Текст книги "Тайный агент Её Величества. Книги 1-5. Компиляция (СИ)"

Автор книги: Алла Бегунова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 60 (всего у книги 105 страниц)

Постепенно молодой сановник стал понимать, что Шахин-Гирей при всех его благих намерениях напрочь лишен какого-то уникального дара, совершенно необходимого правителю патриархальной мусульманской страны. Он не мог определить это качество. Может быть, непреклонная, всеобъемлющая воля сильного лидера. Может быть, умение нравиться как знати, так и черни, говорить с ними на доступном им языке. Может быть, искусство словно бы кожей своей ощущать сокровенные чаяния подданных и воплощать их – конечно, не все – в государственных установлениях.

Однако вместо силы воли хан демонстрировал не оправданную жестокость. Вместо благорасположения к людям – заносчивость и высокомерие. Вместо понимания глубинной, обыденной жизни народной – привычки космополита, чей девиз сформулировали еще древние римляне: Ubi bene, ubi patria – «Где хорошо, там – родина».

Глубокие размышления на эту тему подтолкнули Абдулла-бея к поступку рискованному, но вполне закономерному для интеллектуала и патриота. Он решил обратиться к правительству Российской империи с конфиденциальным письмом. Он предупреждал в нем о взрывоопасной ситуации в крымско-татарском государстве, о том, что Шахин-Гирей справиться с ней не способен и предлагал кардинальное решение вопроса – переход ханства под скипетр Екатерины Второй.

Осенью 1780 года в Гёзлёве прибыла богатая русская путешественница Анастасия Аржанова. Говорили, будто она состоит в родстве с самим Потемкиным, губернатором Новороссийской и Азовской губерний. Абдулла-бей хотел встретиться с ней, но почему-то она уклонилась от встречи и внезапно уехала в Бахчисарай, где ее принимал у себя во дворце Шахин-Гирей. С помощью сестры Рабие, познакомившейся с Аржановой в турецкой бане, каймакам все-таки передал ей письмо, адресованное русской царице. О том, что оно дошло до адресата, его уведомили. Но дальше наступило молчание.

События, которые в письме предсказал Абдулла-бей, совершились не в 1781 году, а весной 1782 года. Старший брат хана Бахадыр-Гирей, получив от турок деньги, нанял отряд кавказцев, переправился с Тамани в Крым, захватил несколько городов и селений, изгнал Шахин-Гирея из Кафы и быстро был провозглашен своими сторонниками новым ханом. Правда, в Константинополе немного просчитались: вспышки всеобщего бунта против Шахин-Гирея и русских при этом не произошло. С каждым днем конфликт принимал все более затяжной, вялый характер. Становилось ясно, что никакого «джихада» – всеобщей священной войны с неверными – в Крыму не получается. Скорее всего, получается обычная для династии Гиреев и давно знакомая крымчанам внутрисемейная ссора двух, примерно одинаковых претендентов на престол.

Теперь русские расхлебывали эту кашу.

Госпожа Аржанова, уполномоченная императрицей встретиться с Абдулла-беем из рода Ширин, приплыла в Гёзлёве аж из Керчи и на военном корабле. Недоумок Шагам-Гирей, воистину сын мула, но не царя, вздумал сопротивляться. Разумеется, русские перестреляли половину его отряда, а затем подвергли город свирепой бомбардировке. Хотя на самом деле намерения у них были сугубо мирные. Они стояли перед каймаком, вежливо улыбались и вручили ему дары великой царицы – табакерку с бриллиантами, трость с литым, украшенным резьбой серебряным набалдашником и золотые часы на цепочке.

– Когда я увижу госпожу Аржанову? – спросил по-французски Абдулла-бей.

– Очень скоро, – ответил Мещерский. – Сейчас, после длительного морского путешествия, она чувствует себя неважно. Но, думаю, дня через три встреча состоится обязательно.

– У вас есть рекомендательные письма?

– Да, господин каймакам.

– Кто адресовал их мне?

– Прежде всего ваш повелитель светлейший хан Шахин-Гирей, – молодой офицер протянул первый пакет. – Затем – чрезвычайный посланник Двора ее Императорского Величества и полномочный министр Веселитский. Затем – светлейший князь Потемкин. Затем – известный вам мурахас Али-Мехмет-мурза из рода Яшлав…

Аржанова, одетая в костюм кирасира, находилась рядом с Мещерским. Она разыгрывала роль адъютанта начальника собственной охраны и передавала ему один за другим все названные пакеты, доставая их из плоской сумы, висящей чрез плечо. Отличить ее от других бойцов разведочно-диверсионной группы было трудно. Тот же желтоватый кафтан с оловянными пуговицами, камзол, портупея с палашом, лосины, ботфорты с накладными шпорами. Даже прически они с Мещерским сделали одинаковые: по две букли над ушами и косичка до середины спины, обильно посыпанные французской пудрой «Утренняя пыльца дикой орхидеи».

За Анастасией, как гора, возвышался сержант Чернозуб. Вместо заграничной пудры он воспользовался отечественной мукой тонкого помола, но выглядел ничуть не хуже офицеров. Облик его полностью соответствовал требованиям парадной формы, определенным Уставом конного полка 1776 года. За сержантом стояли еще пять кирасир в столь же торжественном обличии, а у дверей – Николай со штуцером, повешенным за ремень на левое плечо.

Такой спектакль в Тереклы-Конрат русские разыграли исключительно в целях безопасности. Пока они не очень-то доверяли Абдулла-баю. Попав в его укрепленную по-военному усадьбу, они держались настороже и хотели побольше узнать о новом знакомце. Ведь в мусульманской стране, охваченной волнениями, возможно абсолютно все. Толпы религиозных фанатиков, направляемые духовенством, могут безнаказанно совершить здесь любые преступления.

Перечень посланий, ныне ему доставленных, произвел впечатление на каймакама. Он сказал, что сердечно рад благополучному прибытию русских друзей в Гёзлёве. Абазинцы, черкесы и чеченцы, присланные сюда самозванцем Бахадыр-Гиреем, постоянно угрожали не только ему, но и тем жителям ханской крепости, кто сохранял верность законно избранному правителю. Теперь порядок восстановлен, и посему Абдулла-бей приглашает гостей разделить с ним трапезу. К сожалению, она будет скромной, ибо разбойник Шагам со своими головорезами устроил настоящую осаду и мешал своевременному подвозу продовольствия.

По знаку ханского вельможи в комнату вошли слуги. Они расставили низенькие шестигранные столики, разложили на полу подушки. Затем появились большие круглые медные подносы с чашками, кофейниками, грудами белых лепешек пита и плошками, наполненными медом. Подносы водрузили на столики, и Абдулла-бей, скрестив ноги по-турецки, первым сел на подушку. Князь Мещерский поместился рядом с ним, остальные – подальше.

Хотя селамлык – мужская половина дома – и отделялась от женской его части, или гарема, коридором, но способ связи и наблюдения все-таки существовал. В конце темного коридора, за долафом, или большим деревянным шкафом для матрацев, имелась лесенка. Поднявшись по ней к самому потолку, можно было увидеть, что происходит в селамлыке. В этой комнатке отверстие скрывал повешенный на стену большой персидский ковер с сине-красно-желтым рисунком.

Младшая сестра каймакама Рабие воспользовалась отверстием, чтобы посмотреть на пришельцев из далекой России. Она всегда интересовалась делами своего брата. Заглянув в селамлык, Рабие тотчас спустилась по лесенке вниз и послала слугу за Абдулла-беем. Он вышел к ней, весьма обеспокоенный.

– Анастасия Аржанова находится здесь, – сказала ему Рабие.

– Ты уверена?

Молодая татарка усмехнулась:

– Мне ли ее не знать!

– Женщина в мужской одежде… – ханский вельможа озадаченно потер рукою лоб. – Но зачем?

– Приехала на разведку, – со значением произнесла Рабие. – Просто так она ничего не делает.

– Как же теперь поступить… – Абдулла-бей смотрел на сестру вопросительно.

– Что-нибудь придумаем. Но я должна увидеться с ней.

– Прямо сейчас?

– Конечно…

Согласно законам шариата, Абдулла-бей, человек знатный и богатый, имел четырех жен. Но первый раз женился довольно поздно, в двадцать восемь лет, на девушке, выбранной его престарелым и умирающим отцом. Потом он покупал себе женщин из семей скромного достатка, но юных, не старше четырнадцати лет, и только потому, что того требовал обычай. Количество жен, как и количество лошадей, овец, верблюдов, свидетельствовало об общественном статусе мужчины.

Для него эти женщины никакой роли не играли. Тихо и незаметно они обитали в гареме, снабженные необходимой одеждой, едой и прислугой. В отличие от большинства мужчин на Востоке каймакам не страдал повышенной сексуальной возбудимостью и разнузданностью. Он всю жизнь любил одну-единственную женщину. Эта женщина была его сестра, прекрасная Рабие, последний ребенок, рожденный столь же прекрасной Фатимой, слишком рано покинувшей наш мир, погрязший в грехах и пороках.

Конечно, Рабие в семнадцать лет выдали замуж за Касай-мурзу из рода Мансур, что служил чаушем, или сержантом, в сотне бешлеев – конной ханской гвардии. Однако долго этот брак не продолжился. Через два года, будучи в походе с ханом Сахиб-Гиреем, доблестный конник утонул при переправе через реку Дунай. Поссорившись с родственниками покойного мужа и наотрез отказавшись стать третьей женой его старшего брата, Рабие вернулась в дом Абдулла-бея, чтобы быть в нем настоящей хозяйкой.

Ее власть, будто бы только семейную, эфемерную, признал и город Гёзлёве, когда молодой сановник получил сюда назначение на должность каймакама – управляющего одним из самых больших округов в Крымском ханстве, Рабие подобострастно кланялись торговцы на базаре, сеймены, или солдаты гарнизона ханской крепости, жители, встречающие ее экипаж на улице. Откуда крымчане узнали о силе ее воздействия на непреклонного и неподкупного Абдулла-бея, остается лишь догадываться. Впрочем, в исламском мире, до сих пор сохраняющем родоплеменные отношения, скрыть ничего невозможно в действительности…

Аржанова, испивая кофе из маленькой металлической чашечки, посматривала на каймакама и раздумывала над тем, почему он, вызванный слугой, вдруг поспешно покинул селамлык, а потом поспешно вернулся к гостям с крайне озабоченным видом. Она отлично помнила Рабие, его сестру, и теперь удивлялась их внешнему сходству. Оба они были очень красивые люди. Идеальное телосложение, правильные, хотя и восточного типа, черты лица, смугловатая кожа, выразительные голубые глаза, пышные волосы темно-рыжего оттенка.

Пристальный взгляд ханского вельможи остановился на русской путешественнице. Она поднялась из-за столика и, позвякивая шпорами, вышла в коридор. Слуга бросился к ней. Она заговорила с ним по-татарски:

– Где госпожа Рабие?

– Не знаю, высокостепенный господин.

– Позови ее.

– Наши женщины не могут показываться на глаза чужим людям.

– Тогда передай, что русская подруга хочет вручить сестре каймакама свой подарок.

– Слушаю и повинуюсь, господин мой.

Слуга вернулся и повел Анастасию за собой по коридору. Вдруг дверь слева отворилась, и маленькая ручка, схватив Флору за рукав мундира, втащила ее в комнату. Дверь захлопнулась. Рабие, одетая в одну прозрачную белую сорочку длиной до пят, повисла у нее на шее.

– Я знала, что ты приедешь снова, – прошептала она…

Стоило бы восстановить в памяти первый ее день пребывания в Гёзлёве в октябре 1780 года.

Сойдя на берег с купеческого корабля и устроившись на постоялом дворе «Сулу-хан», Аржанова вместе с Глафирой по совету местных жителей отправились в турецкую баню. Ничего подобного прежде Анастасия не встречала, и впечатления просто ошеломили ее. Но самое главное – там она увидела прелестную молодую татарку, которая, подкупив банщицу, попыталась соблазнить русскую путешественницу.

Только потом выяснилось, что таким необычным образом Флора познакомилась с младшей сестрой здешнего каймакама. Рабие звала ее к себе домой, обещала знакомство с братом и «ночь наслаждений». Один из высших чиновников крымско-татарского государства, безусловно, представлял интерес для секретной канцелярии Ее Величества. Но имея мало знаний о нравах и обычаях народа, на полуострове проживающего, а также при полном тогда отсутствии у нее опыта разведчика, Анастасия пойти на контакт не решилась.

Однако брат и сестра из рода Ширин не забыли о ней. Сначала через своего человека они передали письмо в Бахчисарае. Если бы Аржанова в то время лучше владела татарским языком и не стеснялась бы подоплеки знакомства с Рабие, то операция «Камни со дна моря» вполне могла бы принести еще один, полезный для русских результат. Особенно, когда молодая татарка сама явилась в гости к Анастасии – с целым отрядом слуг, двумя повозками, набитыми подарками, и строго конфиденциальным посланием Абдулла-бея к императрице Екатерине Второй.

Сперва кирасиры чуть не подрались с татарами, ибо Аржанова, не сумев правильно прочитать первое письмо, не ведала об их дружеском визите. Потом вся компания помирилась, побраталась и крепко напилась. Русской путешественнице удалось напоить водкой и свою новую подругу. Так что вопрос о «ночи наслаждений» снова отпал. А через два дня разведывательно-диверсионная группа Флоры уже покидала Бахчисарай…

В комнате, куда попала Аржанова, царил полумрак. В высоких ботфортах она стояла на мягком ковре и слушала тихий, ласковый голос сестры каймакама. Конечно, любовь существует. Более того, она может принимать разные формы. Важно не состояние тел – мужских или женских, – но состояние душ. Жизнь коротка, и лишь радости плоти скрашивают путь человека к могиле. Труды, заботы, обязанности приближают его к ней. Но истинное успокоение – за вратами рая. В саду, где никогда не заходит солнце, где голоса птиц похожи на голоса ангелов, где бьют фонтаны божественной красоты…

– О чем ты говоришь? – Анастасия остановила руки Рабие, которая уже расстегивала пряжку на ее портупее с палашом.

– Этот мир, принадлежащий мужчинам, – грязен и груб, – ответила восточная красавица. – Ненавижу его.

– А твой брат?

– Мой брат – человек идеальный.

– Он отвечает на твои чувства?

– Вместе мы – единое целое.

– Так зачем тебе я? – Русская путешественница, подняв за подбородок голову молодой татарки, испытующе посмотрела ей в глаза и увидела в них немое обожание.

– Почему ты не понимаешь? – Рабие прижалась к ней всем телом и обвила руками за шею. – Я ведь хочу научить тебя нежности. Вы, северяне, – странные люди. Как будто солнце при рождении обделило вас теплом своим и светом. Вы не подозреваете, что без них любовь – вовсе не пьянящий напиток, а лишь вода из старого колодца…

Им пришлось остаться на ночь в сельской усадьбе Тереклы-Конрат. Люди Абдулла-бея потеснились и отдали кирасирам одну комнату. На ужин они приготовили вкусную шурпу из мяса молодых барашков. Ночью русские и татары по очереди, сменяя друг друга, несли караул у крепко запертых дубовых ворот.

Причиной затянувшегося гостевания послужил разговор, что начался под вечер в апартаментах Рабие. Каймакам в знак глубокого уважения к Аржановой и Мещерскому разрешил сестре открыть лицо перед чужаками и вместе с ними отужинать, вчетвером они сидели на подушках перед маленьким камином, пили бузу, закусывали ее сладкими коржиками – «курабье» и курили кальян.

Звучно потрескивали давно высушенные дрова, весело плясали отблески огня на низком красном потолке, расписанном желтым орнаментом, дым из кальяна плавал по комнате и имел запах свежих яблок. Беседа текла неспешно, как это принято на востоке. Французские, татарские, русские слова причудливо переплетались в ней, и участники беседы прекрасно понимали друг друга.

Пожалуй, лучше всех чувствовала себя Рабие. Но она говорила мало. Одетая в атласные малиновые шальвары, белое платье-рубаху до колен и короткую бархатную курточку малинового же цвета, молодая татарка грациозно двигалась по комнате. Она то подливала из узкогорлого кувшина бузу в пиалы, то поправляла кочергой дрова в камине, то подавала брату новые подушки, чтобы он мог устроиться поудобнее. При всех перемещениях она находила способ очутиться рядом с Аржановой и коснуться ненароком ее плеча, руки, косички на спине, заплетенной черной муаровой лентой.

Тогда русская путешественница поворачивала к ней голову и произносила какую-нибудь смешную или ласковую фразу. Румянец вспыхивал на щеках сестры каймакама, прекрасные голубые глаза наполнялись влажным блеском, и взгляд их, обращенный к Флоре, делался слишком выразительным.

Абдулла-бей, не выпуская из рук янтарного мундштука кальяна, полулежал на подушках и с благодушной улыбкой наблюдал за женщинами, потому что они нравились ему обе. Князь Мещерский, как будто забыв про все свои тревоги, задумчиво смотрел в огонь и изредка отпивал татарский хмельной напиток из пиалы, которую держал в руках.

Что-то похожее на тихий вечер в обычной, дружной семье возникало сейчас в квадратной комнате, завешанной полотенцами «юзбез» и коврами. Эта атмосфера покоя, уюта и доверия вдохновляла Аржанову на убедительные, красочные речи. Ей было легко рассказывать ханскому вельможе о планах Екатерины Второй в отношении крымско-татарского государства. Хотя эти планы вовсе не являлись простыми по исполнению. Наоборот, они требовали огромной, целенаправленной подготовительной работы, точного знания политической обстановки как внутри ханства, так и за пределами его.

Императрица при присоединении Крыма к России брала на себя серьезные обязательства.

Во-первых, никаких религиозных притеснений, никакого вмешательства в жизнь мусульманских общин. Так, например, благоденствуют под скипетром Екатерины казанские татары, сохраняя свои верования. Во-вторых, никто не покусится на вековые обычаи и традиции народа. В-третьих, крымские беи и мурзы сразу получат все права и привилегии российского дворянства, останутся при собственных владениях и уделах. В-четвертых, простой люд будет вольным, царская администрация не собирается обращать татар в крепостных. В-пятых, крымчане, если того пожелают, могут сформировать свои полки для службы в Российской императорской армии и станут получать жалованье наравне с прочими ее солдатами и офицерами…

– Это – хорошие предложения, – после недолгого молчания сказал каймакам. – Уверен, они придутся по душе моим родственникам и друзьям.

– Будем очень рады, – ответила Анастасия.

– Но что думает великая царица о светлейшем хане Шахин-Гирее? У нас тут много говорят о давней ее симпатии к нему.

– К сожалению, он не оправдал надежд Ее Величества.

– Хан останется в Крыму?

– Едва ли. Нам кажется, династия Гиреев исчерпала свои возможности и не пользуется авторитетом.

Абдулла-бей тонко улыбнулся:

– Какое разумное, взвешенное решение! Честно говоря, под ним с радостью подпишутся многие крымские татары.

– Неужели так велика неприязнь к правителю? – удивилась она.

– Да, велика, – молодой сановник вздохнул. – Он не сумел найти общий язык с нашим народом. Он остался чужаком. Такого царям не прощают…

Разве могла Аржанова прервать беседу, столь задушевную и откровенную?

Нет, конечно. Она была готова не спать ночь, но слушать Абдулла-бея, запоминать его слова, вместе с ним рассматривать новые татарские идеи, внушать ему собственные мысли и представлять их так, будто он сам додумался до подобных выводов. Интуиция не обманывала Флору. Каймакам вступил на путь честного всестороннего сотрудничества, и оно сулило русским огромные выгоды.

Глава двенадцатая
Любовь, похожая на сон

Никогда еще Аржанова не видела крымскую зиму.

Вообще-то она рассчитывала, что и не увидит ее. Анастасии казалось, будто поручение, на нее возложенное, уже исполнено, потому ей пора возвращаться домой. Она с нетерпением ждала прибытия в конце ноября в ханскую крепость военной двухмачтовой шхуны «Победислав-Дунайский», которая крейсировала от Ахтиара до Гёзлёве. Командир парусника лейтенант Иван Кречетников должен был передать русской путешественнице письма от Веселитского и от статс-секретаря императрицы, непосредственного начальника Флоры Турчанинова, жалованье за три месяца, деньги на обратную дорогу и описание маршрута, по которому разведывательно-диверсионной группе следовало покидать полуостров.

«Победислав-Дунайский» добрался до города лишь в первых числах декабря. Кречетников объяснял это плохой, штормовой погодой и поздней доставкой ему всей корреспонденции и грузов, адресованных госпоже Аржановой. Сперва она не поняла, о каких грузах идет речь. Но в трюме, куда Анастасия спустилась вместе с морским офицером, стояли большие, обшитые дерюгой ящики, запечатанные красными императорскими печатями.

Лейтенант, человек молодой и общительный, был удивлен резкой переменой в поведении своей спутницы. Ни слова ему не говоря, она повернулась и, довольно ловко взобравшись по трапу, очутилась на верхней палубе корабля. Он поторопился за ней, крича вдогонку о сумке с письмами, оставшейся в его каюте. Аржанову он нашел у правого фальшборта. Опираясь руками на планширь, она угрюмо смотрела вдаль. Вид на море в чем-то сходствовал с ее собственным настроением: мрачные серо-зеленые водные пространства и низкие свинцовые тучи над ними.

В своей комнате на постоялом дворе «Сулу-хан» Анастасия разобрала почту. Догадка подтвердилась. Секретная канцелярия Ее Величества находила нужным дальнейшее присутствие Флоры и ее группы на полуострове.

Им послали новое оружие, снаряжение, обмундирование, большой боезапас, значительную сумму в турецких золотых флори и серебрянных пиастрах, множество подарков, предназначенных для крымско-татарской знати.

Желая как-то смягчить впечатление от этого приказа, Турчанинов написал ей немало хвалебных слов и даже комплиментов. Он передавал, что Ее Величество по-прежнему пребывает благосклонной к курской дворянке и высоко оценивает ее деяния, направленные к пользе Отечества. «Весьма вероятно, – писал он, – в ближайшие два-три месяца наступит главный, давно желаемый нами, перелом в крымских делах. Без вас тут никак не обойтись…»

В послании Веселитского Анастасия нашла ответ на свое донесение о встрече с Абдулла-беем и последнюю новость из города Карасу-Базара, где ныне вместе с Шахин-Гиреем пребывал чрезвычайный посланник и полномочный министр. Новость была превосходная. Мятежник Бахадыр пойман самими татарами в усадьбе его сестры Олу-хан, близ Кафы расположенной, и помещен под домашний арест в деревне Катарша-сарай. В содеянном он глубоко раскаивался и молил законного правителя крымско-татарского государства не казнить своего старшего брата, а простить его легкомыслие и помиловать.

Письмо направил русской путешественнице также и капитан бригадирского ранга Тимофей Козлянинов. Оно состояло из трех строк. С истинно флотской краткостью командор сообщал: ответ от матушки пока не получен; в середине декабря «Хотин» придет в Гёзлёве, но это – его последнее плавание в навигации 1782 года; может ли произойти их свидание, о котором он смиренно просит Анастасию Петровну?

Пакет из коричневой плотной крафт-бумаги Аржанова взяла в руки не без некоторого волнения. Печать с гербом светлейшего князя Потемкина украшала его. Очень давно она не получала посланий от вице-президента Военной коллегии, генерал-аншефа и генерал-адъютанта, губернатора двух губерний, многих российских и иностранных орденов кавалера великолепного Григория Александровича. Иногда она даже думала, что он, погруженный в решение важных государственных проблем, забыл о ее существовании. Этому бы она не удивилась.

«Милостивая моя государыня, Анастасия Петровна, – писал ей могущественный екатерининский вельможа, – Ведомо мне о долгом пребывании Вашем в Крымском ханстве. Радуюсь тому усердию, какое Вы оказали, находясь на царской службе. Следовательно, не ошибся я, рекомендуя Вас доброй и мудрой монархине нашей. Ныне же потребуется много сделать, чтоб склонить татар к решению для нас благоприятнейшему. О хане не беспокойтесь – сам буду с ним встречаться. Употребите все Ваши блестящие способности для конфиденциальной работы с окружением Шахин-Гирея, с беями и мурзами знатнейших родов. Они должны ту мысль правителю подтвердить, что для счастия народа следует ему отречься от престола и передать край свой во владение России. Знаю, трудно сие будет, но Вам ли бояться трудностей?

Примете мои уверения в совершеннейшем почтении и проч. и проч.

Князь Потемкин.

Ноября 16-го дня 1782 года».

В пакете, кроме письма, находился плоский футляр, оклеенный бархатом. Аржанова нажала на кнопку. Крышка его откинулась, и две золотые сережки с бриллиантами, оформленными в виде капель, засверкали, засияли в комнате постоялого двора «Сулу-хан». Листик бумаги, сложенный вдвое, лежал между ними. Аржанова развернула его:

«Душа моя, о первых наших встречах с волнением в сердце доселе вспоминаю. Пусть безделица сия и Вам о них напомнит. Навеки Ваш раб Григорий».

Возможно, цена сережек и впрямь была невелика, но тонкость работы и художественное ее качество сомнений не вызывали. Светлейший князь не изменял своим привычкам, ничего не забывал и верил, что другие тоже не забудут.

Русская путешественница в задумчивости подошла к окну.

Со второго этажа постоялого двора, строения капитального и высокого, открывался вид на обычный восточный город. Купола и шпиль соборной мечети Джума-Джами, купол турецкой бани, расположенной недалеко от нее, круглая базарная площадь, узкие улицы. Их образовывали сплошные дувалы, или заборы, и стены домов, не очень больших. Ни одного окна, выходящего на улицу на первом этаже. Только маленькие калитки, всегда крепко закрытые. Мусульмане отгораживались от мира, чтобы замкнуто жить в своей семье.

Унылые песни муэдзинов прорезали тишину. Ближайший к «Сулу-хану» находился на тридцатипятиметровом минарете Джума-Джами и выводил голосом, не похожим ни на мужской, ни на женский, протяжные свои причитания:

– Алла-ax акба-ар! Ла иллаа-а илла-л-лаху-у ва-а Махаммад-ду-ун расул-л-лахи-и…

На самом деле это был приказ. Десятки правоверных в чалмах, в круглых черно-каракулевых шапочках и длинных кафтанах со свернутыми в трубочку ковриками – «намазлык» под мышкой торопились теперь к мечети. Холодный декабрьский ветер дул им в лицо, гнал по улице опавшие листья акаций, крутил на дороге белые столбики крымской пыли.

Вот чем обернулась для нее встреча со светлейшим в сентябре 1780 года в Херсоне.

Чужая страна, чужие люди, чужая религия, примитивные постулаты которой вызывали у Аржановой раздражение. А уж она-то постаралась понять загадочную восточно-азиатскую душу кочевника! Она выучила их язык, прочитала их священную книгу Коран и хадисы – литературные дополнения к нему – ознакомилась с произведениями их поэтов и ученых. Развитие этой цивилизации остановилось в XV веке. Оттуда, из глубин столетий, они хотели грозить современному миру, неустанно разоблачали его жизнь, естественно, весьма порочную с точки зрения людей родоплеменного строя, и, затевая войны, мечтали вернуть человечество во мрак Средневековья.

Впрочем, Флора быстро научилась разбираться в их дикарских правилах. Например, свойственную европейцам вежливость на переговорах они воспринимали как проявление слабости. Сегодня подписав соглашения, на следующий день без малейших колебаний нарушали их. Подкуп возвели в ранг закона и бесцеремонно вымогали взятки при всяком удобном и неудобном случае.

Она легко отдавала им золото, потому что секретная канцелярия Ее Величества планировала такие расходы. Но кроме золота, для лукавых крымских аборигенов предназначались еще и пули, метко выпущенные из карабинов и штуцеров. Никогда не останавливалась она перед применением силы и видела: страх смерти – лучшее доказательство правоты собеседника в споре с последователями Пророка Мухаммада…

Но в начале все-таки была любовь.

Анастасия Аржанова без памяти влюбилась в Григория Александровича Потемкина. Произошло это на домашнем вечере у премьер-майора и богатого купца Фалеева, взявшего генеральный подряд на строительство Адмиралтейства в новом городе Херсоне.

Светлейший князь явился к давнему своему знакомцу, чтобы немного развлечься, отдохнуть от тяжких трудов по освоению Причерноморского края, возложенных на него царицей. Рекомендательное письмо к Михаилу Леонтьевичу Фалееву Аржановой дал сосед по имению в Льговском уезде Курской губернии. Он советовал ей через Фалеева обратиться к вице-президенту Военной коллегии с просьбой пересмотреть дело о назначении пенсии вдове подполковника Ширванского пехотного полка Андрея Аржанова, героически погибшего в сражении с туркам при Козлуджи. Вроде бы пенсия Анастасии полагалась, но почему-то из Санкт-Петербурга пришел отказ.

Вечер с музыкой, танцами и легким угощением для гостей шел себе чинно-благородно, по заведенному порядку. Он ничем не отличался от множества других, ему подобных дворянских домашних праздников, пока мажордом не объявил о приезде губернатора Новороссийской и Азовской губерний.

Почти сплошь расшитый золотом парадный кафтан генерал-аншефа сверкнул среди скоромных мундиров чиновников и офицеров как солнце, да и сам князь, на голову возвышаясь над толпой гостей, улыбался, словно Адонис, великолепный и прекрасный. Черная повязка на левом глазу ничуть не портила его чела с румянцем на щеках, с высоким лбом и вьющимися над ним светло-русыми волосами. От него исходило волшебное сияние, и Аржанова, как и все присутствующие, повернулась к этому невидимому потоку и легко подпала под его воздействие.

Когда объявили очередной танец, то светлейший раздвинул толпу плечом и пошел к ней, чтобы пригласить на менуэт. Она послушно подала ему руку. Потемкин слегка сжал ее пальцы в кружевной перчатке. В тот миг молодой флейтист, игравший соло на вступлении к танцу, вдруг сбился, взял фальшивую ноту. Князь сначала посмотрел на балкон, где сидели оркестранты, потом перевел внимательный взгляд на нее и сказал: «Не будем слишком строги. Наверное, юноша задумался… о любви!»

Кроме этой фальшивой ноты, все остальное было у них по-настоящему.

Она приняла его приглашение и после вечера у Фалеева поехала не к себе на квартиру, снятую на Арсенальной улице, а в губернаторский дворец, хотя прежде на комплименты обходительных кавалеров так никогда не отвечала. Ночь в объятиях светлейшего показалась ей дивной сказкой, хотя после гибели мужа она не познала ни одного мужчины и в тот час в постели изо всех сил старалась скрыть боль и смущение. Утром, противясь его настойчивости, она чуть не выпрыгнула в окно и, объясняя князю свои правила поведения, прибегла к физическому воздействию – ударила Потемкина кулаком в солнечное сплетение. Но в то же время чувствовала, что без этого человека ей теперь не жить.

Как сумел светлейший среди бурных проявлений страсти, среди жарких объятий и ласк на смятых простынях угадать ее характер? Он словно бы видел в ней способности, пока таящиеся под спудом, ей самой тогда неведомые. Лишь изредка ощущала Анастасия какую-то странную горечь в сердце, размышляя об обычном для женщины будущем: семья, дом, дети.