Текст книги "Возвращение с края ночи"

Автор книги: Алексей Свиридов

Соавторы: Александр Бирюков,Глеб Сердитый
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

Однако результата это не принесло – значительно больше, чем через обещанные пять минут прозвонился механик и сказал, что у них, оказывается, сгорела какая-то стойка, замкнуло какие-то шлейфы и ничего узнать не удастся. Бабуся пригрозила префектурой, мэром и райкомом Трудовой России, бросила трубку и выдала слабо сопротивляющемуся Сашке свой аппарат – с АОНом и автоответчиком.

– Бери, бери. Я все одно не пользуюсь. Это мне сын покупает, хочет, чтоб я современная была. А мне она и не нужна…

Сашка кивнул, хотя краем глаза заметил на полке внушительную стопку кассет с индийскими фильмами – видимо, не так уж и без пользы была бабусе современная техника, – но телефон взял.

Сообразить, как устанавливать и как пользоваться автоответчиком, оказалось делом несложным. Покончив с этим, Воронков глянул на часы и прикинул – до пяти, когда надо будет отправляться на смену, осталось как минимум два часа.

Все время до ухода Сашка промаялся, не зная, за что схватиться и чем отвлечь себя. Взявшись за книгу, он вскоре понял, что не запоминает абсолютно ничего из прочитанного, более того, каждая новая строчка кажется ничем не привязанной к предыдущей. Мелькнувшая по привычке мысль посмотреть, что идет по телевизору, сразу же вызвала в памяти ночной морок и все, что произошло следом. Нет, даже если бы ящик не зиял серо-черной дырой вместо экрана, его Воронков включать бы не стал.

Поесть, что ли? Странно, но он не только голода не чувствовал, – наоборот, мысль о еде вызвала у Сашки активную неприязнь.

Время тянулось медленно и бесцельно – так же медленно и бесцельно, как шлепались в тазик капли, одна за другой собирающиеся на потолке. Неравномерное бульканье в тазу, молчащий телефон, разбитый телевизор, пятно из-под жидкой гадости…

«Ничего себе „мой дом – моя крепость“! В такой крепости можно до ручки дойти!» – злился Воронков.

В конце концов он не выдержал, и засобирался на работу чуть ли не за час до обычного времени, оправдываясь перед собой, что, мол, транспорт в последнее время ходит плохо, да и Олег-сменщик будет рад домой свалить пораньше.

Джой пару раз махнул хвостом, увидев одевающегося хозяина, но следом за портупеей Сашка вытащил из шкафа намордник, и радость пса несколько увяла.

– Нечего, нечего… – сказал он недовольной собаке, вновь пристраивая «Мангуста» под мышкой. – У тебя сбруя и у меня сбруя. Тебя без намордника в троллейбус не пустят. Да и с ним тоже через раз ругань, но это пережить можно. А вот меня без пушки и вовсе чикнут где-нибудь в подворотне, благо чем чикнуть найдется…

Он тряхнул головой, прогоняя видение узкого кинжала со злобным зверем на рукоятке, и направился к двери.

Часть лишнего времени они с Джоем потратили, дойдя до следующей остановки, где к троллейбусу, идущему в сторону «Южной», добавлялся еще и автобус.

Большого удовольствия прогулка не доставила. Казалось, сам воздух в городе окончательно отсырел и водяная пыль не падает сверху, а сама по себе возникает из ничего.

Времени впереди еще много, но, издалека увидев выруливающий из переулка «Икарус» с яркой надписью «Пиво „Волжанин“ – для вас, горожане!», Воронков по привычке перешел на бег. Сначала ленивой трусцой, а потом, сообразив, что так он успеет аккурат к прощальному клубу копоти, рванул всерьез.

«Успеваю вроде бы… Черт!» – что-то мокрое и большое с размаху ударило Сашку по лицу, закрыв глаза.

Он с разгону мотнулся телом вбок, уходя от возможного удара, и в то же время гася набранную в беге скорость. Новый наклон, теперь уже в другую сторону, одну руку выставить вперед, прикрываясь, другой быстро провести по лицу…

Почему Джой молчит?!

Через секунду Воронков обрел возможность видеть, сначала одним глазом, потом вторым.

Никто за это время не нанес ему удара, никто не подставил ногу, и вообще, активных действий враги не предприняли. Сашка отвел руку от лица, посмотрел на нее, посмотрел по сторонам…

«Фу, позорище! Хорошо, что народу мало на улице! Блин, хоть хватило еще ума пушку не вытащить…» – досадовал Сашка, разглядывая остатки мокрого газетного листа со знакомыми заголовками.

Ну да, конечно! Он в скверике перед НИИ оставил такую же газету на лавочке, а эту кто-нибудь на балконе бросил, что ли? Подул ветерок – и вот – пожалуйста. Таинственное нападение.

«Чтобы лишить героя главного удовольствия в жизни – прокатиться на автобусе с церковно-славянской мордой „Волжанина“ на боку, злобные враги подготовили операцию „Коварная макулатура“, которая блестяще удалась!» – поддразнил себя Воронков, хотя в общую череду неудач и неприятностей этот эпизод вполне укладывался.

Он представил себе некоего врага, который, обставив балкон флюгерами с вертушками, всматривается в экран компьютера, анализирующего воздушные потоки. А рядом в автоматизированном держателе – эта злосчастная газета. Сашка даже поднял глаза, но ближайшие три дома балконов не имели вообще, так что флюгер врагам ставить было негде.

А что автобус? Само собой, автобус уже вальяжно отваливал от остановки.

Воронков счистил с себя последний клок расползающейся в руках бумаги и неспешно пошел дальше, решив не слишком-то забивать голову размышлениями еще и об этом эпизоде.

Нельзя же теперь каждую мелочь воспринимать как грозный знак.

Троллейбус пришел после обычных полутора десятков минут ожидания, и никаких проблем с тем, чтобы в него сесть, у Сашки не возникло. Пассажиров было не много, по поводу Джоя никто возмущаться не стал, и, заняв привычное место у заднего окна, Воронков принялся разглядывать дома, машины, людей, куда-то спешащих по мокрым тротуарам, ни на чем специально не задерживая внимания.

Остановка за остановкой: наизусть знакомые улицы да повороты, и ничего нового в их облике. Даже метростроевский козловый кран стоял на все том же краю котлована, что и в позапрошлом месяце (первую очередь метро в городе открыли лет десять назад, и похоже было, что до открытия второй придется ждать еще столько же).

Все знакомо, все привычно. Сашке показалось странным, что всего лишь вчера вон там, за тем перекрестком его, словно в голливудском боевике, выдергивала из-под колес вся из себя прекрасная блондинка. А немногим раньше он где-то здесь же дрался со странными парнями, которые против всякой логики докопались именно к нему…

И черный рыцарь, блин! Как бы было здорово, если б это был всего лишь бред!

Заверещали тормоза, троллейбус дернулся, резко останавливаясь, и у сидящего спиной по ходу Сашки голова мотнулась назад так, что хрустнули позвонки.

Из стоявших пассажиров в проходе образовалась куча-мала, раздалось несколько возгласов. Впереди какая-то женщина заорала благим матом «Не дрова везешь!», видимо обращаясь к водителю.

– Че орете, тут такое… – тут же отозвался водитель в микрофон, и вновь стронул машину с места, но очень медленно и осторожно, выкручивая руль до предела и перегораживая всю улицу.

– Ой, батюшки, что творится! Господи помилуй… – раздался новый крик все той же женщины, и пассажиры сгрудились около окон с правой стороны.

Воронков, не желая терять место, просто привстал и поглядел поверх голов.

Сначала сквозь порядком запотевшие стекла он не увидел ничего, кроме тревожно вспыхивающих отсветов синего проблескового огня, но потом кто-то промахнул окно рукавом.

Картину, заставившую крикливую женщину обратиться к богу, Воронков во всех подробностях не разглядел, но и того, что он увидел, оказалось достаточно: на газоне, на боку лежал зеленый армейский КрАЗ, пропахавший в траве широкую черную полосу. А дальше, окруженный милицейскими машинами и рафиками «Скорой помощи», стоял автобус с огромной, страшной дырой в боку – вся боковина была словно вскрыта огромным консервным ножом, и в скомканном металле угадывались обломки пассажирских кресел. Лишь самая задняя часть автобуса была более или менее цела, и на ней Сашка успел увидеть остатки рекламной надписи: «…горожане!»

Никаких других автобусов по этой улице не ходило, и сомнений быть не могло – в катастрофу попал тот, на который Воронков чуть было не сел.

Троллейбус объехал место трагедии и вновь вернулся к обычному ритму движения, хотя теперь водитель стал притормаживать заметно чаще.

Воронков сидел и продолжал вроде бы смотреть в окно, хотя на самом деле вряд ли бы заметил сейчас на улице даже африканского слона.

«Что же происходит?! Бог с ним с „почему“, понять хотя бы „что“! Спокойно, Вороненок, спокойно. Задачка очень простая. Дано: некий ничем не выделяющийся из прочих человек. Вдруг вокруг него начинают происходить неприятные вещи – значительно больше, чем по теории вероятности положено. Причем не обязательно с ним, но вокруг него. Ничем тривиальным эти события не объясняются. Значит, этот человек… То есть у него… Так ведь черт его знает, что во мне такого особенного!»

Размышления Воронкова прервал Джой – лишенный возможности дернуть хозяина зубами за рукав, пес попросту ткнул его головой, и Сашка сообразил, что они доехали до нужной остановки.

– Спасибо, парень! – поблагодарил он Джоя и вместе с ним выскочил в уже готовую было закрыться дверь.

Стоя на обочине и глядя вслед удаляющемуся троллейбусу, Сашка неожиданно для самого себя поднял голову к низкому серому небу и вызывающе сказал вслух:

– Эй, вы, там! Вот он я, вышел. Рогатого не трогайте! Он больше ни при чем!

Кроме него, на остановке никого не было, но на секунду ему почудилось, будто по лицу мазнул тот самый мерзкий взгляд – словно несомая ветром паутинка скользнула вдоль щеки.

Сашка поморщился и потопал через пустырь по тропинке, ведущей к расположенной в ложбине старого песчаного карьера станции.

Где-то за всхолмьем надсадно взревели турбины – московский самолет только начинал разбег. Вот сменщик-то рад будет…

Напарника в смотрительском домике не оказалось, но вскоре он появился и, увидев раньше времени появившегося Воронкова, действительно обрадовался.

Олег, как и Сашка, тоже оказался здесь после оборонного ящика, гонимый безденежьем, и, само собой, каждая лишняя минута, украденная у неприятной работы, была для него как подарок судьбы.

– Ну, Сань, значит, смотри, – быстро заговорил Олег, – я до прудов только что сгулял, там все чикель-никель. Оператора в ночь сегодня не будет, так что обход каждые три часа пускай директор себе в задницу запихнет. Можешь пилить-строгать свой металлолом хоть до потери пульса.

Считалось, что Сашка в мастерской восстанавливает какие-то автозапчасти. Для поддержания легенды он время от времени действительно вытачивал по просьбам коллег какой-нибудь штуцер для радиатора или вырезал хитрую прокладку.

– В журнале я уже все записал, тебе только закорючку поставить, – продолжал тараторить Олег. – Ну, так пошел я?

– Ну, так пошел ты! – не стал спорить Воронков. Сменщик отправился переодеваться, и через пару-тройку минут его силуэт уже мелькнул у ворот.

«Ну вот… – подумал Сашка, глянув ему вслед, – до утра здесь будем только мы с Джоем – самое время „злобным врагам“ чего-нибудь устроить. В случае чего хрен кто поможет!» Он вспомнил искореженный автобус, врачей, суетящихся вокруг носилок, и добавил уже вслух:

– А может, оно и к лучшему. Мои проблемы – мне и решать. Заодно и антураж подходящий – как раз для финальной схватки…

Воронков подошел к двери и обвел взглядом территорию станции так же, как оглядывал свои будущие владения, попав сюда в первый раз. И так же, как и в первый раз, поразился, насколько неприятным, уродливым можно сделать кусок земли, даже если не стараться специально.

Освобожденный от намордника Джой потерся мордой о ножку стола, демонстрируя все свое собачье отвращение к надеванию на рыло кожаной сбруи. Тоже огляделся, но его, в отличие от хозяина, эстетика местности не интересовала, тем более не возмущала.

Пес радостно залаял и тут же умчался – у него было давнее знакомство с местными собаками, и из-за этого Воронкову приходилось постоянно тратиться на средства от блох.

Сашка коротко вздохнул – вздыхать полной грудью на станции он давно отучился и пошел обратно в комнатушку. Включил лампу-прищепку, заправил в «Башкирию» новый лист бумаги, и принялся неторопливо печатать.

«Когда кто-то пишет книгу или ставит фильм, этот кто-то, с одной стороны, хочет, чтобы все было правдоподобно и близко к реалиям жизни, а с другой – чтобы читательский или зрительский интерес поддерживался не только действием, но и обстановкой. Наверное, поэтому, когда не хватает таланта или денег, а чаще и того и другого, режиссеры переносят действия своих фильмов куда-нибудь на свалку, на развалины или на заброшенный завод.

И что интересно – попадая в подобное место в реальной жизни, человек начинает чувствовать себя словно бы персонажем из подобных фильмов. Не самое приятное ощущение. Но ведь есть на свете и заброшенные заводы, и свалки, и руины человеческих поселений, которые бывают мрачнее самых изощренных фантазий.

Например, если б я был режиссером, пусть даже с миллионами долларов в кармане, я бы, в лучшем случае, выстроил нечто подобное тому, что за бесплатно вижу вокруг „сутки через двое“, а то и чаще.

Геометрически правильные ряды прудов-отстойников с вонючей водой, под тонким слоем которой не менее вонючий ил накапливает в себе все элементы таблицы Менделеева в самых невероятных сочетаниях. Кривоватые мостики над ними, на которые, кажется, кошка ступит – и они развалятся. Покосившиеся решетчатые мачты с прожекторами, из которых горит дай бог один на десяток. Наспех сваренные из бросового металла сарайчики для инвентаря, крытые вперемешку то рубероидом, то линолеумом и подпертые посеревшими от времени досками. Брошенные чушки электромоторов с выпотрошенными и полувыпотрошенными внутренностями. Выпирающие из земли трубы коллекторов и претендующий на современность дизайна полукруглый пандус для самосвалов, бетон которого уже начал крошиться и осыпаться, обнажая арматуру. Тут же сохранившееся со времен развитого социализма выщербленное мозаичное панно с ясноглазым широкоплечим рабочим, до середины заваленное отслужившими покрышками. Гул насосов и завывание вентиляции в уродливой одноэтажной коробке здания управления, наскоро собранной из разномастных панелей…»

Воронков увлекся, пальцы все быстрее летали над клавишами, словно он описывал окружающее кому-то, с рождения окруженному исключительно красивыми вещами, видящему в окне холеной машины только чистенькие пейзажи, встречающемуся с неизменно добрыми и вежливыми людьми. Интересно, сможет ли этот кто-то поверить в реальность описываемого?

«А над всем этим – мрачное, сочащееся моросью небо, без единого просвета, за которым, может быть, где-то и есть солнце, но вот только где оно… Зато ночью в полгоризонта встанет кровавое дрожащее зарево, которое даже сейчас угадывается сквозь висящую в воздухе морось – не дождь, не туман.

Почти десяток факелов химического комбината, вознесенные на стометровую высоту, ревут днем и ночью, сжигая те отходы, которые город не решился перерабатывать даже в своем кишечнике…»

Сашка усмехнулся, перевел каретку и закончил сообразно со своими мыслями:

«Может быть, сейчас где-то в обсаженной пальмами Калифорнии или вылизанной Швейцарии сидит какой-нибудь сценарист-оформитель, под его руками рождаются картины моей несчастной „Южной“, и он гордо воображает, что все это придумал».

Ему нравилось печатать на машинке в единственном экземпляре, без всяких копирок. Было в этом что-то от занятий каллиграфией, столь популярных среди самураев, или с монастырским переписыванием житий святых, каковое занятие развивает кротость духа, терпение и смирение. Сашке было далеко до кротости и смирения, но почему же не воспитать в себе столь добродетельные качества.

Было в пишущей машинке, архаичной уже будто каменное, ручное рубило или гусиное перо во времена Марка Твена, какое-то тайное знание. В ней самой – бесхитростной и ручной.

В ней отсутствовал промежуточный накопитель информации, буфер обмена, текстовый редактор. Мозг пишущего давал команду пальцу, тот лупил по клавише, приводившей в движение рычажок, а тот разворачивал на коромысле молоточек, и пробивалась чернильная лента, нанося на бумагу литеру или знак препинания.

Никто не только не помогал, но и не мешал. Не нарушал интимности акта…

Да и печать посредством несмывающихся чернил на простой бумаге была куда лучшим носителем информации, чем асфальт лазерного принтера, который приклеивает страницу к странице, или тонер картриджей струйных принтеров, который смывается напрочь от чиха или непрошеной слезы, упавшей на рукопись.

Про дискеты и CD вообще речи нет. И даже не потому, что одни размагничиваются, а другие подвергаются такому количеству случайных необратимых повреждений, что на них дышать боязно. Их ведь без специального устройства не прочтешь. А это само устройство подвержено влиянию гремлинов, да и не может существовать без всей инфраструктуры человеческой цивилизации…

Нет, что ни говори, а лучше книги, написанной твердой рукой на добротной бумаге, ничего не придумано пока.

Воронков расписался и сделал несколько заметок относительно того, какими однообразными изобразительными средствами пользуются американцы в изображении русских. Ведь не ищут новых путей. Все в одном и том же колорите…

Не иначе фильм этот гадский навеял… Так хоть какой-то прок от просмотра вышел. Возмущение выразилось в кристаллизовавшиеся чеканные формулировки.

Но мысль, описав круг, вернулась к «сценаристу-оформителю» и приняла более общий настрой. Настолько общий, что, не в силах пока его сформулировать, Воронков отодвинул машинку. Он задумался о том, насколько картины, которые мы можем себе представить, будь то идеал красоты или совершенная в своем безобразии мерзость, могут вообще пересекаться с реальными видами реальных мест и где этим местам полагается находиться в пространстве и времени. Так ли уж далеко от фантазера, полагающего их плодом буйного своего воображения.

Воронков не знал, что был почти прав.

Только человек, которого он представлял себе, находился не в Европе или в Штатах, а гораздо дальше – может быть, в миллионе парсеков от Земли, а может быть, и в миллиарде лет или за тысячу слоев одиннадцатимерного пространства.

Наверняка где-нибудь, в одной из бесконечного количества вселенных, населенных людьми, взаимное положение миров Александра Сергеевича Воронкова и «сценариста» сумели бы измерить и оценить, если бы они об этом попросили – правда, просить об этой услуге никому в голову не пришло.

Тот, кого Сашка обозвал «сценаристом-оформителем», на самом деле был представителем особого вида искусства.

Когда-нибудь такое наверняка появится и на Земле, ну а сейчас, пожалуй, наиболее близким словом будет термин «художник» – здесь тоже создавались картины, хотя к рисунку масляными красками на холсте такая картина относилась так же, как «Мона Лиза» Да Винчи относится к листочку комикса про черепашек-ниндзя, лежащему в контейнере для типографского брака.

Эти картины были объемными, обладали запахом, а их детали жили своей собственной жизнью, создавая эффект полнейшей реальности. Благодаря особому таланту мастера такие картины на краткий миг допускали присутствие создателя или зрителя внутри себя – ровно настолько, чтобы успеть ощутить атмосферу изображаемого, чтобы проникнуться чувствами, которые вкладывал в картину художник.

Это считалось утонченным удовольствием – на долю секунды оказаться сопричастным к первому эротическому порыву влюбленных или к черной тоске приговоренного к смертной казни. Великое счастье или великий страх, великая красота или великое уродство – все могло найти своих ценителей. Дело лишь за талантом создателя, хотя и ремесленники от искусства тоже не бедствовали: люди есть люди.

Кому-то вовсе не нужна какая-то там утонченность, достаточно просто пощекотать нервы. Если на Земле находятся желающие купить видеокассету, заливающую экран потоками дешевой краски, изображающей кровь, то почему там, за слоями пространства, должно быть как-то иначе?

Художник, о котором, сам того не подозревая, думал и писал Воронков, считался ценителями, да и считал себя сам, талантливым творцом, но в то же время не чурался и поделок-однодневок. Кроме материальной выгоды, такие работы, как ни странно, иногда давали ему практически готовые идеи для серьезных, сильных произведений – как, например, сейчас.

Показать кусочек страшного, уродливого, жуткого мира, в котором нет ничего красивого, нет ничего доброго и в котором в то же время живут люди – живут, не борясь с этим миром, а пытаясь хоть как-то приспособиться, чуть ли не прислуживая ему.

Такая тема не раз и не два была обыграна ищущими дешевого успеха псевдомастерами, да и сам художник пару раз сляпал на скорую руку нечто подобное. Наверное, именно поэтому взяться за создание подобной «картины» всерьез еще никому из его коллег не приходило в голову. Что ж, тем лучше…

Художник был доволен своей работой. Красное зарево в чернеющем небе уже трепетало над примитивными, и в то же время совершенно непонятными, ввергающими в панику своей алогичностью сооружениями. Запах был уже готов, и практически была готова акустическая подкраска – тяжелая, мрачная нота, постоянно висящая в воздухе, к которой изредка добавлялся накатывающийся и исчезающий в небесах грохот.

Убирать звук художник не стал – это хорошо помогало сохранить необходимое для работы настроение. Теперь нужно сделать так, чтобы чувствовалась угроза, добавить к пейзажу действие…

Пока Воронков стучал по клавишам, за окном стемнело. Заметив это, он с некоторым сожалением оторвался от машинки и направился на улицу, заранее поежившись в ожидании снова ощутить противную морось. Однако там, наверху, наверное, тоже были какие-то понятия об экономии, и по случаю ночи кран прикрыли – правильно, ночь и так время невеселое, и нет необходимости делать ее мрачнее.

Добравшись до щитовой, Сашка включил положенное ночью освещение и направился обратно в дежурку. Несмотря на то что зажегшиеся на решетчатых металлических мачтах прожектора заставили немного отступить тьму, на душе как-то резко стало муторно. Пока шел сюда, пока с напарником трепался, пока умные мысли на бумагу выкладывал – настроение оставалось терпимым.

А теперь – стоило всего-то на десять минут отвлечься, и опять накатило. Небось, так тяжелобольной человек, вроде бы свыкшийся со своим недугом, вдруг заново осознает ужас своего положения.

Воронков бессмысленно-громко хлопнул дверью, пнул ножку стола, а потом уселся – но не за стол, к машинке, а на старый, до черноты засаленный диван. Уселся и только потом сообразил:

«Ведь я же из цивильного не переоделся!»

Спешно подскочив, Сашка продолжил мысль вслух:

– Во-во… Забиты мозги всякой мутью, вот и делаю все наперекосяк!

«И вообще, не худо бы сейчас просто взять и проснуться. Подальше от всяких страхов и предчувствий, а заодно и от среднерусской погоды, которая решила, что мне самое время отсыреть как следует. Лучше всего где-нибудь в Крыму, на пляже…»

Он представил себя на солнечном пляже под Симеизом, вдали от неприятностей, похожих на галлюцинации, – и застонал в голос. Эх, мечты…

Но кстати, это еще вопрос – был бы он в Крыму достаточно далеко от помянутых «неприятностей». А куда еще можно сбежать – на Северный полюс? На Южный?

Воронков чертыхнулся. Сбежать – ага, щас! Случайно сдохший автобус, случайно нетормозящие попутки – похоже, что его из города попросту не выпускают! Хотя, с другой стороны, это радует – раз для них это важно, значит, их возможности не беспредельны…

Но кто не выпускает, чьи возможности?!

Сашка от души врезал по стенке локтем и зашипел от боли.

«Ага, давай, – подбодрил он себя, – еще покалечься сдуру. Будет дополнительная причина запричитать в равнодушные небеса – вай-вай, почему я?! А по уму, так глупее вопроса и не придумать. Какая разница, почему именно ты попал под бульдозер? Попавшему уж точно никакой. А вот как не попасть – вопрос более интересный, но для этого надо знать хотя бы скорость и маршрут этого бульдозера…»

Воронков присел на табуретку, пробежал глазами напечатанное недавно, усмехнулся. Если все вокруг него – гениальная декорация, то сам он со всеми своими передрягами – готовый кандидат в главные персонажи подходит как основа для сценария. Фантастические события требуют фантастических объяснений – разве нет?

Можно взять за основу, к примеру, такой сюжет. Какие-нибудь чужие марсиане натыкаются на человечество, которое ни сном, ни духом не ведает о постигшем его счастье. И начинают марсиане ломать себе головы или что там у них еще есть – чего, мол, от людей стоит ожидать?

Для разрешения сомнений находят максимально усредненную особь, изымают из обращения в свою тарелку и ну куражиться! Особенности поведения изучать, стратегическую информацию требовать… А для чистоты эксперимента берут другую особь и в привычное окружение привносят некий крышесносящий фактор. Само собой, подлая затея коварных марсиан обламывается об человеческую мудрость, хитрость и благородство духа.

И ничего странного, что обламывается – уж больно метод дурацкий. Для начала – что такое средний экземпляр? Представитель нацбольшинства? А мужчина или женщина? Может – середка на половинку?

Во, точно! Китаец-трансвестит средних лет спасает мир – такого еще не было!

Сашка попробовал улыбнуться своим мыслям, но веселее не стало. Дурь это – и только. Если сей кто-то настолько осведомлен о людях, что имеет какие-то критерии выбора, то никакой новой информации ему тесты на агрессивность не дадут. «Ах, что же сделает гр. Воронков Александр Сергеевич, увидев черного рыцаря? Задрожит-убежит или в бой кинется?» Несерьезно, ей-богу!

«К тому же, – продолжал про себя Сашка, – в роли среднестатистического человека я себя представляю с трудом. А точнее – совсем не представляю».

Мокрый собачий нос, ткнувшийся в ладонь, прервал размышления, заставив его словно очнуться.

– Джой? Ты что, уже все, вернулся? – удивился Воронков. Обычно его пес по приходу на станцию исчезал чуть ли не до следующего утра.

Джой еще раз ткнулся носом в ладонь хозяина, затем начал было укладываться на пол, но снова встал на ноги. Подошел к двери, понюхал воздух, ткнулся в щель узкой мордой, вернулся обратно, нервно зевнул, показав клыки…

– Ну что ты, что ты? – пробормотал Сашка, и, подойдя к собаке, взял морду двумя руками. Джой что-то проскулил и тревожно заглянул Воронкову в глаза.

«Вот и встретились две озабоченности… – подумал тот, ощущая, что тело пса мелко дрожит. – Похоже, чует что-то зверюга…

Или ему мое беспокойство просто передалось?»

Так или иначе, но подспудная тревога угнетала и самого Воронкова. Ничего конкретного, ничего логичного – просто неприятно, и все тут. Прямо хоть строй поперек двери баррикаду и отсиживайся всю ночь, боясь высунуть нос наружу. А что – плитка есть, в холодильнике какая-то жрачка с прошлого раза осталась, удобства по коридору и налево…

Старый, добрый здравый смысл идею не лезть на рожон безоговорочно одобрил, но тут же в душе Сашки зашевелилась другая составляющая его личности – чувство противоречия. И зашевелилась достаточно активно.

– Та-ак. – Воронков обвел взглядом помещение, как бы прикидывая, стоят ли эти стены чести его неотлучного присутствия, и звучно обратился частью к ним, частью к самому себе:

– А вот инструкция предписывает по приему дежурства провести обход вверенной территории. Вверенной! Как гордо звучит это слово… Так могу ли я не оправдать доверия Родины и лично Станислава Геннадьевича, который всего лишь три месяца назад подписал приказ о повышении премии персоналу до ошеломляющего уровня в размере ноль целых семьдесят пять сотых минимальной зарплаты?

Нет, товарищи. Не могу не оправдать. Пусть трепещут марсиане и агенты иностранных разведок – обход будет совершен!

Сашка сделал скупой, суровый жест и покосился на мутноватый осколок зеркала у окна. Зеркало его позу проигнорировало, предпочитая отражать стол с машинкой. Ну и ладно. Главное, что настрой теперь деловой, можно даже сказать боевой, хотя и несколько ернический… Но иначе, наверное, разогнать хмарь, собравшуюся на душе, и не получилось бы?

Он повернулся к зеркальцу спиной и скрежетнул ключом, открывая металлический шкафчик. Ключ был, конечно, так, для вида: подобный замок можно без труда открыть согнутым гвоздем и с некоторым трудом – гвоздем распрямленным. Но зато хоть какой-то символ личного пространства, содержащего, вот ведь ценность, спецуху. Прикид, конечно, не карденовский, пахнет тоже отнюдь не «Цветами России»… Да черт с ним пока!

Нагнувшись, Сашка рывком извлек на свет божий стальной ящик, занимавший почти все дно шкафчика, и рывком водрузил его на стол.

Внутри, под защитой куда более надежных запоров, хранилось все мало-мальски ценное, и теперь, предусмотрительно прикрыв входную дверь так, чтобы можно было быстро задвинуть щеколду, он принялся извлекать из ящика его содержимое.

Симпатичный наборчик деликатного инструмента, неприметная картонная коробочка, другая коробочка, изготовленная из щеголеватого серебристого пластика…

Сашка положил на стол рядом с коробками «Мангуста» и, открыв ту коробку, что попроще, снарядил патронами четыре магазина. Как и было задумано еще при конструировании, боеприпасы шли половина на половину: разрывные и высокоскоростные бронебойные.

После магазинов пришло время серебристого контейнера. Воронков открыл его, и, достав оттуда оптический прицел, неторопливо и вдумчиво приладил его к оружию. Грани гладко притерлись, а винт с потайной головкой (вот и инструмент пригодился!) намертво спаял электрическую штучку с задней частью ствольной коробки, заодно поджав контактные поверхности.

Эту заморскую игрушку подарил Сашке Рыжий, сопроводив подарок, по своему обыкновению, разухабистой охотничьей байкой.

Если верить рассказу, некий современный Кузьма Скоробогатый, ошалев от сумасшедших денег, решил сходить на охоту. И пошел на кабана… с гранатометом, навороченным в полный рост. Все перипетии истории уже забылись, но кажется, вместо кабана этот урод промахнулся по медведю, не успел перезарядиться, а в результате – долго улепетывал, спотыкаясь и теряя по дороге снаряжение и предметы туалета.

Рыжий его, конечно же, спас, и во время последовавшей за этим процедуры «лечения нервов» новорус клялся в вечной дружбе, ронял в водку пьяные слезы и в конце концов отдал спасителю остатки охотничьего оборудования. А кроме того, через день Рыжий не поленился пройтись по местам, так сказать, «боевой славы» и пособирать кое-что сверх подаренного.

Байка, она байка и есть, с Рыжим редко поймешь – то ли заведомую чушь он несет, то ли реальный казус живописует. Но тогда он и вправду приволок слегка помятый – «там, знаешь, пенек такой» – прицел системы «Холосайт», добавив, что «еще имеется смятка от лазерного целеуказателя, но его оживить так же просто, как дядю Вову с-под Мавзолея».