Миди»^[303] опубликовала интервью с Анжеликой под таким заголовком: «Интервью с Анжеликой Балабановой: секретарем Муссолини, а потом – Ленина». Вырезка из газеты с этой статьей была отправлена в политическую полицию анархистом Джино Андреи (псевдоним Пьер, номер 488), который воспользовался случаем, чтобы выплеснуть на Анжелику всю свою ненависть. «Эта старая карга – настоящий мешок с грязным бельем – становится все более желчной, и в то же время все безобиднее. Она обожает итальянцев, которые превозносят ее ум и ее ужасный запах. Надо сказать, мадам Анжелика так же враждебно относится к фашизму, как к воде и мылу…»^[304]

Для номера 488 Балабанова – «садистка», которая оживает только тогда, когда ей приходится ездить по Европе и выступать против фашизма и его основателя. Еще одна ее любимая мишень, уверяет Андреи, – это «все коммунисты, живущие на земле».

Теперь, после долгого перерыва, мадонне Анжелике удалось опубликовать очередной выпуск своего мизерного Avanti! Для пользования и потребления примерно дюжины ее поклонников во главе с малоизвестным бывшим капитаном Демераро, последним завоеванием тошнотворно революционной экс-баронессы, поклявшейся всегда оставаться в меньшинстве. Это беды нашей эмиграции, силой обстоятельств обреченной на инертность^[305].

Бригадир Гвидо Валиани, возглавлявший отдел Тайной полиции итальянского посольства в Париже, считал, что за такой фигурой, как Балабанова, даже если она находится в изоляции, нужно постоянно наблюдать. Именно от Валиани приходит любопытный отчет в марте 1935 года. В нем сообщается, что Анжелика находится в Ницце и ее содержит Троцкий. Она живет в отеле, но адрес дает только избранным. Она придумала особую систему общения с внешним миром: из Ниццы она посылает письма товарищу Росси Ланди, которому слепо доверяет, а тот передает их адресатам. Одно из этих писем адресовано Джорджо Сальви, владельцу Libreria Italia. Она просит его выплатить гонорар за продажу ее «Воспоминаний». Пока она получила пять тысяч франков в качестве аванса, но продано немного экземпляров. По ее словам, в этом виноват издатель, то есть Сальви, который назначил цену, недоступную для пролетариата. «Я недовольна потому, что мою книгу не читают те, для кого я ее написала»^[306]. Но Балабанова понимает, что больше денег она не получит, и просит Сальви прислать ей несколько десятков экземпляров своей книги, чтобы продать их на юге Франции. Джорджо с радостью избавился бы от всех этих непроданных книг, загромождающих магазин. «Но, учитывая тон письма, – пишет Валиани в отчете, – Сальви ответил ей язвительно, предъявив счет, по которому она задолжала 1850 франков, не считая 32 000 франков за ее проживание в доме и т. д. и т. п. Должно быть, дорого обходится Троцкому прекрасная революционерка Балабанова в Ницце, тем более что она платит 500 франков в месяц за отель в Париже, оставив за собой комнату с телефоном, лифтом, отоплением и т. д.»^[307] С трудом верится, что Троцкий оплачивал парижские расходы Анжелики, а та жила «гранд-дамой» в Ницце.

В ноябре 1935 года Балабанова получает визу в США, и американские социалисты оплачивают ей билет на пароход. Она хочет попрощаться со своими товарищами. Кто-то предлагает устроить вечеринку, от которой она отказывается: она не хочет суеты, боится, что это поставит под угрозу ее поездку. В итоге устраивают банкет. Среди гостей – Ненни и вездесущий Консани, который сообщает имена всех присутствующих. Именно Консани 11 декабря 1935 года отправит Ди Стефано одну-единственную строчку: «Анжелика Балабанова уехала сегодня в 10 часов утра»^[308].

Лайнер, на котором она едет в Соединенные Штаты, называется Champien. Он отправляется из порта Марселя. На причале сотни людей – машут ей белыми платочками. Многие плачут. Но только не Анжелика. Ее не трогают ни возгласы, ни прощальные крики. Она смотрит на удаляющуюся землю бесстрастно, она как бы окаменела, не может ни плакать, ни радоваться. Она чувствует свою беспомощность, винит себя за то, что потеряла в России семью, что не видела мать со дня, когда та ее прокляла, за товарищей, оставшихся во Франции, брошенных на произвол судьбы, за всех погибших, которых она оставляет здесь.

В зале «Карта мира» едва слышны звуки, доносящиеся с площади Венеции. Муссолини сейчас на вершине успеха, он государственный деятель, признанный во всем мире, оппозиция разгромлена. Он снимает очки, кладет их рядом с пухлой папкой отчетов высокопрофессиональной политической полиции. На сегодня достаточно.

Глава тринадцатая

Война и революция

Лайнер, направляющийся в Нью-Йорк с Анжеликой Балабановой на борту, пересекает океан. Разум от морской болезни мутится. Однако она не может отключить мозг, перестать думать о кошмаре, который оставляет позади. Она лежит в каюте, во рту горечь, в висках пульсирует кровь, голова раскалывается. Точно такие же ощущения она испытала в комнате Ленина, когда пришла к нему просить разрешения покинуть Россию.

Она до сих пор помнит каждую деталь своего последнего разговора с Владимиром Ильичом, свои ощущения от того, что перед ней человек, завоевавший огромную власть и все же страдающий от обострения политической ситуации и «недостатка человеческого материала, который нужен чтобы довести до конца начатое»^[309].

Их последняя встреча происходит в Кремле в августе 1920 года. Анжелика напряжена, взволнована. Она знает, что больше никогда его не увидит. Именно там, в той спартанской комнате, которую Ленин выбрал для кабинета, Балабанова ощущает конец своей революционной жизни. Ей не нужно объяснять причину своего решения: они говорили об этом много раз. Под проницательным взглядом вождя большевизма она возвращает все мандаты, которые использовала при исполнении обязанностей на службе правительству и партии. Однако ей нужны удостоверение личности и пропуск.

«Вам, товарищ Балабанова, нужно удостоверение личности? Да вас везде знают! Даже в самых отдаленных украинских деревнях… Но, если вы хотите… от всей души, от всего сердца!»^[310]

Когда настает время прощаться, Ленин делает вид, что не замечает серьезности момента. Он даже шутит, что она, дескать, более известна, чем он: вспоминает, как однажды вечером у дверей Кремля охранник спросил у него документы, а Балабановой отдал честь и улыбнулся. Ленин садится за стол, достает бумагу на имя председателя совета Рабоче-Крестьянской обороны Российской Советской Федеративной Социалистической Республики и пишет: «Товарищ Анжелика Балабанова долгое время работает в партии Интернационала и является одним из самых активных его членов. Я прошу всех оказывать ей содействие»^[311].

Формально разрешение на выезд выдается только год спустя Центральным комитетом Коммунистической партии России, который недвусмысленно запрещает Балабановой «выражать свое мнение по итальянскому вопросу как устно, так и письменно». Также ей надлежит хранить полное молчание о стычках между большевиками и итальянскими социалистами, о политических нападках на Серрати, о заговорах Коммунистического Интернационала. Анжелика не согласна с этим, и Ленин упрекает ее в том, что она всегда чем-то недовольна:

– Так трудно угодить вам, товарищ Балабанова. Если бы мы не разрешили вам уехать, вы были бы недовольны; теперь, когда я разрешаю, вы все равно недовольны. Что я могу сделать, чтобы угодить вам?

– Ничего. Другой на моем месте, – отвечает она, – отдал бы десять лет своей жизни, чтобы получить от вас такое разрешение, какое вы мне выдали. А мне от этого ни жарко, ни холодно. Вот вы считаете, что я хорошо работала, а я всего лишь выполняла свой долг. Если вы считаете, что я делала это лучше, чем другие, то и это было моим долгом. Вы не можете мне дать то, что я хотела бы получить. Я хотела бы иметь моральную и политическую возможность остаться в стране революции. Вместо этого…

– А почему вы уезжаете, почему не остаетесь? – спрашивает Ленин.

– Вы сами знаете… Возможно, России не нужны такие люди, как я…

– Нет, они нужны, но их нет^[312].

Это последние слова, которые она слышит от вождя революции. Балабанова уезжает с ощущением, что Ульянов ясно понимает, как все обернется после его смерти. Сталин пока остается на втором плане.

В 1920 году казалось, отношение к Сталину было по большей части равнодушным, поскольку он был фигурой незаметной в движении. Озабоченность Ленина по поводу Сталина появилась в последний год его жизни^[313].

Ленин подготовил почву для сталинизма, но Анжелика никогда не согласится поставить на одну доску Ленина, грузинского диктатора и любого другого большевистского лидера. С Ильичом у нее очень близкие отношения. Им приписывают любовный роман, начавшийся в годы ссылки. Это ложь: тогда Анжелика считала его «невзрачным» во всех отношениях. Только летом 1917 года она поняла, что имеет дело с величайшим умом, роковым человеком, единственным, кто способен привести Россию к коммунистической революции. Восхищение не ослабело, даже когда начался «красный террор», преступления и политические действия, которые она сама осуждала. В ее глазах Ульянов – «типичный диктатор»^[314], все тот же, что и в годы ссылки. Лишенный риторики, пустословия. Непримиримый к себе и другим.

Справедливости ради следует подчеркнуть, что, несмотря на многочисленные жертвы и множество врагов основанного им режима, никто никогда не сомневался в абсолютной самоотверженности и самопожертвовании Ленина. В этом неизмеримая разница между Лениным, который считает себя исполнителем неминуемого приговора истории, и другими диктаторами, руководствующимися своим жалким эго^[315].

Но Анжелика стала свидетелем краха коммунистической утопии, «безмерной трагедии» Ленина, ставшей затем и ее собственной: «О нем можно сказать, перефразируя бессмертного Гете: “Он хотел добра, а создал зло”, и то и другое в превосходной степени»^[316].

Владимир Ильич тоже привязан к Балабановой. В день ее отъезда из России он дважды звонит ей по телефону. Анжелики нет дома: она отправилась попрощаться с товарищами, но ее предупреждают, что ее ищет Ленин. Она перезванивает ему, но не застает на месте. Она спрашивает секретаря Фотиеву, почему он звонил.

– Товарищ Ленин, – отвечает секретарь, – хочет узнать, не может ли он чем-нибудь тебе помочь. Он знает, что ты нездорова, и беспокоится, чтобы тебе были созданы все условия, чтобы у тебя было достаточно денег.

– У меня есть все, что нужно. Но, пожалуйста, передай ему мою благодарность и привет^[317].

До границы Анжелику сопровождает правительственный чиновник в специальном вагоне.

Вторая часть ее долгой жизни начинается, когда ей уже сорок четыре года. Теперь в Швеции она чувствует себя свободной, избавившейся от «бесконечных страданий».

Меня можно было бы принять за соучастника преступлений против человечества, предательства социализма, невероятной моральной подлости. У меня не было бы ни права, ни мужества встретиться взглядом, услышать осуждение тех, кому я поклялась в верности, став социалистом. Эту пытку я предвидела во время позорной кампании, которую большевики развязали против ИСП. Тогда не были преданы гласности ни мои протесты, ни мое к этому отношение, ни моя отставка. Время шло, Россия становилась военной державой с откровенно империалистическими целями, ситуация ухудшалась, и так бы продолжалось всю мою жизнь. <…> Подтвердить все это своим присутствием было бы худшим из осуждений, хуже всех страданий, всех мучений, хуже самой физической смерти. Радость, которую я испытываю, избежав этих пыток, безмерна, потому что я могу со спокойной совестью быть тем, кто я есть: я сама себе завидую, что я обрела эту возможность. Перед моими глазами до сих пор стоит Ленин, каким он был в тот вечер, и это мешает мне высказать окончательное суждение о нем. Мне тогда показались слишком очевидными его опасения и его усилия предотвратить крах, и это запечатлелось в моей памяти…^[318]

Балабанова больше не могла видеть, как рушатся ее идеалы: она хотела уехать, вернуться в Италию, надеялась, что сумеет сделать это с итальянской делегацией, прибывшей в Россию в июне 1920 года. Но ей не удалось бежать. Ей не выдало визу итальянское правительство, и эстонское не выдало транзитную. И именно Центральный Комитет коммунистической партии препятствовал ее отъезду, там не хотели «отпустить на свободу» такую авторитетную и влиятельную диссидентку. Балабанова не отступилась, она предложила работать на Москву в посольстве в Осло. Ответ: «Нет». Тогда Анжелика отправилась в Кремль за разъяснениями. Сначала Ленин отвечал уклончиво, потом заявил, что, если она хочет уехать, ей надо написать «брошюрку» против Серрати, лидера итальянских социалистов, который не соглашается превратить ИСП в коммунистическую казарму, в покорный придаток Москвы.

– Ты сам пиши такую брошюру, Владимир Ильич. Позиция Серрати совпадает с моей, – ответила она ему^[319].

После этой беседы у Анжелики случился нервный срыв, он усугубился тем, что она почти ничего не ела: в России был голод, а она не пользовалась привилегиями номенклатуры. Летом 1921 года она наконец получила поддержку из Швеции: премьер-министр от социал-демократической партии Ялмар Брантинг готов предоставить ей визу, если она подтвердит, что срочно нуждается в медицинской помощи за границей. Балабановой совсем не трудно получить такую справку, единственным препятствием остается партия. На этот раз она обращается не к Ленину, а к одному из его доверенных лиц, Молотову, который всячески пытается ее отговорить, вплоть до того, что предлагает ей лучших врачей в стране и должность наркома пропаганды. При условии, что она решит вернуться в ряды партии. Но «неудобная моралистка» (так называет ее Ленин) отказывается. Вернуть ее уже невозможно. Партия дает добро на ее отъезд, но при условии, что она не будет распространяться по итальянскому вопросу и об уничтожении ИСП.

ИСП была первой партией, на живом теле которой большевизм ставил свои опыты, столь пагубные и гибельные для рабочего движения. И все это тогда, когда Ленин принимал непосредственное участие во всех большевистских делах, вдохновлял их, руководил ими. Именно ему мы обязаны той ошибочной линией, которой впоследствии придерживался коммунизм во всем мире. Именно тогда впервые ленинские методы были применены в широком масштабе: пренебрежение всеми этическими канонами, выбор соратников, доверенных лиц не по заслугам, не по положительным качествам, а, наоборот, по слабостям, по продажности, потому что Ленину нужны были не соратники, а сообщники. А под «доверием» он понимал свою уверенность в том, что выбранный человек выполнит любое его распоряжение, не исключая тех, что противоречат его собственной совести^[320].

Что и говорить, ленинские методы заставили ее осознать многое. Впервые с этими методами Анжелика познакомилась в 1915 году. Вместе с Кларой Цеткин она организовала подпольный съезд, делегатами были женщины, примыкавшие к социал-демократии, выступавшие против войны. Конференция собралась в Берне на Пасхальной неделе. Военная мясорубка уже перемалывала своих жертв. Ленин послал на конференцию свою жену Надежду Крупскую и Лилину, спутницу Зиновьева. Обе большевички не принимали ни одного решения, не посоветовавшись с вождем, который всем руководил, целыми днями просиживая в кафе. Они спрашивали его, кто и что должен говорить. Позиция Ленина ставила под угрозу успех женской конференции, делегаты которой, рискуя жизнью, доказывали, что социалисты еще могут придерживаться единого мнения, что еще живы идеалы международной солидарности. И тем не менее Ленин велел Крупской и Лилиной внести в повестку дня требования разорвать отношения с реформистами, создать новый Интернационал и превратить вооруженный конфликт в гражданскую войну. Женщины-делегаты отвергали ленинский диктат. Начались лихорадочные переговоры с Лениным. Большевичек умоляли не срывать конференцию.

Клара Цеткин, председатель конференции, бледная, с больным сердцем, очень нервничала, пытаясь контролировать ситуацию. Женщины-делегаты, раздраженные и разочарованные, были готовы покинуть конференцию, так и не добившись своей цели^[321].

Казалось, переговоры зашли в тупик. Ленин, сидя за стойкой бара, прищурившись смотрел на делегатов, которые пришли просить его не губить дело в такой драматический момент. Последнюю попытку предприняла Клара Цеткин, она спустилась в кафе, закрылась в комнате с Лениным и достигла договоренности: Крупская и Лилина подпишут единый документ при условии, что их резолюция будет внесена в протокол.

Через несколько недель, когда молодые социалисты вновь собрались в Берне, большевики были все так же циничны и неколебимы. Еще хуже поступили они в отношении тех молодых людей, что прибыли в Швейцарию с риском для жизни.

Молодой немецкий социалист вышел на сцену и произнес гневную речь. Он напомнил ленинцам о последствиях, которые ждут его за пересечение границы, ведь он подлежит призыву в армию. Но это будет стоить того, если он сможет привезти в Германию весть, что идея братства между народами по-прежнему жива и что война не разрушила межклассовые связи. Ленин остался глух к этому проникновенному призыву. Его цель – создать прецедент, настоять на своей стратегии: разделить рабочее движение, отделить коммунистов от социалистов, создать «свой» Интернационал. Выход из тупика нашел Роберт Гримм. Швейцарский социалист приехал к Ленину, финальная сцена все та же: Ленин разрешает своим сторонникам голосовать за программу большинства, но требует, чтобы программа большевиков была занесена в протокол, так она сможет войти в анналы международных встреч.

По мнению Анжелики, Ульянов поступал так не из садизма или фанатизма, здесь был ясный расчет. Пока пламя войны пожирало Старый континент, он вел шахматную игру.

Националистический шовинизм разъедал даже пролетарские организации. Единственной партией, не выбросившей знамя пацифизма, была ИСП, которая, однако, спряталась за двусмысленным и компромиссным лозунгом «Ни участвовать, ни саботировать».

В декабре 1914 года Балабанова покидает Италию и переезжает в Берн. К этому времени становится ясно, что Италия тоже вступит в войну, и Анжелика оказывается в центре постоянных спекуляций по поводу ее якобы прогерманской позиции. Кроме того, она иностранка, ей лучше дистанцироваться. Но она не уходит из руководства ИСП: до 1918 года она будет представлять итальянских социалистов за рубежом.

30 июля 1915 года газета Avanti! с большим размахом объявила о миссии депутата-социалиста Оддино Моргари: установить связь со всеми группами, выступающими против войны, и договориться о совместных действиях. Так возникла идея созвать международный съезд, подобный тем, когда встречались женщины и молодые социалисты. Моргари отправился в Брюссель, чтобы убедить Вандервельде, председателя распавшегося Второго Интернационала, в необходимости поддержать мир. Однако он понимал, что между ними лежит пропасть. С точки зрения Вандервельде, пока в Бельгии находятся немецкие солдаты, ни о каком мире не могло быть и речи. Затем Моргари поехал в Париж, где встретился с Троцким, который приветствовал проект, начатый итальянцами. Они встретились в кафе на Больших бульварах с некоторыми депутатами-социалистами, которые поначалу были готовы рассмотреть идею конференции. Однако, когда Моргари стал вдаваться в подробности технического порядка, например, что для въезда в Швейцарию необходимо получить фальшивые паспорта, французы «потемнели лицом, – вспоминал Троцкий, – и один из них поспешно подозвал официанта и попросил счет»^[322].

Решающая встреча произошла в Берне. Здесь Моргари вел переговоры с Робертом Гриммом, журналистом из «Бернской газеты». И Гримм взял на себя ответственность за организацию мероприятия. Ему в помощь итальянские социалисты определили Балабанову, которая лично написала приглашения на всех языках. Ленина забыли, он трактовал этот шаг как стремление изолировать более радикальные группы и освободить место последователям ненавистного Каутского, которых он без обиняков назвал «дерьмовыми» оппортунистами. В итоге Ленина в последний момент включили в список.

Пятого сентября 1915 года в швейцарском городке Циммервальд собрались тридцать восемь делегатов из одиннадцати стран. Не приехали лишь англичане, которые не успели получить паспорта. Больше всего (десять человек) было немцев: семь из них – последователи Каутского. На этот раз Ленин не прислал своих сторонников: он присутствовал лично вместе с Зиновьевым и небольшим отрядом из восьми верных делегатов из других стран, так называемых «циммервальдских левых». Заседание началось с братания немцев и французов: Ледебур, Хоффман, Мергейм и Бурдерон^[323] объявили, что эта война – не их война. Анжелика пылко, без устали переводила все выступления. На съезде царила именно та атмосфера, которой ожидали организаторы.

Нарушает идиллию вновь Ленин, на этот раз без посредников. Ульянов обвиняет немцев, обрушивается на «социал-патриотов» и «социал-империалистов», пускает в ход дежурное слово «социальная революция». Глава германской делегации, старик Ледебур, возмущен. Он кричит, что позиция Ленина – анархистская, бакунинская, демагогическая: сейчас нет времени на разговоры и полеты фантазии – настало время конкретных действий. Кроме того, добавляет он, легко говорить, когда долго находишься в изгнании и не знаешь о настроениях в собственной стране. Серрати тоже не разделяет позицию Ульянова: он обвиняет его в том, что тот хочет изменить программу съезда, которая заключается не в создании нового Интернационала и переходе к гражданской войне, а в том, чтобы остановить войну. Итальянец цитирует «Классовую борьбу во Франции», в которой Энгельс заявлял, что он против применения насилия.

Ленин отвечает всем очень резко. Он говорит Серрати, что тот неправильно понял Энгельса, и напоминает Ледебуру, что он всегда выступал с революционными призывами, даже когда сидел в царских тюрьмах: ведь когда Маркс и Энгельс писали в 1847 году «Манифест Коммунистической партии», они тоже обращались из-за границы к немецким рабочим^[324]. Встреча перерастает в длительную дискуссию. Французский делегат Мергейм вступает в дебаты с Лениным, которые продолжаются восемь часов. Возникают очень напряженные моменты; все измучены. Болгарин Раковский, который впоследствии станет железным большевиком, так нервничает, что пытается ударить Ульянова по лицу, но его удерживают товарищи. Русский и ухом не ведет и с предельным хладнокровием продолжает повторять свои указы. Он говорит, что нельзя трусить и надо называть вещи своими именами. Если капиталисты лгут, утверждая, что война служит для защиты отечества, то Ленин подчеркивает, что большинство социалистов тоже на их стороне. Балабанова согласна с этим тезисом, но понимает, что сейчас не время вносить еще больший разлад между социалистами.

Ленин остается в меньшинстве и даже не входит в число четырех членов созданной в Берне постоянной комиссии, которой дано название Международная социалистическая комиссия. Ее членами становятся Моргари и Балабанова от Италии и швейцарцы Гримм и Шарль Нейн. Фактически делами этой комиссии будут заниматься Гримм и Балабанова.

Это событие производит лишь внешний эффект. Оно имеет символическое значение: это значит, что флаг Социалистического интернационала не втоптан в окопную грязь. В действительности же Циммервальд не дает ничего конкретного: это жест бессилия, декларация добрых намерений сторонников нейтралитета, решительное осуждение «империалистической войны».

Но европейская бойня не прекращается, более того, она усиливается. Цензура в отдельных странах ужесточается, границы закрываются, миллионы молодых людей отправляются на фронт. Балабанова и Гримм очень много работают. И им удается созвать второй международный съезд. 24 апреля 1916 года в Кинтале, небольшом поселке в Швейцарских Альпах, собираются сорок три делегата. На этот раз «Циммервальдские левые» во главе с Лениным более многочисленны, однако им не удается включить в итоговую резолюцию признание, что пацифизма для прекращения войны недостаточно: необходима вооруженная борьба за социализм, нужно выйти из парламентов и в каждой стране усилить революционные настроения. Собрание отклоняет это предложение. В комиссии итальянская делегация раскалывается: Серрати и Балабанова голосуют за ленинские предложения. Однако на пленарном заседании итальянцы присоединяются к предложению большинства, которое призывает к полному обновлению исполнительного комитета Интернационала и исключению социалистов, голосовавших за военные кредиты.

Кинталь также не приводит к прекращению войны, но, несомненно, знаменует собой перелом в пользу Ленина и дальнейшее сближение между итальянскими максималистами и большевиками – это первый шаг к Третьему интернационалу.

Конференция закончилась в первые часы 1 мая 1916 года. И хотя я непрерывно работала на протяжении сорока восьми часов, я предложила, чтобы мы дождались утра Международного дня труда, символа единства рабочего класса^[325].

Было что-то печально грандиозное в том рассвете, которого мы ждали, которым любовались с альпийской высоты. По воле случая это был восход 1 мая. Когда мы вернулись из Кинталя в Берн, я, которая принципиально отмечала это событие интенсивной пропагандистской работой, в том году этот единственный свой праздник я провела… во сне. Этот сон несколько раз прерывался звуками фанфар, прославляющих День труда, но я не могла проснуться после почти непрерывной работы в течение шести дней и почти стольких же ночей^[326].

Следующие месяцы Анжелика проводит тихо: она беспомощно наблюдает за тем, как идет война. Она живет в Цюрихе, в пансионе для бедных на Ваффенплацштрассе, 70. Это старый мрачный дом с грязным двором, затерявшийся в городских трущобах. В библиотеке, ставшей ей убежищем, она часто встречается с Лениным. Ему тоже не остается ничего другого, как учиться, писать и обретать силы. Жена Владимира Ильича описывает этот период политической эмиграции как этап спокойный, «без суеты», состоящий из долгих прогулок у озера и походов в горы^[327]. Балабанова не часто навещает чету Ульяновых. Ей очень близки меньшевики Мартова, а большевиков она считает сектой интеллигентов, не имеющей последователей.