Текст книги "Тайный агент Её Величества. Книги 1-5. Компиляция (СИ)"
Автор книги: Алла Бегунова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 83 (всего у книги 105 страниц)
Нападения четырех остальных колонн на нагорный ретрашамент у Очакова носили характер военной демонстрации, призванной отвлекать внимание противника от главного удара…
Шестая колонна формировалась и готовилась к движению. Горич взглянул на карманные часы. Они показывали 6 часов утра. Но еще не прибыл военный переводчик, о котором Потемкин давеча рассказывал Ивану Петровичу как-то невнятно. Бригадир уяснил лишь, что это – смелый, особо ценный и отменно знающий тюрко-татарский язык давний сотрудник светлейшего князя, причем – из секретной канцелярии Ее Величества, и надо дать ему прикрытие, хотя у того тоже есть свои люди.
– Чтоб и волоса не упало с ее головы, – значительно произнес главнокомандующий на прощание.
– С чьей головы? – не понял Горич.
– Я тебе все объяснил. Ступай, Иван Петрович. При штурме разберешься…
Стоя у костра рядом с адъютантом, бригадир ждал появления этого странного человека. Однако в темноте трудно было различать не только лица, но и фигуры. Ничего необычного он не заметил в молодом, среднего мужского роста офицере в надвинутой на лоб форменной треуголке и плаще, подбитом мехом.
– Честь имею явиться, ваше высокоблагородие, – прозвучал его грудной мягкий голос. – Я – переводчик, о коем предупреждал вас светлейший князь вчера. Вот мои люди.
– Опаздываете, господин капитан, – проворчал Горич, отчего-то решив, что меньшего чина смелый и особо ценный сотрудник иметь никак не может. – Я назначил для вашего прикрытия лучших солдат Фанагорийского полка… Подпоручик Самохвалов, ко мне!
На такую встречу Аржанова совершенно не рассчитывала. Потому, взяв бравого подпоручика за руку, она быстро увела его от костра подальше. Но Сергей Самохвалов «турецкую шпионку» все равно узнал. Конечно, секунд-майор фон Раан потом рассказал ему, кто она на самом деле, и подпоручик очень расстроился. Теперь, сняв шляпу, дворянин из Курской губернии галантно поклонился даме и смущенно сказал:
– Примите глубочайшие извинения, ваше сиятельство, за дерзкое мое обращение с вами в тот злополучный вечер. Честное слово, я не знал и готов…
– Ладно уж, господин подпоручик, – она улыбнулась. – Забудем неприятный инцидент.
– Стало быть, вы на меня не сердитесь?
– Не сержусь.
От этого заявления Самохвалов пришел в восторг, снова отвесил поклон и в знак признательности хотел поцеловать красавице руку, но она пригрозила ему пальцем:
– Не вздумайте! Здесь мы – солдаты. Вместе пойдем на штурм.
– И вам совсем не страшно? – он смотрел на нее во все глаза.
– Нет, – спокойно ответила Анастасия…
Пока они беседовали, Горич еще раз прошел вдоль своей колонны. Ординарец нес за ним смоляной факел и по приказу бригадира подходил к разным воинским частям и освещал их ряды. Согласно Уставу 1763 года, для атаки на укрепленные позиции противника применялся определенный боевой порядок, и сейчас он был воспроизведен довольно точно.
Впереди поставили рабочую команду в 250 человек с топорами, лопатами, кирками и штурмовыми лестницами, которые солдаты держали на плечах. За ней – 100 лучших стрелков. За ними – все гренадерские батальоны в шеренгах по шесть нижних чинов каждая. За гренадерами встали спешенные казаки и волонтеры. В хвосте колонны очутились артиллеристы.
Бригадир, обходя строй, разговаривал с солдатами. Он напоминал им о главной задаче – сходу взять бастион – и приказывал щадить женщин и детей на улицах города, отпускал соленые армейские шуточки насчет турок, высмеивая их сладострастие и женолюбие, отказ употреблять в пищу свинину и привычку молиться по пять раз на дню, встав на колени кверху задом. Служивые отвечали любимому командиру дружным хохотом.
Вскоре он вернулся к голове колонны, где находилась Аржанова со своими людьми, Самохвалов с десятью гренадерами, адъютант бригадира и три его ординарца. Пламя факела осветило лицо Горича, узкое, горбоносое, загорелое, и его коренастую фигуру. Белый маг вдруг дотронулся до рукава кафтана курской дворянки и тихо сказал:
– Генерал погибнет в этом бою.
– Почему вы так думаете, Сергей Васильевич? – удивилась она.
– Я вижу темное сияние над его головой…
Аржанова не успела ничего ответить, как грохот первого артиллерийского залпа разорвал тишину. Две шестипушечные батареи, за ночь перемещенные на прямую наводку к османскому бастиону, открыли ураганный огонь по вражескому укреплению. Орудия производили по одному выстрелу в минуту, и эта канонада продолжалась около получаса. Затем раздался громовой голос Горича:
– Господа офицеры! К атаке! Слуш-шай мою команду… Вперед скорым шагом марш!
Было семь часов утра 6 декабря 1788 года, когда русские двинулись от осадного лагеря к Очакову. Им предстояло преодолеть расстояние метров в девятьсот по заснеженной равнине с небольшими возвышениями. Османы увидели идущие на приступ войска и начали отстреливаться. Под сильный картечный и ружейный огонь попала пятая колонна бригадира Хрущева, которая шла справа от колонны Горича метрах в двадцати.
Не обращая внимания на свист неприятельских пуль и картечей, рабочие, стрелки, гренадеры, мушкетеры, казаки, волонтеры хладнокровно спустились в ров и потом, опираясь на ружья, взобрались на гребень земляного вала. Рабочие с топорами прорубили бреши в деревянном палисаде и солдаты оказались на второй линии защитных сооружений. Тут на них бросились янычары, вооруженные саблями и ятаганами. Навек успокоив пылких воинов Аллаха штыками, наши устремились дальше.
В этот момент раздался оглушительный взрыв, точнее, серия взрывов. Турки привели в действие пороховые закладки в минных галереях, что прорыл Лафит Клаве. Тонны песчаного грунта, камней, вырванных с корнем деревьев взметнулись вверх, на секунды заслонив небо, уже светлевшее. Однако большого ущерба наступающими взрывы практически не причинили и штурм остановить не могли. Ведь они прогремели в западной части очаковского мыса, а войска шли по восточной. Правда, песок, камни и обломки деревьев разлетелись далеко. Некоторые солдаты пострадали, получив ушибы, ссадины и даже сотрясение мозга. Например, поручик Чернозуб, чья фигура возвышалась в толпе стрелков, заимел здоровенную шишку на затылке, вовремя не успев отклониться от увесистого обломка грушевого дерева.
Шестая колонна уже штурмовала бастион. Укрепления его были наполовину разрушены ядрами и бомбами нашей артиллерии. Потому понадобилась только одна штурмовая лестница. Остальное рабочие разворотили кирками. Прыгая по камням, обрушившимся вниз, гренадеры проворно поднимались к проломам в брустверах. Бригадир Горич двигался впереди. Подняв шпагу, Иван Петрович громко повторял: «На приступ, ребята! В штыки!»
Откуда прилетела эта пуля, никто из них не понял. Османы отступали, в руках у них сверкали лишь клинки холодного оружия. Но пуля ударила храброму бригадиру прямо в сердце, и он упал на руки солдат, идущих за ним шаг в шаг. Гибель Горича видела и Аржанова, и Самохвалов, и Гончаров, и поручик Чернозуб, и Николай, тотчас вскинувший егерский штуцер с прицелом «диоптр».
В суматохе рукопашного боя сын горничной сумел разглядеть желто-алую вспышку из-за груды камней и в ответ послал свой свинцовый гостинец. Турок огромного роста в янычарской чалме, синем кафтане и атласных зеленых шароварах свалился им под ноги. Над переносицей на лбу у него чернело отверстие с голубиное яйцо. Его ружье дивной работы с инкрустациями на прикладе, с чеканкой на граненом стволе, имевшем восемь нарезов внутри, Николай, вполне довольный результатом выстрела, взял и повесил себе на плечо за красный юфтевый ремень.
Смерть Горича вызвала некоторое замешательство в рядах атакующих. Бездыханное тело Ивана Петровича положили на два ружья, и так, держа его словно на носилках, четыре человека понесли бригадира в лагерь. Начальство над колонной принял полковник Сытин из Фанагорийского гренадерского полка.
– Ребята! – закричал он, обернувшись к солдатам. – Отомстим бусурманским собакам за смерть любимого командира! За мной! Вперед!
Между тем генерал-поручик Самойлов, отрядив часть войск к двум крепостным воротам – Хасан-Пашинским и Стамбульским – с остальными присоединился к пятой и шестой колоннам и вместе с ними первым вступил на городские улицы. Подоспело и другое подкрепление – восемьсот гренадер таврического полка под командой полковника Познякова.
Численное превосходство оказалось на стороне русских. Зеленые куртки и черные каски с белыми и желтыми плюмажами, точно бурлящий поток, затопили узкие и кривые улочки купеческого города. Однако османы не желали сдаваться в плен, они яростно сражались за каждый дом. В ход у них шли не только сабли, ятаганы и кинжалы, но и дубины, и топоры, и даже камни.
Остервенение рукопашной схватки овладело атакующими. Наши солдаты на месте убивали всех, кто держал в руках хоть какое-либо оружие. Выстрелы звучали редко. Все пули были потрачены раньше, при взятии бастиона, а перезарядить кремнево-ударное ружье или пистолет не так-то просто, особенно в драке. Слышался лишь скрежет стали, глухие удары, дикий визг мусульман: «Аллах акбар!» – в ответ на него русское «Ура!», вой, плач и крики женщин, детей, раненых, случайно сбитых с ног в уличной свалке.
Никогда прежде не доводилось Анастасии видеть такой страшной резни, и уж тем более – находиться в самом ее центре. При полевом сражении у Козлуджи, которое она наблюдала сначала со стороны, потом – изнутри, встав в батальонное каре своего первого мужа, служивые вели себя гораздо сдержаннее. Но ведь тогда никто не издевался над телами их убитых товарищей, никто не нападал на них со спины или сбоку, никто не таился за разрушенной стеной дома, сжав в зубах кинжал, как сейчас поступали турки. Сергей Самохвалов и его бравые гренадеры, защищая ее, не раз вставали грудью на пути очумевших мусульман.
В конце концов подпоручик передал курской дворянке свою легкую обер-офицерскую фузею с примкнутым штыком, а себе взял у убитого простую солдатскую. Ружьем отбиваться было лучше и удобнее, чем шпагой. Холодное оружие Анастасия достала из ножен, когда они вошли в город. Правда, под камзолом у нее имелся ремень с кобурами и два любимых пистолета «Тузик» и «Мурзик». Но пули из них она приберегала на крайний случай.
Остапа Чернозуба с его ушибом головы Флора все же отправила в лагерь: боль не давала ему двигаться быстро. Рядом с ней остался сержант Прокофьев и меткий стрелок Николай. Он сумел-таки перезарядить и егерский штуцер, и трофейное турецкое ружье, к какому пули, приготовленные сыном горничной заранее, подошли очень хорошо.
Сергей Гончаров, впервые в жизни попавший в подобную переделку, держался за спиной Аржановой, растерянно озирался и беспрерывно бормотал какие-то заговоры и молитвы. Анастасия относилась к этому снисходительно. Иногда она вспоминала предсказание колдуна о судьбе бригадира Горича. Оно сбылось в точности, и таких ясновидящих следовало беречь, хотя их прорицания уверенности перед боем не прибавляют.
Из тесной улицы толпа солдат вывалилась на квадратную маленькую площадь, где угол занимала мечеть. От площади к окончанию очаковского мыса вели две дороги, петляющие по городским кварталам. Стены форта «Хасан-Паша» вставали за домами, но какой путь к ним являлся самым коротким и простым?
«Переводчик! Переводчик!» – прошелестело по рядам, и Аржанова решительно шагнула вперед. Ее вызывал к себе генерал-поручик Самойлов. Из мечети гренадеры привели муллу. Довольно толстый, пожилой, седобородый человек в высокой меховой шапке, обмотанной белым муслином, что свидетельствовало о совершении им хаджа в Мекку, стоял перед русским военачальником и, стараясь сохранять важность и достоинство, что-то объяснял по-турецки.
Самойлов, племянник светлейшего князя, в прежние годы – его адъютант и ближайший помощник, теперь сделался человеком самостоятельным. Он отличался высокомерным и грубым нравом, полагая себя абсолютно неуязвимым в жизненных коллизиях. Увидев Аржанову с обер-офицерской фузеей, он небрежно бросил:
– Это ты, что ли, и есть военный переводчик?
– Так точно, ваше превосходительство.
При звуках ее голоса генерал-поручик окинул курскую дворянку пристальным взглядом и, точно вспомнив о чем-то, продолжал заметно вежливее:
– Переведите мне речь этого толстяка.
– Слушаюсь, ваше превосходительство.
Мулла тоже посмотрел на Анастасию и заговорил снова, указав рукой на мечеть. Флора, слушая его, начала переводить:
– Просит, чтоб солдаты не оскверняли мусульманский храм, не заходили в него с оружием и в сапогах… Там находятся только женщины и дети. Они молятся Аллаху о ниспослании милости…
– Мне все ясно, – остановил ее Самойлов. – Скажите ему, если оттуда в спину нам сейчас ударят янычары, то пощады не будет никому, мечеть сгорит. Но главное в другом. Коль он и впрямь желает уберечь свой храм от разрушения, пусть покажет нам кратчайшую дорогу через город к форту «Хасан-Паша».
Применяя самые изысканные и вежливые, по-восточному цветистые обороты речи, обращаясь к мулле: «о, достойнейший из достойных», – Анастасия изложила приказ генерал-поручика. Турок слушал ее и кивал головой. Потом он погладил ладонью свою белую бороду, потом процитировал Коран по-арабски: «И кто более несправедливей и неправедней, чем тот, кому напоминали об аятах Господа его, а он отвращался от них. Поистине мы взыщем с виновных», – и… согласился. Теперь курская дворянка и мулла, которой он на ходу объяснял расположение улиц Очакова, повели колонну войск вперед…
К форту «Хасан-Паша» со всех сторон бежали изгнанные из прочих укреплений крепости ее защитники. Форт находился как бы над купеческим городом, на верхней террасе мыса, круто обрывающегося в море. Укрепление имело форму квадрата со сторонами, достигающими длины в 496 и 416 метров. В нем имелись строения: двухэтажный дворец коменданта, кирпичная мечеть с деревянным минаретом, турецкая баня, небольшая казарма и плац для янычар, арсенал, погреба для хранения провианта и боезапаса. Стены форта с четырьмя круглыми башнями на углах окружал ров и земляной вал над ним. Единственные ворота выходили на север, то есть в город.
Трехбунчужный паша Хуссейн вместе с охраной и офицерами – всего до 500 человек – ныне пребывал здесь. Он давно приказал закрыть тяжелые железные ворота и равнодушно наблюдал, как остатки вверенного ему гарнизона гибнут во рву и на земляном валу от ударов тысяч «кяфиров», плотно окруживших форт с трех сторон. С четвертой стороны ревело и играло волнами Черное море. Ранее оно соединяло пашу с его повелителем султаном Абдул-Гамидом I, присылавшим в Очаков корабли. Но в этот злосчастный декабрьский день море оставалось пустынным, неприветливым, холодным. Надежда на помощь из Стамбула испарилась.
Русские проникли в форт не через ворота. Открыть их снаружи действительно было невозможно. Переколов штыками турок на земляном валу, отряд волонтеров приставил к стенам штурмовые лестницы и по ним взобрался наверх. Оттуда спуститься на вымощенный камнями двор укрепления не составляло труда. Солдаты, бросившись к створкам ворот, мигом сбили с них четыре запорные балки и впустили в форт огромную толпу. С радостными криками, потрясая оружием, победители устремились к дворцу коменданта.
Печально вздохнув, Хуссейн-паша отошел от окна. Получалось, что от нападения на бастион до открытия ворот миновал только час и еще пятнадцать минут. Неправдоподобно короткий срок для такой мощной крепости, как Очаков, и это обстоятельство огорчало старого воина больше всего. Видимо, он чем-то сильно прогневил Всевышнего. Комендант расстегнул свою портупею с узкой, изогнутой персидской саблей «шемшир» и приготовился вручить ее первому вошедшему в его дом русскому генералу.
Глава тринадцатая
Русские трофеи
Ступени, выложенные плоскими камнями, круто уходили вниз, в темное подземелье. Стены этой галереи, ее сводчатый потолок, видимо, укрепили известковым раствором. Ни песчинки, ни камушка не осыпалось на их плечи и головы. Солдаты с факелами освещали лестницу. Впереди шли Сергей Самохвалов и Анастасия Аржанова, за ней – сержант Прокофьев, Николай, далее – тридцать гренадеров Фанагорийского полка с ружьями наизготовку. В руках курская дворянка держала лист с планом крепости, который она нашла во внутреннем кармане кафтана безвременно погибшего бригадира Горича. Как жаль, что его смелая жизнь оборвалась так внезапно!
В это подземелье они попали из провиантского погреба форта «Хасан-Паша». Теперь, когда его гарнизон и комендант сдались на милость победителя, Потемкин отправил Флору исследовать подземелья, обозначенные на чертежах Лафита Клаве. Не было сомнения в том, что там еще скрываются турки. Едва ли смогут они изменить судьбу поверженного Очакова. Однако вступить в переговоры с ними, убедить сдаться, не проливать понапрасну кровь, не приносить новых жертв на алтарь войны совершенно необходимо.
Лестница кончилась, и они очутились в узком коридоре. Гренадерам пришлось наклонять головы, чтобы идти вперед. Такой низкой вдруг сделалась подземная галерея. За поворотом ее обнаружилась дверь, где на часах стояли два негра в чалмах, с копьями и пистолетами, засунутыми за широкие шелковые пояса. Они как будто дремали, но шаги русских разбудили их. Не говоря ни слова, африканцы бросились на чужестранцев с копьями наперевес. Это стало их последним деянием во славу Аллаха. Одного застрелил Николай из егерского штуцера, второго – Аржанова, выхватив из кобуры свой любимый «Тузик». Самохвалов лишь растерянно отпрянул в сторону. Его реакция на внезапное нападение оказалась худшей, чем у курской дворянки. Это немудрено, ведь подпоручик никогда не тренировался в специальном тире, никогда не готовился к конфиденциальным операциям. Его удел – строевые учения, разводы караулов, парады и атаки в развернутом строю батальона или полка, кои происходят в чистом поле и обязательно под бой барабанов и при шелесте полковых знамен.
То, что ожидало их за закрытыми дверями, ошеломило не только фанагорийцев, но и бывалых аржановцев. Десятка три восточных женщин в разных, пестрых и ярких, но теплых нарядах кинулись к ним навстречу. До того времени мусульманки весьма комфортно сидели и лежали на полушках, разложенных на коврах, устилающих пол пещеры. Они курили кальян, лакомились засушенными фруктами, пили из пиал сладкий шербет, слушали журчание подземного родника в помещении, освещенном фонарями. Сейчас крича, плача, стеная и заламывая руки, они на коленях ползли к русским, умоляли не убивать их и взамен предлагали свои прекрасные тела. Теперь Аржанова растерялась не меньше Самохвалова.
– Турмах, асма кепек-ларъ[187]187
– Стоять, бешеные собаки! (тюрк.-татар.)
[Закрыть]! – крикнула она и выстрелила из второго пистолета «Мурзик» в воздух.
Дико орущая толпа тотчас замолчала, замерла на секунду, потом дружно распростерлась на полу, показывая свою покорность. Руками в перстнях и браслетах турчанки прикрывали головы и исподтишка рассматривали вошедших к ним мужчин. Конечно, законы шариата нарушались со всей очевидностью: посторонние представители сильного пола пришли в гарем. Но владельцы гаремов, османские офицеры, находились довольно далеко отсюда и сдавали личное оружие во дворце коменданта крепости, униженно кланяясь недавним своим противникам. А победитель, как известно, получает все.
– Что нам делать, ваше сиятельство? – спросил Сергей Самохвалов, на всякий случай положив руку на эфес сабли.
– Не знаю, – в смятении ответила Анастасия.
– Что они сейчас кричали?
– Хотят отдаться доблестным русским солдатам. Хотят стать вашими наложницами или невольницами.
– В этом что-то есть, – медленно произнес подпоручик Фанагорийского полка.
– Я не спорю. Но ведь нельзя устраивать оргию прямо здесь. Боюсь, что в подземелье прячутся не только женщины, но и вполне дееспособные османские воины. Надо пройти туннель до конца.
– Согласен, – кивнул Самохвалов.
– Тогда давайте оставим с ними трех-четырех надежных солдат из старослужащих. Я же скажу этим шлюхам, что их жизнь – вне опасности, что скоро мы выведем их отсюда на поверхность, дадим еды, устроим где-нибудь на жилье.
– Да, так будет лучше. Но мы вернемся за ними.
– Обязательно, подпоручик, – Аржанова понимающе ему улыбнулась…
«Матушка Всемилостивейшая Государыня. Располагал я принести Вам в дар Очаков в день Святыя Екатерины, но обстоятельства воспрепятствовали. Недовольно еще сбиты были укрепления крепостные, чтоб можно было взойтить, и коммуникация еще не поспела для закрытия идущей колонны левого фланга на штурм, без чего все были бы перестреляны.
Поздравляю Вас с крепостию, которую турки паче всего берегли. Дело столь славно и порядочно произошло, что едва на экзерциции бывает лутче. Гарнизон до двенадцати тысяч отборных людей – не меньше на месте положено семи тысяч, что видно. Но в погребах и землянках побито много. Урон наш умеренный, только много перебито и переранено офицеров, которые шли с жадным усердием и мужеством. Убит генерал-майор князь Волконский на ретраншементе и бригадир Горич на стене. Ой, как мне их жаль. Войско казацкое из однодворцев, по Вашему указу только что сформированное, было пехотою на штурме и чудеса делало. Их предводители донские полковники – молодые люди – оказали необыкновенную храбрость.
Матушка Государыня, какие труды армия моя понесла и сколько наделала неприятелю урону, того не вдруг можно описать: услышите от турков.
Тяготят меня пленные, а паче – женщины. Зима жестока, как в России. Отправлять их хлопот много. В городе строения переломаны нашими пушками. Многое нужно починивать. Также забот немало – полки ввести в квартеры, тем паче поляки не хотят пустить.
Александр Николаевич (генерал-поручик Самойлов. – А. Б.) вошел первый в крепость, а потом с другой стороны принц Ангальт. Армия моя почти наголову из рекрут, но когда есть Божия помощь, все побеждает.
Пашу с чиновниками турецкими скоро отправлю в Петербург. То же и знамена. Обстоятельно не могу еще донести обо всем, как через пять дней.
Вернейший и благодарнейший подданныйКнязь Потемкин Таврический.
P.S. Полку моего подполковник Боур находился при мне дежурным, подвергая часто себя опасности. Вы были милостивы к его отцу. Пожалуйте его полковником»[188]188
Текст письма воспроизведен по сборнику под редакцией Н. С. Лопатина «Екатерина Вторая и Г. А. Потемкин. Личная переписка 1769–1791 гг.», Москва, изд-во «Наука», 1997, с. 328–329, № 905.
[Закрыть].
Свой рапорт светлейший князь закончил только к полудню 7 декабря 1788 года. Штаб-офицер Екатеринославского кирасирского полка Карл Федорович Боур с утра собирался в дорогу, которая занимала примерно десять дней, а пакета с письмом и символическими ключами от пяти крепостных ворот все никак ему не доставляли.
Потемкин хотел наиболее полно рассказать царице про штурм Очакова, назвать число убитых и раненых с обеих сторон, перечислить русские трофеи – знамена, пушки, количество военнопленных, – но это у него не получалось. Слишком разрозненная, отрывочная информация поступала в штаб осадной армии. В полках пока не могли определить потери, поскольку солдаты, вихрем ворвавшись в крепость, остались в ней и предавались грабежам, ведь именно генерал-фельдмаршал перед атакой обещал служивым отдать им город на три дня «на добычь». Тела сотен и сотен мертвых мусульман, вповалку лежавшие на улицах города, во рву, на разгромленных бастионах и крепостных стенах, тоже считать было некому. Кроме того, снова поднялась метель. В белой замяти разобрать, кто и где находится, не представлялось возможным.
Григорий Александрович ограничился сведениями, полученными им 6 декабря. Штурм он наблюдал в подзорную трубу с возвышенности в осадном лагере. О гибели бригадира Горича и генерал-майора князя Волконского ему сообщили еще во время битвы. Примерное количество убитых неприятелей он вычислил умозрительно, когда с превеликим трудом пробирался по улицам города к форту Хасан-Паша, где комендант отдал ему свою драгоценную саблю и точно так же поступили все его офицеры и охранники.
Про женщин Потемкину поздно вечером 6 декабря рассказала Аржанова. Она обнаружила еще две группы восточных прелестниц, и общее их количество достигло, таким образом, ста двенадцати человек. Очень много женщин находилось и в самом городе. Исполняя приказ главнокомандующего, русские их не убивали. Теперь следовало каким-то образом устроить мусульманок то ли в городе, то ли в осадном лагере, то ли отправлять их с обозами в глубь российской территории…
Спальня и кабинет Хуссейн-паши на втором этаже дворца блистали роскошью: хорассанские ковры на полу, уютные диванчики-сеты вдоль стен, низкие шестигранные столики-«къона», расписанные масляными красками, резной деревянный потолок с позолотой, курильницы в виде райских птиц. Но комендант павшей османской твердыни уже переселился отсюда в палаточный русский лагерь. В его спальне, сидя на кожаных подушках, ужинали светлейший князь и Анастасия Аржанова.
Она с увлечением и многими интересными деталями рассказывала своему возлюбленному об атаке шестой колонны на бастион, о бешеном сопротивлении турок на улицах города, о подземных апартаментах, лестницах и ходах, о красотках, валявшихся в ногах ошеломленных победителей султанского войска.
– Однако что делать с женщинами, душа моя? – спросил светлейший, допивая вино из хрустального бокала.
– Раздайте их офицерам, ваше высокопревосходительство, – предложила курская дворянка.
– То есть как так «раздайте»? – удивленно переспросил генерал-фельдмаршал.
– Очень просто. Это же трофеи. Они должны попасть в руки тех, кто, рискуя жизнью, взял Очаков.
– Ты шутишь, душа моя. Женщины – не пушки, не знамена, не сундуки с золотой и серебряной монетой. Не лошади, наконец!
– Это – взгляд гуманного европейца-христианина, любезный Григорий Александрович, – снисходительно улыбнулась Флора. – А на взгляд мусульманина, женщины – только грязные, низкие, бездумные существа, данные ему Аллахом для удовлетворения естественных потребностей мужского организма и для продолжения рода. Животные, в общем. Причем упомянутых вами лошадей он ценит гораздо выше.
– Сдается мне, ты разделяешь сие варварское убеждение, – Потемкин подлил вина из кувшина себе и своей собеседнице.
– Отчасти разделяю, – она пригубила бокал.
– Но почему?
– Их же так воспитывают с детства, в полном соответствии с текстом Корана и законами шариата. Никакого образования, никакого понятия о личном достоинстве, чести и морали. Разве это есть человеки, наделенные Божественным даром осознания действительности? Нет, это – животные, и в голове у них – одно…
– Что, по-твоему?
– Да похоть, вот что!
– Не верю, душа моя, – он нахмурился. – Ты клевещешь на мусульманок.
– А хотите пари, ваше высокопревосходительство? – разгоряченная спором, Аржанова вскочила на ноги и прошлась перед Потемкиным по спальне.
Он с удовольствием наблюдал за ее тонкой, почти мальчишеской фигурой в красном камзоле, в красных кюлотах, тесно облегающих ее стройные ноги, в высоких сапогах из мягкой черной кожи. Если это снять, то прекрасная богиня Афродита явится, точно из пены морской, и будет дьявольски соблазнительна.
– Пари? – благодушно улыбнулся светлейший князь. – Но что ты ставишь на кон?
– Н-ну, не знаю, – она оглянулась в поисках подходящей вещи. – Например, мое оружие.
Анастасия взяла ремень с двумя кобурами, в которых лежали дамские дорожные пистолеты, и положила к ногам Потемкина.
– Любимых «Мурзика» и «Тузика» отдаешь?! – воскликнул генерал-фельдмаршал, увлеченный игрой. – Значит, все серьезно! Ладно, я тоже поставлю что-нибудь такое… такое…
Он поспешно стянул с пальца массивный золотой перстень с собственной печаткой. Аржанова посмотрела на княжеское ювелирное украшение, по цене превышающее ее заклад раза в три, усмехнулась и сказала:
– Сейчас вы его лишитесь.
– Говори свое условие!
Дело в том, что, опросив восточных женщин в подземелье, курская дворянка узнала, кто они, о чем мечтают, чего боятся. Оказывается, своих четырех жен, позволенных Кораном, Хуссейн-паша и его офицеры вместе с детьми давно отправили в Стамбул на последнем корабле. В Очакове остались лишь их наложницы, чье существование исламскими законами вообще не регламентировалось. Воля господина состояла в том, что можно было сохранить им жизнь, можно было снова выставить на продажу, можно было утопить на дне залива, посадив в мешок с грузом, привязанным к ногам. Добрый мусульманин за это не отвечал ни перед судом земным, ни перед судом Божьим.
– Так по рукам, ваше высокопревосходительство? – она села на подушку рядом со светлейшим князем. – Теперь прикажите привести сюда Сафие, Фатиму и Эмине, из женщин, ныне найденных в пещере.
– А дальше? – спросил Потемкин.
– Дальше вы зададите им вопрос, хотят ли они стать наложницами русских офицеров. Вашими наложницами, в частности. Ведь эти несчастные воображают, будто у вас, как главнокомандующего, обязательно здесь имеется большой гарем. Если они скажут «да», то перстень – мой. Если скажут «нет», то вы забираете мои пистолеты.
Светлейший князь расхохотался:
– Душа моя, твоей фантазии поистине нет предела!
– Извольте исполнять, сударь! – жестко произнесла Флора, которой теперь было не до шуток…
Если коменданта, его охрану и офицеров из форта, почти совсем не разрушенного обстрелом русской артиллерии, в тот же день отправили в лагерь и расселили по палаткам и землянкам, то их наложниц по настоянию Аржановой перевели из пещер обратно на женскую половину дворца. Все-таки он отапливался лучше, стены его сохраняли тепло и здесь по-прежнему работала кухня. Кроме того, во избежание каких-либо эксцессов Анастасия просила Сергея Самохвалова поставить караул из солдат-фанагорийцев у входа в гарем. Окончательное решение «женского вопроса» находилось в компетенции главнокомандующего, курская дворянка могла лишь предлагать ему свои варианты.
Она назвала три имени не случайно. Это были, на ее взгляд, наиболее привлекательные и молодые – от шестнадцати до девятнадцати лет – рабыни Хуссейн-паши и его первого заместителя Саадет-аги, купленные на невольничьем рынке в Стамбуле год назад. Фатима, по происхождению черкешенка, отличалась особой красотой. Сафие родилась в Анталии. Вообще-то коренные турчанки редко попадали в такие гаремы. Обычно это происходило из-за какого-то несчастья, обрушившегося на их семью: неожиданная смерть отца, матери, старших родственников, разорение семейного бизнеса, пожар, уничтоживший дом, и тому подобное.
Эмине на самом деле мусульманкой… не являлась. В девятилетнем возрасте ее вместе со старшим братом чеченцы похитили в Грузии и на корабле привезли в Стамбул. Брат попал в янычары, она – к небогатому владельцу швейной мастерской. Он-то и заставил ее позже принять ислам, дал исламское имя. С годами из нескладного подростка она превратилась в очаровательную девушку, и хозяйка велела хозяину ее продать…
