Текст книги "Я никогда не была спокойна"

Автор книги: Амедео Маттина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Однако этого для Балабановой недостаточно, чтобы решительно отойти от большевизма. В 1907 году она и представить себе не может, чем станет этот тридцатисемилетний симбирец, один из многочисленных говорливых интеллектуалов, наводнивших западную Европу и мечтающих о революции. Между прочим, он не пользуется хорошей репутацией. Из-за злобности Ленина выкинули из верхушки европейской социал-демократии, главным образом, из немецкой. Высший авторитет из ныне живущих марксистов, Карл Каутский, запретил ему печататься в газете Neue Zeit. Роза Люксембург поддержала его на съезде 1907 года, но за несколько лет до того она его уничтожила, назвав «русским», нецивилизованным человеком.

Полемика между Лениным и Люксембург не утихнет долгие годы. Анжелика всегда на стороне польской революционерки, она запоем читает все ее работы и поддерживает обвинение в авторитарной концепции партии.

Сверхцентрализм, предложенный Лениным, кажется нам не наполненным позитивным и творческим духом, а скорее духом, исходящим от сторожа после ночного дежурства. Его концепция нацелена на полный контроль за деятельностью партии, а не на ее обогащение, на сдерживание движения, а не на развитие его, на ее удушение, а не на объединение^[83].

Анжелика была той нитью, что соединяла итальянских социалистов в Швейцарии и всю галактику социал-демократов, в частности немецкую, австрийскую и восточно-европейскую. Эта ее роль способствовала росту интернационального чувства среди итальянской эмиграции, что вскоре стало одной из главных характеристик ИСП. Еще молодая партия не имела органичных и крепких связей с другими европейскими социалистическими партиями, у нее не было и четкой структуры: она ограничивалась случайными демонстрациями солидарности против репрессивных действий различных правительств. Первым настоящим связующим звеном стала Балабанова.

У Балабановой прямые контакты с самыми харизматичными политическими деятелями; она дружит с Розой Люксембург и Кларой Цеткин, лидерами немецких женщин; она участвует в съездах Социалистического интернационала. Этому великому делу Анжелика отдается душой и телом. Очень ценно ее знание языков: она переводит встречи и массу документов. Эта ее работа за границей вызывает доверие у окружения Турати. В Милане во время демонстрации в память жертв репрессий 1905 года Турати в своем выступлении говорит: «Хватит уже моих слов. Среди нас находится представительница угнетенной России Анжелика Балабанова». Анжелика поднимается на трибуну и начинает рассуждать о торговом сотрудничестве Италии и России: «Если бы вместо того, чтобы прислать на эту выставку изделия ручной работы, изготовленные угнетенными и недоедающими крестьянами, Россия прислала бы скелеты умерших от голода арендаторов и черепа замученных революционеров, общественность получила бы более точное представление о царской России»^[84].

1907 год для тридцатилетней черниговчанки звездный. Она становится живым свидетелем невиданного развития международного социалистического движения. Она впервые участвует как наблюдатель в съезде Второго интернационала, проходящем в Штутгарте. Туда приезжают делегаты из всех стран мира, это настоящее буйство языков! Одно заседание посвящено женщинам и всеобщему избирательному праву. Клара Цеткин просит Анжелику быть переводчиком. Но самой острой темой становится колониальное соперничество европейских стран в Африке. Перед делегатами выступают такие столпы, как Август Бебель, Жан Жорес, Виктор Адлер^[85]. Вспыхивают горячие дебаты, мнения расходятся.

Кто-то предлагает провести всеобщую забастовку, другие, и среди них Густав Эрве^[86], выступают за всеобщее восстание. Ленин не участвует в открытых дискуссиях, но, как обычно, косвенно влияет на работу некоторых подкомитетов съезда, пытаясь продвинуть самые радикальные решения, которые также поддерживают Люксембург и Либкнехт. Большинство немцев и австрийцев тормозят решения, боясь резкой реакции своих правительств: они могут привести к тому, что социалистические партии будут объявлены вне закона. Но компромисс между реформистами и максималистами был достигнут, окончательная резолюция была переведена Балабановой на несколько языков.

В Штутгарте Анжелика совершенствует свое знание языков, но самое главное, становится другом Карла Либкнехта, молодого блестящего немецкого интеллектуала, сына Вильгельма Либкнехта, одного из основателей немецкой социал-демократии. Карл предлагает ей совместно работать над проектом Молодежного интернационала. Они проводят вместе много часов. Пишут документы и черновики в городских кафе, в пивных встречаются с молодежью разных национальностей. Они мечтают о революции. Со временем связь между Анжеликой Карлом становится очень тесной, их политические пути всегда будут идти параллельно.

Глава седьмая

Газета Avanti! – Детище Анжелики и Бенито

Балабанова на долгие годы остается в Швейцарии. Она по-прежнему живет в Лугано, когда в октябре 1909 года по пути в Форли ее навещает Муссолини. Она несколько месяцев назад ездила к нему в Тренто: он был председателем Палаты труда и редактором еженедельника «Будущее трудящегося». Кроме того, он сотрудничает с газетой Il Popolo^[87], редактором которой служит Чезаре Баттисти. Они не виделись четыре года. Бенито вернулся в Италию, отслужил в армии и стал преподавать в начальной школе. Но страсть к политике и журнализму привела его в этот город, находящийся в руках австрийцев и пропитанный ирредентистскими^[88] идеями Баттисти. Жена этого храброго националиста (он закончит жизнь на виселице) в 1925 году рассказывала писателю Уго Ойетти, что «какое-то время» у нее в доме жили Анжелика и Бенито^[89].

Между ними снова начинаются отношения. Между прочим, именно Балабанова и Серрати нашли для Муссолини работу в Тренто. Ему двадцать шесть лет, он написал ей несколько писем: ему совсем не улыбается перспектива закиснуть в Италии на должности учителя. В Толмеццо с ним случилось нечто ужасное – «физическое и духовное выгорание и бессилие»^[90], но он сумел с этим справиться и в Онелии стал вести упорядоченную жизнь, работая учителем французского языка в техническом колледже. Он познакомился с братьями Серрати – Манлио и Лучо – и начал писать в социалистический еженедельник La Lima. А затем отправился в Тренто, чтобы начать новую жизнь.

В письмах, которые он присылает Анжелике в Лугано, он говорит о желании целиком посвятить себя политике, об удовольствии, которое получает при написании критических статей, а также пишет, что хочет увидеть ее. Одним словом, «ученик» хочет показать «учителю», что он преуспел, что он уже не тот необразованный бродяга: теперь он культурно подкован и всерьез намерен писать историю философии. Разумеется, он не рассказывает Анжелике о своих любовных похождениях, не сообщает о рождении сына от госпожи Фернанды Осс Факкинелли, умершего нескольких месяцев отроду. Ничего не говорит он и об истории с Идой Дальзер.

Он написал мне из Тренто, где он завел себе друзей скорее среди патриотов, которые позднее оказали влияние на его карьеру, чем среди социалистов. Он писал, что в Австрии он имеет определенный успех как журналист, и его письмо дышало самоуверенностью. Когда он написал, что планирует написать историю философии, меня это позабавило. Естественно, некоторый успех и стабильность после нищеты и лишений в его жизни в Швейцарии ударили ему в голову. Пройдет какое-то время, говорила я себе, и Муссолини придет в норму^[91].

Она с нетерпением ждет их встречи и упрашивает Марию Джудичи не ссориться с ним. Та прекрасно понимает, что Анжелика защищает романьольца потому, что испытывает к нему чувства, и, чтобы сделать подруге приятное, готовит для гостя вкусные блюда, готовить она умела.

Кто приготовил эти макароны? – спросил Муссолини, набивая себе желудок. – Держу пари, это ты, Мария.

– Возможно, ты предпочел бы что-нибудь другое, – ответила Мария презрительно, – цыпленка или трюфелей, но мы, видишь ли, пролетарии…

– А почему бы и нет? До того, как я приехал сюда, я прочитал в гостинице меню. Я чуть с ума не сошел! Если бы вы только знали, что едят и пьют эти свиньи. Если бы когда-нибудь в своей жизни я мог…

Балабанова чувствует себя неловко. Мария сердито прервала его:

– Почему ты всегда говоришь о себе, о своих аппетитах? Боюсь, что, если бы у тебя была возможность пожить как те люди, ты скоро забыл бы народ…^[92]

Анжелика вмешивается, переводит разговор на другую тему. Однако она сильно разочарована: он нисколько не изменился. Остался таким же неуравновешенным, таким же истеричным, каким был в Лозанне. И все же она обещает скоро приехать к нему в Форли, помочь ему на стезе журналистики. Вместе с Марией они провожают его до пирса. Его выгнали из Австрии как политически неугодного, и теперь он возвращается в Романью как революционер и благодаря этому получает место редактора еженедельника «Классовая борьба».

В конце 1909 года для Анжелики тоже настало время вернуться на свою вторую родину, в Италию. У нее нет там постоянного жилья; она останавливается в Милане, несколько ночей в месяц проводит в небольшом пансионе, ведь она в постоянных разъездах. У нее встречи в Германии, Австрии и Швейцарии, но основная ее деятельность – агитация в деревнях и на заводах Италии. Куда бы она ни приехала, всегда находится какая-нибудь крестьянская или рабочая семья, у которой она может переночевать, или гостиница, принадлежащая социалистам, где ее бесплатно кормят. Но чаще всего она ездит в Романью. Здесь самое развитое социалистическое движение в Италии. А еще здесь снова живет ее молодой товарищ, избранный секретарем социалистической федерации в Форли.

1909 год – очень напряженный для итальянской политики. Власть в ИСП крепко держат в своих руках реформисты, в марте они победили на выборах, выдвинув новаторскую программу: всеобщее избирательное право, отмена пошлины на зерно, компенсация депутатам, никаких увеличений военных расходов, начальная школа для всех, новое трудовое законодательство и законы для кооперативов. Скоро начнется ливийская война. Требование милитаризации в Италии исходит от священного союза либералов, от националистов и католической группы, управляющей Римским Банком, главным кредитным учреждением, неизменным участником скандалов и судебных расследований, протянувшим свои лапы в средиземноморский бассейн, в частности в Триполитанию и Киренаику. Между 1910 и 1911 годом правительство поочередно возглавляют Соннино и Луццати, а в результате правительственного кризиса снова возвращается Джолитти^[93] со своим «империализмом бедняков». В газете Avanti! профессор Энрико Ферри, ставший главным редактором социалистического издания, ведет антимилитаристскую кампанию и публикует обращение к правительству о высоких ценах на морские поставки. Но социалисты не отличаются особой активностью, реформистское руководство ИСП не способно привлечь широкие массы.

Кому-то это удается лучше. Социалисты города Терни организуют демонстрацию: сталелитейный завод не должен работать на войну. На этой демонстрации Муссолини вновь встречается с Анжеликой впервые после ее возвращения в Италию. С ней вместе пришел немецкий товарищ немного не от мира сего. Это уличный художник, который зарабатывает на жизнь, рисуя карандашные портреты. На них обращают внимание в городе. Когда она поднимается на трибуну и начинает говорить, участники демонстрации завороженно ее слушают. Ее сильный голос разносится над площадью. Она обрушивается на алчную буржуазию и коррумпированные королевские дворы Европы, которые хотят наложить «свои руки, запачканные в крови» на жителей Африки.

В конце митинга Бенито рассказывает Анжелике о проблемах, существующих в Романье, говорит о жестоком столкновении красных и желтых (социалистов и республиканцев), о борьбе батраков за использование молотилок. Несколько недель спустя он пишет ей: «Дорогая, ты нужна нам здесь. Нам нужно организовать митинг, который должен иметь огромный успех и широкие отклики. Он должен быть бомбой, которая потрясет все население и вдохновит людей на первомайскую демонстрацию. Только ты сможешь внушить такой энтузиазм. Ты должна приехать. Пожалуйста, не отказывайся»^[94].

Анжелику не надо упрашивать. Она садится в поезд: она не может отказать своему Бениточке. На небольшой станции незадолго до приезда в Форли в ее купе входит Муссолини и объясняет, что ситуация осложнилась: он боится кровопролития, поскольку префект намеревается объявить осадное положение. Может быть, стоит отменить демонстрацию? Но Балабанова, специально приехавшая из Милана, не согласна, она все равно желает выступать. Другие товарищи с ней согласны.

Муссолини мне возражал: хорошо, но что я буду делать завтра, когда тебя здесь не будет? Первое мая… осадное положение…^[95]

Напряжение растет с каждым часом. Группа молодых людей на велосипедах ездит по городу и проверяет передвижение «желтых». Республиканцы, сторонники Пьетро Ненни^[96], хотят запретить Балабановой говорить. Но она поднимается на небольшую трибуну на площади недалеко от Форли и обращается с речью к рабочим и крестьянам, прибывшим из окрестностей. «Желтые» пытаются помешать митингу: в ста метрах от площади они играют в бочче, кричат, стараясь перекрыть голос Анжелики. По городу проходит слух, что на улицах начались стычки и пролилась кровь. Муссолини испуган. «Надо уходить», – говорит он соратнице. Нет, «надо показать пример хладнокровия». Анжелика просит товарищей, собравшихся на площади, сохранять спокойствие, не вестись на провокации, не доставать из курток ножи и пистолеты, которых немало. Ей удается закончить речь, организаторы митинга провожают ее на вокзал, а между тем карабинеры предупреждают Муссолини, что республиканцы готовят покушение по пути следования. Их надо сопровождать: Анжелика и Бенито впрыгивают в коляску, запряженную лошадьми. «Спрячьтесь, не высовывайтесь», – говорит им карабинер. Муссолини «очень испуган, бледен и трясется»^[97]. Когда они подъезжают к станции, кажется, что все позади, но вдруг где-то около города Виллафранка раздаются выстрелы. Пуля легко ранит одного из карабинеров, сопровождающих беглецов. Похоже, стрелял Пьетро Ненни. Муссолини съеживается от страха, он не хочет возвращаться домой и просит Анжелику не уезжать, он боится за свою жизнь, страшится завтрашнего дня. Она не может остаться: ей надо быть на празднике Первомая где-то в Тоскане. Бенито успокаивается, только когда приезжает велосипедист с вестью о том, что префект запретил первомайскую демонстрацию.

Только позже Анжелика поймет, почему Муссолини позвал в Форли именно ее. Это была уловка: если бы были убитые, виноватым в этом был бы агитатор, приехавший из Милана.

Если бы партия стала критиковать позицию руководства в этой местности, то Муссолини легко было бы спихнуть вину на мои плечи^[98].

В Форли, где Муссолини был секретарем социалистической федерации, маленькая пылкая Балабанова пришлась как нельзя кстати. Таверна товарища Гульельмо Монти, на улице Пизакане, служит пристанищем революционеров-социалистов. Однажды вечером, за бокалом вина в сигаретном дыму встал вопрос о том, где можно достать денег для газеты Lotta di classe («Классовая борьба»). Неожиданно Анжелика вскочила с места, распустила прекрасные пепельные волосы и сказала, что может продать их болонскому театру. Это будет ее вкладом в газету эмильянских революционеров, редактором которой будет Бенито. Монти возражает: он сам найдет средства для газеты.

На партийном собрании по обсуждению кандидатуры того, кому можно доверить руководить газетой Lotta di classe, присутствуют делегаты из провинции Форли. Сразу называют имя Бенито, сына Алессандро Муссолини: это гарантия для левых максималистов, но многие выражают сомнение. Бенито берет слово.

– Товарищи! Не будем терять время. Решайтесь. У нас есть более серьезные вопросы, которые надо решить. Нам нужна газета, черт побери! И редактор. Хотите, чтобы это был я?

Товарищи. Да! Да!

– Ну, я не нуждаюсь в представлении. Вы знаете, кто я такой. Черт побери! Я романьолец. Да, романьолец, как вы все. (Аплодисменты). Вы ведь знаете, что значит быть романьольцем! (Мрачный взгляд, нервные движения) Быть романьольцем, черт меня дери, это значит оставаться верным до последнего вздоха, жить только ради революции, без слабостей и компромиссов. Знаете, что будет с романьольцем, если он совершит подлость и предаст свое знамя?

Голоса. Его повесят!

Аплодисменты, смех. Готовься к казни, Бенито!

– Вы правы, черт побери! Нечего с предателями церемониться! Во мне вы можете быть уверены, я не стану реформистом как Биссолати или Турати. Я настоящий пролетариат, черт возьми, а не интеллектуал^[99].

Эти годы становятся самыми прекрасными и безмятежными в жизни Балабановой. Она живет на деньги, которые получает из Чернигова. У нее выработалось свое представление о социалистической партии, о которой она мечтает. Ее ориентирами являются Роза Люксембург в Европе, Серрати и Лаццари в Италии. У нее встречи то в Берлине, то в Брюсселе, то в маленьких деревушках в долине По, но она пользуется каждой возможностью чтобы увидеться с неуравновешенным парнем, не очень известным руководителям ИСП. В кружке Анны Кулишевой, где собираются итальянские социалисты, даже не догадываются о существовании Бенито Муссолини. И тем не менее максималисты возлагают на него надежды, рассчитывают с его помощью зайти во фланг реформистов и захватить власть в партии. Они не понимают, что он всего лишь «стихоплет, начитавшийся Ницше», как его окрестила сама Кулишева. Даже ей, примадонне итальянского социализма, имеющей на Анжелику большое влияние, не удается открыть ей глаза на ее ученика-любовника. И все же в 1908 году Бенито пишет небольшой, но знаменательный труд, «Философия силы», в котором прославляет сверхчеловека как великое ницшеанское создание, провозглашает приход свободных и новых умов, окрепших в войне и уединении, которые позна́ют «ветер, ледники, высокогорные снега и научатся ясным взглядом измерять глубину бездны». Это будут люди, обладающие «формой величайшей перверсии», способные освободить человечество от любви к ближнему.

Муссолини не хочет ограничиваться ортодоксальными взглядами Балабановой и «теологов, священников и ханжей» по выражению Маркса^[100]. Этот амбициозный и харизматичный редактор «Классовой борьбы» удобен для постоянно растущей фракции максималистов, но у него недостаточно сил, чтобы разбить реформистов на IX съезде в 1910 году. В этом съезде, проходящем в Милане, Анжелика принимает очень активное участие. Она подписывает резолюцию вместе с Мондольфо, Сальвемини и Мастракки, направленную против любого взаимодействия между партией и масонством, но резолюцию не принимают. Подавляющее большинство за Турати и Тревеса, и еще там есть фракция, выступающая за взаимодействие с правительством. Романьольские революционеры – самые нетерпимые. Но самый непримиримый – Муссолини, он впервые выступает на национальном съезде как делегат от Форли: после полемики с парламентской проправительственной группировкой он предлагает своим ближайшим соратникам выйти из партии. Предложение о расколе опубликовано в газете «Классовая борьба» 29 октября: в статье поясняется, что нельзя дальше участвовать в «дальнейшей неизбежной дегенерации». Однако Лаццари, Серрати и Балабанова отказываются от этого шага. Борьба за лидерство должна происходить внутри ИСП.

Бенито вновь вступит на свой пост, когда падет правительство Луццати и Биссолати отправится в Квиринальский дворец на консультацию. Вслед ему несутся проклятия: это предательство, классовая коллаборация – или мы, или они, в одной партии нет места всем! Товарищи из Форли уходят, назревает раскол. Надо как-то вернуть эту горячую голову – Муссолини. К нему отправляются Франческо Чиккотти и Анжелика Балабанова: уж она-то знает, чем его взять. И у нее действительно все получается: она заставляет его поразмыслить. Так же, как делала когда-то в Швейцарии. Если непримиримые останутся в партии, они станут главной силой ИСП: политическая и экономическая ситуация в стране и кризис, который последует после войны в Ливии, помогут максималистам развернуться среди масс. Нужно набраться терпения, и его честолюбивое желание успеха у публики за пределами Романьи будет удовлетворено.

В 1911 году Италия вступает в войну с Киренаикой и Триполитанией. Из-за Турции Рим не в состоянии вступить на ливийскую территорию и объявляет войну Оттоманской империи, занимает острова Додеканес. Социалистический интернационал утверждает, что это «акт бандитизма», и выступает за проведение обширной интернациональной кампании. ИСП призывает трудящихся ко всеобщей забастовке, но призыв не имеет действия, особенно в крупных городах, где стражи порядка сдерживают демонстрантов. Националисты вместе с либералами выходят на площади, поддерживая власти. Это становится началом кризиса гегемонии реформистов в партии. Турати делает ставку на программу «великих реформ» и поддерживает вступление в должность четвертого правительства Джолитти: с этой программой он побеждает на съезде в 1911 году в Терни, в котором принимает участие единственная женщина – Анжелика Балабанова. Это последний съезд, на котором Турати одерживает верх. Последующие политические события развернутся не в его пользу: Джолитти приведет Италию к войне и обострению классовой борьбы.

На севере растет волна протеста против отраслевых ассоциаций, революционных синдикалистов и максималистов Серрати, Лаццари и Балабановой. В Романье народный лидер – Муссолини. Теперь в ИСП все объединились против решения Джолитти и экономических интересов Римского банка в Ливии. Все кроме Биссолати, Бономи, Кабрини и Подрекка, которые начинают сотрудничать с правительством. Возникает «дело Биссолати», положившее начало глубокому кризису, политическому и идеологическому, в рядах итальянского реформизма.

Бывший редактор газеты Avanti! Биссолати называет партию «сухой веткой», в которой больше не циркулирует живая кровь, грубо осуждает антипатриотизм крайних левых, просит социалистов объединиться с собственной нацией, призывает парламентские группы ИСП не противостоять априори военным расходам. Он идет дальше реформизма Турати и с теоретической точки зрения, обращаясь к «реформизму, для которого прилагательное “социалистический” становится излишним»^[101]. Однако раскол становится неизбежным, когда парламентарий Биссолати отправляется на совещание к королю: депутат-социалист никогда такого не делал. Это скандал. Преследуемый максималистами, которые с каждым днем становятся все агрессивнее и многочисленнее, Турати потеснен, прижат к стене. И все же в октябре, на съезде в Модене, он проводит свою резолюцию, осуждая как «гладиаторскую оппозицию», так и проправительственные группировки.

Но Биссолати уже не слушает Турати и в 1912 году вместе с итальянскими солдатами, уже находящимися в Ливии, делает последний шаг, который влечет за собой раскол: совместно с Кабрини поздравляет короля и королеву с тем, что покушение анархиста Антонио Д’Альба не удалось^[102]. Это происходит на фоне политической борьбы в Италии, причем в некоторых областях эта борьба почти приобрела форму партизанской войны.

Итак, «кризис, давно уже зреющий в реформистском крыле, достигает своего пика»^[103]. Для группировки Балабановой открывается перспектива оказаться во главе партии. Это радикальная группировка, с сильным антиправительственным уклоном, подвергающая критике все, включая решение отдать газету Avanti! под управление акционерному обществу. Учреждение Социалистического издательского общества посчитали буржуазным делом. Революционеры громко бьют в антимилитаристские барабаны и выступают за всеобщую забастовку. В самой раскаленной области Муссолини со страниц «Классовой борьбы» призывает к перевороту. И Анжелика всегда готова поддержать его, даже когда он предлагает физически препятствовать отправке итальянских солдат на войну и организует саботаж на железнодорожных путях в Мельдоле. Секретаря социалистов Форли отправляют в тюрьму, где помещают в ту же камеру, в которой сидел Пьетро Ненни. Вожди-реформисты впервые слышат имя Муссолини.

Решительный поворот произошел в 1912 году: при активном участии революционеров был созван чрезвычайный съезд партии в Реджио-Эмилии. Максималисты хотели исключить из партии тех, кого презрительно называли демократическими слепнями, джолиттинцами и триполитанцами, а также отправить Турати в оппозицию реформистов. Анжелике удалось вернуть Муссолини и вместе с ним сильную федерацию Форли в ИСП: Балабанова участвовала в местном съезде 16 июня, где ее выбрали в президиум.

Политический и социальный контекст, в котором открылся съезд в Реджио-Эмилии, идеален для революционеров. В стране царит глубокий экономический кризис, классовая борьба подпитывается требованиями ассоциации работодателей аннулировать все достижения профсоюзов за последние десять лет. Вспыхивают бурные забастовки шахтеров и рабочих-машиностроителей в Пьомбино и на Эльбе, крестьян и рабочих стекольного завода в Ферраре. Все эти акции протеста выходят из-под контроля Генеральной конфедерации труда и реформистов. Зато анархо-синдикалистам удается положить им конец: они раздувают огонь и выражают солидарность с современным рабочим классом, который за эти годы сформировался в сталелитейной и горной промышленности, а также на крупных заводах с современными технологиями. Социалисты-революционеры уже настолько сильны, что выходят на национальную политическую сцену, набирая от 40 процентов в национальном съезде в Модене до 55 процентов в Реджио-Эмилии.

На этом последнем съезде наша пара окончательно воссоединяется. Оба в первых рядах сражаются против «министериалистов», примыкают к крайне левому революционному крылу. Их активно поддерживают романьольские делегаты, и они отстаивают принципиальную позицию: никакого взаимодействия с реформистами, даже с теми, что придерживаются левых взглядов; на административных выборах ИСП должна поддерживать только своих кандидатов и не допускать союзов с другими партиями. Артуро Велла и Костантино Лаццари, яркие представители движения максималистов, пытаются усидеть на двух стульях: они не хотят окончательно рвать с Турати, Кулишевой и Тревесом.

Удается достичь компромисса: тактика избирательной кампании смягчена (избирательные союзы и поддержка оцениваются в каждом бюллетене отдельно), однако над головами друзей Джолитти навис дамоклов меч. Представить резолюцию с пунктом об их исключении поручено не кому иному, как двадцатидевятилетнему романьольцу. Принято жесткое и беспощадное решение: их надо изгнать. Документ принят и подписан Серрати, Этторе Чиккотти, Муссолини и Балабановой. В ночь на 7 июля революционные силы собираются в зале Верди театра Ариосто: именно здесь рождается окончательный вариант этого политического хода. Но как в понятной форме объяснить общественному мнению, а главное – соратникам и сочувствующим, изгнание столь высокопоставленных и популярных личностей? Для этого нужен человек, которого признают авторитетным, заслуживающим доверия, стоящим над партиями. По мнению Чиккотти, это Анжелика.

Надо идти вперед. Нельзя дать шанса печати извратить мотивы, которые привели нас к этой ампутации социалистического движения. Наверняка кто-то объяснит ее чьими-то амбициями или личным соперничеством. Значит, нужно чтобы от нашего имени говорил товарищ, которого трудно подозревать в том, что им руководят мелочные личные мотивы и в честности и бескорыстии которого никто не сомневается^[104].

Анжелика в растерянности: ей впервые предстоит перейти от слов к действиям. Надо на практике применить свой идеологический пыл. В ту ночь она возвращается в гостиницу с «невероятно тяжелым сердцем»: она и помыслить не могла, что ей придется выполнять «столь горестное поручение». Биссолати – первый лидер ИСП, с которым она близко познакомилась, именно он десять лет назад распахнул перед ней двери редакции Avanti!. Но сейчас она уже не робкая девушка, приехавшая из холодных европейских университетов с пачкой книг Лабриолы под мышкой. Теперь она боец, проникнутый идеями, не допускающими примирения.

Когда Балабанова появляется на трибуне театра Ариосто, ее встречают «громкие аплодисменты»^[105]. Она начинает издалека. Сначала она поясняет, что речь идет не «о методах или тактике, проблема в принципах». Она напоминает, что Гвидо Подрекка взывает к чувствам товарищей, прося их не изгонять его из партии. Но в политике нет места чувствам.

Мы тоже испытываем чувство горечи. Но только нас к этому вынуждают высокие принципы! Замечу, что именно сейчас, когда в буржуазной печати говорят, что социализм еле дышит, все завидуют этой нашей живучести, которая позволяет нам исключать и отталкивать даже своих лучших людей, потому что пролетариат оскорблен их отношением к некоторым проблемам, которое не соответствует идеям и методам рабочего социалистического класса^[106].

По мнению Балабановой, то же самое будет с другими участниками социалистического движения, с реформистами, которые «сократили социализм». И когда массы выражают неодобрение, настает момент, когда надо навести порядок. Потом она переходит к более конкретным вопросам. Обвиняет Подрекку в лицемерии: он говорит, что выступает за войну, будучи владельцем журнала L’Asino^[107], и в то же время «из коммерческих соображений» выражает идеи пацифизма, чтобы продать как можно больше экземпляров. Ее голос набирает силу, она почти кричит.

Нам не остается ничего, кроме как объявить этому журналу бойкот. Подрекка говорил о карьерной лестнице министров. Но если бы каждый приводил причины, по которым поднимаются или не поднимаются по карьерной лестнице министры, платят или не платят по векселям в Римском банке, демонстрации были бы не в пользу почтенного господина Подрекки^[108].

Депутат, сидевший в партере, встал, поднялся на трибуну и попытался что-то сказать, объяснить, что он не имел в виду себя, когда говорил о карьерной лестнице министров: «Я этим не занимаюсь. Я только повторил газетные обвинения». Его слова потонули в потоке брани и криков депутатов-революционеров. Они требовали, чтобы он замолчал, и аплодировали Балабановой. Та спустилась в партер и сообщила всем, что днем получила открытку от Августа Бебеля: французский интернационалист выразил удивление по поводу отношения некоторых итальянских социалистов к войне. Колониальной войне, которая, по мнению правых реформистов, должна содействовать развитию цивилизации в Триполитании и категорически против которой была Анжелика.