Текст книги "Я никогда не была спокойна"

Автор книги: Амедео Маттина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Первые месяцы их работы проходили в любви и согласии. Муссолини нужно было упрочить свое положение, скомпрометировать революционную фракцию, укрепиться в культурной среде левых, не совершать серьезных ошибок в редактировании Avanti!. Но уже в апреле он чувствует себя увереннее: отправляет домой жену, приехавшую в Милан с Эддой, находит других умных женщин, которые помогают ему переносить трудности жизни в политике, навязывает свою линию партии, оттесняет реформистов. Теперь он готов отделаться и от «учительницы». Он намеренно «провоцирует разногласие с Балабановой и ее уход из редакции Avanti!: трудно поверить, что амбициозный тридцатилетний Муссолини не отдает себе отчет о последствиях, которые могло бы иметь “дело Джудиче”»^[173].

Анжелика и Мария встречаются в Милане после швейцарского периода работы в газете «Вперед, соратницы!». Они не расстаются ни на минуту. Джудиче без денег, ее отстранили от преподавания, обвинив в богохульстве. У нее дети, которых надо кормить, и безработный товарищ. Она живет за счет доходов русской подруги, ожидая, когда педагогический совет городской администрации и суд чести разрешат ей вновь вернуться к преподаванию. Но в совете администрации у учительницы есть враги, они хотят опубликовать в Avanti! статью с объяснениями настоящих причин ее отстранения из школы. Джудиче гордая, она не хочет просить Балабанову, и тем более Муссолини, об услуге, – не дать ход делу. Но все же что-то сделать придется: гораздо страшнее нищета и голодные дети. И вот однажды вечером она приходит в редакцию и просит директора не публиковать эти обвинения, объясняя, что со дня на день суд чести вынесет решение. Директор все понимает, успокаивает ее, но на следующий день вызывает редактора и дает ему статью с обвинениями против Марии.

Анжелика ее перехватывает, и тут начинается светопреставление. «Ты сошел с ума!» – кричит она, бросая на стол Бенито статью. Он таращится на нее, просит прощения, говорит, что эти люди из совета городской администрации – социалисты, подписчики газеты, хотя бы «надо написать пару строк о том, что мы получили рукопись»^[174]. Он поручает ей написать заметку о миланских новостях. На следующий день три сотрудника администрации угрожают остановить подписку, но Муссолини отрицает свою причастность к цензуре, сваливает вину на автора заметки и обещает заняться этим вопросом лично. Анжелика вне себя от гнева. Она называет его «малодушным трусом и лжецом». И, обращаясь к нему на «вы», открывает всем истинное положение дел: «Заметка была написана после договоренности с вами, кроме того, прежде чем отправить ее в типографию, вам ее показали. Вы ничего не сказали. А теперь утверждаете, что ничего не знали. Трех человек достаточно, чтобы вас запугать! Чего стоит ваш революционный дух!»^[175] Она уходит, хлопнув дверью.

Это случилось душным июльским днем 1913 года. На этом и заканчивается их личная история. Да и политическая близка к завершению. Анжелику переполняет «дикая злоба, смешанная с ревностью по отношению к женщинам, которые не только сумели разбудить в Бенито страсть, но и постепенно заняли место конфидента и интеллектуального наставника, которое до недавнего времени занимала она»^[176]. Он выжал ее как лимон, воспользовался ею, чтобы войти в святая святых революционного социализма. А теперь он в ней не нуждается.

Анжелика возвращается в редакцию только как партийный руководитель. На следующий день после окончания «дела Джудиче» она посылает в правление письмо об увольнении, но Лаццари и Серрати пытаются ее переубедить. Все напрасно. К ней приходят простые журналисты и делегации коллег. Все умоляют ее вернуться в газету, даже просят стать редактором. Муссолини не ищет ей замену: ее стол пустует, на случай если она решит вернуться. Но ее решение неизменно. Возможно, она ждет, что Бенито сам к ней придет. Этого не происходит. Он не оставляет ей даже записки, а ведь он Анжелике еще и должен денег.

Бенито часто занимал у нее: его жена и дочь жили в Милане, он едва сводил концы с концами с зарплатой в пятьсот лир. Он должен вернуть ей семьдесят пять лир, он посылает их в конверте, в который вложен фирменный бланк Avanti! на нем написано всего одно слово: «Спасибо». Она ему отвечает: «Ты для меня больше не социалист. Как быстро ты забыл, что такое голод. И я не вижу причин, по которым я могу по-прежнему выражать тебе солидарность, в которой ты так цинично отказываешь другим»^[177].

Она разрывает личные отношения, но не политические. Эти двое встретятся на заседании руководства партии 14 июля. Она поднимает «дело Джудиче» и говорит, что, если бы она стояла не перед редактором Avanti! а перед редактором какой-нибудь буржуазной газеты, она бы бросила ему в голову чернильницу. «А я бы бросил в тебя другую», – отвечает Бенито. «В этом случае газета заплатила бы за три чернильницы, а ты бы вышел с одним глазом», – раздраженно парирует Балабанова^[178]. Это ссора двух товарищей, которых связывает не только политика, которые пережили вместе много битв, и таких ожесточенных, как, например, забастовка миланских металлургов, охватившая всю Ломбардию.

Июньская забастовка, о которой мечтали революционные профсоюзные деятели и против которой выступала Генеральная конфедерация труда под руководством Ринальдо Риголы, потерпела неудачу. Сторонники мобилизации Филиппо Корридони и Альцест де Амбрис были арестованы. Еще одна забастовка и еще один провал. На этот раз умеренные члены ИСП и профсоюзов решили отомстить: они обвинили Муссолини в поддержке инакомыслящих, анархо-синдикалистских позиций. На его стороне снова оказалась Анжелика. Для нее личные дела – одно, а политическая линия – другое.

Конечно, помпезные хроники Avanti! ничего не сообщают о «деле Джудиче» и отставке главного редактора. Напротив, в них пишется о полном согласии товарища Анжелики с Муссолини. Обсуждение в руководстве длится несколько дней. В итоге Бенито выходит победителем благодаря прекрасным показателям первых семи месяцев, когда он руководил изданием газеты. Тиражи выросли, и Avanti! стала главным героем этого, пусть и неудачного, пролетарского союза, вызвавшего энтузиазм во всей местной социалистической печати. В конце концов партия вновь обрела уверенность и силу среди молодежи и рабочего класса. Таким образом, социализм вернулся к жизни, обрел силу, вышел из побеленных склепов салонов.

Благодаря поддержке Балабановой с заседания руководства, состоявшегося 14 июля, Муссолини вышел еще более окрепшим. К великому огорчению Турати, который был уверен, что события в Милане уничтожат этого выскочку. А Муссолини посылают на съезд в Анконе 1914 года, где он станет новым лидером партии.

Глава одиннадцатая

Проклятие действует

Когда рядом не стало Анжелики, «ереси» Муссолини посыпались как из ведра. Птенец встал на крыло. Что до нее, то она ранена, разочарована, ее предали как друга и как женщину. Но прежде всего она стойкий борец за дело социализма. Личное дело – это политика, любовь должна быть принесена в жертву классовой борьбе. Теперь она освобождена от работы в редакции и снова может гулять как когда-то, – вдали от города, от бессмысленного соперничества миланских примадонн, от любовных приключений Бенито. Она продолжает писать для газеты, но теперь у нее появляется время, она может продолжить пропаганду и обучение марксизму в деревнях и селах. И вот она снова монахиня-паломница в грязных ботинках, длинном пыльном плаще, с собой у нее вещевой мешок, набитый газетами, русскими и немецкими романами, и стихи Леопарди, с которыми она никогда не расстается.

Она возвращается в Милан в нужный момент. Ездит в Рим на заседания руководства партии. Не пропускает ни одного мятежа: она там, где бастуют рабочие. Во время беспорядков «Красной недели» в 1914 году она в первых рядах. Теперь она может поехать в Европу и встретиться с друзьями: Либкнехтом, Люксембург и Цеткин. Ее любимой страной по-прежнему является Германия. Она находится во Франкфурте, когда в феврале 1914 года вспыхивают протесты рабочих. Она участвует в демонстрациях, ее приглашают выступать, она бросает яростные обвинения в адрес правительства в Берлине, и в конце концов ее изгоняют из страны. Вернувшись в Италию, Балабанова чувствует, что революционный процесс запущен. И его вряд ли удастся остановить. Но это всего лишь идеологическая иллюзия.

26 июля 1914 года Анжелика Балабанова находилась в отдаленном уголке Тосканы, когда из местного отдела партии ей доставили телеграмму от руководства Интернационала: ей срочно надо ехать в Брюссель. Она спешно едет в Пизу, садится на ночной поезд, следующий в Милан. В Милане она надеется пересесть на другой и добраться до Брюсселя вовремя, чтобы попасть на заседание.

– Не могли бы вы разбудить меня, когда мы приедем в Милан? Я хотела бы вздремнуть, – просит она проводника, падая с ног от усталости.

– Милан? Но мадам, этот поезд идет в Рим!

Она села не на тот поезд. Это экспресс, он идет без остановок, и назад вернуться она не может. Анжелика в отчаянии, она рискует не попасть на самое важное в ее жизни заседание.

– В Рим? Разве мы не в Милан едем? Умоляю вас, сделайте что-нибудь, помогите мне. Послушайте, товарищ, началась война. Мы должны остановить ее, если получится, или не дать ей распространиться по всей Европе. Съезд Интернационала состоится в августе, это слишком поздно. Исполнительный комитет должен действовать сейчас. Завтра мы встречаемся в Брюсселе.

– Я так часто видел вас на вокзале, – говорит он, – и знаю, кто вы. Не беспокойтесь, товарищ. Вы будете в Брюсселе вовремя, – отвечает проводник и уходит.

Полчаса спустя поезд замедляет ход и останавливается на какой-то станции. Проводник входит в ее купе и открывает окно. Подняв Балабанову, он через окно опускает ее в протянутые руки станционного служащего, который бежит вдоль платформы. Однако на станции в этот ночной час не останавливаются пассажирские поезда, следующие в Милан, только товарные. Но это неважно. Ее сажают в вагон, идущий на север, до Милана, и потом в Брюссель.

«Я уже несколько раз совершала подобные поездки, но эта почему-то напомнила мне мое первое бегство из России в Брюссель шестнадцать лет назад. Та поездка также совпала с крупным переломным моментом в моей жизни, но не в жизни движения, частью которого я стала»^[179].

Это трагические для европейского социализма дни. 28 июля 1914 года собирается исполнительный комитет Интернационала, чтобы решить, как действовать, когда начнется война. Балабанова участвует в этой встрече вместе с туринским депутатом Оддино Моргари^[180]: они представляют итальянских социалистов. Поручение, данное Балабановой, – категорический отказ от вооруженной конфронтации, без колебаний, без малейшего сомнения. Это империалистическая война капитализма, который убивает европейский пролетариат. А один товарищ не может стрелять в другого товарища. Если крестьянин или рабочий и возьмет в руки оружие, то только ради освободительной революции.

В тот день, 28 июля, Анжелика, уставшая и промокшая под дождем, приезжает в Народный дом в Брюсселе. Ее тут же охватывает «трагическое чувство отчаяния», она видит бессилие европейских социалистов, которые несколько недель спустя и в самом деле распадутся на группы. Когда она предлагает объявить всеобщую забастовку как протест против войны, она видит, что заседание принимает неблагоприятный оборот. Австриец Виктор Адлер кричит ей: «Ты с ума сошла!» Француз Жюль Гезде тоже категорически против: всеобщая забастовка может ослабить демократические страны, подвергшиеся нападению, например Францию. Смиренные выступления французского лидера Жана Жореса и Розы Люксембург почти не оставляют надежды на мобилизацию народа. Предложение Балабановой поддерживают только англичане Кейр Харди и Брюс Гласьер. Российская делегация распадается на две части: одна разделяет оптимизм социал-демократа Рубановича, вторая – мрачный пессимизм меньшевика Аксельрода.

В конце концов, после стольких пацифистских заявлений на свет является лишь неопределенный и бесполезный антивоенный манифест-обращение. Второй Интернационал превращается в бюрократический аппарат, где преобладают партии, защищающие собственную нацию. Большинство европейских социалистов оказываются патриотами. Это капитуляция. Поражение, которое Балабанова призна́ет только в своих книгах, сорок лет спустя, когда назовет Интернационал «почтовым ящиком». И «когда перестали поступать письма, а секции ждали какой-нибудь инициативы, приказа, направленного против бича войны, “ящик” прекратил свое существование»^[181]. Но летом 1914 года она защищала этот бумажный замок вопреки очевидному.

9 августа 1914 года в Avanti! публикуется ее статья, в которой она отвечает тем, кто обвинял Интернационал в том, что он не сумел предотвратить войну и таким образом подписал себе приговор. «Это обычные поверхностные рассуждения», – пишет Анжелика. Она объясняет, что на самом деле это «организация меньшинств, которые постепенно приближаются к социализму», и что «она никогда не присваивала себе право представлять союз народов, никогда не пыталась предотвратить войну, а наоборот, предвидела неизбежный конфликт между народами». Анжелика из кожи вон лезет, защищая немецких товарищей, живущих в «полуфеодальной стране», где любой призыв к миру вызывает «волну негодования», и вынужденных иметь дело с народом, «опьяненным собственным военным всемогуществом».

Однако новости, поступающие из Берлина (4 августа в Рейхстаге социал-демократическое большинство проголосовало за военные кредиты), к сожалению, содержат другие факты. Тот флер, в котором всегда виделись итальянцам социалисты этой страны, вдруг рассеивается. В оппозиции остается лишь группа Люксембург и Либкнехта. В корреспонденциях итальянских газет пишут о переломе в группе немецких левых, но Балабанова призывает не полагаться на эти сообщения. Если быть точными, она называет их «неполными сведениями, которых следует опасаться»: «Доверяйте узам социалистического братства, объединяющим социалистов всех стран, несмотря на утверждения поверхностных людей. Эти узы, – снова пишет она в статье 9 августа, – существуют, они действуют, выживают, даже там, где капиталистическая оргия и милитаристское варварство уничтожают людей и целые поколения, и вооружают товарищей против товарищей».^[182] Однако от этого братства не осталось и следа. Балабанова занимается только пропагандой, она ничего не говорит о том, что съезд бюро в Брюсселе стал катастрофой.

Только одна партия держится на плаву – это ИСП, которая вместе с русской социал-демократической галактикой выделяется среди остальных европейских социалистических стран позицией абсолютного нейтралитета. Avanti! публикует манифест – призыв к народной мобилизации против вооруженного конфликта. Среди подписантов – Муссолини, самый ярый противник войны. 25 июля 1914 года в редакционной статье, озаглавленной «Долой войну!», он выступает решительно против тех, кто хочет вести итальянский пролетариат «на бойню». Он призывает, не теряя времени, мобилизоваться – похоже, в нем проснулся саботажник ливийской войны. Это он вводит в обиход выражение «абсолютный нейтралитет», а также другое, ставшее знаменитым: «Ни единого человека, ни единой монеты! Чего бы это ни стоило!» Через несколько недель он от всего отречется и перейдет на другую сторону баррикады.

Международное положение близко к коллапсу. По всей Европе учиняется насилие. Истек срок австрийского ультиматума Сербии. Германия готовится вторгнуться в Бельгию. Россия, Франция и Англия уже подвели свои армии к границам. Правительство Италии пока выжидает, хотя Рим входит в Тройственный союз. Однако националистическая пропаганда призывает к борьбе против ненавистных австрияков. Тем временем в ИСП начинают раздаваться голоса, поддерживающие интервенцию, в основном французскую, причем среди них – голоса тех, от кого этого меньше всего ожидают, например Кулишевой. И всё же все ждут изменения ситуации.

Вот в каком контексте 4 августа в Милане состоялось заседание редакции Avanti! руководства ИСП с участием профсоюзных лидеров Генеральной конфедерации труда, железнодорожников, крестьян, моряков и портовых служащих. Это Генеральные штаты левых. Балабанова и Моргари говорят о съезде бюро Интернационала, потом проходит голосование за документ о полном нейтралитете со стороны Италии. Самым яростным противником войны является Муссолини. Но когда наступает время поименного голосования за повестку дня, Бенито исчезает, он просит Анжелику голосовать за него.

Поначалу это не вызвало удивления: у него могли быть неотложные дела. Но с течением времени, когда такие ситуации начали часто повторяться, я пришла к мнению, что это был такой маневр^[183].

5 августа социалисты встретились с революционными синдикалистами де Амбриса, чтобы создать единый фронт. Договорились о всеобщей мобилизации в случае, если итальянское правительство встанет на одну из воюющих сторон. Но договор этот был весьма двусмысленным: все были настроены против Австрии и Германии, однако многие симпатизировали Франции. 4 августа Avanti! осудила «Тевтонскую орду» за вторжение в Австрию, а 7 августа выразила радость по поводу «смелого сопротивления бельгийцев». Одним словом, начинается проталкивание тезиса о демократической политике вмешательства, выработанного Гаэтано Сальвемини, который полагает, что абсолютный нейтралитет невозможен как с теоретической, так и практической точки зрения. По мнению Сальвемини, такая позиция, объективно говоря, развязывает руки реакционерам в защите национальных интересов и не отстаивает демократические завоевания перед лицом кайзеровского империализма: итальянские социалисты не могут больше оставаться безучастными.

Первыми, кто прорвал линию антивоенного фронта, стали республиканцы и социалисты-реформисты Биссолати и Бономи. Еще более болезненной стала смена позиций некоторых представителей крайних левых и анархистов, уверенных, что поражение Германии может проложить путь пролетарской революции. На устах у всех было имя Амилькаре Чиприани: участник Парижской Коммуны, харизматичная личность, живая легенда, почитаемая несколькими поколениями революционеров. Постепенно рушилось единство в рядах ИСП. Руководители Итальянского профсоюза, убедившись, что Италия не встанет на сторону Австрии, начали резко сворачивать к политике вмешательства. Де Амбрис был уверен, что победа пангерманизма сведет на нет достижения пролетариата, достигнутые в предыдущие десятилетия, и поставит под удар саму европейскую цивилизацию.

В уме Муссолини уже зародились новые мысли, которые, впрочем, он пока не торопится обнародовать. Более того, он вынужден умерить свой пыл по отношению к Бельгии и немного изменить направленность газеты, выработав нейтральный стиль. Это Балабанова заставляет его придерживаться более строгой линии, которую подсказал секретарь Лаццари 15 августа. 23 августа Avanti! публикует передовую статью без подписи, в которой объясняется, что нет никакой необходимости объединяться с Тройственным союзом и объявлять войну Австрии и Германии, поскольку «они не тронули итальянскую землю»^[184]. 26 августа газета пишет о «белой горячке национализма».

Это тревожный месяц в жизни Балабановой. Из австрийских газет она узнает, что социалисты этой страны тоже готовы голосовать за войну. Она получает письмо от Плеханова: отец-основатель русского социализма хочет с ней увидеться. Они встречаются в Женеве. Анжелика видит нервного, озлобленного человека, он делает вид, что ему интересно, как собираются вести себя итальянцы.

– Мы сделаем все возможное, – сказала Анжелика, – чтобы не допустить вступления Италии в войну и положить ей конец как можно скорее. Что касается лично меня, то я, естественно, сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь в этом партии.

Его глаза гневно сверкнули.

– Значит, вы постараетесь не допустить вступления Италии в войну. А как же Бельгия? Где ваша любовь к России?

– Что вы хотите сказать, говоря о моей любви к России? Должно ли мое отношение к войне измениться, потому что в нее вовлечена Россия? Разве не вы раскрывали мне истинные причины войны? Разве не вы предупреждали нас, что готовится бойня, и что мы должны противостоять ей?

– Что касается меня, – ответил он, – то, если бы я не был старым и больным, я бы вступил в армию. Мне бы доставило огромное удовольствие насаживать на штык ваших немецких товарищей.

«Моих немецких товарищей! Разве они и не его тоже? Кто, если не он, учил нас понимать и ценить немецкую философию, немецкий социализм, Гегеля, Маркса, Энгельса?»^[185]

Это уже не та Анжелика, что училась в брюссельском Свободном университете, – тихая и застенчивая, с восхищением слушающая мэтра русского социализма. Студенческая жизнь закончилась, все, что тогда зарождалось и развивалось, сейчас рассеивается как дым. Начать хотя бы с понятия человеческой солидарности. Вот, например, Плеханов. Не говоря уж о Муссолини. Она и не заметила, что в душе редактора Avanti! вот уже несколько месяцев как поселились сомнения. В газете он по-прежнему хранил нейтралитет, но в частных разговорах признавался, что долго не сможет придерживаться такой линии. Он говорил об этом с педагогом-социалистом Джузеппе Риккардо Радиче и с журналистом Массимо Рокка на следующий день после покушения в Сараево. И тому и другому он сказал, что не выносит тупых руководителей партии, которой ему хотелось бы руководить «по-умному, направляя ее как полагается, когда вершатся великие дела». А те «партийные господа, великие революционеры на словах, а на самом деле трясущиеся за свои теплые местечки и за собственную шкуру», не понимают, что если Франция будет вовлечена в конфликт, будет невозможно сохранять позицию абсолютного нейтралитета^[186].

Он говорит in camera caritatis^[187], но не осмеливается сделать решительный шаг: он чувствует на себе взгляд Балабановой и не готов расстаться с работой и зарплатой. И потом, разве он сам не призывал к крайнему антимилитаризму? И все же его двойной политике приходит конец. Националисты начинают распространять ядовитые замечания о вероятных контактах руководящей группы ИСП с немецкими и австрийскими социалистами с целью перетащить Италию на сторону кайзера. А ведь ни для кого не секрет, что итальянцы испытывают симпатию к французам. Тот же Муссолини, отвечая на статью Амадео Бордига, который сравнивал Францию с Германией, делает одно замечание: он не думает, что разница между юнкерским режимом и парижской демократией незначительна.

Слухи, распущенные националистами, необоснованны. Однако масла в огонь добавляет визит в Италию немецкого депутата Альберта Зюдекума. Этот социал-демократ пытается убедить итальянских социалистов, прибегнув к прекрасному аргументу: они должны выразить богатой немецкой партии признательность за финансовую помощь, оказанную им в прошлом. А ведь в дверь Бебеля всегда стучалась Балабанова. Теперь Берлин ждет компенсации. Но Анжелика непоколебима: любая война, за исключением классовой, – это стычка между изголодавшимися буржуазиями, между кровавыми империализмами. Для девочки из Чернигова, выросшей среди немецких левых марксистов, это категорический императив, и аргументы доктора философии, присланного в Италию, не сдвинут ее с места.

Однажды вечером, когда я зашла в редакцию Avanti! Муссолини, еще более мрачный чем обычно, сказал мне, что через несколько минут придет некто Зюдекум. «Зюдекум, – воскликнула я удивленно, – что ему здесь нужно?» Я не была знакома с ним лично, но знала, что он принадлежит к правому крылу социал-демократической партии. Из-за его милитаристских взглядов его собирались исключить из партии. Муссолини в ответ пожал плечами, а в дверь уже входил гость в сопровождении депутата Клаудио Тревеса. Мне его представили, и я сразу же на немецком выразила свое удивление его визиту. Он ответил, что прибыл по поручению руководства его партии. Это удивило меня еще больше. Я знала, что он не может быть истинным ее представителем^[188].

Балабановой кажется странным, что для убеждения итальянских революционеров немецкие товарищи выбрали ярого ревизиониста. И она говорит это ему в лицо, без обиняков. Но Зюдекум отвечает, что его выбрали потому, что у него есть действующий заграничный паспорт.

Муссолини, обычно нетерпимый к тем, кто думает не так как он, очень сердечно принимает иностранного гостя и даже просит его дать интервью Балабановой на немецком языке. Сначала Анжелика отказывается, потом, под давлением партии, соглашается, но с одним условием: Муссолини должен дать шапку с объяснением позиции нейтралитета, которой придерживается газета и ИСП. Редактор соглашается. Однако 27 августа 1914 года, в полдень, когда была назначена встреча для редактирования текста, он не является. Начальник типографии спешит закрыть номер, но Балабанова не дает разрешения на печать текста: она ждет испарившегося редактора.

В полночь Балабанова сдает в печать другую статью, а не интервью. Поздно ночью Муссолини все же приходит, но газета уже в печати. Между Анжеликой и Бенито снова нарастает напряжение. Она обвиняет его в малодушии. Он приводит массу объяснений своего отсутствия. В конце концов Муссолини печатает это злосчастное интервью, сопроводив его двусмысленной статьей, что ясно уже из названия: «Некоторые возражения». Да и имени немецкого товарища он не упоминает. Что до возражений, вот одно из них: мы не одобряем голосование за военные кредиты. Но мы понимаем, что ощущают немцы перед лицом русского вторжения, как понимаем мы состояние французов перед лицом вторжения немецкого. В любом случае, мы признаем интернационалистические заявления нашего товарища. Какое счастье, что существует такая великая страна, как Италия – для будущего Социалистического интернационала, для того чтобы вновь поднялись и сплотились ряды, развеянные ныне ураганом войны^[189].

Анонимный Зюдекум объясняет позицию Германии так: война – это реакция на то, что Франция финансировала русский царизм, который, в свою очередь, выказал агрессию по отношению к Германии. И все это при скрытой поддержке Великобритании. Балабанова вставляет в статью несколько телеграмм, которыми обменялись император Германии и король Англии и из которых можно сделать вывод о «добросовестной политике Англии». Только в конце русская революционерка дает пищу для размышлений.

Вот что думает немецкий товарищ об итальянском нейтралитете. Перед итальянским социализмом и итальянским государством стоит очень высокая задача: сохранить нейтралитет, чтобы иметь возможность вмешаться в интересах прочного мира, в интересах цивилизации и неприкосновенности.

Это верх лицемерия. В интервью не упоминается Зюдекум, не объясняется, что этот таинственный товарищ приехал в Италию, чтобы убедить социалистов поддержать венскую и берлинскую войну. Социалисты прячут голову в песок. Газеты же рассказывают всю подноготную и обвиняют ИСП в том, что ее бросает из стороны в сторону: то к Франции, то к Германии. На самом деле это не так: партия дает крен в сторону Парижа. 30 августа в Avanti! появляется статья Модильяни^[190], в которой он признает искусительную привлекательность Франции, однако считает, что итальянцы «должны проявить силу духа и не поддаться ей». Сальвемини идет дальше: он критикует нейтралитет, который, по его мнению, не устойчив ни с теоретической, ни с практической точки зрения:

…«Абсолютный пацифизм» не является социалистической теорией. Социализм – это не мир: это справедливость. Вкупе с миром, если это возможно; с войной (как внутри страны, так и с внешним врагом), – если она необходима… насилие вполне допустимо, даже желательно, во внутренней политике, так почему же оно должно быть «абсолютно» достойно осуждения в международных вопросах?^[191]

Ему отвечает Муссолини, для которого не существует противоречия между пацифизмом в международных отношениях и насилием во внутренней политике: первое – это сотрудничество классов, второе – классовая борьба.

В партии многие стали отступать от абсолютного нейтралитета. Казалось, усиливался крен в сторону Парижа. Само руководство ИСП, созванное 1 сентября, чтобы развеять слухи о миссии Зюдекума, выразило беспокойство о судьбе Франции. А партийная газета задавалась вопросом, сможет ли немецкий социализм искупить свою вину после войны: «Посмотрим. Но скажем сразу, что только при этом условии он сможет вновь стать членом Социалистического интернационала»^[192]. Эти реверансы в сторону Франции раздражали Анжелику, она однозначно осуждала все формы социал-патриотического коллаборационизма. По ее мнению, не могло быть и речи о выборе между Францией и Германией: обе эти страны – буржуазные государства, а погибают в любом случае пролетарии.

По пути в Берлин Зюдекум останавливается в Милане. Он боится, что на него нападут антигерманские экстремисты. Он запирается в гостинице; ему страшно, и он посылает Муссолини телеграмму, в которой просит о встрече и защите. Муссолини умывает руки: у него дикая головная боль и он уговаривает Анжелику пойти на встречу вместо него. Ее не волнует, что об этом подумают, и она возвращается из Швейцарии, куда уехала, чтобы быть рядом с подругой, потерявшей дочь. Едва она переступает порог гостиницы, где обосновался Зюдекум, ей вслед летят тяжкие обвинения: ИСП «зюдекумизировалась», то есть продалась немцам. Она становится главной мишенью. Националисты и некоторые социалисты-франкофилы видят в ней воплощение «пангерманизма». Французские и английские газеты доходят до того, что пишут, будто поездка Зюдекума – ее рук дело. Одним словом, Анжелика Балабанова якобы ведет двойную игру. «Это русский адвокат немецкого социализма» – мечет гром и молнии Либеро Танкреди (псевдоним Массимо Рокка) в газете Resto del Carlino^[193].

Анжелика отвечает. Она вспоминает, как ее выслали из Австрии в 1909 году и несколькими днями ранее из Германии за участие в «красной неделе». Ее послужной список как пацифистки кристально чист. Однако все труднее становится удержать всю партию на колеблющейся почве нейтралитета. Многие социалисты перепрыгивают через ров и становятся на сторону Франции. Среди этих готовых на прыжок – Муссолини. И все же еще в сентябре он пишет секретарю Лаццари: у него сложилось впечатление, что франкофильство ведет к кровопролитию. А он против поджигателей войны, тысячу раз против! Нейтральный пролетариат, нейтральные итальянцы!^[194]

А за кулисами разворачивается совсем другая история: интервенционисты всех мастей знают, что редактор Avanti готов свернуть знамена и сдаться. В августе и сентябре во многих газетах появляются домыслы и инсинуации, которые вынуждают Муссолини постоянно писать опровержения и ужесточать направленность газеты. Балабанова прикладывает немало сил, чтобы заставить его занять твердую позицию^[195]. Альцесте Делла Сета уверен, что Анжелика («фанатичная спутница непоколебимой марксистской веры») имела «огромное влияние» на Муссолини.