Текст книги "День исповеди"

Автор книги: Аллан Фолсом

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 41 страниц)

109

Роскани не обращал ни малейшего внимания на густой рокот двигателей вертолета, который описал широкую дугу над серым пригородом Милана и устремился дальше на юго-восток в направлении Сиены; его всецело занимал лежавший у него на коленях факс, только что пришедший из Интерпола. Почти все содержание его он знал заранее.

«ТОМАС ХОСЕ АЛЬВАРЕС-РИОС, основная кличка ДОБРЯК.

ДАННЫЕ ИНТЕРПОЛА: Один из самых знаменитых террористов мира. Впервые стал известен после убийства сотрудников французской антитеррористической полиции. Прибегает к самому жестокому насилию. Всегда ловко скрывается. При первой возможности должен быть задержан и взят под стражу. Чрезвычайно опасен.

ПРЕСТУПЛЕНИЯ: Убийства, похищения, взрывы, захват заложников, угон самолетов.

МЕСТО РОЖДЕНИЯ: Эквадор».

Роскани читал дальше.

«ОСНОВНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ: Мастер маскировки. Владеет многими языками, из них свободно: итальянским, французским, испанским, арабским, фарси, английским, американским английским. Крайний индивидуалист. Работает в одиночку. Несмотря на это, обладает широкими связями в террористическом подполье всего мира.

ПРОЧЕЕ: Своеобразная революционная идеология.

ПОСЛЕДНЕЕ МЕСТО ПРЕБЫВАНИЯ: Хартум, Судан.

РЕЗЮМЕ: Крайняя социопатия. Наемный убийца. Требует наивысшие ставки оплаты».

На этом официальная справка заканчивалась. Внизу было от руки приписано несколько строк:

«О каких-либо выездах объекта за пределы Судана неизвестно. Внешняя разведка Франции проводит по вашему запросу уточнение информации. О полученных результатах вы будете немедленно уведомлены».

– А я могу сказать тебе прямо сейчас, – проворчал себе под нос Роскани, закрыв тонкую папочку и кинув ее на соседнее сиденье, – что нет его ни в каком Судане. Он в Италии.

Запустив руку в карман куртки, он вытащил большой кусок бисквита в целлофановой обертке, перехваченной для страховки резинкой. Развернув обертку, он отхватил зубами кусок с такой же жадностью, с какой прежде затягивался, прикуривая сигарету. Его мысли вернулись в миланский городской морг, где он был всего полчаса назад.

Труп Альдо Чианетти, двадцатишестилетнего модельера одежды, обнаружили в подсобном помещении женской уборной станции техобслуживания на автостраде А9 на полдороге от Комо до Милана. Ему перерезали горло и заткнули рану туалетной бумагой. Через четыре часа новый темно-зеленый «БМВ» Чианетти обнаружили на стоянке возле миланского «Палас-отеля».

– Томас Добряк… – сказал Роскани, ни к кому не обращаясь.

Другие следователи могли и не согласиться с ним, но он-то нисколько не сомневался в том, кто был этим убийцей, столь охотно и умело пользующимся острыми предметами. Ему удалось каким-то образом выскользнуть из облавы, устроенной Gruppo Cardinale, после чего он решил добраться из Белладжио в Милан, уговорил молодого Чианетти подвезти его, а потом убил. А куда же он отправился из Милана? Или он до сих пор скрывается где-нибудь там?

Но все же главным оставался вопрос, зачем он вообще вернулся в Италию, где за ним охотится вся полиция страны, когда мог без труда перебраться в относительно безопасную для него Швейцарию и оттуда улизнуть еще дальше? Почему? Что же в Италии было столь важным для него, что он пошел на такой риск?

Лугано, Швейцария. 14 часов 00 минут

Гарри подвинул Елене кресло, и она села.

– Благодарю вас, – сказала она, все так же не глядя на него.

Стол был накрыт на двоих: порезанная ломтиками дыня, ветчина и небольшой графин с красным вином. После того как они покормили Дэнни и уложили его в спальне этажом выше, Вероника выставила их на увитую бугенвиллеями крытую террасу. Приказав им садиться и есть, она сразу же умчалась в дом, и они остались наедине, впервые с того момента, когда Елена ночью пришла в комнату Гарри.

– Что произошло у вас с братом? – спросила Елена, когда Гарри уселся напротив нее. – Вы поссорились, я это заметила сразу, как только вернулась в ту комнату.

– Пустяки. Братья есть братья, вот и все. Мы давно не общались.

– На вашем месте я говорила бы о полиции. И об убийстве кардинала-вика…

– Но вы же не на моем месте, правда? – резко оборвал ее Гарри.

Тем разговором, который произошел у него с братом, он не собирался делиться с ней. Во всяком случае, сейчас.

Елена искоса взглянула на него, а потом нерешительно взяла нож и вилку и принялась за еду. В этот момент легкий порыв ветерка взъерошил ее волосы, и она подняла руку, чтобы поправить их.

– Простите… Я не хотел разговаривать с вами так резко. Просто дела обстоят…

– Мистер Аддисон, вам необходимо поесть, – сказала Елена, глядя в тарелку.

Она отрезала маленький кусочек дыни, потом такой же маленький кусок ветчины, медленно положила нож и вилку, решительно вскинула голову и заговорила о другом.

– Я хочу… хочу попросить у вас прощения за то, что прошлой ночью повела себя несколько… экзальтированно.

– Вы просто сказали то, что чувствовали, – мягко ответил Гарри.

– Для меня это действительно было экзальтированно, и я прошу у вас прощения.

– Видите ли… – начал Гарри, но вдруг резко отодвинул кресло от стола, подошел к перилам террасы и окинул взглядом скопище оранжевых и почти белых черепичных крыш раскинувшегося внизу города Лугано. – Что бы вы ни чувствовали, – сказал он, оглянувшись на Елену, – и каким бы чувством ни отвечал вам я, мы не можем ему подчиниться. Я уже сказал это себе, – его голос сделался почти нежным, – а теперь говорю вам. Поэтому я так грубо перебил вас минуту назад. Мы в беде, в большой беде, и должны ее одолеть. Возможно, Вероника исключительная женщина, но здесь нам продолжает грозить опасность. Роскани уже должен понять, что мы ускользнули от него. Лугано находится слишком близко к итальянской границе. Очень скоро швейцарская полиция перевернет город вверх дном. Если бы Дэнни мог ходить, все было бы по-другому, но…

Он вдруг осекся.

– Но что?

– Я… я только что сообразил… – Гарри задумчиво уставился в пространство. – Сегодня среда. В понедельник я высадил одного моего друга из машины в Комо, и он отправился пешком сюда, в Лугано. Это недалеко, но ему от этого ничуть не легче, потому что его тоже ищет полиция, а он калека и передвигается на костылях. – Гарри вновь повернулся к ней. – Но он все равно пошел. Улыбнулся мне и пошел, потому что верил, что сможет, и потому что стремился к свободе… Его зовут Геркулес. Он карлик. Я всей душой надеюсь, что ему это удалось.

Елена ласково улыбнулась.

– Я тоже.

Гарри некоторое время смотрел на нее, а потом вдруг снова уставился на город. Он намеренно отвернулся от Елены, чтобы не показать, насколько сильной оказалась захлестнувшая его волна эмоций. Он сам не мог понять, почему все, что случилось за последнее время, – то, что Дэнни действительно оказался живым, и встреча и общение с Еленой, и возникший в памяти, как наяву, Геркулес, который, движимый своей неистребимой жаждой жизни, долгой и нормальной жизни, смело шел, вихляясь на костылях, прочь от Комо в свете угасающего дня, – так сильно растрогало его.

До этого момента он ни разу не задумывался о том, насколько поразительными достоинствами могут обладать люди, или о том, насколько красива Елена (хотя все это время почти неотлучно находился рядом с ней). Теперь же он понял, что воспринимает ее как самого чистого, самого привлекательного и самого живого человека среди всех, кого он мог припомнить. Возможно, единственного достойного звания настоящего человека из тех, кого он знал (или считал, что знает) с детских лет. И что если он не будет постоянно настороже, все его высокопарные заявления не будут стоить ни гроша, потому что он без памяти втрескается в нее. А если это случится, их всех непременно убьют.

Неожиданно Гарри вырвал из размышлений донесшийся снизу резкий звонок. Он рывком повернулся к двери. Елена – тоже. Наступила недолгая тишина, а потом звонок прозвучал снова. Кто-то стоял внизу у парадной двери.

Спустя буквально полсекунды в коридор вылетела Вероника, схватила трубку домофона, что-то сказала, выслушала ответ и сразу же нажала кнопку, впустив пришельца в дом.

– Кто пришел? – спросил Гарри, вышедший в коридор почти одновременно с ней.

За его спиной стояла Елена.

Вероника безмятежно взглянула на них.

– Один человек к вашему брату, – преспокойно сообщила она, открывая дверь на лестницу.

– Но кто мог знать, что он находится здесь?

Гарри слышал шаги на лестнице. Одного человека, от силы двух. Мужские шаги – женщина ступала бы легче. И кто же это? Блондин? Или же священники из Белладжио решили сыграть с ними шутку – предоставить убийце оперативный простор вдали от людей Роскани. А возможно, они сговорились со швейцарской полицией и это пришли детективы, чтобы арестовать беглецов. А почему бы и нет? Священники небогаты, а за содействие поимке беглецов объявлена серьезная награда. Может быть, священники и не возьмут денег, но Веронике ничего не мешает это сделать, а потом поделиться с ними.

Гарри оглянулся через плечо на Елену и кивнул в сторону ведущей наверх лестницы. Она проскользнула мимо него и неслышно взбежала по ступенькам туда, где находился Дэнни.

Шаги звучали все громче. Пришедший (теперь было ясно, что он один), продолжал подниматься. Гарри двинулся вперед, чтобы запереть дверь.

– Все в порядке, – остановила его Вероника.

А пришелец уже почти дошел до верха. Да, мужчина, один; лицо в тени было трудно разглядеть. Точно не блондин – совсем иной человек, выше ростом. В джинсах и тонком свитере. Вот он переступил порог. И Гарри узнал темные курчавые волосы, черные глаза за очками в темной оправе.

Отец Бардони.

110

Преподобная мать Кармела Фенти была миниатюрной женщиной шестидесяти трех лет от роду. Во взгляде ее блестящих глаз странным образом сочетались неиссякаемый юмор и глубокое участие. Сидя в своем тесном, аскетически обставленном кабинете на втором этаже больницы Святого Бернардина в Сиене, она изливала это участие на Роскани точно так же, как несколько ранее на местных полицейских; она рассказывала ему, что ранним вечером шестого июля, это был понедельник, ей позвонила из Пескары сестра Мария Купини, администратор францисканской больницы Святой Чечилии, и сообщила, что к ней доставили пациента, пострадавшего в автомобильной катастрофе, молодого ирландца, вроде бы не имеющего родственников. У него серьезное сотрясение мозга, сильные ожоги и еще несколько опасных травм. У сестры Купини не хватает медиков. Не могла бы мать Фенти ей помочь?

Конечно, она могла. Но это было все, что мать Фенти знала о происходящем до тех пор, пока к ней не явились полицейские. Она не имела обыкновения без крайней необходимости связываться с сестрами-монахинями, откомандированными в другие больницы.

Роскани: «Вы знакомы с сестрой Купини лично?»

Мать Фенти: «Нет».

Роскани: «Матушка Фенти. – Роскани немного помолчал, присматриваясь к администраторше, а потом продолжил: – Сестра Купини сообщила полиции в Пескаре, что вовсе не звонила вам. Она также сообщила, и больничная документация это подтверждает, что не имела никакого понятия о том, что в это время в ее больницу направляли какую-либо жертву автомобильной аварии. Однако она признала, что в больницу Святой Чечилии был без ее ведома доставлен безымянный пациент, мужчина, пробывший там около семидесяти двух часов под присмотром своего собственного медицинского персонала. Что интересно, никто, кажется, не знает, кто поместил его туда и каким образом его доставка и госпитализация были организованы».

Мать Фенти: «Ispettore capo, я совершенно не осведомлена о порядках в больнице Святой Чечилии. Я знаю лишь то, что мне было сказано и чему я поверила».

Роскани: «Позвольте мне добавить, что полиция Пескары слыхом не слыхала о какой-либо автомобильной аварии в их районе за это время».

Мать Фенти: «Повторяю, мне известно лишь то, что мне сообщила сестра-францисканка, не верить которой у меня не было оснований. – Мать Фенти выдвинула ящик стола и извлекла оттуда потрепанный блокнот-ежедневник. Перевернула несколько страниц, отыскала то, что хотела, и протянула блокнот Роскани. – Здесь я веду полный учет всех своих телефонных разговоров. Вот тут, – она ткнула пальцем в середину страницы, – вы видите, что этот телефонный разговор начался шестого июля в девятнадцать десять и закончился в девятнадцать шестнадцать. Имя и должность звонившего отмечены в крайнем правом столбце. Сестра Мария Купини. Администратор больницы Святой Чечилии в Пескаре. Как видите, записано пером. Так что не вырубить даже топором».

Роскани кивнул. Он уже ознакомился с документами телефонной компании, содержавшими ту же самую информацию.

Мать Фенти: «Но если женщина, с которой я разговаривала, не была сестрой Купини, то почему же она так назвалась?»

Роскани: «Потому что какому-то человеку, знающему порядки, понадобилось отыскать медицинскую сестру, которая ухаживала бы за беглым священником, отцом Дэниелом Аддисоном. И этой сестрой стала ваша монахиня Елена Восо».

Мать Фенти: «Ispettore capo, если это правда, то где же она? Что с ней случилось?»

Роскани: «Я этого не знаю. Но надеялся узнать от вас».

Мать Фенти: «Мне ничего не известно».

Роскани несколько секунд смотрел на нее, а потом поднялся и шагнул к двери.

Роскани: «Если позволите, преподобная мать, я приглашу еще одного человека, которому стоило бы послушать то, что я скажу».

Роскани открыл дверь и кивнул кому-то, ожидавшему в коридоре. На пороге тут же возник карабинер. А с ним исполненный достоинства седовласый мужчина, по виду ровесник матери Фенти. Одет он был в коричневый костюм с белой рубашкой и галстуком. И, несмотря на все его стремление казаться сильным и невозмутимым, нельзя было не заметить, что он растерян и, пожалуй, даже испуган.

Роскани: «Мать Фенти, это Доменико Восо, отец сестры Елены».

Мать Фенти: «Благодарю вас, ispettore capo, мы знакомы. Buon pomeriggio, signore».<sup>[38]38
  Добрый день, синьор (исп.).


[Закрыть]</sup>

Доменико Восо кивнул в ответ и сел в кресло, которое заботливо подвинул ему карабинер.

Роскани: «Преподобная мать, мы сообщили синьору Восо, в каком положении, по нашему мнению, оказалась его дочь. Она где-то занимается своим делом, заботясь об отце Дэниеле, и мы считаем, что она скорее жертва, чем сообщница. Тем не менее я хочу, чтобы вы оба поняли: ей угрожает чрезвычайно серьезная опасность. Кто-то пытается убить священника и, по всей вероятности, расправится со всеми, кого обнаружит рядом с ним. И этот человек не просто способен сделать такое, но еще и отличается чрезвычайной жестокостью».

Роскани взглянул на Доменико Восо; при этом выражение его лица и язык тела резко изменились: он вдруг превратился в отца, знающего, что он будет чувствовать, если узнает, что за кем-нибудь из его детей охотится Томас Добряк.

Роскани: «Мы не знаем, где находится ваша дочь, синьор Восо, но убийца вполне может это знать. Если вам известно, где она, очень прошу сказать это мне. Ради нее самой…»

Доменико Восо: «Я не знаю, где она. Хотя всем сердцем желаю, и вся наша семья желает знать это». При этом он бросил короткий умоляющий взгляд на мать Фенти.

Мать Фенти: «И я тоже этого не знаю, Доменико. И уже говорила об этом ispettore capo. – Она взглянула на Роскани. – Если мне станет это известно, если хоть кто-то из нас это узнает, мы сообщим вам первому. – С этими словами она поднялась. – Благодарю вас за то, что вы пришли ко мне».

* * *

Мать Фенти знала, где находится Елена Восо. А Доменико Восо действительно не знал. Так говорил себе Роскани, когда через двадцать минут сел за стол в комнатушке управления карабинеров в Сиене. А она знала. Но не собиралась раскрывать местонахождение монахини. Нисколько не думая, что разбивает тем самым отцовское сердце.

Несмотря на ласковое поведение и горящий любовью взгляд, настоятельница была в душе очень жесткой и опытной, стреляной птицей, настолько суровой, что могла бы согласиться на гибель Елены Восо ради того, кому она подчиняется. А она кому-то подчинялась, потому что, хотя она и впрямь была видной персоной, на то, чтобы составить и осуществлять столь сложную интригу, ее личного влияния не хватило бы. Мать-настоятельница из Сиены не обладала реальной властью – ни церковной, ни тем более светской.

И хотя у него не осталось ни малейшего сомнения в том, что безымянный пациент, пролежавший несколько дней в пескарской больнице, был не кем иным, как отцом Дэниелом, он так же твердо знал, что сестра Купини будет придерживаться своей изначальной версии, именно той, которую приготовила для нее мать Фенти. Поскольку в этой части всем заправляла мать Фенти. А уж она-то не отступит со своей позиции. Поэтому он должен был найти путь, как обойти ее, причем чем скорее, тем лучше.

Откинувшись на спинку стула, Роскани отхлебнул холодного кофе. И в этот момент ему открылся путь; может быть, и не совсем путь, но приемлемый, в общем-то, вариант.

111

Поезд «Евросити» № 55. 16 часов 20 минут

Джулия Луиза Фелпс чуть заметно улыбнулась мужчине, сидевшему напротив нее в вагоне первого класса, а затем повернулась к окну и погрузилась в созерцание сельских пейзажей, на смену которым вот-вот должны были прийти городские виды. Через несколько миль по сторонам от железнодорожных путей вырастут многоэтажные дома, склады и заводы. Через пятнадцать минут Джулия Фелпс, а если точнее, Томас Добряк окажется в Риме. Там он на такси доедет от вокзала до гостиницы «Мажестик» на виа Венето. И через несколько минут возьмет другое такси. Переправится через Тибр и доедет до «Амалии», пансиона на виа Джерманико, маленького и уютного, к тому же находящегося в весьма удобной близости к Ватикану.

За всю поездку от Белладжио до Рима он столкнулся лишь с одним затруднением – когда пришлось убить молодого модельера, с которым он познакомился на катере и который с легкостью согласился подвезти его на своей машине до Милана, куда направлялся сам. Но непродолжительная ночная автомобильная поездка неожиданно получилась весьма неприятной, поскольку молодой человек принялся шутить насчет бессилия полиции и ее неспособности изловить беглецов. При этом он слишком уж внимательно рассматривал Томаса Добряка, приглядывался к его широкополой шляпе, его одежде, к слишком толстому слою косметики, скрывавшему царапины на щеке, а потом заговорил о том, что кто-нибудь из беглецов вполне мог бы прикинуться женщиной. Скажем, убийца, который все время уходит из-под самого носа у полиции.

В прошлые времена Томас Добряк, скорее всего, постарался бы не обращать внимания на такие штуки. Но не при том состоянии психики, в каком пребывал сейчас. Опасным для него свидетелем модельер не мог стать ни при каких обстоятельствах; все произошло само собой, под действием непреодолимой тяги к убийству, которая возникала в нем при первом же ощущении опасности. И того острого эротического чувства, которое приходило вместе с действием.

Это чувство, прежде очень смутное, практически неощутимое, стало стремительно усиливаться в последние недели, с убийства кардинала-викария Рима, а потом проявлялось со все большими страстью и накалом во время его операций в Пескаре и Белладжио, а потом в пещере. Сколько их там было? Семь мертвяков за несколько часов… Один за другим, один за другим…

А теперь, когда он сидел в поезде, въезжавшем в Рим, ему отчаянно захотелось прибавить к этому числу хотя бы единичку. Его эмоции, все его «я» внезапно обернулись против мужчины, сидевшего в вагоне первого класса напротив него. Мужчина улыбался, пытался слегка заигрывать с соседкой, но не делал абсолютно ничего, в чем можно было бы усмотреть хоть малейшую опасность. Боже мой, с этим надо кончать!

Он резко отвернулся от соседа и опять уставился в вагонное окно. Он болен. У него ужасное нервное расстройство. Может быть, он даже сходит с ума. Но ведь он – Томас Хосе Альварес-Риос Добряк. Черт возьми, разве он может с кем-нибудь поговорить? Разве есть на божьем свете хоть одно место, куда он мог бы обратиться за помощью, не боясь, что его схватят и упрячут в тюрьму? Или, еще хуже, увидят его слабость и навсегда отвернутся от него и его услуг.

– Roma Termini, – сообщил из громкоговорителей металлический голос.

Поезд замедлял ход, подходя к станции, и пассажиры повставали с мест, чтобы забрать с полок над головами свои вещи. Джулии Луизе Фелпс не требовалось тянуться за своим чемоданом: мужчина, которого она одарила улыбкой, поспешил оказать любезность милой соседке.

– Большое вам спасибо, – сказал Томас Добряк совершенно женским голосом с сильным американским акцентом.

– Prego, – ответил сосед.

Почти сразу после этого поезд остановился, и они расстались. Еще раз улыбнулись друг другу. И пошли каждый своей дорогой.