Текст книги "Тайный агент Её Величества. Книги 1-5. Компиляция (СИ)"
Автор книги: Алла Бегунова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 52 (всего у книги 105 страниц)
Глава седьмая
Осенний шторм
На высоте ветер был сильнее.
Сначала он помогал Аржановой взбираться по наклонной веревочной лестнице, точно невидимыми ладонями прижимая ее к вантам. Но последняя часть пути на грота-марсовую площадку требовала особой сноровки. Здесь так называемые путенс-ванты располагались под обратным углом. Чтобы преодолеть их, приходилось висеть спиной вниз, делать рывки и одновременно с ними хвататься руками за следующие перекладины-веревки.
Козлянинов, поднимавшийся за Анастасией, в этот момент подставил плечо и мощно поддержал ее, почти вытолкнул наверх. Тела их невольно соприкоснулись, что, конечно, являлось нарушением правил этикета, принятого в дворянском обществе. Однако, очутившись на грота-марсовой площадке, русская путешественница как-то позабыла об этикете.
Картина, ей представившаяся, ошеломила Аржанову.
Площадка под ногами, сбитая из толстых досок, показалась ей большой, а палуба «Хотина», оставшаяся внизу, – маленькой. Порыв вольного черноморского ветра заставил ее тесно прижаться к мачте спиной, а водная поверхность, ослепительно сверкавшая в лучах солнца, – закрыть глаза. Потом она их открыла и увидела облака. Медленно плыли по небу причудливые синеватые, лиловатые и дымчато-серые громады. Очень странно вели себя чайки. С пронзительными криками, чуть не задевая грота-марс крыльями, они парили и парили в хрустальном небе, и Анастасия могла рассмотреть их черные глаза-бусины, острые клювы, белые перья на груди.
– Полезем дальше? – спросил командор.
– Мне и здесь хорошо, – ответила она.
– Это – грота-марс. Там – грота-салинг. Всего-то тринадцать метров, – он указал пальцем вверх, на еще одну черную деревянную площадку, но гораздо меньшую, над их головами.
– В следующий раз, – сказала Анастасия, продолжая крепко держаться за мачту.
– Ладно, – он кивнул. – Тем более что к моряцкому племени вы приобщились.
– Неужели? – Она усмехнулась.
– Да, взобраться на грота-марс – первое испытание для новичка. Выдержит, быть ему на флоте.
– Благодарю покорно.
– Зря сердитесь. Самое страшное – позади.
– Нисколько я не сержусь.
– Не лгите, Анастасия Петровна, – он наклонился к ней, и совсем близко она увидела его ясные голубые глаза, светлые волосы, сейчас гладко зачесанные, собранные сзади в косичку, и губы, плотно сжатые. Он был серьезен и печален.
– Зачем вы устроили это?
Мужественный мореход долго молчал и наконец признался:
– Наверное, потому, что вы мне нравитесь. Безумно нравитесь. Но у меня нет шансов. Вы существуете в каком-то другом, параллельном мире…
Тут капитан бригадирского ранга, пользуясь беспомощным положением спутницы, ее поцеловал. Он сделал это так нежно, так бережно, словно боялся, будто Анастасия, подобно белой чайке, немедленно взмахнет руками, как крыльями, и улетит от него в морскую даль, слепящую бликами, вечно подвижную, космически неизмеримую.
Разве могла она ему не ответить?
Через минуту они уже целовались на площадка грота-марса, абсолютно для того неприспособленной. Во-первых, перила там имелись только с одной стороны, наветренной. Во-вторых, поворачиваться им мешали тросы гардель и борг, проходящие с четырех сторон от мачты на расстоянии полушага. В-третьих, они все время спотыкались об огоны, или петли, вант, в количестве двенадцати штук, закрепленные на мачте снизу, и о толстенные канаты штага и лось-штага, на них накинутые. Одно их устраивало: паутина стень-вант, тянущихся вверх от грота-марса к грота-салингу, надежно укрывала влюбленных от взглядов с палубы.
Совсем не наглым ловеласом, победителем женщин, выступал командир «Хотина». Скорее, наоборот, – застенчивым вздыхателем, рыцарем печального образа, лишь мечтающим о пленительных прикосновениях, но отнюдь не добивающихся их силой и настойчивостью. Эта деликатность и волновала, и подкупала Флору. Поколебавшись немного, она сама расстегнула зеленую куртку-бострог.
Прозрачная батистовая рубашка обтягивала ее груди. Соски, твердея, темнели под тонкой тканью, как бутоны дивных цветов. Двойная складка пуговичной застежки скрывала главную тайну Анастасии – боевой шрам от скользящего удара кинжалом. Беловатая его узкая полоса пролегала точно между двумя прелестными холмиками. Если бы Козлянинов захотел расстегнуть рубашку, то она бы решительно его остановила.
Но командор не намеревался доводить ласки до последнего предела. Просунув тяжелые ладони под куртку, он сжимал талию вдовы подполковника и целовал ей шею и плечи. Чуть позже, встав перед ней на колени, он слегка прихватил губами соски, сначала левый, потом правый. Сладкий протяжный стон был ему ответом.
Бешеная радость мелькнула в глазах капитана. Он выпрямился. Женщина, которая казалась Козлянинову далекой, точно вершина горы Эверест, его любила и ему отдавалась. Пусть не здесь и не сейчас. Главное – она дала ему заветный знак. С такой наградой он преодолеет тысячу препятствий, пройдет сквозь огонь и воду, поразит насмерть гадов земных, пресмыкающихся во прахе, поймает волшебную Жар-птицу, скрывающуюся где-то в поднебесье.
От грот-мачты командор шагнул к перилам, раскинул руки в стороны и, повернув разгоряченное лицо к ветру, дико заорал:
– Море! Солнце! Небо! Я вас люблю!..
Анастасия только улыбалась.
Она не осмеливалась передвигаться по шаткому полу грота-марса с подобной уверенностью и свободой, а лучше чувствовала себя, упираясь спиной в толстую колонну мачты. Русская путешественница застегнула куртку на все ее шесть пуговиц, от пояса до горла, и поправила на голове матросскую шапочку. Она считала, что пора возвращаться на палубу флагманского корабля и приводить в порядок нынешние невероятные впечатления.
Капитан бригадирского ранга так не думал. Ему хотелось продлить свидание. Обняв возлюбленную одной рукой, другой он указал ей на юг и заговорил о своих последних плаваниях. Они проходили там, за жемчужной дымкой, скрывающей Босфор и бухту Золотой рог, в теплых южных морях: Мраморном, Эгейском, Ионическом, Адриатическом, Средиземном. Среди островов, скалистых и зеленых, в портах итальянских, марокканских и греческих, возле прибрежных османских крепостей, окруженных соленой водой, – вот где провел он целое десятилетие своей жизни, вполне достойное воспоминаний.
В 1770 году Козлянинов, будучи офицером на корабле «Святослав», участвовал в знаменитом, победоносном для русских сражении с турецким флотом у Чесмы. Затем, в течение пяти лет находясь в составе Архипелажской экспедиции, он командовал разными военными парусниками: «Ростислав», «Страшный», «Георгий Победоносец». Жестоких схваток на море и на берегу произошло тогда немало. Фортуна, дама чрезвычайно капризная, благоволила по большей части не воинам ислама, а внезапно нагрянувшим в их края пришельцам из дремучих лесов и неоглядных полей великой северной страны.
При боях в Архипелаге из 75-ти кораблей и судов наши потеряли один линейный корабль «Святой Евстафий», их же противники – 16 судов этого типа, кроме того, – еще 365 других, более мелких плавсредств. За все сожженные, потопленные, захваченные корабли, пушки, знамена Адмиралтейств – коллегия насчитала морякам гигантские наградные – 375 064 рубля 64 копейки. Таковые деньги по указу Екатерины Второй, весьма довольной действиями своего военно-морского флота, казна им выплатила немедленно.
В воздаяние его героических подвигов в Архипелаге, императрица пожаловала Козлянинова в капитаны второго ранга. Получил он и орден Св. Георгия 4-го класса: по совокупности, за 18 успешных морских кампаний. Но выше всего командор расценил особое доверие государыни. Она назначила мужественного морехода руководить секретной миссией, цель которой заключалась в проводке пяти фрегатов с Балтийского моря в Черное под видом торговых судов.
Военные корабли перекрасили, забили на них пушечные порты, пушки спрятали в песочный балласт. В трюмы они приняли грузы длительного хранения: железо, свинец, воск, кирпич, парусное полотно. Отряд мнимых «купцов» вместе с сопровождающая его фрегатом «Северный орел» под командованием Козлянинова вышел из Кронштадта 14 июня 1776 года. Он обогнул берега Европы, миновал Средиземное море и прибыл в Стамбул. Но дальше турки суда не пустили. Секрет операции турецкая разведка разгадала. Русским, несолоно хлебавши, пришлось возвращаться домой.
Впрочем, эта неудача не повредила карьере Тимофея Козлянинова. Царица в мае 1778 года пожаловала его в капитаны первого ранга. Находясь в Ливорно, он познакомился с марокканским беем, вызвал доверие к себе и удачно провел довольно сложные переговоры. В результате восточный владыка разрешил нашим кораблям заходить в порты своей страны беспрепятственно и беспошлинно.
Собственно говоря, описание роскошного дворца со зверинцем, парком и фонтанами в Танжере, где обитал марокканский бей с гаремом в девяносто шесть наложниц, и явилось последним эпизодом в красочном повествовании. Капитан бригадирского ранга вдруг замолчал и нахмурился, вглядываясь в небесную даль. Оттуда, клубясь и сгущаясь, двигались к «Хотину» свинцово-серые тучи. Они закрывали горизонт и опускалась все ниже и ниже к воде. Море под их мрачной сенью с неправдоподобной быстротой меняло свой цвет: голубой, зеленовато-синий, просто синий, темно-фиолетовый, густо черный.
– Что случилось? – спросила Аржанова.
– Будет шторм, – ответил Козлянинов.
– Это опасно?
– Ничего, «Хотин» выдержит. У нас есть минут тридцать для подготовки. Поверь, краса моя, не впервой мне штормовать в морях и океанах. Главное – действовать правильно и верить в удачу…
Ветер завыл, как дикий зверь.
Но русская путешественница и капитан бригадирского ранга уже находились на палубе флагманского корабля. Анастасия, объятая тревогой, спуск с площадки грота-марса совершила скорее, чем подъем, четко выполняя все наставления командора. Сойдя с вант он еще успел незаметно пожать ей пальцы правой руки и в два прыжка очутился на шканцах, рядом с вахтенным офицером Морисом Орелли.
На паруснике сыграли сигнал over all – аврал.
Первым заливисто засвистел в короткую металлическую дудочку, всегда висящую у него на груди, боцман Белоглаз. Мелодию подхватил на более высокой ноте, играя на такой же дудочке, его помощник – боцманмат Зеленов. В барабан ударил артиллерийский барабанщик, стоя у грот-мачты в красном каштане. В ответ на эти призывы корабельные служители разных чинов и должностей бросились на квартер-дек. Застучали по трапам и палубам матросские сапоги. Десятки голосов, перекликаясь, повторяли: «Все наверх! Все наверх!»
Лейтенант Панов отдавал распоряжения орудийной прислуге и солдатам морской пехоты, сейчас ей помогающим. Ведь заботы требовала каждая из двадцати пяти пушек. Скачала орудия откатили от бортов, затем подняли их стволы вверх и снова придвинули к бортам так, чтобы они упирались дулом в кожаную подушку, специально просунутую между бортом и стволом. Только после этого прозвучала команда: «Пушечные порты задраить по-штормовому!»
Сложная система, состоящая из всевозможных канатов, талей с блоками, железными крюками и кольцами, удерживала на палубе каждую пушку. В одну минуту требовалось все в ней проворить и дополнительно закрепить. В связи с приближением бури ввели усиление: толстым тросом, проходящим по нижней части лафетов, соединили орудия обеих бортовых батарей друг с другом, а концы его завели за кольца, привинченные на палубе и бортах. Под колеса пушек начали подставлять деревянные стопорные клинья.
Другая часть команды в это время занималась теми девятью парусами, какие в данный момент «Хотин» нес на трех мачтах, и его кливерами на бушприте. Первейшая задача моряков при наступлении шторма – быстро уменьшить парусность судна. Потому Козлянинов в рупор прокричал загадочные для Анастасии, продолжавшей стоять на квартер-деке и смотреть на море, команды:
– Взять брамсели и марсели на гитовы и гордени! Нижние паруса взять на рифы!
Марсовые матросы по вантам полезли на мачты и разошлись по реям. Баковые, шканечные и ютовые матросы схватились за канаты, спускающиеся с вершин мачт на палубу, чтобы дружно тянуть за концы те самые гитовы и гордени и таким образом поднимать огромные полотнища к реям. Но ветер, свирепея все больше, не давал убирать паруса.
Трапеции и прямоугольники, сшитые из полос плотной хлопчатобумажной ткани, словно бы сделались живыми. Их наполняла адская сила. Круто выгибаясь, они рвались с рей вслед за ветром, летящим над вспеняющейся поверхностью моря со страшной скоростью. Канаты, тросы, веревки натягивались, как струны, и вибрировали, с трудом выдерживая этот напор.
Однако люди, собравшиеся на верхней палубе «Хотина», не желали уступать стихии. Слово «аврал» объединило и уравняло их. Тянуть гитовы и гордени вышли абсолютно все. В цепочках моряков, взявших канаты на плечи и одновременно совершающих рывки, можно было увидеть и унтер-офицеров, и мастеровых: корабельных плотников, конопатчиков, бондаря, ботелера, подшкипера. Иногда они задирали головы вверх и видели, что нижние края и углы парусов медленно, но неуклонно поднимаются к реям.
На баке людьми командовал боцман Белоглаз, на шкафуте и шканцах – боцманмат Зеленов. Это он схватил Анастасию за плечо и крикнул:
– А ты чего варежку раззявил? Аль не видишь, идет аврал? Живо к тросу, такой-сякой-разэтакий!
– Слушаюсь! – Аржанова решила сейчас не вступать с ним в объяснения.
– Стань здесь! – Он толкнул ее к цепочке, тянущей гитовы марселей на грот-мачте, и русская путешественница, подставив плечо под пеньковый канат, обхватила его двумя руками.
– Р-раз-два, взяли! – рявкнул боцманмат.
Моряки шагнули вперед, и канат поддался еще на метр.
Зеленов недавно получил новый чин и потому во всем, до должности его касающемся, проявлял невероятное рвение. Попадаться ему на глаза было просто опасно. Правда, матросов первой статьи он донимал несильно, зато новобранцы, служащие первый и второй год, пользовались его неослабным вниманием и без работы никогда не сидели. В сумасшедшей суете аврала Аржанову, одетую в форменную куртку-бострог, он принял за салагу, злостно уклоняющегося от исполнения своих обязанностей. Зеленов занял позицию на палубе недалеко от нее и готовился, как это у него водилось, при удобном случае вразумить молоденького матроса ударом кулака по скуле.
Но Флора очень старалась…
Волны, подчиняясь порывам ветра, все выше поднимали зелено-синие спины. Белопенные их верхушки все чаще перелетали через фальшборт корабля и осыпали лихорадочно работающих людей крупными солеными брызгами. Работа приносила плоды. Вид «Хотина» менялся. На брам– и марса-реях трех мачт паруса уже убрали. Люки закрыли брезентом. Пушки надежно застопорили. Стоя на канатах-пертах на реях над палубой и кипящим морем, марсовые теперь «брали рифы» – уменьшали площадь двух нижних, штормовых парусов. Они подвязывали присобранные с помощью гитовых и горденей полотнища к реям, используя для того риф-сизни – короткие веревки, расположенные в ряд по всей длине.
Чем дольше боцманмат наблюдал за новичком, тем быстрее росли его подозрения. Когда работа кончилась и цепочки людей распались, он снова схватил Аржанову за плечо и толкнул к фальшборту на шканцах.
– Ты кто таков? Я тебя здесь раньше не видел.
– Я этот… этот, – Анастасия перебирала в памяти известные ей флотские специальности. – Кают-юнга капитана!
– Врешь. Я их знаю.
– А я – новенький!
– Ой ли?!
Бойкий ответ не убедил боцманмата. Веря лишь в одно средство воздействия на лодырей и обманщиков, он по привычке взмахнул кулаком, но вдова подполковника мастерски уклонилась от удара. Удивленный Зеленов хотел схватить ее за ворот куртки, однако и это у него не получилось.
– Ах ты, паршивец! – воскликнул он. – Драться с боцманматом! Вот я тебе покажу…
Сцену у фальшборта наконец увидел Козлянинов и поспешил на помощь молодой женщине. Зеленов, встав по стойке «смирно», отрапортовал ему, что обнаружил на «Хотине» постороннего человека, называющего себя капитанским кают-юнгой. Пряча улыбку, командор подтвердил данное сообщение.
– Vous etes tres aimabie, Gomandor. Merci pour votre aide, – сказала ему Анастасия, посмеиваясь.
– De rien, – ответил он.
– S’il vous plait, accompagnez-moi.
– Avec plaisir, madam[145]145
– Вы очень добры, командор. Спасибо за помощь.
– Не стоит благодарности.
– Проводите меня, пожалуйста.
– С удовольствием, мадам (фр.).
[Закрыть].
В полной растерянности Зеленов смотрел им вслед. Потом сдвинул круглую флотскую шапочку на лоб и стал чесать в затылке, не зная, какое объяснение дать случившемуся, и бормоча: «Ну и дела у нас на корабле!» Однако совсем мало времени оставалось у боцманмата для аналитических размышлений.
Первая штормовая волна высотою около четырех метров ударила в корму парусника. Она залила пенными потоками открытую палубу юта, наполнила воздух мельчайшей водяной пылью. «Хотин», как пробка, взлетел на ее гребень, покачнулся с кормы на нос, но выпрямился и заскользил вниз по склону, взрезая форштевнем черную воду. Следующая волна снова стеною встала над ним, на мгновение подняла над бурной поверхностью моря, затем увлекла в бездну и опять вытолкнула к низким грозовым облакам.
Обычная, спокойная жизнь на военном трехмачтовике кончилась.
В адмиральской каюте первой жертвой штормовой волны стал один из сундуков с одеждой. От окна, выходящего на корму, он пролетел через все помещение к противоположной стене и с размаху об нее ударился, отчего крышка, плохо закрытая, разломилась пополам. В тот же миг печальная участь постигла две фарфоровые чашки с блюдцами, что стояли на столе, и стеклянный графин с шестью стаканами на полке. Они упали и разбились.
Весьма своеобразные перемещения совершало кресло, довольно большое и тяжелое, накрытое шерстяным пледом. При ударе волны в левый борт оно отъезжало к настенному зеркалу, а при ударе в правый борт возвращалось обратно на середину. Килевая же качка уводила кресло к двери, где оно торчало, упираясь подлокотником в ручку и мешая входить в каюту и выходить из нее.
К счастью, стол был прикреплен одной стороной к стене, два стула возле него – привинчены к полу. Хватаясь за них, Глафира кое-как удерживалась на ногах и даже ходила, используя краткие интервалы от одной волны до другой. Шелковым поясом от барского пеньюара ей в конце концов удалось привязать кресло к ножке стула, и оно прекратило свои путешествия, замерев около широкой адмиральской койки и лишь иногда покачиваясь в такт особенно мощным ударам.
На койке, заваленной подушками и одеялами, лежала Анастасия с позеленевшим лицом, совершенно обессиленная, мучимая головокружением и тошнотой. Она подкладывала подушки то под голову, то под ноги, то под спину, чтобы найти положение, хоть мало-мальски устойчивое. Но ничего у нее не получалось. Устойчивость во взбесившемся пространстве отсутствовала напрочь.
«Хотин», попав в семибалльный шторм, подвергался сразу трем видам качки. Первая именовалась бортовой, или боковой. При ней вращательно-колебательные движение судна происходили по поперечной оси, с борта на борт. Второй вид качки получил название килевой, или продольной, с вращательно-колебательными движениями судна с носа на корму, с кормы на нос. Еще существовала возникающая при большом волнении и сопутствующая первым двум вертикальная качка.
Суда разных типов неодинаково подвержены этому явлению. Плавность и размах колебаний зависит от соотношения главных их измерений, особенностей конструкции, размещения грузов, направления движения по отношению к волнам, величины волн. «Хотин», как все «новоизобретенные корабли», с самого начала спроектировали мелкосидящим. Потому он смог пройти по реке Дон к Азовскому морю. Но дальше его эксплуатация доставила команде массу трудностей и неудобств. При длине около 32 метров, максимальной ширине чуть более восьми метров и осадке, после двух ремонтов доведенной все-таки до четырех метров, парусник был обречен на жестокую качку уже при пятибалльном шторме. Он сильно зарывался в воду носом и кормой, стремительно и резко раскачивался с борта на борт, плохо слушался руля.
Много лет командуя крупными судами, Козлянинов приобрел отличный опыт. Он подсказывал капитану бригадирского ранга, что сейчас нужно идти под штормовыми парусами, держась в бейдевинд, то есть поставив корабль носом и чуть наискосок к направлению ветра. Скорость упала до 1–2 узлов (узел – 1,85 км/час), а безопасность плавания возросла. Хотя, конечно, эта зверская качка вполне могла привести к каким-либо поломкам и приступом «морской болезни» уложить в койки значительную часть экипажа. Наверное, в таком случае «Хотин» часов через десять очутится на траверзе Ялты. Туда следует ему зайти по заданию действительного статского советника Веселитского, чтобы отправить на берег для агитации среди местного населения ханского посланца Мехмет-агу. Но никакой удобной бухты, где можно спрятаться от бури, Ялта не имела. Она располагалась как бы на изгибе крымского берега, открытая всем ветрам.
Удастся ли благополучно приблизиться к ней и спустить шлюпку при бушующем море?
Ведь шквал до предела затруднил управление парусами. На руль тоже рассчитывать не приходилось, ибо его поворотам флагманский корабль поддавался плохо. Кроме того, в акватории Ялты, изученной командором за три месяца пребывания здесь досконально, было весьма опасное место. К западу от селения скалы отвесно спускались в море и образовывали длинную подводную гряду и обширную мель. Посадить «Хотин» на камни из-за какого-то татарина – едва ли этот поступок одобрит командующий Азовской флотилией адмирал Сенявин и даже сама императрица…
Рослая фигура капитана бригадирского ранга в коричневом кожаном плаще с капюшоном, замерла на открытой палубе юта, у перил, обращенных к квартер-деку. Солнце, внезапно появлявшееся среди низких, рванных туч, гонимых по небу ветром, освещало ее, и капли воды сверкали на складках тонкой хромовой кожи, как алмазы. Редкие солнечные лучи скользили и по палубе корабля.
С юта она хорошо просматривалась. Зарифленные, то есть уменьшенные паруса на грот– и фок-мачте, носовая надстройка с трубой камбуза и колоколом для пробития склянок, судовых показателей времени, бушприт, несущий один кливер, и дальше – море, темно-сине-зеленое, с волнами, вздымающимися на высоту дома, плещущими белой пеной, уходящими за горизонт.
Вахтенный офицер лейтенант Савва Мордвинов в кожаном плаще на шканцах, рулевой, припавшей к штурвальному колесу, матросы парусной вахты, сгрудившиеся у грот-мачты и одетые в одинаковые куртки из лосины желтоватого цвета, – все глядели на Козлянинова и ждали его решения. Каким бы оно ни было, экипаж исполнит волю командира, а далее – Бог ему судья. Впрочем, часто отвечать капитанам приходилось и перед обычным, императорским морским судом в Кронштадте.
Старичок «Хотин» тоже как бы пребывал в ожидании. Идя фактически против ветра, он со скрипом, очень медленно переваливался с волны на волну и раскачивался, как пьяный. Он смело подставлял свои крашеные черно-белые бока под кипящие водопады, затем, резко задрав нос, сбрасывал их с палубы лишь для того, чтобы в следующую минуту бурные потоки обрушились на его корму, прошумели по ней и через шпигаты – специальные отверстия в фальшбортах – схлынули обратно.
Козлянинов вздохнул, расправил плечи и приложил медный рупор к губам:
– Поворот фордевинд!
Бывалые моряки отлично поняли смысл этого приказа. Командор предпринял отчаянный ход. Он решил развернуть корабль на 180 градусов и поставить его в фордевинд, то есть прямо под ветер, дующий с севера. Тогда огромная сила наполнит даже зарифленные паруса и понесет «Хотин» по верхушкам волн, опережая их удары. Вода перестанет так сильно заливать нос и корму. Качка, естественно, заметно уменьшится. Правда, двигаться парусник начнет не вдоль побережья, а несколько в сторону от него. Да и вахтенным придется быть начеку каждую минуту.
На поворот ушло около получаса. Раза два волна укладывала флагманский корабль чуть ли не на бок, но он упрямо поднимался. Козлянинов, вцепившись в перила и широко расставив ноги, удерживался на юте и добрым словом поминал воронежских судостроителей, коротояцкие дубы и сосновый бор у излучины реки Осередь. Мачты, сделанные из высоких его деревьев, гнулись, но не ломались. Дубовые шпангоуты дружно противостояли натиску шторма.
Наконец, рискованный маневр, блестяще осуществленный командой корабля, завершился.
«Хотин» встал код ветер и помчался, как сумасшедший, лишь изредка зарываясь носом и черпая бортами. Волны, точно стая злобных чудовищ, гнались за ним, грозя обрушиться на корму и задавить трехмачтовик небывалой своей тяжестью. Но он убегал от них, развивая максимальную для него скорость – 14 узлов. Шторм стонал и ревел, а люди на палубе, держась за дополнительные канаты, натянутые там для их безопасности между двумя бортами, гордо взирали на сине-зеленые валы, беснующиеся рядом…
Аржанова почувствовала некоторое облегчение. Изнурительная бортовая качка почти прекратилась, килевая заметно ослабела. Глафира смогла добраться до гардеробной и принести оттуда флягу родниковой воды и кусок пшеничной лепешки с козьим сыром. Запах пищи вызвал у Анастасии новый приступ рвоты. Она только выпила воду и сказала горничной, что на ужин в кают-компанию сегодня не пойдет.
Отсутствие прекрасной дамы удручающе подействовало на корабельных служителей обер-офицерского ранга. Они уже привыкли к обществу русской путешественницы и давно отказались от обычных военно-морских шуток и розыгрышей. Мореходы отдавали должное ее живому характеру. Вдова подполковника умела находить интересные темы для общей беседы, быть веселой и остроумной и одинаково приветливой с каждым участником застолья.
Потому утром первым ей нанес визит свободный от вахт судовой врач. Он проверил у Аржановой пульс и выразил готовность при помощи стетоскопа прослушать ее сердце и легкие. Конечно, Анастасия отказалась от этой услуги. Усевшись в кресло около койки, доктор поведал ей, что 95 процентов жителей Земли подвержены «морской болезни», что женщины, как правило, больше мужчин страдают от качки, что причины недомогания медициной до конца не изучены. Лично он полагает, будто дело здесь в нарушении деятельности внутренних органов человека и в несовершенстве его вестибулярного аппарата. Лекарь передал Глафире склянку с раствором брома (бромисто-водородный гиосцин), рекомендовал принимать лекарство два раза в день, пожелал скорейшего выздоровления и удалился.
Следующим посетителем стал лейтенант Савва Мордвинов, чему Аржанова удивилась. В кают-компании он мало обращал на нее внимания и всегда отмалчивался. Тут лейтенант, лет сорока отроду, большой и грузный, протиснулся в дверь и с медвежьей грацией отвесил поклон. Глафира тотчас усадила его в кресло во избежание дальнейших передвижений Мордвинова по каюте, могущих причинить ущерб адмиральской обстановке.
Прежде всего лейтенант сообщил важную информацию. Оказывается, шторм имеет обыкновение продолжаться определенное количество времени, связанное с цифрой «3». Если он не завершится в одни сутки, то будет бушевать три дня. Если море опять не успокоится, то надо ждать шестой день. Если в шесть суток стихия не укладывается, то лишь девятый день дает облегчение. Аржанова опечалилась. «Хотин» штормовал всего вторые сутки. Следовательно, сему безобразию конца не будет по крайней мере еще двадцать четыре часа.
Мордвинов сказал, что он, как человек, проведший на кораблях большую часть жизни, сейчас поделится с ней прекрасным средством от «морской болезни». Лейтенант достал из внутреннего кармана белого каштана изящную серебряную бутылочку-флакон емкостью примерно в 250 граммов, отвинтил на ней крышку и вручил вдове подполковника.
– Скачала нужен глубокий вдох и выдох, а потом можно пить, Анастасия Петровна, – таинственно посоветовал моряк.
Аржанова легко попалась на удочку.
Глоток она сделала очень большой. Крепчайший ямайский ром десятилетней выдержки сперва опалил ей рот, потом горло, потом жгучей своей влагой коснулся стенок желудка, что странным образом сразу отозвалось в висках и затылке. Русская путешественница, привстав с подушек, закашлялась, замахала руками, из глаз у нее потекли слезы. Однако через минуту головокружение прекратилось, тошнота отступила, все предметы приобрели четкие очертания.
– Ну и средство! – сказала она, с трудом переводя дух.
– Мне оно тоже помогает, – доверительно произнес Мордвинов.
– Давно ли вы пользуетесь им?
– Давненько.
– А побочный эффект?
Лейтенант смутился, но ответил честно:
– Бывает, конечно. Главное – не переборщить с дозой…
Из приватных бесед с Козляниновым Анастасия уже знала многие детали биографий офицеров флагманского корабля.
Например, Савва Мордвинов пять лет учился в Морском кадетском корпусе в Санкт-Петербурге, затем, произведенный в гардемарины, плавал по Балтийскому морю на корабле «Азия». В 1769 году, получив чин мичмана, он отправился в Таганрог, на Азовскую флотилию и служил офицером на фрегате «Первый». В 1773 году императрица пожаловала его в лейтенанты. Мордвинов стал командовать сначала палубным ботом «Святой Петр», а после – галиотом «Осел». Но в декабре 1777 года произошло крайне неприятное событие.
Будучи пьян, Мордвинов ввязался в драку в припортовом трактире в городе Керчь. Там его матросы не поделили столы и скамьи с солдатами из гарнизона крепости. Солдат было больше. Достав засапожные ножи, моряки поранили многих, пробились из трактира на улицу и ушли на галиот, хором распевая песню: «Эх, яблочко, куда ты катишься…», ведомые доблестным своим капитаном, который тем не менее твердо держался на ногах.
По рапорту начальника керченского гарнизона генерал-майора Борзова началось следствие, после него – суд. Мордвинова разжаловали в рядовые. Полгода он носил матросскую куртку-бострог, лазал по вантам на мачты и реи, ставил паруса, тянул канаты. Но адмирал Сенявин ходатайствовал за него, опытного и умелого мореплавателя. Летом 1778 года Савве Фаддеевичу вернули чин мичмана, в январе 1782-го – чин лейтенанта[146]146
Общий морской список. СПб., 1890. Часть IV, с. 397.
[Закрыть].
Мордвинов зарекся пить горькую на людях. Однако все же пил: один, запершись в каюте, горюя о загубленной карьере. При шторме, когда всякое лечение от него корабельным служителям дозволялось, он пропускал два-три стаканчика вполне официально, чтобы переносить болтанку достойно, как то подобает офицеру с восемнадцатилетним морским стажем.
Аржановой лейтенант симпатизировал, но не смел проявлять своих симпатий в кают-компании. Сам он считал себя неудачником и думал, что никому не может быть интересен, тем более – красивой молодой женщине, по непонятной ему причине попавшей на «Хотин». В нужное ей время она покинет военный парусник. Больше они никогда не увидятся. Но сегодня, хлебнув чуть-чуть для храбрости своего лекарства, он пришел к ней в гости под благовидным предлогом, с приличествующим случаю подарком и мог быть с вдовой подполковника наедине, любуясь ее божественной внешностью и беседуя о разных разностях.
