Текст книги "День исповеди"
Автор книги: Аллан Фолсом
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 41 страниц)
27
Марчиано на секунду-другую приостановился у подножия лестницы, а потом поднялся наверх. Там он прошел по узкому коридору и остановился у двери, украшенной изящным резным орнаментом. После еще одной секундной заминки он повернул ручку и вошел.
Падавшие в единственное окно лучи заходящего солнца освещали лишь половину богато украшенной комнаты для приватных переговоров, отчего тени здесь казались еще гуще. Палестрина стоял посередине, частично на свету, частично в тени. Человек, находившийся рядом с ним, казался лишь темным силуэтом, но Марчиано не требовалось видеть его лицо, чтобы понять, кто это. Яков Фарел.
– Ваше преосвященство… Яков.
Марчиано закрыл за собой дверь.
– Присаживайтесь, Никола.
Палестрина указал на несколько кресел с высокими спинками, стоявших перед старинным мраморным камином.
Марчиано послушно пересек пятно солнечного света и уселся в одно из кресел.
И сразу же в кресло напротив него опустился Фарел, скрестил ноги в щиколотках, застегнул пиджак на все пуговицы и уставился тяжелым взглядом в глаза Марчиано.
– Никола, я хочу задать вам вопрос и рассчитываю получить на него правдивый ответ. – Палестрина легко провел ладонью по спинке одного из кресел, стиснул ее в пальцах, приподнял кресло, повернул его и тоже сел перед Марчиано. – Священник жив?
С той самой минуты, когда Гарри Аддисон заявил, что лежавшие в гробу останки принадлежат не его брату, Марчиано знал, что вскоре Палестрина задаст ему этот вопрос. Он даже удивлялся, что это не случилось намного раньше. Но отсрочка позволила ему подготовиться получше.
– Нет, – не задумываясь ответил он.
– А полиция считает, что он жив.
– Полиция ошибается.
– Его брат тоже так думает, – вмешался Фарел.
– Он всего лишь сказал, что это труп не его брата. Но он ошибся. – Марчиано старался говорить как можно спокойнее, даже небрежно.
– Gruppo Cardinale получила видеозапись, сделанную самим Гарри Аддисоном, где он просит своего брата сдаться. Разве это похоже на поведение ошибающегося человека?
Марчиано ответил не сразу. А когда заговорил – тем же тоном, каким произнес предыдущую фразу, – то обращался только к Палестрине.
– Когда я опознавал его в морге, Яков стоял рядом со мной. – Лишь теперь Марчиано взглянул на Фарела. – Не так ли, Яков?
Фарел промолчал.
Палестрина всмотрелся в лицо Марчиано, а затем поднялся и подошел к окну, почти полностью загородив своим огромным телом солнечный свет. Повернувшись, он встал в тень, так что из глубины комнаты можно было разглядеть лишь его темный силуэт.
– Коробка открылась. Моль вылетела наружу и растворилась в небесных просторах… Интересно, как ей удалось выжить там, куда ее посадили? Куда она направится, оказавшись на свободе?
Палестрина вновь подошел к сидящим.
– Я рос почти что scugnizzo,[19]19
Беспризорник (ит.).
[Закрыть] простым неаполитанским уличным сорванцом. И учился только на своем собственном опыте. Мне приходилось валяться в канаве с головой, разбитой в кровь за ложь, хотя я был уверен, что говорил правду… Такие уроки крепко усваиваются. После них всегда думаешь, как бы подобное не повторилось…
Палестрина остановился перед Марчиано и посмотрел на него сверху вниз.
– Я повторяю свой вопрос, Никола: священник жив?
– Нет, ваше преосвященство. Он погиб.
– В таком случае мы закончим.
Палестрина взглянул на Фарела и быстро вышел из комнаты.
Марчиано, почти оцепенев, проводил его взглядом. Затем, сообразив, что полицейский сразу же доложит Палестрине о том, как он себя вел, заставил себя собраться.
– Яков, он погиб, – произнес он, глядя в глаза Фарелу. – Умер.
* * *
Когда Марчиано спускался вниз, у подножия лестницы стоял один из людей Фарела в штатском. Кардинал не удостоил его даже взглядом.
Вся внутренняя жизнь Марчиано была посвящена Богу и церкви. Он был сильным, но простым в своей цельности человеком, таким же, как и его тосканские предки. Такие люди, как Палестрина и Фарел, жили в ином мире, в котором он не видел для себя места, которого боялся, но вынужден был существовать в нем, поскольку туда его вынесла собственная компетентность.
«Ради блага церкви», – сказал ему Палестрина, хорошо зная, что стремление к безупречности репутации церкви – одно из самых слабых мест Марчиано, что он предан церкви почти так же, как и Богу, поскольку для него Бог и церковь неразделимы.
«Выдайте мне отца Дэниела, – сказал ему Палестрина, – и спасете церковь от суда, от позора, от публичного скандала и жестокого удара, которые неминуемо последуют, если он действительно жив и попадет в руки полиции».
И он, по-видимому, был прав – если бы отец Дэниел, уже объявленный мертвым, попался не полиции, а Палестрине, то попросту исчез бы, об этом позаботились бы либо Фарел, либо Томас Добряк. Церковь уверенно объявила бы его виновным, и дело об убийстве кардинала Пармы было бы закрыто.
Но Марчиано не мог позволить себе отдать на смерть невиновного отца Дэниела. Прямо под носом Палестрины, а также Фарела, Капицци и Матади он привел в действие свои собственные силы, чтобы совершить невозможное – объявить отца Дэниела умершим, когда тот оставался жив. Ему почти удалось добиться успеха, но в последний момент помешал родной брат отца Дэниела. Так что его план сорвался. И теперь ему оставалось только продолжать игру в надежде выиграть время. А вот на выигрыш в самой игре у него было мало шансов, в этом он почти не сомневался.
Предпринятая после ухода Палестрины попытка убедить Фарела в том, что он говорит правду, была жалкой и заранее обреченной на провал. А его собственная участь – и это он тоже знал доподлинно – была решена коротким взглядом, который госсекретарь, выходя, бросил на своего полицейского подручного. С этой секунды Марчиано утратил свободу. Теперь за ним будут следить. Куда бы он ни пошел, с кем бы ни встречался, с кем бы ни разговаривал, по телефону ли, в коридоре ли своих служебных помещений, даже в собственном доме – все будут отслеживать, фиксировать и докладывать. Сначала Фарелу, а тот – Палестрине. Следующим шагом будет домашний арест. И всему этому он никак не мог воспрепятствовать.
Он снова взглянул на часы.
8.50
Он мог лишь молиться, чтобы не случилось осечек. В этом случае сейчас они должны были бы благополучно выбраться. Как и планировалось.
28
Пескара. Все тот же четверг,
9 июля, 22 часа 35 минут
Медицинская сестра Елена Восо сидела на откидном креслице в задней части светло-бежевого микроавтобуса без каких-либо опознавательных знаков. Даже в темноте она отчетливо видела на носилках рядом с ней Майкла Роарка. Он лежал на спине и глядел на висевший у него над головой и раскачивавшийся в такт движению машины пластиковый пакет, от которого тянулась трубочка, присоединенная к вставленной в вену иголке. Напротив Елены устроился красавец Марко, а сидевший за рулем массивный Лука уверенно вел машину по узким боковым улочкам, как будто точно знал, куда должен доставить своих пассажиров, хотя никто не называл вслух места назначения.
Елена изрядно удивилась, когда чуть больше часа назад ей позвонила мать настоятельница из обители ордена сестер-францисканок Святого сердца в Сиене и сообщила, что пациента, вверенного ее заботам, перевезут этой ночью в частную больницу и она должна будет сопровождать его и продолжать ухаживать за ним в дальнейшем. Когда она спросила, куда его перевозят и где ей предстоит теперь работать, настоятельница коротко повторила: «В частную больницу». Буквально через несколько минут подъехал на санитарном фургоне Лука, и они отправились в путь. Больницу Святой Чечилии они покинули очень тихо и поспешно, почти без слов, как беглецы, спасающиеся от опасности.
Съехав с моста через Пескару, Лука опять проехал по нескольким тихим улочкам, но в конце концов машина все же влилась в неторопливый поток автотранспорта на виале делла Ривьера, главной автомагистрали, тянувшейся вдоль побережья. Ночь была жаркой и душной, и вдоль дороги то и дело попадались прогуливающиеся мужчины и женщины в шортах и легких маечках, многочисленные посетители сидели за расставленными под открытым небом столиками пиццерий, разбросанных по краю пляжа. Сначала Елена думала, что они просто переезжают в какую-то другую больницу того же города. Но через некоторое время Лука свернул с автострады от моря, проехал, петляя по улицам, через город, миновал массивную глыбу железнодорожного вокзала, после чего машина опять оказалась на шоссе, ведущем на северо-восток и прочь из города.
Майкл Роарк время от времени переводил взгляд с болтавшейся капельницы на медсестру, на мужчин, сидевших в машине, и снова на медсестру. Глядя на пациента, Елена решила, что его мозг наконец-то заработал, что он пытается как-то свести концы с концами, понять, что с ним случилось и что происходит. Его физическое состояние, судя по всему, значительно улучшилось: давление держалось стабильным, пульс был ровным, хорошего наполнения, и дышал он без усилий. Она видела электрокардиограмму и энцефалограмму, сделанные пациенту еще до того, как ее приставили к нему; сердце было здоровым, мозг функционировал. В диагнозе говорилось, что главным заболеванием являются последствия острой травмы, осложняющиеся ожогами и переломами обеих ног, и что при повторном обследовании была выявлена еще и черепно-мозговая травма. Больной может оправиться от полученных повреждений, может выздороветь частично, а может и не выздороветь вовсе. Задачей Елены было помогать выздоровлению его тела, ну а мозг должен был лечить сам себя.
Ласково улыбнувшись в ответ на взгляд Майкла Роарка, она подняла голову и увидела, что Марко тоже рассматривает ее. Мысль о том, что ее разглядывают сразу двое мужчин, позабавила ее, и она улыбнулась, но тут же застеснялась столь открытого проявления чувств и отвернулась. Тут-то она впервые заметила, что задние окна кузова микроавтобуса закрыты плотными занавесками, и вновь взглянула на Марко.
– А почему окна закрыты?
– Машина прокатная. Какую дали, на такой и едем.
Елена немного помолчала, а потом задала следующий вопрос:
– Куда мы едем?
– Мне не докладывали.
– Но Лука, конечно, знает.
– Вот у него и спрашивай.
Елена взглянула на сидевшего за рулем Луку и вновь обратилась к Марко:
– Нам грозит какая-то опасность?
Марко широко ухмыльнулся.
– Ух, сколько вопросов сразу.
– Ну как же: нам неожиданно, среди ночи, приказали уехать. Мы все время петляем, чтобы за нами не могли проследить. Окна в машине завешены, а у тебя еще и пистолет с собой.
– У меня?
– Да.
– Я же говорил, что был карабинером.
– Был, но ведь сейчас ты там не служишь.
– Но числюсь в запасе… – Марко вдруг резко обернулся вперед. – Эй, Лука, сестра Елена интересуется, куда мы едем.
– На север.
Марко скрестил руки на груди, откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.
– Вздремну-ка я, пожалуй, – сказал он Елене. – И ты тоже поспи. Нам еще долго ехать.
Елена несколько секунд смотрела на него, потом перевела взгляд на сидевшего за рулем Луку. Тот как раз прикуривал, и огонек зажигалки на мгновение вырвал из темноты черты его лица. Еще когда он помогал выносить носилки, Елена заметила, что куртка у него оттопыривается, и утвердилась в своих более ранних подозрениях, что вооружен не только Марко. И еще она не сомневалась, хотя и об этом тоже никто не говорил, что Пьетро, дежуривший утром, сейчас ехал за ними на своей машине.
Майкл Роарк, лежавший рядом с ней, тоже закрыл глаза. Елена вдруг задумалась, снятся ли ему сны, и если снятся, то что он в них видит. И знает ли он, куда его везут. Или он точно так же, как она сама, просто едет в темноте неведомо куда в обществе двоих вооруженных незнакомых мужчин.
И еще она уже не в первый раз задумалась о том, кем же он мог быть прежде, если ему нужна такая охрана. И вообще кто он такой.
29
Рим, то же время
Внезапно он почувствовал, что его тела касаются сотни крохотных лапок. Очень легких и очень проворных. Похоже, принадлежавших грызунам. Сделав усилие, которое показалось ему сверхчеловеческим, Гарри открыл один глаз и увидел их. Это были не мыши. Крысы.
Они сидели у него на груди, на животе, на обеих ногах. Сразу очнувшись, Гарри закричал. Вернее, заорал. И попытался стряхнуть их с себя. Несколько действительно соскочили, а остальные лишь крепче вцепились в одежду. Задвигали ушками. И уставились на него красными точками глаз.
Лишь тогда он почувствовал вонь.
И вспомнил, как его скидывали в канализационный коллектор.
Потом до его сознания дошел плеск стремительно бегущей воды, он почувствовал, что весь мокрый, и понял, что лежит на отмели, окруженный водой. Заставив себя немного приподняться, он повернул голову и единственным своим глазом увидел, что крыс много. Сотни! Правда, они сидели чуть поодаль, на сухом берегу. И смотрели на него и ждали. Вот почему до него добралось лишь несколько штук. Им тоже не нравилась вода. Лишь самые отважные решились пуститься вплавь к человеку, лежавшему посреди маленькой тихой заводи.
Наверху круглился каменный свод, сложенный, вероятно, еще в античные времена. По бокам возвышались стены из такого же камня, с вкраплениями пятен бетона, изъеденного сыростью и временем. А мутный полумрак, благодаря которому Гарри мог хоть что-то видеть в нескольких шагах от себя, создавался светом висевших на изрядном расстоянии одна от другой слабых электрических лампочек.
Мог видеть…
Он мог видеть!
Хоть немного, но мог.
Откинувшись на спину, он чуть прижмурил правый глаз, и внезапно все вокруг расплылось. С секунду он лежал неподвижно, с закрытыми глазами, а потом, вновь собравшись с силами, открыл левый глаз.
Чернота. Ни проблеска, ни очертания.
Он сразу же открыл правый глаз и вновь оказался в мире предметов. Полумрак с пятнами тусклого света. Каменная кладка. Бетон. Вода.
Крысы.
Он заметил, что парочка из них приблизилась почти вплотную к его правому глазу. Они поводили носами. Скалили зубы. Храбрейшие из храбрых. Как будто они знали: стоит вырвать этот глаз, и он уже ничего не увидит. И окажется в полной их власти.
– Убирайтесь! – выкрикнул он и попытался подняться.
И почувствовал, как они вцепились коготочками в его одежду, чтобы удержаться на месте.
– Убирайтесь!!! Убирайтесь!!! Проваливайте к чертовой матери!!!
Он принялся ворочаться с боку на бок и продолжал вопить; его голос гулко отдавался под бетонными сводами. Он пытался стряхнуть с себя этих тварей. А потом почувствовал, что оказался в более глубокой воде, которая сразу же поволокла куда-то его тело. Течение отрывало крыс от него. Явственно слышал слабый, но отчаянный писк, с которым они пытались перебороть поток, вылезти на берег и не утонуть. В ответ доносились повизгивания сотен других крыс, переживавших за попавших в беду товарок и сострадавших им. Он открыл было рот, испустил еще один истошный нечленораздельный вопль и попытался набрать в грудь воздуха. Но вместо воздуха глотнул воды и чуть не захлебнулся, а течением его уже несло прочь. Он отчетливо осознавал лишь одно – эта грязная вода имела вкус и запах крови. Его собственной крови.
30
Пятница, 10 июля, 1 час 00 минут
Гарри ощутил прикосновение чьей-то руки к своему лицу, вздрогнул и застонал. Рука исчезла, но тут же вернулась и принялась осторожно протирать влажной тряпкой рану на его виске и грязное лицо. А потом так же бережно стирать запекшуюся кровь с его волос.
Где-то вдали послышался глухой рокот, пол задрожал, но тут же и звук, и сотрясение прекратились. Потом он почувствовал, что его приподняли за плечи, и открыл глаза, вернее, зрячий глаз. Когда ему удалось разлепить веки, он не без труда сфокусировал зрение. Над ним склонялась необычно большая голова; в полумраке поблескивали глаза.
– Parla Italiano?[20]20
Говорите по-итальянски? (ит.).
[Закрыть]
Это был мужчина, он сидел на полу рядом с Гарри и произнес эту короткую фразу с заметным акцентом и странной певучей интонацией.
Гарри медленно повернул голову, чтобы лучше разглядеть его.
– Inglese?[21]21
По-английски? (ит.).
[Закрыть]
– Да… – прошептал Гарри.
– Американец?
– Да… – чуть слышно повторил Гарри.
– Я тоже. Был. Из Питтсбурга. Приехал, чтобы поучаствовать в фильме Феллини. Да так и не попал. И назад не смог вернуться.
Гарри, словно со стороны, услышал свой чуть слышный шепот:
– Где я?
Человек со странным лицом ухмыльнулся:
– У Геркулеса.
Внезапно перед Гарри появилось еще одно лицо и тоже склонилось к нему. Теперь женское. Смуглой женщины лет, пожалуй, сорока, с волосами, повязанными ярким платком. Опустившись на колени, она потрогала голову Гарри, а потом наклонилась и приподняла его левую руку, обмотанную толстой повязкой. Женщина перевела взгляд на большеголового мужчину и что-то сказала на языке, которого Гарри никогда не слышал. Тот кивнул. Женщина снова окинула быстрым взглядом Гарри, резко выпрямилась, повернулась и ушла. Почти сразу же раздался звук, как будто открылась и закрылась тяжеленная дверь.
– Придется пока что обходиться одним глазом. Но скоро будешь смотреть в оба. Это она так сказала. – Геркулес снова ухмыльнулся. – Мне велено дважды в день промывать твою рану и завтра перевязать руку. А голова пускай побудет так. Это тоже она сказала.
Снова послышался странный гул, снова затрясся пол.
– Это мой дом. Здесь я живу, – сообщил Геркулес. – Заброшенный уголок метро – старый вспомогательный туннель. Я тут уже пять лет, и никто ни сном ни духом. Ну конечно, кроме нескольких, таких, как она. Клево, а? – Он рассмеялся, а потом поднял с пола алюминиевый костыль и с трудом поднялся. – Ноги у меня ни к черту. Зато плечи – дай бог каждому, да и вообще я очень сильный малый.
Геркулес оказался карликом. Трех с половиной, самое большее четырех футов росту. С огромной головой почти правильной яйцевидной формы. Плечи у него действительно оказались широченными, а руки – могучими. Но торс составлял не менее трех четвертей всего его тела. Нижняя часть туловища была крохотной, а ноги походили на пару спичек.
Опершись на неосвещенную стену, Геркулес протянул руку себе за спину и вытащил второй костыль.
– В тебя стреляли…
Гарри тупо уставился на него. Сам он ничего не помнил.
– Тебе повезло. Пистоль оказался малокалиберным. Пуля пробила тебе руку, а от черепушки отскочила. А потом ты очутился в коллекторе. Я тебя оттуда выудил.
Гарри смотрел на него остановившимся взглядом единственного зрячего глаза, все еще ничего не понимая, мысли у него путались, как будто его разбудили во время крепкого сна и он пытался перейти от прерванного сновидения к реальности. Непонятно почему, он вдруг вспомнил Маделин, увидел, как наяву, ее волосы, раскинувшиеся по поверхности черной воды и уходящие под лед, и подумал, что она могла ощущать в последние минуты – возможно, она переходила от ужасающей действительности к умиротворенному полусну, от одного состояния к другому, пока не упокоилась окончательно в своем последнем беспробудном сне.
– Боль чувствуешь?
– Нет.
Геркулес оскалил зубы.
– Это ее снадобья так работают. Она цыганка и здорово умеет лечить. Я сам не цыган, но смог с ними поладить. Они мне помогают, я им помогаю, чем могу. В общем, довольны друг другом, уважаем друг друга и у своих не воруем… – Он захихикал, а потом снова посерьезнел. – И у тебя тоже ничего не поперли, святой отец.
– Святой отец?.. – Гарри недоуменно уставился на него.
– Документы были в твоем пиджаке, отец Аддисон… – Геркулес оперся подмышками на костыли и указал рукой в сторону.
Там на самодельной вешалке сохла одежда Гарри. На полу, тоже аккуратно расправленный для просушки, лежал конверт, полученный от Гаспарри. А рядом с ним – вещи, оставшиеся от Дэнни: помятые часы, искореженные очки с одним разбитым стеклом, опаленное удостоверение ватиканского служащего и паспорт.
С ловкостью акробата Геркулес отбросил костыли, опустился на пол и оказался, как и прежде, лицом к лицу с Гарри. Словно кресло придвинул.
– У нас с тобой есть проблема, святой отец. Ты небось хочешь, чтобы я кому-нибудь сообщил, что с тобой случилось? В полицию, да? Но ты сам еще ходить не можешь, ну а я никому не стану о тебе рассказывать, чтобы мой домишко не засветить. Понятно?
– Да…
– Так что лучше всего тебе будет спокойненько отдохнуть здесь. Если ничего не стрясется, завтра ты уже сможешь подняться и идти на все четыре стороны.
С этими словами Геркулес опять подхватил костыли и поднялся.
– Сейчас мне надо уйти. Спи и ничего не бойся. Здесь ты в полной безопасности.
Он резко повернулся и скрылся в темноте; лишь стук костылей и шарканье ног выдавали его присутствие. Затем послышался тот же звук, который сопровождал недавний уход женщины, – звук открывающейся и закрывающейся тяжелой деревянной двери.
Гарри откинулся навзничь и впервые с тех пор, как пришел в себя, почувствовал, что под головой у него лежит подушка, а сам он укрыт одеялом.
– Спасибо тебе, – прошептал он.
Снова в отдалении загрохотал поезд, снова затрясся пол. А потом нечеловеческая усталость взяла свое, он закрыл глаза, и все мысли – и о Геркулесе, и обо всем остальном – сразу же покинули его.
