Текст книги "Тайный агент Её Величества. Книги 1-5. Компиляция (СИ)"
Автор книги: Алла Бегунова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 105 страниц)
Немецкая принцесса София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская прибыла в Россию в феврале 1744 года, чтобы стать великой княжной Екатериной Алексеевной, женой наследника престола великого князя Петра Федоровича, племянника бездетной императрицы Елисаветы Петровны. Оглядевшись на новом месте, она решила, что прежде всего должна нравиться: а) будущему мужу, юноше престранному; б) императрице, даме очень капризной; в) русскому народу, молчание которого иногда представлялось ей грозовым. К резко континентальному климату огромной северной страны ей тоже пришлось привыкать. Трескучие морозы зимой и изнуряющая жара летом поначалу не очень досаждали немецкой девушке, в июне 1762 года в результате дворцового переворота возведенной на российский престол под именем Екатерины II. Однако с годами, при сильных перепадах атмосферного давления, Екатерину Алексеевну стали мучить головные боли.
Вот и сейчас, стоя у окна в покоях в Зимнем дворце, что находились на среднем этаже над правым малым подъездом, она смотрела на Дворцовую площадь и поневоле прислушивалась к своему внутреннему состоянию. Метель бушевала два дня и намела сугробы высотою в аршин. Теперь, похоже, она стала успокаиваться. Тучи над Санкт-Петербургом быстро таяли. Пульсирующая боль, появившись в затылке, отдавалась в висках и стягивала голову, точно железный обруч. В досаде царица приложила ко лбу влажный носовой платок и вернулась к письменному столу, где лежали ее черновики.
Единственное лекарство от боли – крепчайший черный кофе – она уже выпила утром, как обычно, вместо завтрака. Но позвонила камердинеру, чтобы его приготовили снова. Этот напиток варили, придерживаясь следующей пропорции: четыре столовых ложки с верхом кофе на четвертьлитровую кружку воды, причем без сахара. Однажды, в ненастную осеннюю погоду, ей пришлось угостить им прибывшего для доклада канцлера графа Никиту Панина. Старик, сделав несколько глотков, потерял сознание от сердечно-сосудистого спазма.
Но государыня на сердце, легкие, суставы, позвоночник не жаловалась. Только головные боли, да и то сугубо в соответствии с погодой, мешали ей. Все же Екатерина Великая старалась и в это время не отступать от стандартного распорядка своего рабочего дня, достаточно напряженного.
Вставала она рано – в седьмом часу утра – и до девяти писала в кабинете. Затем выпивала чашку кофе и переходила из кабинета в спальню, где около стены садилась на стул, имея перед собою два изогнутых столика. Они стояли впадинами: один – к ней, другой в противоположную сторону. Камердинер по очереди приглашал прибывших на доклад к императрице чиновников. В понедельник и четверг слушала она генерал-прокурора и командующего Санкт-петербургской дивизией; в среду – синодального обер-прокурора и генерал-рекетмейстера (заведующий протокольным отделом Государственной коллегии Иностранных дел. – А. Б.); в субботу – вице-канцлера, губернатора и губернского прокурора Санкт-Петербургской губернии.
После одиннадцати часов могли приезжать царские статс-секретари, отвечающие за разные направления работы, а также первые лица империи, вроде канцлера графа Панина или светлейшего князя Потемкина, а то и уважаемые ею знаменитые генералы, например, генерал-поручик Суворов. Появление последнего сопровождалось настоящим церемониалом, не Екатериной II установленным.
Открыв дверь, герой Русско-турецкой войны и защитник Крыма сперва подбегал к большой иконе Божьей Матери «Казанская» с лампадой, горевшей неугасимо. Там он падал на колени и клал три земных поклона, истово крестился и читал молитву. Затем оборачивался к царице и тоже отвешивал ей поклон до земли. Впрочем, Екатерина Алексеевна старалась такого не допускать, поднимала его и говорила: «Помилуй, Александр Васильевич, как тебе не стыдно это делать!» Но великий полководец обожал ее. Он счисамодержицей всероссийской. Поцеловав государыне руку, Суворов садился за столик напротив и кратко рассказывал об армейских делах.
В двенадцать часов дня прием докладов завершался. Во внутренней уборной комнате придворный парикмахер Козлов делал Екатерине Алексеевне прическу к обеду, весьма несложную, по старинной моде, с косами, уложенными за ушами. Одна камеристка Алексеева подавала царице лед, которым она натирала лицо, вторая Палакучи накалывала ей на голове флеровую наколку.
Обед начинался в первом часу дня и длился не более сорока минут. Государыня была крайне воздержана в еде. На обед подавали три-четыре блюда, и от них она брала понемногу, всегда пила хорошее виноградное вино: либо рюмку рейнского, либо рюмку венгерского. За таким повседневным, не торжественным обедом бывали у нее и гости: высшие придворные чины, статс-дамы, фрейлины, знатные зарубежные путешественники.
После обеда гости тотчас уезжали. Царица, оставшись одна, иногда разбирала иностранную почту, иногда принимала людей, ею же приглашенных на аудиенцию, иногда осматривала свои коллекции в Малом Эрмитаже, где сама делала бумажные слепки с камей…
Однако до обеда было еще далеко.
Выпивая маленькими глотками свой особенный кофе, Екатерина Алексеевна сидела за письменным столом. Небо совершенно прояснилось, и февральское солнце несмело заглядывало в окна ее кабинета. Боль в голове понемногу утихала. Императрица, надев очки, перечитала страницу черновика указа, который она назвала «Жалованная грамота дворянству». Давно она трудилась над ним. Это был, наверное, пятый или шестой вариант. Государыня вымарала там несколько предложений, подумала и отложила бумаги в сторону. Не следовало спешить с важным законодательным актом, направленным на упорядочение старинных прав, обязанностей и привилегий дворянского сословия в России.
Гораздо больше внимания требовала текущая политика, и она взялась за другую стопку документов. Три недели назад в Санкт-Петербург прибыло посольство из Крымского ханства. На публичной аудиенции 20 февраля 1782 года посланник хана вручил ей верительные грамоты и письма от своего повелителя. Перевод их Екатерина Великая бегло просмотрела. Ничего существенного, кроме обычных заверений в преданности просьб о поддержке, они не содержали:
«…и по сему в знак отменной благодарности моей сия благодарительная грамота написана и со вторым дефтердаром нашим, почтенным Темир-агою к Императорскому Вашему двору отправлена, по получении каковой усердно прошу об оказании и впредь Монаршего вашего благоволения и старания к продолжительному утверждению тишины среди помянутого татарского народа…»[92]92
Дубровин Н. Присоединение Крыма к России. Рескрипты, письма, реляции, документы. СПб., 1889, т. 4, с. 333, № 132.
[Закрыть]
На ее взгляд, тон послания Шахин-Гирея находился в некоем противоречии с другими документами на столе. Так, комендант крепости Ея Величества подполковник Лешкешч в рапорте сообщал о вновь вспыхнувших волнениях среди кочевавших на Тамани племен ногайских татар, подданных крымского хана. Капитан Псковского драгунского полка Тугаринов, который ездил с партией солдат на Кубань к сераскеру и старшему брату хана Бахадыр-Гирею, доносил о претензиях данного представителя династии: он-де больше прав имеет на престол в Бахчисарае, чем его родственник. Русские об этих претензиях знали. Но, оказалось, недавно Бахадыр-Гирей неизвестно откуда получил деньги и стал вербовать черкесов десятками якобы для усиления своей охраны. Последний доклад статс-секратаря Турчанинова, основанный на донесениях наших конфидентов в Крыму, говорил о заговоре среди беев рода Барын и Майсур с целью отравить Шихин-Гирея. Особенно статский советник подчеркивал тот факт, что в заговоре была замешана сестра хана. Яд как будто бы нашли среди ее подарков, преподнесенных правителю в день его рождения.
Опровергнуть эти сведения или подтвердить их с наибольшей степенью достоверности мог бы посланник хана, и в Петербурге ожидали, что им, как и в прошлый раз, будет Али-Мехмет-мурза, мурахас, исполняющий при дворе Шахин-Гирея обязанности министра иностранных дел. Он давно находился в агентурной разработке, получая деньги и богатые подарки от светлейшего князя Потемкина. Более того, во время визита в Херсон в сентябре 1780 года Али-Мехмет-мурза сделался кунаком губернатора Новороссийской и Азовской губерний. При конфиденциальных переговорах оба представителя союзных государств, следуя многовековой восточной традиции, обменялись халатами.
По какой-то причине, русским неизвестной, Шахин-Гирей вместо этого опытного дипломата, чья пророссийская ориентация в проверке уже не нуждалась, вдруг назначил посланником заместителя министра финансов. На публичной аудиенции в Зимнем дворце Темир-ага впечатления на царицу не произвел. Текст речи, заранее согласованный, он выучил плохо и произнес ее со многими ошибками и неточностями. На завтраке, следовавшем за приемом, на вопросы, что задавал ему вице-канцлер граф Остерман, вразумительно не ответил и все чего-то стеснялся. В Иностранной коллегии призадумались и конфиденциальную встречу с ним перенесли на более поздний срок, решив вначале понаблюдать за крымчанином.
Правда, имя Темир-аги один раз упоминалось в донесении. Его написала «FLORA» после поездки в Крым. Императрица открыла ее досье в твердой зеленой обложке, подколотой к докладу Турчанинова, и начала читать. Екатерине Алексеевне понравились эти отточенные формулировки. Хотя Анастасия Аржанова и допускала некоторые грамматические ошибки, как впрочем, и сама царица, чувством литературного стиля она определенно обладала.
Темир-ага, сводный брат Али-Мехмет-мурзы, тоже принадлежал к роду Яшлав. Земельные владения рода располагались в предгорных долинах Южного Крыма и в районах, прилегающих к его столице, Бахчисараю. В отличие от коренных степняков из родов Кыпчак, Мансур и Кырк, чье благосостояние полностью зависело от разбойничьих набегов на Россию, люди рода Яшлав жили по-другому. Обширные сады, огороды и виноградники, поля, засеянные замечательной крымской пшеницей, давали им прекрасные средства к пропитанию и, таким образом, жгучей ненависти к северным соседям они никогда не испытывали.
В их умении культивировать фруктовые деревья и виноградную лозу, возделывать плодородные почвы, строить колодцы и оросительные каналы, делать отличное вино чувствовались знания, присущие иной, не кочевнической цивилизации. Да и выглядели они скорее, как европейцы, а не как азиаты. Голубые или серые глаза, светлые, а иногда и рыжие волосы, правильный овал лица, нос не приплюснутый, а прямой, рослая фигура – все это придавало им такое сходство. Похоже, они являлись потомками древних жителей полуострова: греков, готов, аланов, генуэзцев. В начале XIV века покорились они жестоким завоевателям из Золотой орды, под страхом смерти приняли их религию – ислам, – затем и смешались с ними. Недаром сами степняки называли жителей Южного Крыма не татарами, но «татами».
Темир-ага, по внешности настоящий «тат», мог подлежать вербовке, считала Анастасия. По примеру своего старшего родственника Али-Мехмет-мурзы, он искренне одобрял союз Крымского ханства с Россией. Как вести его вербовку она, однако, не написала. Но это, собственно говоря, и не входило в ее задачу. Путешествуя по стране, русскими совершенно не изученной, Анастасия должна была лишь собирать всевозможную информацию. Анализировать ее предстояло не столько управляющему секретной канцелярией Турчанинову, сколько светлейшему князю Потемкину, и в конечном счете – правительнице Российской империи. Столь важное значение стала с некоторых пор придавать она так называемому «крымскому вопросу».
Царица закрыла зеленую обложку досье, снова подколола его к докладу своего статс-секретаря и сняла очки. Дальнозоркость, появившаяся после пятидесяти лет, затрудняла лишь чтение и письменную работу, но в целом зрение у Екатерины Алексеевны оставалось хорошим. Потирая пальцами виски, она прошлась до комнате. К счастью, никакой боли в голове уже не ощущалось. «Это все метель, наша русская непогода!» – подумала Ее Величество по-французски.
Глава пятая
Царская воля
У дверей большого зала в Зимнем дворце, окнами выходящего на Дворцовую площадь, стояли в карауле два рослых кавалергарда в полном парадном обмундировании и снаряжении, с ружьями у правой ноги. Как средневековые рыцари, они блистали серебром. Серебряные шлемы с перьями, большие серебряные звезды на черных супервестах, надетых, подобно латам, на красные кафтаны, серебряные цепочки и накладки на рукавах и на ботфортах, пояса из серебряных пластин, серебряная отделка палашей, ружей, патронных сум. Немалая сила и выносливость требовалась, чтобы носить сей металлический убор. Но солдаты стояли неподвижно, представляя собой настоящую живую картину, превосходную по своему богатству и великолепию.
Проект об организации и униформе Кавалергардского корпуса отряда своей личной стражи численностью в 65 человек – императрица утвердила в 1764 году. Вскоре в Санкт-Петербурге изготовили мундиры и снаряжение для них. В кавалергардах могли служить исключительно дворяне ростом не менее 168 см, возрастом не старше 30 лет, имевшие от 50 душ крепостных, «собою видные и неженатые». Екатерина Алексеевна потратила на их новую форменную одежду 10 153 рубля из сумм собственного кабинета. Притом 15 фунтов золота и 50 пудов серебра высокой пробы взяли на Монетном дворе.
Анастасии серебро тоже нравилось больше золота. Пребывая в общем зале в ожидании аудиенции, она любовалась сиянием благородного металла на ладных, красивых царских стражниках. Она верила во все легенды, связанные с серебром: оно отгоняет злых духов; оно очищает воду и воздух; оно придает телу внутреннюю энергию.
Камердинер повел их – светлейшего князя Потемкина, статс-секретаря Турчанинова и вдову подполковника Аржанова – из общего зала в Тронную, затем прилегающую к ней Бриллиантовую, и далее – в Уборную комнату. Государыня ожидала их в спальне, где обычно принимала доклады чиновников до 12 часов дня. Раньше Аржанова здесь никогда не бывала.
Она присела перед царицей в глубоком реверансе и ответила на ее ласковые слова, но потом почему-то сразу повернулась к большой иконе Божьей Матери «Казанская», что висела в углу справа от дверей. Лампада неровно освещала богатый золотой оклад с чеканкой, одежду и плат Пречистой Девы, выложенные мелким и крупным белым жемчугом. Взгляд светло-карих глаз Богоматери, печальный и внимательный, неотступно притягивал к себе. Анастасии, как и генерал-поручику Суворову, захотелось склониться до земли пред этим светлым ликом.
«Заступнице усердная, Мати Господа Вышняго, за всех моливши Сына Твоего Христа Бога нашего и всем творивши спастися, в державный Твой Покров прибегающим», – сами собой складывались в голове Анастасии слова Тропаря Божьей Матери ради иконы Ее «Казанская». – «Всех нас заступи, о Госпоже Царице и Владычице, иже в напастех и в скорбех и в болезнех, обременных грехи многоми, предстоящих и молящихся Тебе умиленною душою и сокрушенным сердцем пред пречистым Твоим образом со слезами, и невозвратно надежду имущих на Тя…»
Первым сообщение делал статс-секретарь.
Знаток бюрократического обихода, Петр Иванович Турчанинов в полной мере владел канцелярским жанром, называемым «аналитическая записка». Он довольно долго утомлял присутствующих изложением известных им фактов, простейших выводов из них, определением причин и следствий. Гладкие слова его катились, как морская галька, не задевая никого, не вызывая ни протеста, ни одобрения. А речь, между прочим, шла о Шахин-Гирее, современном положении в его государстве и деяниях хана, которые так интересовали русских.
Глядя на икону, Анастасия почти не следила за докладом своего начальника, а лишь изредка отмечала в нем отдельные, как ей казалось, ключевые фразы. Это продолжалось до тех пор, пока Турчанинов громко не произнес имени Темир-аги, нового посланника Крымского ханства в России, чья персона вызывала в Иностранной коллегии – и соответственно в секретной канцелярии царицы – много разных вопросов. Воспользовавшись паузой, молодая женщина спросила, почему возникают все эти сомнения.
Ответила ей императрица.
– Я перечитала ваш старый отчет, – сказала она. – О Темир-аге там не говорится ничего конкретного.
– Теперь у меня есть новые сведения.
– Когда вы получили их?
– Два дня назад.
Турчанинов выразительно посмотрел на Потемкина. Два дня назад мела метель. Люди из службы наружного наблюдения довели Темир-агу лишь до дверей ювелирной лавки «Волшебная лампа Аладдина», расположенной на Караванной улице. Заведение принадлежало турецкому коммерсанту Назар-аге, появившемуся в Санкт-Петербурге менее полугода назад. До сего времени турок внимания к себе не привлекал. Но сейчас в секретной канцелярии вплотную занялись проверкой бумаг, представленных им для открытия магазина в столице, а также теми тремя подданными Ее Величества, которых он нанял на работу.
– Каким образом, Анастасия Петровна, вы вышли на этого человека? – спросил своим скрипучим голосом Турчанинов, строго глядя на нее сквозь круглые очки. Он хотел напомнить «ФЛОРЕ», что самодеятельность подобного рода в секретной канцелярии не поощряется.
– Совершенно случайно! – ответила Аржанова.
– Вы говорили с ним?
– Он окликнул меня, когда я находилась в ювелирной лавке «Волшебная лампа Аладдина».
– Как вы туда попали?
– Заблудилась из-за метели.
– Хорошо, – кивнул статский советник. – Но кому принадлежала инициатива разговора?
– Темир-аге.
– Это, как вы понимаете, меняет дело.
– Безусловно, Петр Иванович.
– Ваши выводы?
Анастасия усмехнулась:
– Они лежат на поверхности. Посланник крымского хана мне доверяет больше, чем вице-канцлеру графу Остерману, который напугал его бесцеремонными расспросами. Все же Темир-ага – не дипломат, а финансист. Он очутился здесь не по своей воле. Ехать должен был мурахас Али-Мехмет-мурза…
Государыня внимательно слушала этот разговор. О графе Федоре Андреевиче Остермане она давно имела определенное мнение. Должность вице-канцлера государственной коллегии иностранных дел досталась ему как бы в память о заслугах его отца, замечательного дипломата и верного соратника Петра Великого. Однако, 1742 году граф А. И. Остерман попал под суд с обвинением в заговоре против вступления на престол дочери Петра, Елисаветы. После долгих разбирательств его признали виновным и приговорили к казни через колесование, замененной пожизненной ссылкой в Сибирь вместе с женой и детьми, где он спустя пять лет и скончался. Екатерина II вернула его семью в Санкт-Петербург. К сожалению, выяснилось, что сыновья графа Остермана выдающихся талантов отца не унаследовали. При таком начальнике, как канцлер Панин, это было почти незаметно. Зато когда Иван Остерман один вырывался на оперативный простор…
– Если вы считаете, что Темир-ага говорил с вами откровенно, – царица обратилась к Анастасии, – то какое его сообщение представляется вам наиболее важным?
Аржанова на минуту задумалась.
– Наверное, Ваше Величество, то, что Шахин-Гирей быстро утрачивает контроль за ситуацией на полуострове.
– Неужели туркам снова удастся поднять там мятеж? Снова затеять кровавую братоубийственную бойню, как тогда, в октябре 1777 года?! – Екатерина Алексеевна вдруг встала из-за причудливо изгнутого столика и прошлась по комнате. – Не хочу поверить в это! Бог не допустит…
Она остановилась перед светлейшим князем Потемкиным, точно надеялась, что он немедленно разубедит ее, но губернатор Новороссийской и Азовской губерний лишь поклонился царице и ничего не сказал. Турчанинов тоже молчал, поправляя бумаги, выбившиеся из уже закрытой им сафьяновой папки. Анастасия с интересом наблюдала за всем. Ей тем более следовало держать язык за зубами и ждать, какое решение вынесет высокое начальство.
Императрица признавала справедливой поговорку: «Гнев – плохой советчик». Когда она чувствовала, что дело, рассматриваемое ею, по какой-либо причине начинает раздражать ее или вызывать сильное волнение, то старалась отложить его на следующий день. В случае, если времени для отсрочки не имелось, она вставала из-за стола, ходила по комнате и пила простую кипяченую воду, которую специально для нее охлаждали и наливали ежедневно в графин тонкого венецианского стекла. Сейчас царица подошла к столику с этим графином, налила в стакан воды и сделала насколько глотков. Присутствующие почтительно ожидали ее дальнейших действий.
– Собственно говоря, нашего друга и союзника светлейшего хана Шахин-Гирея мы давно знаем, – наконец сказала государыня совсем другим, более спокойным тоном и вернулась на свое место за столиком. – Он – человек по-восточному пылкий, увлекающийся, большой знаток старой итальянской поэзии. Но, боюсь, на этот раз великий стихотворец Данте Алегьери ему не помощник. Надо кого-то посылать в Крым… Госпожа Аржанова, вы готовы?
Пронзительный взгляд бирюзовых, ясных глаз императрицы остановился на лице Анастасии в тот момент, когда она собиралась еще раз оглянуться на икону, пробормотав последнюю фразу из Тропаря: «…избавления всех зол, всем полезная даруй и вся спаси, Богородице Дево…» Слова эти замерли у нее на губах. Такова была сила царской воли. Она существовала для молодой женщины с самой первой встречи с Екатериной Алексеевной как некое не поддающееся описанию, однако вполне ощущаемое ею явление. Потому без смущения и страха встретила Аржанова этот взгляд, отозвалась на него всем сердцем, произнесла негромко, но явственно:
– Да, Ваше Величество!
Анастасия думала, что теперь светлейший князь Потемкин, так долго разъяснявший ей в Аничковом дворце днем, вечером и утром современные задачи службы конфидента на юге Империи, должен шумно продемонстрировать одобрение, сразу заговорить о деталях поездки, а может быть, сначала и сердечно поздравить «ФЛОРУ» с доверием, вновь оказанным ей правительницей России. Но, к ее удивлению, он только издали поклонился и вяло обронил:
– Очень рад, Анастасия Петровна.
Губернатор Новороссийской и Азовской губерний во время этой аудиенции вообще держался как-то отстраненно. Стоял у окна, в разговор не вмешивался, на его участников не смотрел. В утреннем рассеянном свете лицо его внезапно показалось Аржановой безжизненным и серым. Она отлично знала эти приметы. Похоже, на ее великолепного возлюбленного надвигалась его сезонная болезнь, которую он называл «хандра». Тень тревоги мелькнула и в глазах царицы. Слабости ее тайного супруга ей были известны не хуже, чем вдове подполковника.
Помогая Екатерине Алексеевне, Потемкин, словно атлант, подставил плечи под тяжести небывалые: совместное с ней управление государством, но более всего – освоение приобретенных в 1774 году, после войны с турками, территорий в Причерноморье и в Прикубанье, пустынных, диких, необжитых. Не одну сотню лет принадлежали они Османской империи, но ничего толкового там мусульмане не сделали. Лишь подвластные им кочевые племена постоянно грабили в своих набегах оседлое население Украины и Южной России, добывая ходкий товар – «ясырь» – невольников и невольниц для турецкой и татарской работорговли. Теперь сюда пришли русские. В неоглядных степях начали они прокладывать дороги, возводить города, крепости, верфи, заводы, разбивать сады, учить кочевников земледелию. Недюжинного ума, великой силы духа, неисчерпаемой энергии требовала исполинская эта работа от губернатора Новороссийской и Азовской губерний. Сперва он с особой горячностью взялся за дело, но довольно скоро понял, какова истинная величина сей ноши.
Так что периодически, в дни полного упадка сил, Григорий Александрович запирался у себя дома. Он с утра до вечера валялся на неприбранной постели в одной рубахе, не умывался, не причесывался, не брился, ничего не ел, а только грыз печеную репу или яблоко. Важных генералов и представителей иностранных держав, украшенных орденскими лентами через плечо, он принимал в халате и со спущенными чулками. Назойливых полковников выгонял прочь, швыряя в них домашними тапочками. Адъютантов посылал – и это зимой! – за свежей земляникой в лес и на документах, присылаемых из канцелярии, ставил невообразимые резолюции.
Такое случалось с ним, правда, крайне редко, в том числе, и при начале их страстного романа, кульминацией которого стало тайное венчание 8 июня 1774 года в церкви Сампсония Странноприимца, что располагалась на окраине Петербурга, на Выборгской стороне, у реки Большая Невка. Именно там, в скромном храме городского предместья, бывшая немецкая принцесса, вдова императора Петра III, ныне сорокапятилетняя императрица и Самодержица всероссийская Екатерина II, чей полный титул с перечислением всех подвластных ей земель и владений занимал в указах примерно десять строчек, вторично сочеталась церковным браком с дворянином Смоленской губернии Григорием Потемкиным, тридцати пяти лет от роду. В июле 1775 года так же тайно родился их общий ребенок – дочь Елисавета, получившая фамилию Темкина.
«Я тебя люблю сердцем, умом, душой и телом. Всеми чувствами люблю тебя и вечно любить буду, – восторженно писала царица своему избраннику. – Пожалуй, душенька, я тебя прошу – и ты меня люби, сделай милость. Ведь ты – человек добрый и снисходительный. Приложи старание…»[93]93
Лопатин B. C. Екатерина II и Г. А. Потемкин. Личная переписка. 1769–1791. М., 1997, с. 33, № 81.
[Закрыть]
Потому не стоило большого труда Екатерине Алексеевне в это время приходить на помощь светлейшему князю при его болезни. Любовь творила чудеса. Пронзительный взгляд ее бирюзовых глаз, слова, идущие от сердца, горячие ласки, подобно волшебному эликсиру жизни, действовали на Григория Александровича. Повинуясь царской воле, столь ясно выраженной, вставал он с постели, точно ни в чем не бывало, и вновь принимался за дела.
В одном ошиблась великая царица. Ничто не вечно под луною, а тем более – нежные чувства. Любовь как плотская, телесная услада, очень похожая на головокружение, на беспамятство, вдруг ушла. Мучительно она осознала это. Затем сделала все возможное и невозможное, чтобы удержать, чтобы сохранить его, богатыря русского, рядом с собой. Новые ордена, новые звания и должности, обширные поместья с тысячами крепостных – для него самого; бесконечные пожалования для всех его родственников, близких и дальних; одобрение и поддержка его действий в сферах административной, военной, дипломатической.
Но любовь все-таки ушла.
В чертогах Аничкова дворца светлейший князь Потемкин бродил порою неприкаянно и пробирался в тесную спаленку на три окна за ситцевыми занавесками, падал там на постель. Он мечтал о пронзительном взгляде бирюзовых глаз своей августейшей супруги, о прежней его силе. Однако было совершенно ясно, что царская воля на него теперь не распространяется, и, следовательно, не может излечить ни душу его, ни тело. Екатерина Алексеевна оставила смоленского дворянина один на один с его странной болезнью.
Конечно, злого умысла в том у государыни не было. Она просто и в мыслях не допускала, что этот могучий и красивый человек, доблестный воин, прирожденный организатор, тонкий дипломат, блестящий царедворец, покоритель женских сердец, столь уязвим, столь неуверен в себе, столь одинок в нашем подлунном мире. Она не догадывалась, что он-то как раз собирался любить ее вечно…
Молчание в царской спальне становилось тягостным. Но никто не хотел его нарушать. Ни светлейший, по-прежнему стоявший у окна, ни императрица, все так же сидевшая за своим столиком, ни Анастасия Аржанова, поймавшая ее взгляд, тайком брошенный на губернатора Новороссийской и Азовской губерний. Этот взгляд сильно озадачил молодую женщину, ибо присутствовало в нем нечто иное, чем светская вежливость, чем забота руководителя о самочувствии подчиненного.
Лишь статский советник Турчанинов не заметил этой щекотливой ситуации. Когда «ФЛОРА» сказала долгожданное: «Да, ваше величество!», он вновь открыл сафьяновую папку и принялся перебирать в ней бумаги, отыскивая один, заранее им подготовленный, документ. Тот никак не находился. Наконец, статский советник извлек его на свет, пробежал глазами по строчкам, написанным четким канцелярским почерком с наклоном вправо. Затем шагнул к столику царицы и положил плотный, желтоватый лист прямо перед Екатериной Алексеевной.
– Весьма похвально, любезная Анастасия Петровна, – заговорил Турчанинов, – что вы согласились принять на себя исполнение сей ответственной миссии. Зная ваше прилежание к поручениям Ее Величества, верю абсолютно в успех нашего нового предприятия в Крыму.
– Я буду стараться, – скромно ответила Анастасия.
– Сейчас хотел бы передать на августейшее рассмотрение составленные мною заметки по исполнению операции. Во-первых, состав экспедиции…
– Мне он известен, – остановила его Аржанова.
Турчанинов недовольно сжал свои тонкие губы, выдержал значительную паузу и продолжал:
– Представляется необходимо нужным включить в состав экспедиции Рудольфа Мюллера и Антона Вендеревского, уже вам знакомых и отлично проявивших, себя в Вене…
– Не вижу такой необходимости.
– Что вы сказали? – не понял статс-секретарь.
– Они не поедут.
– Почему?
– Я не хочу.
Петр Иванович осторожно покосился на императрицу, молча сидевшую за столиком. Она взяла в руки его канцелярскую записку, но смотрела по-прежнему на Потемкина. светлейший, повернувшись к ней спиной, или делал вид, что не чувствует ее взгляда, или действительно не замечал его. Высокую, широкоплечую фигуру князя у окна все больше освещало солнце, поднимающееся к зениту, и в ярком, контровом свете она казалась какой-то плоской, точно вырезанной из бумаги.
– Вы пока не знаете всех целей экспедиции, – мягко сказал Аржановой статский советник.
– Тогда расскажите о них.
– Нас очень занимает персона Казы-Гирея, двоюродного брата крымского правителя.
– Меня он интересует тоже.
– Анастасия Петровна, его надо нейтрализовать. Как вы понимаете, это – весьма серьезное дело, связанное с немалым риском. Действовать тут придется жестко, быстро, решительно. Потому Мюллер и Бондаревский…
– Повторяю. Со мной они не поедут.
– По какой же причине?
– Не поедут, и все.
Турчанинов знал характер «ФЛОРЫ». Он не мог назвать его ни вздорным, ни слабым, ни переменчивым. В нем хватало упрямства и вспыльчивости. Но, выбрав цель, молодая женщина терпеливо, с упорством, достойным всяческих похвал, начинала двигаться к ней, и сбить ее с дороги мало кому удавалось. Однако сегодня что-то беспокоило ее, выводило из состояния душевного равновесия, это статс-секретарь наконец приметил. Ожесточенный спор с кадровым сотрудником секретной канцелярии, лично известным царице, пользующимся ее благосклонностью да еще в присутствии самой Высочайшей особы, вовсе не входил в планы управителя этой канцелярии.
Он решил уступить:
– Хорошо. Огласите ваш список.
– Да, – вдруг сказала Екатерина Алексеевна и перевела ласковый взгляд с Потемкина на Аржанову. – Я тоже послушаю.
