Текст книги "Тайный агент Её Величества. Книги 1-5. Компиляция (СИ)"
Автор книги: Алла Бегунова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 105 страниц)
«Восточным вопросом» Веселитский стал заниматься с 1763 года, по поручению Екатерины II, решившей создать широкую сеть «конфидентов» в самом Крымском ханстве и в пограничных с ним районах Малороссии. Много разных приключений пережил Петр Петрович, лично выполняя секретные поручения. Так, в 1770 году он оказался в Едисанской орде, в 1771 году – в Ногайской орде, в 1772 году – в городе Бахчисарае, при дворе светлейшего хана Сахиб-Гирея. Менталитет мусульман, как кочевников, так и оседлых жителей, он изучил досконально и теперь давал обер-коменданту дельные советы.
Например, он предлагал в апреле 1782 года один из крепостных батальонов перевести на полевое содержание и создать цепь постов вдоль береговой линии Керченского пролива – для демонстрации силы и круглосуточного наблюдения за передвижениями татар на Тамани. Два русских военных баркаса с парусно-весельным снаряжением и однофунтовой пушкой должны были, по мысли Веселитского, постоянно крейсеровать около Камыш-Буруна и устрашать тех, кто захочет через пролив переправляться. Также очень просил полномочный министр и посол, чтобы генерал-майор не доверял льстивым посланиям Бахадыр-Гирея, ибо ситуация в крымско-татарском государстве близка к критической. Судя по донесениям секретных агентов Веселитского, старший брат хана на турецкие деньги завербовал отряд черкесов, изгнал с Тамани чиновников, верных Шахин-Гирею, присвоил себе доходы со здешней ханской таможни, а 120 сейменов, присланных из Бахчисарая для наведения порядка, попросту разоружил.
К несчастью, Федор Петрович Филисов к этим советам не прислушался. Он воспринял их как совершенно недопустимое, грубое вмешательство в собственные прерогативы. Потому солнечным майским днем переправа с Тамани в Крым под дулами грозных русских пушек прошла у бунтовщиков быстро, спокойно, без сучка и задоринки.
Убрав паруса, первым к пристани приблизился двухмачтовик, на котором находились зачинщики мятежа: сам Бахадыр-Гирей, его средний брат Арслан-Гирей, его племянник Мехмет-Гирей. Матросы еще не успели навести швартовые канаты на кнехты пристани, как с борта корабля посыпались, точно горох, люди из их охраны, числом – около пятидесяти человек. Они отличались от прочих неким подобием униформы – все в черных черкесках – и почти единообразным вооружением: кинжалы «кама», кавказские шашки, кремнево-ударные ружья за плечами.
Затем с корабля на пристань перебросили трап. Бахадыр-Гирей, медленно и важно шагая по нему, ступил на землю. Тотчас его охрана опустилась на колени и склонила головы до земли. Подобным образом здесь полагалось приветствовать только одного человека – хана, повелителя крымско-татарского народа.
– Аллах акбар! – Бахадыр-Гирей поднял правую ладонь к небу.
– Аллах кадыр! Аллах даим![96]96
– Бог велик!
– Бог всемогущ! Бог предвечен! (тюрк.-татар.)
[Закрыть] – дружно отозвались воины.
Пристань и прилегающие к ней дорога и поле постепенно заполнялись людьми, прибывшими с Тамани. Черных черкесок, коричневых папах и ружей за плечами насчитывалось лишь сотни полторы. Зато преобладали восточные кафтаны всех расцветок, чалмы, фески, круглые татарские черно-каракулевые шапочки. Вооружение этой толпы составляли только копья разной длины и конфигурации и кинжалы у пояса. Немало было и совсем безоружных. Они занимались разгрузкой: выводили с парома лошадей и волов, выкатывали двухколесные арбы и четырехколесные мажары, выносили сундуки, корзины, хурджины – перекидные мешки из толстого холста.
С высоты бастиона крепости Керчь обер-комендант, не прибегая более к помощи подзорной трубы, мог наблюдать это внушительное зрелище. Оно нравилось ему все меньше и меньше и все больше вызывало тревогу. Некоторое оправдание своим действиям генерал-майор находил, вспоминая фразу из второго артикула Кучук-Кайнарджийского мирного договора: «…быть татарским народам вольными,… независимым от всякой посторонней власти…»
В общем-то, об этом писал ему и Бахадыр-Гирей. В апреле его письма приходили часто, их привозил с Тамани один и тот же чуходар – военный курьер. Похоже, татарский вельможа знал о конфликте обер-коменданта с полномочным министром. В своих посланиях, исполненных на отличной пергаментной бумаге арабской вязью и с приложением двух чернильных печатей – собственной и брата Арслан-Гирея – он, витиевато рассуждая, внушал Филисову одну мысль: русская администрация не должна вмешиваться в семейные споры между представителями владетельного рода Гиреев.
«За помощью божьей ни от вас, почтенного приятеля нашего, ни от нас, здесь находящихся, противного мирному трактату (то есть Кучук-Кайнарджийскому договору. – А. Б.) ничего не будет, ежели дружески посудите, то из сего быть ничего и не может… За Божьей помощью, получа сие письмо и узнав слова наши, берегитесь думать о чем другом, но о дружбе нашей представьте. Шахин-Гирея, братца нашего, да благославит Бог ханством и народами. Все мы по законам и обрядам приводить народ в спокойствие должны, а иных споров между собой не имеем… Во всяком случае, мы мирный трактат почитаем, и Богу известно, что в противность онаго ничего не делаем. Ежели дружески рассудите, то у нашего братца, хана, лжи много и по дружбе ни в чем ложным словам его не верьте. С вами же наша дружба навсегда…»[97]97
Указ. соч. Том 4, с. 440–441. Письмо Бахадыр-Гирея генерал-майору Филисову от 5-го апреля 1782 года.
[Закрыть]
В самом дурном расположении духа Федор Петрович спустился с бастиона в свой кабинет, бросил на стол подзорную трубу и открыл заветную папку с документами. Все буквы, слова, запятые, точки и тире находились там, вроде бы, на прежнем месте. Однако генерал-майору почему-то вдруг почудилось, будто смысла длинных предложений он до конца не понимает. Неужели этот несчастный «штафирка» Веселитский был прав, а он, кавалер ордена св. Георгия 3-й степени Филисов, сегодня допустил ошибку, которая пагубно повлияет на его дальнейшую карьеру?…
Глава девятая
Танец дервишей
Письмо к полномочному министру и послу при дворе светлейшего хана Шахин-Гирея Турчанинов вручил Аржановой буквально за два дня до ее отъезда из Санкт-Петербурга. Также он объявил, что в связи с особой обстановкой в Крыму Петр Петрович Веселитский имеет право отдавать «ФЛОРЕ» распоряжения, разнозначные приказу. Анастасия удивилась. При первой поездке ей советовали с посланником Константиновым часто не встречаться и своими просьбами ему не докучать. При форс-мажорных ситуациях могла она обращаться только к Микису Попандопулосу, владельцу магазинов в нескольких крупных городах полуострова.
Обращения эти состоялись.
Аржанова запомнила греческого коммерсанта как человека доброго, отзывчивого, чувствующего себя в хитросплетениях крымско-татарской жизни, точно рыба в воде. Она было уверена, что новое поручение обязательно сведет ее с купцом снова. Начальство решило немного иначе: поскольку опыт она уже получила, то Попандопулос поможет ей лишь на первых порах, а при выполнении своей миссии советоваться она будет с Веселитским.
Анастасия ничего о нем не знала.
Статс-секретарь императрицы просил молодою женщину не беспокоиться. Он коротко обрисовал ей биографию дипломата. В ней была история, сходная с проишествием, пережитым Анастасией в Крыму в октябре 1780 года. Если Аржанову завела – вольно или невольно – в западню, устроенную османской разведкой, третья жена хана юная красавица Лейла, то Веселитского выдал командиру турецкого десанта в Крыму сераскеру Али-бею хан Сахиб-Гирей. Произошло это в июле 1774 года. Турки, в нарушение всех международных законов о дипломатической неприкосновенности, на глазах у посла умертвили его охрану и слуг, разграбили дом, а самого, заковав в кандалы, бросили в зиндан – глубокую яму, вырытую в земле.
Но мусульмане немного опоздали.
Суворов вместе с Каменским уже нанесли очередное сокрушительное поражение турецким войскам в битве при Козлудже. Султан запросил мира, и Кучук-Кайнарджийский договор был подписан очень быстро. Вместе с этим Екатерина II послала в Стамбул энергичную и гневную ноту. Она сообщала побежденным, что таким действием они нанесли России оскорбление, и требовала немедленно освободить Веселитского. Через три месяца турки отпустили пленника. Ничего они от него не добились. Хотели же, по своей традиции, одного: чтобы принял он ислам да выдал русские секреты, ему известные.
Рассказ впечатлил Анастасию.
Пусть облик, манеры и привычки этого человека оставались ей неизвестными, но его характер она теперь хорошо себе представляла. Она восхищалась им, ибо видела главные его качества: верность присяге и профессиональному долгу, несгибаемую волю и бесстрашие. Государыня повелела, и Веселитский в декабре 1780 года вернулся в ту страну, где выдержал сильнейшие испытания. Он не держал зла на туземцев, чье вероломство едва не стоило ему жизни.
Он надеялся, что в этом народе есть и другие люди. Надо лишь дать им власть, помочь обрести силу, привить правила иного, цивилизованного обихода…
В сонной, пыльной Ак-Мечети, лежащей посреди степи в ста пятидесяти верстах к югу от Чонгара, они легко нашли магазин Микиса Попандопулоса. Как и другие заведения греческого коммерсанта, он располагался в центре города и вид имел фешенебельный: зеркальные витрины с надписями, наведенными сусальным золотом, полированные двери из дуба, с литыми бронзовыми украшениями. Сам грек за те полтора года, что они не виделись, совсем не изменился. Маленький толстый человек, живой, как ртуть, не вышел, а прямо-таки выкатился им навстречу, сияя улыбкой. Он отвесил общий поклон и затем с чувством поцеловал руку курской дворянке:
– Фесьма лат! Фесьма счастлиф, госпожа Алжанофа, фитэть фас снофа ф Клыму и ф тоблом стлафии!..
Выговор Микиса Попандопулоса был просто невероятным, вместо буквы «в» он произносил «ф», вместо «д» – «т», вместо «з» – «с», вместо «р» – «л». Потому речь его иногда напоминала курлыканье птицы. Однако это не мешало Микису говорить много и быстро. Владел он не только русским языком, но и армянским, и тюркско-татарским, и естественно, – греческим. При таких познаниях, при своем веселом нраве, общительности и умении найти контакт с любым собеседником, он стал сущей находкой для секретной канцелярии губернатора Новороссийской и Азовской губерний светлейшего князя Потемкина. Канцелярия приступила к созданию сети собственной агентуры в Крымском ханстве в начале 1777 года, при воцарении там молодого хана Шахин-Гирея. Микис дал согласие быть негласным помощником русских.
Выдающуюся роль сыграл он в важной внешне-политической операции, задуманной Потемкиным, – в переселении крымских христиан – греков, армян и грузин, всего чуть более 30 тысяч человек, – на берега Азовского моря, в Россию. Операция прошла успешно. После нее Попандопулос сделался резидентом русской разведки на полуострове, удачно сочетал коммерческую деятельность со шпионской.
Усадьба, которую он снял для Аржановой, находилась на южной окраине Ак-Мечети, недалеко от тракта, ведущего в Бахчисарай. Предполагалось, что путешественники проведут здесь дней пять, отдыхая после долгой дороги. Но Попандопулос огорошил их сразу, не дав пригубить даже чашки с черным, густым кофе:
– Нэтафно тут плоисошли события очень сельесные…
– Шахин-Гирей убит? – спросила Анастасия, поставив чашку обратно на стол.
– Нет. К счастью, он жиф. Пока…
– Что значит «пока»?
– Ф настоящее флемя. А тальше – неисфестно. Его сталший блат Бахатыл-Гилей с отлятом ф пятьсот наемникоф фысатился около Келчи и тепель итет к голоту Кефа[98]98
Кефа, Кафа – современная Феодосия.
[Закрыть].
– Зачем?
– Они хотят сместить Шахин-Гилея с тлона. Хотят фыблать себе нофого хана, Бахатыл-Гилея.
– Но это открытый мятеж! – воскликнул Мещерский.
– Та, – печально согласился с ним греческий коммерсант, – Софелшенно отклытый. Бесо всякого плитфолстфа…
Наступило тягостное, долгое молчание.
Попандопулос вспоминал первый мятеж против Шахин-Гирея. Тогда толпа фанатиков ворвалась в его магазин на центральной улице Бахчисарая. Перед этим они камнями разбили витрину и топорами выломали двери. Он не стал никого останавливать. Мятежники в мгновение ока растащили весь его склад. Но купца и его работников-греков не тронули, хотя кулаками грозили и в лицо кричали: «Кет, кяфир!» – «Вон отсюда, неверный!»
Убивали они совсем других людей, а именно: своих соплеменников, крымских татар, работавших в администрации Шахин-Гарея, принадлежавших к так называемой «русской партии». Недалеко от магазина Попандопулоса находилась усадьба Касай-мурзы из рода Мансур. Он служил булюк-пашой, то есть сотником, в отряде бешлеев, телохранителей хана. Расправу с ним греческий коммерсант наблюдал воочию. Сотника и трех его сыновей закололи кинжалами, женщин изнасиловали и потом убили, дом разграбили, разгромили и подожгли.
При свете пожара Микису показалось, что действиями толпы умело руководит, правда, через помощников, один человек – рослый, горбоносый, с черными усами, свисающими ниже подбородка. Спустя год, грек снова увидел его на улице столицы и пошел следом за ним. Затем, подключив свою агентуру, Попандопулос установил его личность: Джихангир-ага, турок из Стамбула, всегда представлявшийся капитаном купеческого корабля…
Анастасия молчала потому, что ей было грустно. Мысленно она прощалась с инструкцией № 1, превосходным документом, созданным в недрах секретной канцелярии Ее Величества. Очень подробная, всесторонне продуманная, эта инструкция предусматривала маршруты ее передвижения по полуострову, время и место остановок, встречи, явки, контакты, шифрограммы, приезд курьеров. Для претворения в жизнь инструкции № 1 теперь не хватало самой малости: мирно существующего под майским солнцем Крымского ханства.
Руководствоваться «ФЛОРЕ» отныне предстояло инструкцией № 2. Она отличалась краткостью и содержала в себе лишь четыре пункта:
а) обеспечить безопасность Шахин-Гирея;
б) предотвратить физическое уничтожение крупнейших вдохновителей «русской партии»: мурахаса, члена ханского Дивана Али-Мехмет-мурзы из рода Яшлав и каймакама округа Гёзлёве Абдуллы-бея из рода Ширин, а также других, менее известных их сторонников;
в) нейтрализовать, или по крайней мере максимально затруднить, деятельность резидента турецкой разведки двоюродного брата хана Казы-Гирея;
г) исполняя все это, стараться по возможности сохранить здоровье и жизнь, как свои собственные, так и остальных членов экспедиции.
Князь Мещерский сейчас сосредоточенно размышлял над этим последним параграфом. Инструкцию № 2 он знал наизусть не хуже Аржановой. Но секунд-ротмистр не считал, что положение изменилось очень сильно. Ведь во время первого приезда сюда осенью 1780 года чего только им не устраивали – причем совершенно безнаказанно – их противники из МУХБАРАТА, или турецкой разведки. Они стреляли из лука в окно экипажа Аржановой прямо на центральной улице Бахчисарая, подсыпали яд в пищу, организовали засаду в караван-сарае у деревни Джамчи.
Восстание лишь обнажит этот глубокий конфликт, и оно – к лучшему. Противоборствующие стороны выступят открыто, с оружием в руках. Русским теперь не придется изображать здесь беспечных туристов, оглядываться на местные законы и обычаи, на суверенитет ханства, наконец, и на другие, тому подобные обстоятельства, уже значения не имеющие. Это от бессилия и на свою голову турки и их приспешники решили развязать на полуострове боевые действия. А война, как всегда, все спишет, и держись, Казы-Гирей!
Молодой офицер видел себя во главе небольшого, человек на сто, но хорошо вооруженного конного отряда. Он сам отберет бойцов для него. Служить будут не только русские, но и татары. Последние – скорее, из идейных соображений. Хотя и за деньги тоже. Денег у них хватит. Приличное по здешним меркам жалованье, верховые лошади, обязательно – сабли и пара пистолетов при седле, возможно – карабины с кремнево-ударным замком, длиной в 120 см, драгунские, довольно легкие…
Микис Попандопулос, видя, что его гости молчат и кофе не пьют, велел слуге подать бутылку выдержанного крымского портвейна. Может быть, подумал он, крепкое вино больше подойдет для беседы, которую ни приятной, ни веселой не назовешь. Плохо разбираясь в винах, Анастасия сразу сделала большой глоток, закашлялась и в удивлении посмотрела на коммерсанта: раньше таких напитков он ей не предлагал.
– Где сейчас находится светлейший хан? – спросила она.
– Ф голоте Кефа. Там у него летний тфолец на белегу моля.
– Он уехал один?
– Нет. С ним – лусский посол Веселитский, слуги, охлана, галем.
– Что советуете делать?
– Мне тлутно тепель софетофать фам, любесная Анастасия Петлофна, – тяжело вздохнул Попандопулос. – Но Касы-Гилея тва дня насат мои люти фители ф Бахчисалае…
Весьма угнетенные этим разговором, Аржанова и князь Мещерский сели в свой экипаж и поехали от магазина греческого коммерсанта на окраину Ак-Мечети, где расположилась в усадьбе для временного отдыха их экспедиция. В городе было тихо, пустынно, безлюдно. Редкие прохожие провожали напряженными взглядами европейское транспортное средство, сильно отличавшееся по внешнему виду от местных повозок. Когда экипаж двигался мимо фонтана на пересечении двух улиц, то несколько мальчишек, возле него игравших, засвистели им вслед, а оборванец, набиравший воду в кувшин, погрозил кулаком.
Адъютант светлейшего князя плотно задернул шторку на окне и повернулся к Анастасии:
– Раньше такого здесь не водилось.
– Не забывайте, теперь мы – в новой, иной стране. Сейчас из всех щелей полезут недовольные Шахин-Гиреем. А довольные – попрячутся.
– Может, повернуть обратно к Чонгару?
Она ответила вопросом на его вопрос:
– Считаете, что миссия невыполнима?
Он выдержал паузу:
– Но согласитесь, надо что-то придумывать…
Аржанова размышляла не очень долго. Решение она объявила людям в тот же день, после ужина, на общем сборе. Для начала рассказала про вторжение мятежников с Тамани, затем сообщила, что выход, по ее мнению, у них есть – сделаться похожими на крымских татар. В полном недоумении уставились на курскую дворянку и ее слуги, и кирасиры Новотроицкого полка. Один Федор-Фатих радостно захлопал в ладоши. Не только попасть на родину, но и вновь принять облик соотечественников – на такое счастье он никогда не рассчитывал.
Ободренная его поддержкой, Аржанова продолжала речь. Данная операция представлялась ей достаточно простой. Всем – поменять русскую одежду на татарскую. Мужчинам – выбрить головы, но отпустить усы и бороды, усиленно загорать, дабы приобрести хоть немного смуглости. Обязательно учиться у Федора-Фатиха обиходным татарским словам и фразам.
Кстати, говоря, к уроку иностранного языка можно приступать хоть сейчас. Но вот новое одеяние она сразу дать им не может. В наличии пока имеется лишь три комплекта мужских восточных нарядов, остальное придется покупать на базаре. Вообще оборот россиян и крымчан выльется в приличную сумму. Ведь потребуется не только одежда, но, например, арба, мажары, седла, упряжь, кое-какая домашняя утварь и даже оружие – те же излюбленные татарами кинжалы, которые многие носят тут за поясами. Однако она пойдет на траты. В противном случае делать им на полуострове больше нечего.
Сержант Чернозуб выступил вперед, оглянулся на рядовых, что сидели, уныло повесив головы, и понес на своей неподражаемой русско-украинской «мове» такое, отчего Анастасия чуть дара речи не лишилась. Оказывается, снять превосходный кирасирский мундир, государыней императрицей им присвоенный, никак невозможно, косу – красу и гордость каждого солдата – вовеки они не отрежут, татарские ичиги вместо ботфортов не наденут, ибо перечисленное есть не что иное, как унижение российского воинства, проклятых басурманов шесть лет кряду, от 1768 до 1774 года, на полях сражений громившего!
Нешуточные страсти улеглись лишь под вечер, после криков и споров, по накалу прежде в команде «ФЛОРЫ» немыслимых. Согласились верные слуги и доблестные солдаты выполнить таковую прихоть госпожи Аржановой исключительно из уважения к ней и веры в ее предвидение…
Яркие краски восточного базара всегда нравились Анастасии.
Она с удовольствием посещала эти шумные, изобильные торжища, даже не собираясь делать там покупки. Загадочная для европейца мусульманская жизнь, сотканная из контрастов: роскошь и нищета, пышное многообразие и унылая одинаковость, – проявлялась здесь с наибольшей убедительностью. Старинный, широко раскинувшийся в юго-западной части Бахчисарая «Ашлык-базар» тоже нес в себе эти черты. Неспешно гуляя по торговым рядам, Аржанова только приглядывалась и прислушивалась. Все-таки она отсутствовала полтора года. Сейчас требовалось восстановить прежние ощущения от мира, бесконечно чуждого, далекого.
Солнце припекало совсем по-летнему.
В белой накидке «фериджи» с капюшоном, закрывающим голову и лицо, с просторными рукавами и длинными полами, в которые татарские женщины заворачивались так, что фигуры их скрывались полностью, в шелковых шароварах и желтых туфлях с загнутыми вверх острыми носами, на каблучках, русская путешественница почти ничем не отличалась от других посетительниц «Ашлык-базара». Ее охрана состояла лишь из трех человек – столько они имели комплектов восточной мужской одежды.
Впереди шел князь Мещерский в темно-лиловом кафтане и пестрой чалме, с турецким кривым кинжалом «бебутом» за поясом и «камчой» – длинной плетью в руке. Успешно подражая татарам, он иногда выкрикивал: «Ёлла! Ёлла!» – «Дорогу! Дорогу!» На три шага позади Аржановой двигались, устрашая местных жителей своим ростом и видом, два кирасира: сержант Чернозуб и капрал Ермилов. Их одежда, обычная для крымских степняков, заключалась в полосатых кафтанах, полотняных штанах и островерхих войлочных шапках.
Они миновали ряды здешних аристократов-богатеев – ювелиров и ковровщиков – и подошли к среднедостаточным торговцам: кожевникам, табачникам, гончарам, кузнецам. Их лавки теснились одна возле другой, похожие на большие дощатые клетки – без окон, без дверей, без прилавков. Как правило, хозяин, человек выше средней упитанности, сидел, поджав ноги, на коврике перед лавкой. Его работник – худой и бедно одетый – действовал внутри ее, показывая покупателям приемы ремесла.
Например, у гончара они увидели не только полки с десятками тарелок, чашек, блюд, кувшинов и кувшинчиков, но и сам гончарный круг. За ним работал молчаливый «усто» – мастер. Влажными, коричневыми от глины ладонями он формировал очередное свое произведение – чашу весьма затейливой формы и с толстым ободком по краям.
Кузнец не собирался маскировать шумную, покрытую пеплом и золой мастерскую с наковальней, горном, мехами-поддувалом. С молотом в правой руке он готовился нанести удар по раскаленной заготовке для лопаты, держа ее черными большими щипцами на такой же черной наковальне. По его сигналу два помощника – изможденные, закоптелые татары в тюбетейках – налегали на длинный рычаг мехов. Воздух со свистом вырывался оттуда, и заготовка вспыхивала ярко-алым цветом. Молот бил по ней, в стороны летели искры.
Торговые ряды вели, как и положено, к харчевне. Зал ее, кухня, очаг – все находилось на виду. На деревянном полу стояли маленькие столики, окруженные плоскими подушками «миндер». На полках у одной из трех стен высились стопки синих тарелок, латунных джезв, сверкали начищенными боками огромные кастрюли из белого металла. Бородатый повар ловко поворачивал над очагом вертел с бараньей тушей, уже зажаренной, покрытой золотистой корочкой. Но внимание русских путешественников привлекло другое – объемистая стеклянная бутыль с мутноватой белой жидкостью.
Сержант Чернозуб остановился, как вкопанный, и четко произнес: «Это – буза!» Конечно, он не ошибся. Он сохранил наилучшие воспоминания о крымско-татарском национальном напитке. Его в количестве, нужном для утоления жажды двадцати человек, в прошлый раз прислал госпоже Аржановой в подарок каймакам округа Гёзлёве Абдулла-бей. Хозяин харчевни тут же вышел навстречу посетителям. Он объяснил, что буза у него – свежайшая, приготовленная на этой неделе, и стоит недорого – пол-акче за кружку. Эту кружку он продемострировал. Ее размер показался сержанту вполне подходящим и он вопросительно посмотрел на вдову подполковника.
Законы шариата категорически запрещают мусульманкам не то, чтобы заходить, но даже приближаться к заведениям, подобным харчевне или кофейне. Потому Анастасия бросила свой кошелек Чернозубу и поспешно отступила подальше. Она заняла позицию у лавки со сладостями напротив харчевни и оттуда наблюдала, как кирасиры дегустируют бузу. Судя по их реакции, напиток оказался просто изумительным.
У лавки Аржанову стал занимать разговором продавец сладостей, темпераментно повествуя о своих товарах: нуге, халве, шербете, рахат-лукуме. Она вслушивалась в его речь, отмечала про себя особенности произношения и некоторые грамматические ошибки. Молчание покупательницы не смутило торговца. Нырнув куда-то за лотки, он достал кисть сушеного черного винограда и почти насильно вложил ее в руки Анастасии.
В рассеянности она отщипнула несколько ягод.
В это время среди людей, толкавшихся перед лавками, появились два дервиша.
Их головные уборы – высокие серовато-желтоватые поярковые колпаки – Аржанова увидела еще издалека. Теперь они остановились перед харчевней. Одежда их была своеобразной: серовато-беловатые балахоны длиной до пят, сильно расклешенные, стянутые на талии широкими черными поясами, и короткие куртки поверх них того же, серовато-беловатого цвета. Молодой дервиш с едва пробивающейся бородой и усами перебирал четки. Его товарищ, возрастом гораздо старше и ростом поменьше, держал небольшой деревянный ящик с крышкой. Сосредоточившись, Аржанова прочитала надпись на нем. Тарикат мавлавийа (братство «вертящихся» суфиев. – А. Б.) просил мусульман пожертвовать толику средств на возведение их обители в пригороде Бахчисарая Салачике.
Кирасиры в восточных кафтанах, пьющие бузу из массивных глиняных кружек, представляли собой живописную, приметную группу. Молодой дервиш с четками вежливо обратился к ним с просьбой о подаянии. Князь Мещерский ничего не понял, но на всякий случай кивнул. Это послужило сигналом к выступлению. Оба дервиша дружно затянули молитву на тюркско-татарском:
– О те, которые уверовали! Вспоминайте Бога частым упоминанием и прославляйте Его утром и вечером! Он – тот, который благословляет вас, и ангелы Его, – чтобы вывести вас из мрака к свету. Он – милостив к верующим![99]99
Коран, сура 33. Сонмы. Аяты 41–43.
[Закрыть]
Исполнив отрывок два раза подряд, дервиши подали русским путешественникам ящик, и сержанту Чернозубу пришлось бросить туда три турецких серебряных пиастра. Монеты блеснули на солнце. Дервиши увидели их и, наверное, быстро пересчитали общую сумму на местную валюту. После этого они в знак особой признательности низко поклонились кирасирам, прижав руку к сердцу.
Но сержант уже шагал к Аржановой, чтобы вернуть ей кошелек. Так она тоже попала в поле зрения странствующих монахов. Они двинулись к лавке вслед за Чернозубом. Теперь-то Анастасия узнала молодого дервиша и едва удержалась от возгласа удивления.
– Госпожа, – сказал он ей, – ваши слуги явили образец щедрости. Не желаете ли вы увеличить их взнос подаянием, соразмерным вашему богатству?
– Желаю, – ответила она и достала из внутреннего кармана «фериджи» золотую монету в один флюри.
– Бог воздаст вам за все сторицей.
– А люди воздадут, Энвер?
Молодой дервиш впился в ее лицо взглядом. Однако ничего, кроме белой муслиновой ткани и серых глаз, пристально смотрящих на него, увидеть не смог. Выждав минуту, Анастасия чуть-чуть отогнула край капюшона.
– Анастасия-ханым! – выдохнул дервиш. – Вы снова в Крыму…
– Ты не забыл меня?
– Вас забыть невозможно.
– Что значит твое одеяние?
– Я вступил в братство.
– Зачем?
Дервиш оглянулся. Старший его напарник подошел ближе, желая слышать их разговор. Он успел заметить, как богатая дама на мгновение открыла лицо перед молодым послушником. Этот поступок свидетельствовал о совершенно определенных отношениях. Она – либо его родственница, либо близкая знакомая, которую он давно не видел. Такое бывает, но может ли это принести пользу тарикату мавлавийа, образовавшемуся на территории Крымского ханства всего год назад?…
Энвер еще раз оглянулся на напарника и быстро сказал по-русски:
– Обо мне – разговор долгий.
– Мы увидимся? – она тоже перешла на русский.
– Да. Но нужно сделать пожертвование на обитель.
– Сколько?
– Хотя бы сто пятьдесят пиастров.
– Хорошо.
После этого молодой дервиш заговорил с напарником на тюркско-татарском. Он отрекомендовал Анастасию как первую жену своего родственника с Тамани, русскую по происхождению, но принявшую ислам и желающую внести сто пятьдесят пиастров на строительство обители в Салачике. Тот сразу приветливо улыбнулся и представился: Юсуф-эфенди, духовный наставник Энвера. Он пригласил госпожу вместе со слугами посетить завтра «хадарат» – очередное собрание членов братства, – где будет «зикр» – молитвенное, мистическое радение. Там она лично убедится в том, что деньги пойдут на благое, угодное Богу дело.
По правде говоря, Аржанова, неожиданно встретив Энвера на «Ашлык-базаре», уже и не сомневалась в этом.
Их знакомство произошло в октябре 1780 года, в Гёзлёве, где она жила на постоялом дворе «Сулу-хан», а отец Энвера, турок по имени Шевкет-ага, был его управляющим, или назиром. Энвер знал русский язык. Он выучил его, работая в Ени-Кале в конторе двоюродного дяди, купца, торгующего с русскими лесом.
В Ени-Кале Энвер посещал кофейню крымского татарина Селямета и там пристрастился к игре в кости. Три раза он проигрывался до последнего акче. Выручал его из беды приказчик Микиса Попандопулоса. Таким образом у резидента русской разведки в Крыму оказались три его долговые расписки. Суша, обозначенная в них, весьма и весьма огорчила бы назира Шевкет-агу. Анастасия имела разрешение напомнить восемнадцатилетнему турку о его долге. Но это не понадобилось.
Принятый на работу в экспедицию в качестве переводчика Энвер, мечтательный юноша, сходу влюбился в русскую госпожу. Она лишь кокетничала с ним. На большее молодой мусульманин, однако, и не рассчитывал. По турецким обычаям, чтобы добиться благорасположения красивой женщины, мужчина обязательно должен делать ей дорогие подарки. Энвер же собственными средствами не располагал.
Зато он безоглядно, верой и правдой мог служить предмету своей страсти. С его помощью Аржанова довольно легко выполнила первое из заданий – нашла в юго-западной части крымской степи потайные татарские колодцы.
Копии долговых расписок Энвера и сейчас находились среди ее бумаг. Секретная канцелярия приказывала «ФЛОРЕ» отыскать влюбчивого и пылкого сына Шевкет-аги и снова привлечь его к сотрудничеству, но, как и прежде, «втемную», то есть не открывая ему свое инкогнито, а используя его сердечную привязанность и склонность к азартным играм. Переход Энвера из мирской жизни в монашескую несколько озадачил Анастасию. Она почти ничего не знала о мусульманских аскетах и мистиках – суфиях – и о суфизме, древнем религиозном учении.
