Текст книги "День исповеди"
Автор книги: Аллан Фолсом
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 41 страниц)
25
Роскани в очередной раз пришлось сделать усилие, чтобы не ответить на вызывающее поведение Фарела. Когда ему было нужно, ватиканский полицейский становился грубым, упрямым и не обращал внимания на раздражение тех, с кем имел дело; папский престол и его благополучие он ставил превыше всего. Особенно заметно это проявлялось, когда он сталкивался с неподконтрольными ему сотрудниками иных полицейских ведомств и уж тем более с Роскани, который никому не позволял ограничивать свою самостоятельность и был совершенно не склонен к дипломатии. Смыслом повседневной жизни Роскани было отсекать все ненужное и как можно лучше делать свою работу, делать во что бы то ни стало. Такое отношение к делу он унаследовал от своего отца – кожевенника и торговца, который умер в восемьдесят лет от сердечного приступа в собственном магазине, пытаясь передвинуть стофунтовую наковальню; теперь эти же самые качества Роскани старался привить своим сыновьям.
Человек такого склада, относящийся к делу сознательно, вполне способен игнорировать людей, подобных Фарелу, и тратить свою энергию на вещи, более насущные и полезные для работы. Примером тому – первые же слова, которые произнес Скала, как только Фарел ушел. Они касались просмотренной видеозаписи, наклейки на лбу Гарри Аддисона. Скала предположил, что, скорее всего, американец поранился, когда автомобиль Пио столкнулся с грузовиком. Если так, то его раной, вероятнее всего, занимался профессиональный медик, и, если они сумеют найти его, это подскажет направление дальнейших поисков.
А Кастеллетти взял видеокассету и переписал номер и серию, напечатанные на обратной стороне. Кто знает, куда мог привести этот след? К изготовителю, оптовику, в сеть магазинов, в конкретный магазин, к продавцу, который, может быть, не забыл, кому он продал этот товар.
На этом совещание закончилось; люди стали расходиться один за другим. Остались Роскани и Талья. Талья должен был принять решение о дальнейших действиях, Роскани – выслушать его.
– Ты, наверное, хочешь предоставить запись средствам массовой информации? И через телевизионное шоу, наподобие «Разыскивается Америкой», попросить народ помочь нам? – задумчиво произнес Талья.
– Иногда это дает эффект.
– А иногда заставляет беглецов спрятаться подальше… Но есть и другие соображения. Что там говорил Фарел? Что все это весьма деликатное дело. И в результате между Италией и Ватиканом могут возникнуть дипломатические трения. Папа Римский лично может хотеть одно, но Фарел не упомянул бы кардинала Палестрину, не имея на то оснований. Ведь на самом деле в Ватикане заправляет именно Палестрина, и папский престол смотрит на мир его глазами.
– Другими словами, дипломатический скандал хуже убийства, и ты предлагаешь не обнародовать ролик.
– Да, мы этого делать не станем. Gruppo Cardinale будет вести поиски беглецов хотя и широко, но без огласки. Вся информация по этому делу будет засекречена. – Талья встал. – Извини, Отелло… Buona sera.[17]17
Доброго вечера (ит.).
[Закрыть]
– Buona sera…
Дверь за Тальей захлопнулась, и Роскани остался один. Расстроенный и измученный. Может быть, подумалось ему, жена права. Вопреки всем его усилиям мир не становится совершенней. И он в состоянии сделать очень немного, чтобы изменить его. И что лучше бы прекратить плыть, надрываясь, против течения. Лучше будет и ему самому, и его семье. Жена безусловно права. На самом деле – они оба знали это – единственное, чем можно хоть как-то переделать мир, это измениться самому. Он стал полицейским потому, что не хотел продолжать отцовское дело, и потому, что только что женился и ему нужен был стабильный заработок, чтобы обеспечивать семью, но дело было еще и в том, что эта профессия казалась ему опасной и благородной.
Но затем начались вещи непредвиденные: жизни жертв, исковерканные, напрочь сломанные совершенно бессмысленным (чаще всего) насилием, начали вторгаться в его повседневное существование. Его переход в отдел убийств все только усугубил: он почему-то стал воспринимать убитых, независимо от возраста, не как самостоятельных посторонних людей, а как чьих-то детей – чужих или своих собственных, может, трех, может, четырех, или девяти, или двенадцати лет, имеющих полное право прожить долгую жизнь до естественного конца, а не лишаться ее столь отвратительным и гнусным образом. А кардинал Парма был таким же сыном своей матери, как и Пио. Такое отношение делало для Роскани поимку преступников непререкаемой необходимостью. Их нужно было остановить, прежде чем они совершат следующее преступление. Но как же часто после того, как он ловил негодяев, суд по тем или иным причинам отпускал их на волю! Это вынуждало его вести борьбу с несправедливостью и в рамках закона, и за ними. Он вел войну без надежды на победу, но все равно продолжал бороться. И может быть, причина здесь крылась в том, что он был сыном своего отца и обладал такой же бульдожьей хваткой.
Роскани схватил пульт телевизора, направил его на большой телеэкран, нажал кнопку «Перемотка», затем «Пуск» и стал просматривать ролик заново. Смотрел на Гарри в темных очках, сидевшего на табурете, слушал, как тот говорит:
«Дэнни, умоляю тебя, перестань прятаться… Сдайся… Им все известно… Прошу тебя, ради меня… Сдайся… Прошу тебя… Умоляю…»
Роскани видел, как он сделал в конце паузу, а затем еще какое-то неуловимое движение, прерванное с окончанием записи. Он снова перемотал пленку и пустил ее на просмотр. И еще раз. И еще. Чем больше он смотрел, тем сильнее закипала в нем ярость. Ему хотелось, подняв голову, увидеть входящего в дверь Пио с его неизменной дружелюбной улыбкой, рассказывающего о домашних делах и расспрашивающего Роскани про его семью. Вместо этого ему приходилось смотреть на Гарри, на этого мистера Голливуда в черных очках, сидящего на табуретке и уговаривающего родного брата сдаться, чтобы его могли убить.
ЩЕЛК.
Роскани выключил телевизор. В полумраке к нему вернулись те же мысли. Он гнал их от себя, но они возвращались снова и снова. О том, как он убьет Гарри Аддисона, когда до него доберется. А он доберется, никаких сомнений быть не может!
ЩЕЛК.
Он снова включил телевизор, зажег сигарету, с силой швырнув погашенную спичку. Он не имеет права так думать. Интересно, как в такой ситуации повел бы себя отец.
Отстраниться – вот что нужно. Он снова просмотрел запись. И еще раз. И затем, после этого – снова. Заставляя себя оставаться хладнокровным аналитиком, опытным полицейским, отслеживающим любые мелочи, которые могли бы помочь делу.
Чем больше он смотрел, тем сильней его внимание привлекали две вещи: текстура обоев, покрывавших стену, еле видимую за спиной Гарри, и то, что происходило в самом конце, когда Гарри приоткрывал рот, как будто продолжая говорить, но так и не успевал ничего произнести, потому что запись обрывалась. Вытащив небольшую записную книжку, он написал: «Усилить через компьютер изображение на обоях. Найти человека, умеющего читать по губам по-английски для анализа непроизнесенных слов(а)».
«Перемотка».
«Пуск».
Роскани нажал кнопку «Без звука» и просмотрел кассету еще раз. Когда же запись кончилась, он начал снова.
26
Рим. Посольство Ватикана в Италии. Виа По.
То же время
Первое после убийства кардинала-викария Рима появление на публике приближенных советников Папы произошло во время неофициального коктейля, устроенного архиепископом Джованни Беллини, папским нунцием[18]18
Нунций – постоянный дипломатический представитель Папы Римского в иностранных государствах, приравненный по рангу к послу.
[Закрыть] в Италии. Кардиналы Умберто Палестрина, Йозеф Матади, Никола Марчиано и монсеньор Фабио Капицци смешались с заполнявшими зал членами Совета министров Европейского союза, съехавшимися в Рим на конференцию по вопросам экономических взаимоотношений с развивающимися странами.
Казалось, что из всей четверки лучше всего чувствовал себя государственный секретарь Ватикана шестидесятидвухлетний Палестрина. Одетый не в церковное облачение, как присутствовавшие здесь его собратья по ватиканской иерархии, а в обычный деловой черный костюм с полагающимся католическим священникам воротничком, кардинал почти безостановочно перемещался от одного гостя к другому. Обмениваясь с каждым несколькими оживленными репликами, он, казалось, совершенно не замечал наблюдавших за помещением охранников из швейцарской гвардии, одетых в штатское.
Палестрина привлекал к себе внимание уже своими габаритами – двести семьдесят фунтов весу и шесть футов семь дюймов росту. Но секрет его обаяния нельзя было свести к какому-либо одному качеству – здесь играли роль и неожиданная для столь крупного человека легкость движений, и широкая улыбка, и цепкий взгляд серых глаз, и буйная, хотя и совершенно седая шевелюра, и железное пожатие руки, одновременно с которым он обращался к человеку, как правило, на его родном языке. Все это неизменно позволяло кардиналу захватывать любого собеседника врасплох.
Окажись здесь кто-то посторонний, он, глядя на то, как этот человек возобновляет старые знакомства, завязывает новые, заговаривает со множеством людей, вероятнее всего, принял бы его за политика, готовящего почву для очередного карьерного шага, а не за вторую персону в иерархии католической церкви. Тем не менее Палестрина олицетворял здесь церковь и ее главу, Папу Римского, и присутствие его вместе с тремя сподвижниками на этом приеме говорило само за себя и напоминало, что, несмотря на недавнюю трагедию, Святой престол пристально и с неусыпным вниманием следит за жизнью и заботится о будущности Европейского сообщества.
В противоположном углу зала кардинал Марчиано отвернулся от представителя Дании и посмотрел на часы.
7.50
Подняв глаза, он увидел, как в зал входит банкир-инвестор из Швейцарии Пьер Вегген. А рядом с ним – и из-за этого умолкли едва ли не все голоса и повернулись едва ли не все головы – шли Цзян Юмэй, посол КНР в Италии, его заместитель по политическим вопросам Чжоу И и президент Народного банка Янь Е. Между Китайской Народной Республикой и Ватиканом не существовало официальных дипломатических отношений с 1949 года, когда в стране пришло к власти правительство коммунистов, и все же двое самых высокопоставленных китайских дипломатов из всех присутствовавших в Италии и один из самых влиятельных представителей новых деловых кругов Китая явились в ватиканское посольство в компании Веггена.
Почти сразу же к ним подошел Палестрина. Он склонил голову в формальном приветствии, но тут же широко улыбнулся, пожал руки всем четверым, указал на подносы с бокалами и стаканами и продолжил оживленно говорить со вновь прибывшими как со своими старыми и дорогими друзьями. Марчиано нисколько не сомневался, что говорил он по-китайски.
Расширение контактов Китая с Западом, равно как и быстрый рост его экономической мощи, почти не сказывались на подчеркнутом нежелании Рима и Пекина замечать друг друга. Но, несмотря на отсутствие дипломатических отношений, Святой престол под водительством Палестрины предпринимал постоянные и настойчивые попытки приоткрыть запертую дверь. Ближайшей своей целью Палестрина считал организацию визита Папы в КНР.
Это намерение должно было иметь далеко идущие последствия, поскольку принятие предложений Палестрины означало бы, что Пекин не только согласен признать существование католической церкви, но и готов заключить ее в дружеские объятия. Но сам Палестрина был глубоко убежден, что такого намерения у Китая не было, нет и не будет ни завтра, ни даже, судя по всему, в обозримом будущем, и трудность задачи еще сильнее разжигала стремление ее разрешить. Государственный секретарь Ватикана никогда не позволял событиям идти своим чередом, не подчиняясь его контролю. И вот официальные лица коммунистического Китая на глазах широкой публики прибыли в его владения.
Впрочем, их присутствие здесь удалось обеспечить благодаря Пьеру Веггену, с которым китайцы сотрудничали уже долгие годы и которому безоговорочно доверяли. Вернее, доверяли в той степени, в какой восточный человек способен доверять представителю Запада. Семидесятилетний Вегген, высокий и элегантный человек, занимал выдающееся место среди банкиров – инвесторов международного масштаба. Его знали и глубоко уважали во всем мире, в особенности он славился искусством налаживать отношения между многонациональными компаниями, стремящимися к созданию глобальных деловых союзов. Одновременно он продолжал оказывать консультативную помощь своим давним клиентам и друзьям – людям, компаниям и организациям, которые на протяжении многих лет помогали ему заслужить нынешнюю репутацию.
Он всегда бережно хранил и продолжал хранить тайну своих взаимоотношений с клиентами. В число последних входил и Ватикан. А Никола Марчиано, на плечах которого лежала ответственность за размещение инвестиций Ватикана, провел почти весь сегодняшний день в личных апартаментах на виа Пинчина в обществе Веггена и целой толпы юристов и бухгалтеров, которых банкир привез с собой из Женевы.
На протяжении года с лишним Марчиано и Вегген организовывали портфель инвестиций Святого престола, сосредоточивая их на энергетике, транспорте, металлургии, судоходстве, тяжелом машиностроении, а также на корпорациях, фирмах и дочерних компаниях, специализировавшихся на крупных мероприятиях в области инфраструктуры развивающихся стран – строительстве и реконструкции дорог, водных путей, электростанций и тому подобных масштабных работах.
Инвестиционная стратегия Ватикана была тем краеугольным камнем, опираясь на который Палестрина мог строить будущее Святого престола; именно ради нее сюда пригласили китайцев, и те пришли, дабы показать, что Китай – это современная держава, испытывающая по поводу экономики развивающихся стран такое же беспокойство, что и их европейские друзья. Ну а приглашение вовсе не было простым актом вежливости – появление на приеме давало китайцам возможность в частном порядке обменяться мнениями с иностранными коллегами, напомнить о себе, ну и, пожалуй, самое главное – быть обласканными Палестриной.
Развивающиеся страны как собирательное понятие мало занимали Палестрину. Интересовала его лишь одна из них, к тому же не считающая себя таковой, – Китайская Народная Республика. И никто, за исключением сузившегося круга советников Папы и Пьера Веггена, даже сам святой отец не знал, что истинной целью госсекретаря было превратить Ватикан в совершенно анонимного, но притом самого влиятельного партнера Китая, который будет определять будущее азиатского гиганта в экономической и во всех остальных областях.
Первый шаг в этом направлении был сделан сегодня, а именно в ту самую минуту, когда он пожимал руки китайским гостям. Второй предстояло сделать завтра, когда Марчиано будет представлять на утверждение возглавляемой им самим комиссии из четырех кардиналов новый проект «Стратегии инвестирования в экономику развивающихся стран».
Заседание, несомненно, будет шумным, поскольку эти кардиналы отличаются большой консервативностью и терпеть не могут всяких перемен. И Марчиано придется потрудиться, чтобы убедить их и во всех подробностях показать те выгодные точки приложения, которые удалось установить благодаря скрупулезному изучению регионов – Латинской Америки, Восточной Европы и России. Китай, естественно, тоже будет в этом списке, только скрытый за обобщающим названием Азия, наряду с Японией, Сингапуром, Таиландом, Филиппинами, Южной Кореей, Тайванем и так далее.
Беда заключалась в том, что все это было сознательно состряпанной фальшивкой. Безнравственной. Аморальной. Рассчитанной ложью, целью которой было дать Палестрине именно то, что ему требовалось, да так, чтобы все осталось шито-крыто.
Больше того, это являлось лишь самым началом плана Палестрины. Госсекретарь Ватикана отлично понимал, что Китай, несмотря на всю свою показную открытость, оставался плотно закрытым обществом, насквозь контролируемым авторитарной коммунистической властью. Но авторитарный или нет, Китай быстро изменяется, и современный Китай с четвертью всего населения мира и соответствующим экономическим потенциалом, несомненно, в достаточно скором времени превратится в главную силу на Земле.
Из этого постулата следовал очевидный вывод – тот, кто сможет контролировать Китай, будет владеть всем миром. И сутью плана Палестрины стало достижение контроля над Китаем в начавшемся столетии и восстановление влияния католической церкви в каждом городе и в каждом селении. Следующей целью на столетие являлось создание новой Священной Римской империи. Если народ Китая станет подчиняться не Пекину, а Риму, то Святой престол превратится в сверхдержаву, равной которой мир еще не знал.
Бесспорно, это было безумием – а для Марчиано еще и явственным подтверждением того, что Палестрина постепенно лишается рассудка, – но воспрепятствовать этому никто и никак не мог. Святой отец очень любил Палестрину, а о плане его не имел ни малейшего понятия. Более того, Папа, силы которого подтачивались утомительными церемониями, возрастом и неизбежными болезнями, доверял Палестрине как самому себе и передал в руки своего государственного секретаря практически все обязанности, которые не требовали личного участия наместника святого Петра. Так что обратиться к святому отцу означало практически то же самое, что пойти к Палестрине с жалобой на него самого, – ведь даже если Папа начнет расспрашивать своего первого министра, тот без труда от всего отопрется, а вот жалобщика потихоньку переселят в какой-нибудь захудалый приход и забудут о нем навсегда.
В этом-то и состоял весь ужас. Поскольку, за исключением Пьера Веггена, доверявшего Палестрине целиком и полностью, трое из четверых наивысших иерархов католической церкви – Марчиано, кардинал Матади, монсеньор Капицци – по той или иной причине Палестрину побаивались. Из-за его физической мощи, из-за его амбициозности, из-за его невероятного умения отыскивать у каждого какую-либо слабость и беззастенчиво использовать человека в своих интересах и – наверное, это было самым главным – из-за исключительной силы его характера, которую чувствовали все, кому доводилось попасть в его поле зрения.
И еще они боялись других безумцев, работавших на кардинала. Прежде всего Якова Фарела, который являлся, с одной стороны, известным всем и каждому начальником ватиканской полиции, а с другой – глубоко засекреченным и совершенно безжалостным исполнителем воли Палестрины. И еще, конечно, террориста Томаса Добряка, который убил главного противника Палестрины, кардинала Парму, в присутствии их всех, в присутствии святого отца и самого Палестрины, приказавшего это сделать, а потом преспокойно стоявшего рядом с жертвой, когда в нее врезались пули.
Марчиано, естественно, не имел определенного представления о том, что чувствуют остальные, но был уверен, что никто из них не презирает свою слабость и свой страх больше, чем он.
Он снова взглянул на часы.
8.10
– Ваше преосвященство. – Пьер Вегген подвел к Марчиано Янь Е. Президент Народного банка Китая был низкорослым сухощавым человеком с черными с заметной проседью волосами. – Вы, возможно, помните Янь Е.
– Конечно. – Марчиано улыбнулся и крепко пожал руку банкира. – Добро пожаловать в Рим.
Они познакомились в Бангкоке; там Янь Е показался Марчиано остроумным, отзывчивым, достойным человеком, искренне заботящимся о благополучии всех людей без исключения. Правда, ту встречу немного подпортил Палестрина, намеренно провоцировавший банкира разговорами о будущем католической церкви в новом Китае, на что ему было холодным, нравоучительным и непререкаемым тоном сказано, что сейчас неподходящее время для обсуждения того, как восстановить отношения Пекина с Римом.
– Мне кажется, – сказал Янь Е и, слегка подмигнув, поднял бокал с красным вином и беззвучно прикоснулся к бокалу, который держал в руке Марчиано, – что итальянцы могли бы поучить нас, китайцев, искусству виноделия.
В следующую секунду Марчиано увидел, как в зале появился папский нунций. Он сразу же подошел к Палестрине, который разговаривал с послом и советником китайского посольства, и отвел кардинала в сторону. Они перекинулись несколькими словами, после чего Палестрина бросил короткий взгляд на Марчиано и вышел. Вряд ли кто-то еще заметил, как Палестрина повернул голову, – кроме самого Марчиано. Но ему этот жест сказал все, поскольку он знал, в чем дело.
– Возможно, вы правы, – ответил Марчиано, вновь повернувшись к Янь Е. – Договориться об этом будет нетрудно.
– Ваше преосвященство… – Нунций деликатно прикоснулся к рукаву кардинала.
Марчиано посмотрел на него.
– Да, я знаю… Куда прикажете пройти?
