Текст книги "Тайный агент Её Величества. Книги 1-5. Компиляция (СИ)"
Автор книги: Алла Бегунова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 63 (всего у книги 105 страниц)
– Никого нэмае!..
Они увидели настоящий подземный дворец, созданный великой Матерью-Природой. В нем были залы с высокими сводами, теряющимися в темноте, с колоннами, витыми и узорчатыми, будто сплетенными из кораллов. Целыми букетами они поднимались ввысь по стенам и углам и удивляли иероглифами, словно начертанными рукой неведомого художника. Нагромождения камней, как бы оплавленных в огромной топке, встречались тут и там. Они походили на безобразных идолов: длинных, коротких, узких, широких. При свете факелов пещерные сталактиты сверкали, точно хрустальные. Капли воды, падавшей сверху, напоминали алмазные россыпи.
Бин-Баш-Коба, по ощущению Аржановой, имела никак не менее ста пятидесяти метров в длину, глубину метров двадцать с лишним, общую площадь примерно пятьсот квадратных метров. В одном из ее залов русские путешественники, заглянув в провал, обнаружили груды черепов и невольно отшатнулись. Желтые, как репа, с черными дырами вместо глаз, с оскаленными рядами зубов, они производили жуткое впечатление. Видимо, потому аборигены и назвали пещеру «Тысячеголовой», но объяснить, откуда взялись черепа, они не могли. Может быть, когда-то пещера служила приютом племени первобытных людей. Но случился природный катаклизм, и она стала их общей могилой. Может быть, древние горцы, следуя обычаю, хоронили здесь своих умерших родственников. Может быть, жестокие завоеватели, орды которых не раз перекатывались через Крым за многовековую его историю, таким способом расправлялись с непокорными жителями полуострова.
Казы-Гирей устроил свой лагерь далеко от могильника, поближе к выходу, в небольшом зале, где известняк улегся ровными похожими на скамьи, камнями, выступающими один над другим. Стояла там белая палатка, около нее – сплетенные из ивовых прутьев квадратные и круглые корзины, сундук, обитый по углам латунью и закрывающийся на висячий замок. Чуть дальше, на деревянном настиле, лежало ружье, похоже, неисправное, рядом – бочоночек с порохом и свинцовые пули, как ягоды, уложенные в лукошко из бересты.
Рис с мясом и морковью они, конечно, спасли. Готовая горячая пища явилась лучшей наградой для разведовательно-диверсионной группы Флоры, совершившей трехчасовой пеший переход по яйле от пастушьей заимки к пещере «Тысячеголовая». Правда, порции вышли маловаты, Аржанова даже отказалась от еды в пользу кирасир и попросила себе лишь чаю с медом и пшеничную лепешку – питу.
Курская дворянка, расположившись в стороне от костра, торопливо просматривала документы, найденные в сундуке. Сомнений не было. Они действительно находились в лагере боевиков турецкой разведки, доставленных сюда из Мраморного моря на шебеке «Орхание» в октябре прошлого года. Анастасии вспоминался бой флагманского корабля «Хотин» с пиратским парусником, абордажная схватка, пожар, охвативший вражеское судно.
Тогда, указав на две большие весельные лодки, оттолкнувшиеся от борта горящей шебеки, Козлянинов сказал ей, что у него нет возможности преследовать их. Вскоре на «Орхание» взорвался пороховой погреб. Яркая вспышка на мгновение осветила море и лодки, уходящие к берегу. Затем наступила полная темнота. Ветер и волны заставили наших моряков поднять паруса и двинуться прочь от места сражения…
Аржанова взяла в руки последний свиток бумаги и развернула его. Под текстом стояли три именных печати: чернильные квадратики с белыми буквами-инициалами. В турецком делопроизводстве личные подписи применялись редко. Чаще всего чиновники прикладывали к документам свои перстни-печатки. В строчках арабской вязи содержался строгий приказ. Казы-Гирею следовало оставаться на полуострове, хотя восстание вроде бы и подавлено, его руководители арестованы, а полки неверных заняли крупные города ханства. Несмотря на это, положение Шахин-Гирея остается шатким. Русские недовольны слишком жестокими действиями хана по отношению к своим родственникам и другим подданным, участвовавшим в мятеже. Против него по-прежнему интригуют беи и мурзы из родов Мансур, Барын и Кыпчак. Потому в середине марта морем к Казы-Гирею будет переправлен мубашир, или эмиссар, из Константинополя, наделенный султаном особыми полномочиями. Нужно организовать его конфиденциальные встречи с представителями крымско-татарской знати, поименованными ниже…
Ради такой находки стоило взбираться на склоны Чатыр-Дага, есть каймак, рассуждать о жизни с чабанским атаманом, спать на овечьих шкурах в хижине-землянке.
Анастасия, не скрывая радости, продемонстрировала свиток князю Мещерскому и пересказала текст. Они оба, не без азарта и волнения, принялись обсуждать ситуацию. Во-первых, документ требовалось немедленно переправить светлейшему князю Потемкину. Он неопровержимо свидетельствовал о том, что Османская империя продолжает вмешиваться в дела свободного и независимого Крымского ханства.
Во-вторых, новая встреча с Казы-Гиреем теперь состоится обязательно, и завершиться она должна победой сотрудников секретной канцелярии Ее Величества над сотрудниками мухабарата. Для сего они устроят засаду у Бин-Баш-Коба в кратчайший срок и так, чтобы резидент турецкой разведки в Крыму попался как птица в силки.
Вероятно, они поторопились отправить в мир иной сразу двух стражников. Ведь те могли бы рассказать русским о времени возвращения Казы-Гирея в лагерь, о численности и вооружении его отряда.
Впрочем, и по косвенным признакам можно иногда догадаться о многом, стоит лишь проявить внимание к деталям.
Ведя поиск, Флора снова и снова пересматривала вещи, найденные у костра и в пещерном лагере. Не было среди них ничего ценного, добротного, новенького. Почему-то ей казалось, что людей у Казы-Гирея не более двух десятков, живут они здесь бедно, испытывая недостаток во всем, и от подпольного существования уже устали. Нет у них настоящей поддержки. Местное население боится и османов, твердящих о «джихаде», и российских солдат, ныне свободно передвигающихся по их стране.
Молодой офицер тем временем шаг за шагом исследовал территорию, прилегающую к пещере. В картине классического горно-крымского пейзажа – скалы, лес, луга – старался он найти хоть какую-нибудь зацепку для построения схемы засады, которая сработала бы безупречно, то есть сохранила жизни его солдат, а противника привела к плену или уничтожению. Мещерский верил, что земля древних цивилизаций, за десять месяцев изъезженная им вдоль и поперек, изученная, освоенная и даже полюбившаяся, эту подсказку русским все-таки даст.
Шуршали под кирасирскими ботфортами многолетние кустарники яйлы: живокость расщепленная, сон-трава с розетками высохших прикорневых листьев, горицвет, чьи желтоватые плоды-шишечки тут собирают для изготовления лекарственных настоек, помогающих от болей в сердце. Но за кустарниками высотой в тридцать сантиметров не спрячешься.
Справа и слева от пещеры стоял сосновый и дубовый лес с густым подлеском из вечнозеленого земляничника мелкоплодного, диковинного крымского деревца. Этот реликт третичной эпохи меняет цвет коры. Летом она у него светло-зеленая, зимой – красно-коричневая. Листья – толстые, кожистые, миндалевидной формы. Плоды же, оранажево-красные округлые ягоды, появляются в октябре – декабре.
Похожие на капли загустевшей крови, они сохранились еще на крепких, узловатых, перепутанных ветвях земляничника. Именно в этих зарослях сегодня в середине дня расстались с жизнью два турка с берегов Босфора. Пожалуй, здесь снова встанет один фланг его заставы и нацелит ружья на тот поворот узкой, еле заметной колеи, что ведет от края луга к самой пещере.
Серовато-белые скалы и известняковые валуны, поднимающие свои покатые спины между дубов и сосен, тоже отвечали требованиям хорошего прикрытия. Они почти идеально совпадали по цвету с дымчато-серыми форменными плащами кирасир. На рассвете, при наступлении сумерек, в тумане, часто ложившемся на склоны Чатыр-Дага зимой, никто не разглядит людей в таких плащах, что спрячутся в скалах.
Удобное место для стрелка можно оборудовать на том огромном камне, по очертаниям напоминающим медведя, встающего на задние лапы. «Медведь» нависал прямо над входом в Бин-Баш-Коба.
Перед пещерой секунд-ротмистр остановился и, оглянувшись, обвел окрестности уверенным взглядом. Он все придумал, все расставил по своим местам. Нужен был какой-то последний штрих, завершающий картину. Мещерский решил «оживить» стражников и поместить их возле костра так, как они сидели, когда русские их увидели, приблизившись к вражескому лагерю.
Солдаты начали работу с того, что вырубили два коротких столба, вбили их в землю и, усадив мертвецов, привязали к этим опорам: первого – спиной к дороге, второго – боком к ней. Николай в порыве энтузиазма предложил снять закоптелый котелок, почистить его, повесить над костром вновь и заполнить рисом. Но молодой офицер отверг это предложение. Ничего здесь улучшать не надо, а в котелке пусть кипит только вода.
Правда, кучу хвороста и сухих поленьев возле костра они изменили: сделали повыше и пошире. Оттого появилась возможность спрятать в ней самого низкорослого кирасира. Ствол карабина, просунутый между древесных обломков, от них не отличался и с трех шагов…
Очень не любила Аржанова два занятия – ждать и догонять. Она горячо молила Господа Бога, чтобы их засада на горе не продлилась более двух дней. И Всевышний пожалел курскую дворянку. Вечером в четверг, когда солнце клонилось к горизонту, они увидели отряд Казы-Гирея на дороге. В нем действительно насчитывалось только семнадцать всадников, и вид они имели крайне усталый и измученный. Двоюродный брат светлейшего хана ехал впереди на гнедой лошади. Косматую меховую шапку он сдвинул на затылок и платком вытирал лоб. Судя по всему, лагерь не встревожил его, а наоборот, вызвал успокоение и радость.
Анастасия, завернувшись в кирасирский плащ, стояла за скалой и в короткую подзорную трубу наблюдала за приближением отряда. Час мести наступал, но она не могла сказать, что испытывает бурную радость по этому поводу. Слишком много всего пережила Аржанова за последнее время на полуострове. К тому же служба в секретной канцелярии Ее Величества научила ее хладнокровию и расчетливости. Не личной заслугой почитала бы Флора победу в предстоящей схватке, но – торжеством своей страны, в коем сплавились усилия разных людей.
Медленным шагом, нога за ногу, двигался отряд резидента мухабарата к пункту их особой разметки для стрельбы – молодому дубу с подпиленной, свисающей над колеей вершиной. Первый выстрел прогремел оглушительно, как гром. Произвел его Николай из егерского штуцера с «диоптром». Может быть, Казы-Гирей, седьмой сын знаменитого хана Кырым-Гирея, последнего легендарного героя крымско-татарского народа, смелого воина и отпетого разбойника, никогда не думал, что жизнь так коротка. Однако судьба к нему благоволила. Он погиб на родине, под хрустально-голубым ее небом, на красивейшей горной гряде, в окружении людей, какие слепо ему доверяли.
Пули первого залпа скосили половину турецкого отряда. Остальные, повернув лошадей, кинулись прочь. Кирасиры стреляли им вслед, ранили еще троих, но пятеро удрали, о чем князь Мещерский весьма и весьма сожалел. Он мечтал написать в рапорте про полную ликвидацию шпиона и всех его сообщников.
Эхо от выстрелов больше не перекатывалось среди утесистых скал, ветер унес клочья порохового дыма, две пары ворон, потревоженные боем, вернулись на гнездовья в дубовой роще, а затем полетели к лагерю. Чутье не обмануло птиц. Здесь находилась пожива для них: две убитые лошади лежали на траве. Тела турок кирасиры стаскивали к Бин-Баш-Коба, чтобы на веревках опустить их потом в темный зев, в соседство к страшным черепам прошедших времен.
Аржанова повесила подзорную трубу на плечо за крученый шелковый шнур с кистью и подошла к телу своего заклятого врага.
Подобно взмаху вороньего крыла, коснулась смерть Казы-Гирея. Он не успел даже испугаться. На спокойном, безмятежном лице его теперь проступала восковая желтизна. Лишь круглое отверстие на лбу чернело неумолимо, и Анастасия подумала, что Божье правосудие свершилось. Молодой ее слуга не допускал промахов в стрельбе. В конце концов это становилось главной приметой действий разведовательно-диверсионной группы Флоры в Крыму. Только одна пуля и только в одну, раз и навсегда определенную цель. Так случилось летом прошлого года в крепости Чуфут-Кале, так повторилось здесь, на Чатыр-Даге.
Николай, держа штуцер на плече, подошел к барыне и остановился в нерешительности. Строго говоря, распоряжения сразу поразить насмерть человека, едущего впереди отряда, он от нее не получал. Давеча их высокоблагородие изъяснялись как-то туманно: нейтрализовать.
Но когда в перекрестье «диоптра» возникала нужная цель, Николай ничего не мог с собой поделать. Он наводил ружье именно на голову противника. Нос, брови, лоб виделись ему пространством магического треугольника, который обязательно притянет пулю в собственный центр. Кое-какие изменения ему пришлось внести при наводке штуцера лишь на шаткой палубе «Хотина», и он попал турецкому капитану в висок.
Морская баталия, однако, разочаровала девятнадцатилетнего стрелка. Она не дала убедительных доказательств точного выстрела. В ужасной суете на пиратском паруснике затерялся тот человек коричневого цвета кожи, в бархатной короткой куртке, широких атласных шароварах, малиновой феске и с дымящимся пистолетом в руке. Нечего было Николаю обсуждать с Анастасией Петровной, не довелось услышать ее похвал, а также по ее разрешению выбрать себе награду.
– Кончено дело… – в задумчивости произнесла Аржанова, глядя на бездыханное тело резидента мухабарата.
– Очень трудно прицеливаться было, – словно бы оправдываясь, ответил ей Николай.
– Почему?
– Дак каменья острые на скале…
– Ну и ладно, – она решила его утешить. – Зато результат есть.
– Стало быть, вы, матушка-барыня, довольны?
– Конечно. Лучшего и желать нельзя.
Николай с облегчением улыбнулся, поставил штуцер прикладом на землю и пустился в объяснения:
– Пульку-то я не в тряпочку нынче завернул, а в кусочек кожи. Тонкая кожа, от старых лайковых перчаток, что вы отдали… Случай особливый. Промаха дать нельзя. Потому забивал заряд дольше. Кожа тормозила. Но прилегание к стволу лучше и вращение пули – тако ж…
– Ты – молодец! – похвалила она. – Какую награду желаешь?
– Не знаю, ваше высокоблагородие, – скромно потупился он.
– Может быть, кинжал?
Аржанова наклонилась и достала из-за пояса Казы-Гирея короткий и кривой кинжал-«бебут», взвесила его на руке. Памятная для нее то была вещица. Своим «бебутом» татарин когда-то грозил русской путешественнице в караван-cape при деревне Джамчи и разрезал на ней рубашку, нанеся ранение груди, шрам от которого остался на всю жизнь.
Она вынула клинок из ножен и провела по острию его пальцем. Характерный для булата рисунок проступал на металле. Рукоять, довольно массивную, украшали две плашки из красного дерева с инкрустацией. Совсем недешево стоил кинжал двоюродного брата светлейшего хана.
Николай равнодушно рассматривал «бебут». Холодное оружие его не прельщало. Всем сердцем он любил механизмы с боевой пружиной, курком, огнивом, медной затравочной полкой, граненым стволом, соединенным с прикладом хвостовиком и стальным винтом. Но такое изделие – егерский унтер-офицерский штуцер ручной сборки Тульского оружейного завода – Анастасия Петровна ему уже подарила. Чего еще желать доброму молодцу?
Впрочем, кое-какие неясные и отдаленные желания у него имелись. Николаю наступал двадцатый год, и Глафира, посматривая на сына, все чаще заговаривала о женитьбе. Только их беспрестанные передвижения по полуострову делали это намерение горничной малоосуществимым. Не татарскую же или караимскую девушку брать в жены требуется, а настоящую русскую, дабы породы не портить. На подобные рассуждения матери Николай ничего не отвечал. Гвоздем у него в памяти сидела та поездка из Бахчисарая в Керчь, когда вдвоем с Анастасией Петровной очутились они в крытой арбе и отстреливались от разбойников. Почти касаясь его плеча своим плечом, сидела рядом с ним барыня, сжимала в руках карабин и шептала: «Нет, Коля, нет, еще рано. Еще подождем… Надо ведь бить наверняка, иначе мы пропали… Вот они, поганцы… Все! Теперь, голубчик, смотри не промахнись!»
Выстрелили они одновременно. Но прежде, чем блеснули искры от огнива и вспыхнул затравочный порох, заполняя арбу едким дымом, в одну секунду с невероятной остротой почувствовал он запах ее духов, пряный и волнующий. Впервые подумал о ней, что красива она и недоступна…
– Может быть, лошадь с седлом и прочей сбруей тебе подарить? – Аржанова смотрела на молодого слугу внимательно.
– Дак лошадей я не люблю, ваше высокоблагородие.
– А что любишь?
– Ну это… – Николай махнул рукой на горные вершины, припорошенные снегом. – Наши приключения. Век бы ездил с вами по свету и басурман гонял, покуда верх не возьмет наша християнская сила!
– Хорошо, – она улыбнулась. – Я сама придумаю, чем тебя наградить. Уж тогда не отказывайся…
Тяжелые дождевые облака обложили Чатыр-Даг с четырех сторон и, сея мелкий противный дождичек, медленно сползали в предгорную долину. Спасаясь от дождя, они подняли лошадей в галоп и понеслись во весь опор по ровной, широкой дороге. Под гору кони шли легко, бойко. Возможно, они понимали настроение своих всадников, а оно было превосходное. Особенно – у Анастасии Аржановой!
Доверясь Алмазу, лихо скакавшему впереди кирасир, она иногда отпускала поводья и рукой касалась кожаного мешочка, надетого на шею под камзол и кафтан. Там, тщательно свернутые, находились наиболее важные из бумаг Казы-Гирея. Все остальное: палатку, сундук, корзины, одежду, амуницию и другие вещи – они сожгли. Оружие собрали и унесли с собой и три сабли, три кинжала и три ружья с запасом пороха и пуль подарили атаману чабанов Нуреддин-аге. Высоко ценя доверие русских и их дар, татарин в избытке снабдил путешественников знаменитым овечьим сыром и мясом.
Каждый новый удар копыт по каменистой дороге отдалял курскую дворянку от мрачной пещеры «Тысячеголовая». Ей действительно хотелось поскорее забыть о могильнике, где наконец-то обрел вечный покой Казы-Гирей, человек злой, жестокий, коварный. Она полагала, что вода и сырой воздух глубокого подземелья за короткое время обратят его тело в прах, и к россыпи древних черепов прибавится еще один, от них отличающийся лишь пулевым отверстием на лбу.
Других, позднейших путешественников и исследователей, вероятно, озадачит такая находка. Без сомнения, они отнесут ее к новой истории Крыма. Но камни, черепа, куски дерева или железа ни о чем им рассказать не смогут. Пусть потомков заинтригует эта удивительная тайна.
Для самой Аржановой никаких тайн уже не существовало. В сундуке Казы-Гирея нашлось много бумаг, содержавших сведения, крайне интересные для секретной канцелярии Ее Величества. В частности, в письме из Константинополя, адресованном двоюродному брату светлейшего хана, она обнаружила имя Джанибек-мурзы из рода Барын. А ведь он значился среди тех, кто в 1774 голу подписал присяжный лист Екатерине Второй и кого русские считали верным своим сторонником. Более того, каймакам округа Гёзлёве Абдулла-бей отзывался об этом человеке сугубо положительно и рекомендовал Флоре встретиться с ним.
Земельные владения рода Барын не были столь обширными, как у рода Ширин или у рода Кыпчак. Однако они располагались почти в центре полуострова. Южная их граница пролегала по яйлам Главной горной гряды, северная – по реке Салгир, протекающей в степной части Крыма и впадающей в Азовское море. На этой территории находился и город Карасу-Базар[164]164
Современный город Белогорск.
[Закрыть], куда сейчас направлялись русские. Анастасия решила немного отклониться от маршрута и заехать в гости к Джанибек-мурзе, в его поместье в селении Джафар-Берды.
Она хотела показать достопочтенному мурзе письмо из Константинополя и задать кое-какие вопросы. Например: когда он стал осведомителем мухабарата? Сколько денег за это заплатили ему турки? Что просили делать в Крымском ханстве, сначала охваченном мятежом, а теперь успокоенном российскими войсками? Будет ли он добровольно сотрудничать с русскими или для его убеждения нужны особые аргументы?
Джафар-Берды, деревня дворов на сто, привольно раскинулась в живописной долине, у истока небольшой, но бурной речки. Как водится, усадьба Джанибек-мурзы отличалась от крестьянских подворий крепким каменным забором и двухэтажным особняком. К ней вела грунтовая дорога. Разведывательно-диверсионную группу там заметили издалека. Да и трудно было ее не заметить. Двенадцать всадников в треуголках, плащах и кафтанах, с ружьями и палашами, шесть вьючных лошадей и четыре – заводных.
Аржанова остановила Алмаза около ворот усадьбы, спрыгнула на землю и постучала в их дубовые доски эфесом палаша.
– Кто там? – раздался испуганный голос.
– Посланцы великой царицы.
– Что вам угодно?
– Видеть достопочтенного Джанибек-мурзу.
– Господин сейчас в отсутствии.
– У меня есть письмо, которое надо непременно отдать ему в руки.
– Ваше имя?
– Анастасия Аржанова…
Татарский вельможа слушал этот разговор, стоя во дворе за воротами. Он колебался, не зная, какое решение принять. Такие времена наступили в Крымском ханстве, что проявлять неуважение к русским, дерзить им или обманывать, стало очень опасно. Пехотные и кавалерийские полки из корпуса генерала графа де Бальмена разбили бивуак в тридцати пяти километрах от Джафар-Берды. Один дневой переход – и они будут здесь.
Красивую русскую женщину, отлично владеющую их языком, он видел в сентябре 1782 года на приеме, устроенном светлейшим ханом по случаю его отплытия из Керчи в крепость Петровскую. Тогда беи, мурзы и имамы между собой говорили о том, будто она, словно ведьма, меняет обличья, совершенно неуязвима и ездит по Крыму с вооруженными слугами, выполняя секретные поручения губернатора Новороссийской и Азовской губерний князя Потемкина.
Подумав о сатане, побиваемом, как сказано в Коране, камнями, Джанибек-мурза приказал слуге открывать ворота, а сам поспешно удалился в покои, чтобы надеть парадный парчовый кафтан для встречи важной гостьи. Кирасиры заехали на просторный, мощеный камнем двор, спешились, взяли лошадей под уздцы и составили тесный ряд. Аржанова вместе с Мещерским и Чернозубом поднялись по ступеням в дом и прошли в «селамлык», где ожидал их хозяин, старающийся сохранять спокойствие и быть приветливым с пришельцами с далекого севера.
Под конец зимы в поместье Джанибек-мурзы экономили дрова и топили камины далеко не во всех комнатах. Однако в беседе с Флорой татарин не раз покрывался потом, вытирал его со щек и лба ситцевым квадратным платком. Слова застревали у него в горле. Русская же путешественница мягко и настойчиво добивалась точных ответов. Эти ответы давались крымчанину с огромным трудом.
Не очень-то верила Аржанова в искренность ханского вельможи, хотя он выставлял себя невинным, как агнец небесный. По большому счету, его дружба с турками в настоящий момент значения уже не имела, ибо османы покинули этот регион навсегда. Анастасия желала внушить ему другое. Русским известно решительно все, отпираться бесполезно. Но следуя человеколюбию, свойственному императрице, они могут забыть про измену и предлагают ныне продолжить сотрудничество, для того должен Джанибек-мурза в начале апреля сего года приехать в Карасу-Базар и принять участие в собрании беев и мурз. Цель собрания – отречение от престола Шахин-Гирея.
От неожиданности высокостепенный обитатель Джафар-Берды выронил из рук мокрый платок и взглянул на русскую дворянку подозрительно. Уж не ослышался ли он? Русские всегда поддерживали Шахин-Гирея и вдруг вознамерились его сместить. Сие звучало совершенно неправдоподобно.
– Хотите, достопочтенный мурза, я поклянусь в этом? – предложила Аржанова, видя его смятение.
– На Коране? – неуверенно спросил он.
– Можно и на Коране. Если вы, конечно, сделаете это вместе со мной и сейчас…
В «селамлык» привнесли фамильную реликвию рода Барын – священную книгу мусульман, великолепно оформленную, в кожаном переплете, с цветными рисунками на полях, с каллиграфически написанным от руки текстом. Джанибек-мурза в бесконечном удивлении наблюдал, как молодая женщина почтительно взяла Коран в руки, привычно перелистала его страницы, быстро нашла суру шестнадцатую «Пчелы», в ней аят девяносто шестой, и громко прочитала:
– Не обращайте же своих клятв в обман между собой, чтобы не поскользнулась ваша нога после того, как стояла твердо, а то вы используете зло от того, что уклонились от пути Аллаха, и вам – великое наказание.
– Я согласен, – сказал татарин…
Очень долго добирался до Крымского ханства надворный советник Сергей Лазаревич Лашкарев, назначенный вместо Веселитского постоянным представителем России при дворе Шахин-Гирея. С места прежней службы – генеральный консул в Бухаресте – он выехал в конце 1782 года и в Санкт-Петербург прибыл в январе 1783-го. Здесь обязали его регулярно являться в Государственную коллегию иностранных дел, на совещания к вице-канцлеру графу Остерману. В столице решали, какой должна быть политика империи в отношении крымско-татарского государства в ближайшие год-два.
Контуры этой политики проступали медленно, как берега в тумане. Поскольку русские, переловив зачинщиков мятежа, немедленно восстановили в Крыму систему почтовых станций, то донесения оттуда военных, чиновников и «конфидентов» начали поступать регулярно и в два раза быстрее, чем прежде. Их изучали и сравнивали. Также анализировали отчеты дипломатических миссий из европейских столиц и рапорты чрезвычайного посланника и полномочного министра в Константинополе действительного статского советника Булгакова. При этом светлейший князь Потемкин твердо стоял на своем: срок пришел, и Крым вскоре станет российским.
Лишь во второй половине марта Лашкарев получил подробные инструкции. Они предусматривали два варианта развития событий: Шахин-Гирей остается правителем государства и Шахин-Гирей отрекается от престола. Потемкин вызвал дипломата к себе на аудиенцию, чтобы дать ему необходимые разъяснения.
Сорокатрехлетний чиновник Иностранной коллегии произвел на светлейшего хорошее впечатление. От отца, выходца из Грузии, ему достался характер живой и предприимчивый, от матушки, московской дворянки, – основательность и серьезность. С детства он изучал иностранные языки и большие способности проявил к восточным – турецкому и персидскому. Затем была служба в посольстве России в Константинополе: студент, актуариус, переводчик. При начале Первой русско-турецкой войны, когда посла России Обрескова османы, по своей традиции, посадили в тюрьму, Лашкарев остался в посольстве за старшего и наилучшим образом в тот период управлял его делами, доказав способность быть не только подчиненным, но и руководителем.
Потемкин знал об этом. Он сказал Лашкареву, каким будет его особое задание в Крыму – добиваться осуществления именно второго варианта. Надо уговаривать хана и, в частности, передать ему предложение императрицы: двести тысяч рублей пенсии в год и должность правителя северной провинции Ирана, которую русские собиралась завоевать, в том случае, если он покинет Крым. Подданные же Шахин-Гирея готовы принять его отречение. О том сообщает светлейшему один из самых доверенных секретных агентов, пребывающий на полуострове уже год…
Наконец, в Иностранной коллегии Лашкареву вручили важный документ – верительную грамоту. Она имела вид большого листа бумаги, с цветными рисунками на полях, с государственной печатью внизу, с подписью царицы, а сложена была ввиде гармошки и упакована в специальный мешок из золотой парчи с серебряным шнуровым оплетением. Адресуясь к светлейшему хану, Екатерина Вторая в ней указывала:
«Мы заблагорассудили отозвать находившегося при Вашей Светлости нашего полномочного министра Веселитского для употребления при других делах, а на место его определить в качестве резидента нашего надворного советника Сергея Лашкарева, которого сим аккредитуя, желаем и требуем, чтоб Вы дозволяли ему всегда по востребованию дел и обстоятельств свободный к себе доступ и подав веру всему, что он Вашей Светлости именем нашим и двора нашего предлагать будет, а особливо уверениям продолжительного нашего попечения об истинном благе Вашей Светлости и всей области татарской…»[165]165
Архив внешней политики Российской империи, ф. 123, оп. 123/2, д. 75, п. 75.
[Закрыть]
Но роскошная эта грамота не понадобилась.
Лашкарев приехал в Карасу-Базар 7 апреля 1783 года. Он нанес неофициальный визит Шахин-Гирею через день, 9 апреля. Их беседа продолжалась около полутора часов. С присущей ему энергией, напористостью и убедительностью, образно, на прекрасном тюрко-татарском языке, русский дипломат обрисовал светлейшему хану нынешнюю ситуацию и передал предложения своей государыни, весьма заманчивые для озлобленного непониманием окружающих любителя персидской и итальянской поэзии. Повелитель крымско-татарского народа впал в глубокую задумчивость. Но, прощаясь, обещал Лашкареву рассмотреть этот вопрос.
Надворный советник начал готовиться к официальному визиту. Вручение верительной грамоты в те времена обставляли довольно торжественно. В церемониях участвовали все сотрудники дипломатической миссии и военный отряд ее охраны. С татарской стороны – хан, мурахасы, или члены ханского совета Дивана, придворные, воины первой сотни ханской гвардии – бешлеи. Шествие с каретами, пешими и конными людьми проходило по улицам, потому выясняли, как ехать, куда поворачивать, где стоять, кому и что говорить в зале приемов.
В разгар рутинной работы Лашкарева посетила курская дворянка, вдова подполковника Ширванского пехотного полка Аржанова Анастасия Петровна, путешествующая по Крыму для поправки здоровья, до предписанию врачей. Конечно, дипломат знал, кто она на самом деле, и принял посетительницу очень любезно. Флора сообщила ему о новых действиях Шахин-Гирея. Он объявил сбор беев, мурз и имамов в Карасу-Базаре, но для какой цели – неизвестно.
Едва ли все вольные сыны степей и гор откликнутся на призыв своего сюзерена, считала Аржанова. Однако многие представители так называемой «русской партии» и без его приказа с конца марта проживают здесь. Иногда они встречаются с Шахин-Гиреем и с большой вероятностью предсказывают только одно событие – его отречение от престола.
Это произошло 17 апреля 1783 года.
Светлейший хан вышел к собравшимся, держа лист бумаги в руках, положил его на столик «кьона», стоявший посреди зала, воздел руки к небу и обратился к Всевышнему:
– Аль-хамду-л-илляхи! Раббаня аатина фид – дунья хасанатан ва филь – аахирати хасанатан ва кына азабаннар![166]166
Хвала Аллаху! О Господь наш, даруй нам добро в этой жизни, и добро в последующей жизни и обереги нас от мучений адского огня! (араб.)
[Закрыть]
