Текст книги "Возвращение с края ночи"

Автор книги: Алексей Свиридов

Соавторы: Александр Бирюков,Глеб Сердитый
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

– Какая колдыба! – проворчал Сашка, запахиваясь как в халат. – Живы будем!

Джой посмотрел на него снизу вверх и зачем-то зарычал.

– Ты чего, – удивился Воронков, – не узнаешь? Это же я как был, так и есть. Только в чине повысили.

Ему подумалось, что нужно бы снять погоны, дабы придать себе аполитично-штатский вид, а то мало ли еще как тут относятся к высоким чинам после предположительной катастрофы. С больших погон и спрос большой. Но жалко было портить вещь, с одной стороны, а с другой – когда еще с такими суперзвездами на плечах походишь? Не светило Воронкову никакое фельдмаршальское звание ни в какой другой жизни. Так хоть примерить.

– Вольно! – скомандовал он Джою, и пес потрясенно сел на хвост.

Да, это была действительно «ух ты какая шинель»! Лучше не скажешь.

– И если верно, что все мы вышли из «Шинели» Гоголя, то так же верно и то, что я не исключение, – чувствуя, что натощак, с устатку малость захмелел, глубокомысленно изрек Воронков.

Он отогнул одну из золотых пуговиц и посмотрел, что на ней изображено. В центре был прозрачный чистый, чуть желтоватый блескучий камень, почему-то вызвавший немедленное желание его выковырять. Воронков потом долго поражался самому себе. С чего бы этот странный позыв?

Вокруг камня завивалось изображение стилизованного дракона, который, будучи скручен в колечко, вроде бы лежал в спячке (в гнезде?) и сосал заднюю лапу. Подтверждая ассоциацию с гнездом, вкруг дракона лежал рельефный, тонкой работы, не то точного литья, не то гравированный шнур. Выходило, что пуговица была не массового производства, а штучного – высокохудожественное ювелирное изделие.

Сравнив две пуговицы, Воронков убедился, что они абсолютно одинаковы. Только камень на второй был более прозрачным и белее, но тоже желтоватого оттенка.

– Брюлики… – пробормотал Сашка и налил себе еще полстопки из фляги.

Вторая порция крепкого напитка пошла еще лучше, чем первая. Вот только горьковатое послевкусие несколько непривычно раздражало язык. Неужели, и правда, на полыни настойка?

На фляжке был знак, напоминающий изображение на пуговице. Тот же дракончик с задней лапой во рту в окружении плетеного шнура, обрамлял медальон, вроде бы вырезанный из кости. На медальоне был профиль властной дамы с тяжелым подбородком и высокой прической. Матушка Екатерина? Королева Виктория? Похоже все царственные дамы в период расцвета царствования на одно лицо. Впрочем, никаких символов власти портрет не содержал. Так что это мог бы быть и портрет любимой мамочки.

Мысль об этом по какому-то выверту логики напомнила Сашке «мумию», которую сделал Карлсон из полотенец и вставных челюстей дядюшки Юлиуса. Ее тоже звали Мамочка. Воронков глупо захихикал и налил себе еще.

– Боевые самоле-е-е-ты над Курии-и-ильскою грядой… – вопиюще немузыкально пропел он, настолько немузыкально, что самому противно стало.

Озадаченный Джой изучающе глядел на хозяина, склонив голову набок.

– Все путем, – сказал Воронков, пытаясь придать своему голосу самые нежные интонации.

Джой в этом никак не был уверен.

Сашка скосил глаз на погон. Предчувствия его не обманули – символика оказалась сходной. Плетеный золотой шнур на маленькой пуговичке заканчивался зубчатым кругом – эдакой шестерней, на которой тот же точеного литья дракон, с камешком в глазу и лапой во рту. Вот только обнимал дракон на этот раз не камень и не медальон, а верхушку белого с коричневыми прожилками глобуса, увенчанного четырехконечной, гладкой звездой.

– Интересы глобальной безопасности! – изрек Воронков очередное нетрезвое озарение. – Всем смирно!

И тут он увидел, что на распялке под шинелью прятался еще один потенциальный трофей, и сердце дало срыв ритма от неожиданного открытия. В лаковых черного дерева с золотыми ободками и тонкой инкрустацией из змеиной кожи ножнах, на коротком ремешке покачивался длинный кортик. Или кинжал с костяной рукоятью и лаконичным перекрестием.

Руки потянулись к оружию сами собою. Машинально завинтив и сунув под мышку флягу, Воронков взял кортик, отжал фиксатор ножен и вытащил клинок. Четырехгранное, обоюдоострое лезвие, не как на наших кортиках, а бритвенной заточки. Стилетообразный кинжал. Навершие рукояти тяжелое, словно каменное, в виде того же белого глобуса с коричневыми прожилками. И дракончик под глобусом в бублик свился, и хвост его оплетает на треть рукоятку. Лезвие под тридцать сантиметров длиной. И великолепный баланс.

– Экий ты змей… – уважительно обратился к этому оружию Воронков.

А что? Змей… Пусть так и называется. Чем не имя для холодного клинка.

И пристроил его поначалу защелкой на ножнах к поясу.

В шинели сделалось тепло. Мех воротника щекотал шею. Ему все больше нравилось в этом тепле.

Он даже попытался промаршировать вдоль длинного пульта, но полы волочились по полу.

При неудачной попытке сунуть руки в карманы Воронков обнаружил, что карманов-то никаких у шинели нет. Зато на уровне талии есть оправленные в металл щели, в которые, весьма вероятно, вдевались зажимы каких-нибудь приспособлений. Может, оружие.

– Что же это за армия такая была… – проговорил Воронков глубокомысленно, – в золоте и в шелках, а? Воистину империя времени упадка… И что тут такого, черт возьми, стряслось?

Джой завилял хвостом. Он рад бы помочь хозяину, но вопрос был слишком общим для него. Вот если бы хозяин соизволил уточнить… Что нужно найти?

Воронков налил себе еще.

– Напьюсь! – констатировал он.

Он оценил уже и крепость, и коварство напитка из фляжки. И вообще-то напиваться не собирался. Но, видимо, перманентный стресс дал себя знать, и хотелось расслабиться, как следует.

Склонный к резонерству внутренний голос бил тревогу: объясняя, что если, потеряв контроль, Сашка заснет в этом холодильнике, то, вернее всего, не проснется.

Но мятежный разум послал внутренний голос к чертям.

– Армия может быть разной… – рассуждал Воронков, обращаясь к собаке. – Где-то, как-то, если подумать, то армия это почти идеальная модель человеческого общества. Не та, конечно, ублюдочная и контуженная общность вооруженных людей без цели и смысла, которую можно нынче наблюдать. Это и не армия любого демократического государства, и уж тем более не армия под тоталитарной властью.

Джой волновался за хозяина.

И возможно, был прав.

Можно сказать, что Вороненок в этот миг был, как никогда, близок к смерти.

Можно эффективно околеть от переохлаждения и при температуре в минус четыре градуса по Цельсию. А самый комфортный способ это сделать – выпить и заснуть.

Но Сашка почувствовал, что должен произнести речь.

– Принцип вертикальной армейской карьеры, в первую очередь определяющейся системой повышений в звании, поощрений и взысканий, если он максимально дистанцирован от воли человеков, является даже не способом разрешить все конфликтные вопросы в общественном договоре, – вещал Воронков, расхаживая взад и вперед, – армия – самый простой способ построить идеальное общество, где каждый находится на своем месте.

– Ты о чем? – вмешался внутренний голос.

– Кто ж из нас не мечтал… г-генералом! – отмахнулся от внутреннего голоса Воронков и картинно запахнул шинель.

Погоны с глобусами вдохновляли его на великие… если не дела, то высказывания.

– В принципе максимально отвечающая потребностям человечества модель общества – это армия в войне. Разумеется, не гниющая в окопах, а хорошо обеспеченная, славно вооруженная и опирающаяся на крепкий тыл. Вот так вот! – Воронков наклонился к собаке и хотел потрепать его по гриве, но пес отшатнулся. – Моделью отвечающих этим требованиям военных действий является колониальная империя, ведущая всей мощью своих ресурсов неограниченную экспансию. Армия, ведущая бесконечную, заведомо победоносную войну! Джой, приятель мой лохматый! Ты чего?

Пес пятился от него под пульт.

– Ничего ты не понимаешь! – сокрушенно изрек Сашка. – И все же… Что это за армия была такая. Вот, к примеру, эта шинель… Если бы генералиссимусы мастились бы между собой в чинах и разбирали, кто из них главнее, то такую шинель должен был бы носить старший комсостав среди генералиссимусов! Вот так, Джой!

Он порывисто выпрямился и качнулся, отворачиваясь от собаки, дескать, все я тебе сказал, а выводы делай сам.

Внезапно Сашка почувствовал, что утерял мысль.

И в тот же момент он потерял равновесие.

– Ч-черт! – воскликнул он, в чем был не оригинален, потому что споткнувшийся человек, равно как и пилот самолета, врезающегося в гору, произносят примерно одно и то же.

Сделав шаг назад, он наступил на полу шинели, в миг осознал, что равновесие ему уже не поймать, и начал валиться на спину.

В последний момент он выбросил назад правую руку и оперся на пульт. Под самую ладонь попал некий торчащий из пульта пластиковый грибок ядовито-зеленого цвета.

Грибок вжался в панель пульта.

И тут же что-то загрохотало, залязгало и заурчало.

Подняв руку, он посмотрел, на что же такое нажал.

Это была безусловно большая ГЛАВНАЯ, если так можно выразиться, кнопка.

– Хорошо, что не красная, – глупо улыбнувшись, пробормотал он.

Но красных кнопок на пульте вовсе не было.

Может, в этом мире роль КРАСНОЙ КНОПКИ выполняет зеленая?

Бронированные жалюзи, закрывавшие наклонную стену, раздвинулись и поползли вверх, приняв горизонтальное положение.

За ними скрывалось исполинское окно, за которым открылся огромный сумеречный ангар.

Какие-то механизмы, в которых угадывались манипуляторы, свисали с потолка ангара.

Воронков подошел к стеклу.

– И что они тут держали? – проговорил он.

Ангар, освещенный лишь едва-едва, уходил в бесконечность и темноту.

Происшедшее несколько отрезвило Воронкова. Мрачные перспективы ангара, снабженного титанической техникой, всколыхнули самые мрачные предчувствия.

– Они что-то держали здесь… – глубокомысленно пробормотал он, – и то, что они держали здесь, как это говорится в американских ужастиках… оно вырвалось из-под контроля. И оно… Оно может быть еще здесь!

Сашка и сам не мог бы сказать, верит ли он в то, что говорит. Но драматизм ситуации, которую он сам себе живописал, обладал пленительностью настоящей трагедии. И от этого охватывала сладкая жуть.

– Когда ОНО вырвалось, то его пытались заблокировать, – продолжал Воронков, – а я разблокировал…

И тут в его затуманенном мозгу возникла информационная суперпозиция.

– Пойдем, Джой, – сказал Сашка, – дверь была заблокирована, а я разблокировал.

Вот тут Джой не возражал, вот тут он был согласен.

Прихватив фляжку и шатаясь, Воронков вновь прошел вдоль пультов до торцевой двери, взялся за золотую ручку и сказал:

– Вуаля!

То, что получилось вслед за этим, действительно больше всего походило на некое безобразное «вуаля!», так что лучше не скажешь.

Воронков открыл дверь и потерял опору под ногами…

Не выпал в дверь, выпал вовсе.

Дверь и бункер исчезли.

Вместо них – сумерки и снежный склон, по которому Сашка покатился в молчании суровом, потому что заорать, как это бывает в кино, ни от восторга, ни от ужаса, ни от неожиданности, ни от чего бы то ни было он не додумался.

Врезавшись в голый зимний кустарник, он затормозил.

Сверху на него сверзился Джой.

– Зашибись! – искренне сказал Сашка, поднимаясь.

Он теперь даже не был уверен, открыл ли дверь или только собирался это сделать.

Фляжка все еще была в руке. Зажим, как на колпачках авторучек, только соответствующего размера, на ее тыльной стороне он вдел в подошедшее по размеру гнездо на талии шинели. Проверил, надежно ли сидит. Надежно. Так же он прикрепил к шинели зажимом и кортик, который на штанах мешался.

«Это другое место!» – недовольно транслировал Джой.

– Сам вижу, – помотал головой Сашка, – а приземляться на меня было обязательно?

Джой не понял.

«Здесь еще холоднее!» – заметил пес, не терявший практического отношения к вещам.

Да, в ночном зимнем лесу было еще холоднее, чем в горном бункере. Луна наполняла голый лиственный-лес призрачным сиянием. Невысокий холм, с которого скатился Воронков, был покрыт чахлым кустарником и увенчан черными зубчатыми елями.

Но холод здесь другой. Воздух плотнее и казался даже сладковатым после разреженного горного. Все равно, без шинели здесь пришлось бы совсем туго. Сашка поднял воротник.

Приходилось констатировать, что это воистину другое место. Вот только какое? Лес на этот раз, словно для разнообразия, слишком уж ординарный. Нормальной высоты деревья с черной корой, которые Сашка не брался бы опознать и днем, могли быть и липами, и вязами, и кленами. Кто их без листьев-то разберет. Не березы – точно, и не тополя. А конкретнее не скажешь. После больших и очень больших деревьев обычные – казались невысокими.

Какой-то уж очень простой лес.

Почему-то вспомнились семейные выезды за город, в такой же вот лес за грибами, на погромыхивающем мотоцикле «Урал» с коляской. Когда Сашка был еще маленький, сидел в коляске, закутанный по подбородок в брезентовый чехол, и захлебывался набегающим воздухом, когда отец наддавал газку по шоссе… Болезненно яркое детское воспоминание. Куда потом делся этот мотоцикл? Потом в семье появилась машина, а что стало с мотоциклом? Сашка этого не запомнил...

Залитый лунным светом зимний лес вполне мог быть тем самым, в котором в детстве Сашка нашел огромный белый гриб. Какой-то неправдоподобно здоровенный. По дороге домой сразу заехали в фотоателье и с этим грибом его – Сашку – сфотографировали. Фотка где-то осталась в одном из желтых конвертов, в которых он хранил теперь семейный архив.

Слеза навернулась. Нервы, размягченные алкоголем, шалили…

Но разум выделил главное – ничего не нашего, иного в лесу вот так навскидку не наблюдалось.

А что? За время путешествий по мирам иным вполне мог и снег выпасть. Погода нынче и не такие фокусы выдает.

Но нет…

Сколько бы ни плутал Воронков вдали от родных пенат, – такой аберрации сознание не желало допускать.

А что, если он очутился-таки на родной Земле и в своем измерении, только где-то в северных краях, на черт его знает каком расстоянии от дома? И от этого места до ближайшего жилья, как до Китая.

Такой расклад напугал Воронкова пуще перспективы застрять в совсем чужом мире. Ну что была бы за глупость – повидаться с паукообразными гуманоидами, одолеть жуткого хищника в не нашем лесу у не нашей речки, пройти по совсем уж нечеловеческим краям, выбраться из заброшенного не нашими военными бункера, все преодолеть и превозмочь и замерзнуть в диких лесах Подкаменной Тунгуски, где и тела-то не найдут…

Обидно.

– Нужно выйти к дороге, – выдыхая вместе со словами густой пар, скомандовал себе Воронков.

И пошел буквально куда глаза глядят – вперед. Перспектива найти дорогу была сомнительной. Но тут ведь главное – двигаться по прямой. Не закружить в лесу.

– Ну, что, Джой, не чуешь ничего? Нет ли поблизости какого зимовья. Или лучше пригородного шоссе. Если поймаю тачку, то могу пуговицей с брюликом расплатиться, – говорил он, проваливаясь в снег почти по колено и волоча за собой долгие полы шинели.

В подтверждение готовности расплатиться пуговицей он ухватился за одну и рванул, потом спрятал в часовой карман джинсов. В крайнем случае хоть останется на память.

И все же в лесу была одна странность, не замеченная прежде. На дальнем горизонте чувств маячила угроза, которая сгущалась кругом. Некая вражья сила наполняла лес своим присутствием. Враг был чужой – не Воронкова враг, а кого-то другого. Про Сашку здесь не знали, не чуяли его присутствия. Хоть это радовало.

Но тяжелая злоба двигалась по лесу в его сторону. И будто со всех сторон. Воронков ощущал это совсем слабо, но даже на таком расстоянии сконцентрированная персонифицированная ненависть заставляла волоски на коже рук вздыбливаться, как от ледяного ветра.

«Буря кончилась и светила луна!» – вспомнил Воронков прочитанную в незапамятные времена строку откуда-то. Откуда – не вспомнил, но рассказ был жутковатый, и фраза эта имела в нем ключевое значение.

Сашка остановился.

Вдруг родилось понимание, что вокруг него бушует буря. А он находится в самом последнем безопасном месте этой бури – будто в глазу урагана.

Вот оттого-то и тихо так. Ни шороха, ни птицы, ни зверя лесного не слышно. И луна, как лампа в морге, на одном из столов которого так покойно лежать, светит с высоты, пронизывая будто самую ткань мироздания своим мертвенным светом.

И вдруг будто колокольчик тенькнул вдали. Будто перестук раздался. Далеко, но все ближе стали слышаться звуки.

Они двигались прямо на него.

Кто-то, их много, они приближаются. И по мере их приближения он ощущал, как будто рок, будто материальная, тягучая лава, движется впереди них медленная, неотвратимая, пригибающая к земле волна холодной, исступленной и непримиримой лютой злобы.

Пытаясь определить направление, откуда ЭТО надвигается на него, Сашка завертел головой и вдруг обнаружил, что стоит на просеке.

Искал дорогу, называется! Нашел, вышел на нее и не заметил.

– Черт! – прошипел он и заскакал, проваливаясь в снег, по заметенной дороге в сторону, противоположную той, откуда ЭТО шло. – Черт! Совсем спятил! – обругал он себя и заспешил прочь с дороги, проламываясь сквозь кустарник. – Джой! За мной! Прячься!

Джоя не нужно было уговаривать. Он и сам чувствовал исходящее от неведомого врага зло.

Звук приближающегося отряда усиливался. То, что это отряд, и, похоже, многочисленный, уже не было сомнений.

Бряцание металла и размеренный, то слитный, то вразнобой, топот коней… Всадники двигались шагом.

Шагом, в такой яростной злобе, которая должна была бы бросить их в галоп, в бешеную скачку, заставить кричать, надсаживая глотку, и рубить, рубить, рубить… – невероятно.

И вот он увидел их и больше не мог оторвать взгляда, забыв о холоде.

Сначала показался авангард. Рыцари в белоснежных, похоже, покрытых эмалью доспехах двигались, как призраки в лунном свете. На мордах лошадей висел иней. Из конских ноздрей и узких прорезей в шлемах рыцарей вырывался пар. На копьях качались флажки.

Первыми ехали шестеро всадников с «Т»-образными прорезями на шлемах, напоминающих ведра, со взведенными арбалетами у луки седла. Кони тоже были в доспехах белого цвета.

Хвост колонны уходил в бесконечность.

Рыцари покачивались в седлах.

«Очки!» – вспомнил Воронков и тут же пожалел, что не испытал забавную находку в бункере.

Тихонько-тихонько, затаившись в своем кустарнике в каких-то десяти метрах от дороги, он начал вынимать из-под пепельной шинели очки.

Один из рыцарей, с прорезями забрала, напоминающими хищный оскал, повернул голову в сторону, где прятался Сашка.

Воронков замер.

«Он чует мой запах…» – возникла немедленно мысль, порожденная, видимо, сложной ассоциативной цепью.

Но рыцарь отвернулся.

Воронков возблагодарил судьбу за то, что белесая, седая шинель скрывает его в заснеженном лесу, а золотые погоны не блеснули в лунном свете.

А не блеснут ли очки?

«Нет ли у них привычки стрелять по всем подозрительным бликам?» – подумал Сашка, видя что многие, из проезжающих в колонне, держат наготове арбалеты, хотя и взведены они не у каждого.

И все же он решился надеть очки.

Поначалу лес в очках сделался светлее. И только. Потом вокруг засиявших белизной рыцарей начали проявляться черные колыхающиеся, как засветка вокруг свечей в старых черно-белых телефильмах, тени. И тут он увидел отчетливую дорожку своих следов, о которой почти забыл. Они и без очков читались явственно, но теперь контрастно выделялись на снегу!

«Идиот!» – обругал себя Сашка.

Потом появился сетчатый экран и начала двигаться по нему как-то неуверенно знакомая надпись: «Оп…»

И все.

И все потемнело.

Сашка снял вырубившиеся очки и нашел себя на берегу замерзшей речки, на крутояре, покрытом заиндевевшей травой.

Но снега не было. И потеплее в безветрии.

Вечер. Закат. Пейзаж с крутого холма захватывает и тянет взлететь.

У горизонта на фоне светлой полосы неба одинокая скала, похожая на колокольню.

И кровавые языки облаков.

– Джой?

«Я здесь, хозяин!»

Нет, теперь Воронков не сомневался, что его перекинуло в другой мир, потому что почувствовал момент перехода – уже знакомое, но всякий раз немного иное ощущение дискомфорта и сдавливания со всех сторон.

Он начал спускаться к реке, всматриваясь в отражение противоположного берега в стекловидной поверхности льда.

Хотел попробовать носком кроссовки лед. Не для того, чтобы попытаться перейти по нему реку, вот еще, но просто так, из академического интереса. Но не успел.

Он вновь пережил комплекс ощущений, сопровождающих переход, но момент исчезновения одного мира и появление другого, как и всегда, пропустил.

Новое место, куда его швырнуло, оказалось совершенно непримечательным. Это была темная комната. Угадывались два окна впереди, завешенные шторами, через которые пробивался свет, как показалось, от уличного фонаря. Какие-то смутные предметы читались в темноте. Возможно, это были диван, два кресла по бокам, торшер рядом с одним из них и телевизор в простенке между окнами.

То есть, совсем ничего интересного…

Кроме одной детали. В комнате кто-то прятался.

Сашка сделал неуверенный шаг, ударился обо что-то ногой, ниже колена, непроизвольно зашипел и услышал из темноты вопрос, который можно было бы интерпретировать как «Юзеф?», если бы это имя произносил удод или злой робот из старого фильма.

После чего декорация снова сменилась.

Теперь он, подламываясь на только что ушибленной ноге, боясь запутаться в полах шинели, некоторое время сбегал по осыпающемуся склону из мелкого, рокочущего в движении гравия, все время глядя под ноги и не в силах осмотреться.

Впереди него скатывался поскуливающий Джой.

Потом Воронков таки споткнулся, юркнул вперед и, распластавшись в полете, увидел, куда же ссыпается этот чертов гравий – в неимоверной глубины ущелье, по которому протекает ручеек (или полноводная река?) – он не успел оценить высоту, с которой предстояло падать вместе с собакой, только и успел – испугаться.

В этот момент он вновь очутился в другом месте и так далее… Движение ускорилось… На радость или на беду. Миры сменяли друг друга в калейдоскопической неповторяющейся последовательности. Он словно ступил-таки на эскалатор, сойдя со скрипучей, подламывающейся лестницы.

Он успевал сделать два-три шага, не успев осмотреться, и мир немедленно менялся. День внезапно менялся на ночь, вечер на утро, а утро на непонятно что. Времена года и суток в разных мирах принимали порой уродливые и пугающие формы.

Только сам переход из мира в мир не баловал разнообразием. Каждый раз Воронков оказывался будто между огромными плохо пригнанными шестернями, пудовые, угловатые зубья которых были покрыты мягким материалом. Не рвали, не травмировали, а только мяли. Причем как физически, так и морально, так сказать, – эти зубья будто проникали через тело и перебирали нервы, как струны арфы.

Только в одном мире, как ему казалось, он задержался на некоторое время. Но воспоминания об этом остались какие-то смутные, как о полузабытом сне.

Паузу он почувствовал сразу… Сам переход в следующий мир был куда медленнее, чем предыдущие. И догадался, что в этом мире он задержится снова чуть больше.

Белый шум. Ощущение тесноты в огромном просторном мире. Целый букет неприятных, дискомфортных, но нераспознаваемых ощущений.

Ну, никак у него не получалось, подобно Альбе, изощренно скользить меж реалий, тасуя места и расстояния.

Вместо этого всякий раз выходило какое-то шокирующее рандеву с новыми декорациями и обстоятельствами. Как бы ты топаешь там и тут ногой, надеясь по звуку найти нужный тебе люк, а он оказываетя с милым сюрпризом. Стоит на него заступить, хоть на краешек, – кувырк! – и ты уже там.

Можешь начинать радоваться.

Но Сашка не радовался. Было в этой методике что-то на редкость бездарное.

И куда она завела его на этот раз?

Воздух был горячим. И слабенький ветерок не освежал его. Он тоже был горячим. Песок под ногами пересыпался с подвижностью изумительной. Идти по столь ненадежной поверхности было тяжело.

– Я с детства склонен к перемене мест… – процитировал Воронков, сбрасывая с плеч на землю тяжелую шинель.

Фляжку он перевесил на ремень защелкой, а кортик почему-то захотелось спрятать, и он пристроил его под куртку, накинув короткую кожаную петлю на плечо и продев ее под сбрую «Мангуста». «Змей» с «Мангустом» на удивление хорошо ужились в непосредственной близости и движениям не мешали.

– Я с детства склонен к перемене мест…

«Лучше домой», – с собачьей безапелляционностью послал в ответ Джой.

– Ясен пень, – проворчал Воронков, – я бы тоже не прочь, да только где он нынче, дом-то?

«Я не знаю. Правда, не знаю», – отозвался Джой и принюхался для проформы, как бы показывая тем самым, что его возможности ограниченны и в данном случае их недостаточно для обнаружения дороги к дому.

Воронков тоже принюхался. И осмотрелся заодно. Воздух заметно пах йодистым дыханием моря. Море угадывалось где-то по левую руку у самого горизонта, каким-то особенным цветом неба и прямизной линии горизонта.

Все же остальное пространство оказалось пустыней, покрытой какими-то цветными наносами песка. Дюны были разноцветными. Длинные языки песка – желтые, как репа, красные, как морковь и цвета запекшейся крови.

– Ты что-нибудь понимаешь в дюнах, Джой? – пробормотал Воронков.

Джой не понимал ничего в дюнах, но место ему не нравилось. Не просто дежурно не нравилось, как большинство предыдущих миров, а не нравилось активно. Мощные флюиды агрессивного страха, исходившие от него, подтверждались и внешними собачьими признаками – поджатый хвост, прижатые уши, шерсть на холке дыбом. Джой и зарычал бы, но не знал источника опасности и поэтому оставался лишь в собачьем недоумении.

– Ну, ну… – покачал головой Воронков и поправил портупею, приятно отягощенную надежной массой «Мангуста», устроил поудобнее кортик. – А что это там?

«Плохое место!» – охотно передал Джой.

– Ну еще бы! – усмехнулся Воронков. – Еще хуже, чем все вокруг?

«Хуже!» – без малейшего колебания констатировал Джой.

– Толку от тебя!..

«Плохое место» представляло собой единственную постройку посреди пустыни.

Сашка решил изучить ее поближе.

Издали сооружение напоминало подушечку для булавок. При ближайшем рассмотрении оно оказалось тремя рядами колонн с остатками навеса на тех из них, что стояли прямо. Большинство колонн торчали во все стороны под разными углами, как те самые булавки, натыканные в подушечку.

Более всего «плохое место» напоминало станцию неопознанного транспорта, заброшенную в незапамятные времена. Имелось даже что-то вроде будки кассира. Вот только дороги нету никакой.

В далеком прошлом это сооружение было сориентировано по направлению от моря к заметному распадку между дюнами. Возможно, это направление и указывало на дорогу, ныне занесенную песком, но что это была за дорога, теперь уже и не определить.

Некая непонятная станция непонятного транспорта посреди пустыни недалеко от побережья. И что в этом плохого и опасного? Вроде бы ничего. Кроме того, что руины, как показывает практика, чреваты встречей со всякими деклассированными элементами типа БОМЖ, а также прочими опасностями. Но эти руины не производили впечатления обжитого места. Скорее они рождали ощущение безысходности. Совершенно невозможно представить себе, чего здесь можно дождаться. И самое главное: чего делать-то? Куда идти? До сих пор был какой-то стимул двигаться вперед, вроде того леса на горизонте. А здесь?

Сашка напрягся и, закрыв глаза, сделал несколько шагов вперед.

Открыл.

Все то же самое.

Да, «люка» здесь явно не было.

А где?

Воронков дотронулся до одной из колонн. Она была теплая, гладкая, из какого-то материала, похожего на мрамор, цвета слоновой кости с кровавыми прожилками. Повинуясь непонятному импульсу, он отдернул руку. Что-то в колоннах было неправильное. Будто бы это были конечности некоего окаменевшего живого организма. Окаменевшего, но еще сохраняющего отголоски жизни. Однако нет. Не это. И все же что-то неприятное было в этом теплом материале.

– Ты был прав, – сказал Воронков, – это очень плохое место. И нам бы убраться отсюда поскорее.

Но с этим-то и проблема. До сих пор что-то вело Воронкова вперед. Тропа, прямо как эскалатор, двигала его из мира в мир почти что сама. И получалось, что вне зависимости от того, переставляешь ты ноги или нет, а все равно движешься. От одной точки перехода к другой. Здесь же не было такого ощущения. Не было направления. Не было движения. Только пустыня, исполненная небытия и безысходности.

Сашка покрутился на месте, пытаясь почувствовать себя стрелкой компаса, и, повинуясь какому-то смутному побуждению зачем-то решил осмотреть то, что опознал как «будку кассира».

Это было маленькое кубическое здание в стороне от колоннады. Плоская крыша с выщербленными краями. Квадратное маленькое окошко чернело на фасаде. Домик выстроен из белых, истертых временем блоков, ничем не похожих на материал колонн.

«Может, нужник?» – мелькнула шкодливая мысль.

Джой, словно в подтверждение этой мысли, подбежал к белому кубу с окошком, обнюхал и пометил по-собачьи угол. Судя по всему, пес несколько успокоился.

Однако, когда Воронков приблизился к домику, Джой вдруг снова по-волчьи прижал уши и зарычал.

«Мангуст» немедленно оказался в руке. Воронков уже окончательно освоился с этим явлением. Рука сама находила пистолет, а пистолет руку в минуту подлинной или мнимой опасности.

Главное – не пытаться сознательно контролировать процесс. И специально воспроизвести эффект, в спокойной обстановке, не получалось.

– Спокуха! – послышался насмешливый голос. – Не делайте резких движений и дышите глубже.

Из-за кубического сооружения появился обладатель голоса. Это был высокий человек в долгополом вылинявшем плаще и широкополой шляпе. Не так чтобы ковбой из второразрядного вестерна, но что-то вроде того.

Из-под плаща выглядывали носки отнюдь не ковбойских, а очень даже футуристических ботинок или там сапог.

Но главным было то, что незнакомец говорил по-русски. И без акцента всякого.

Хотя что значит без акцента? У самого Воронкова был безусловно местный говор. Москвичей, рязанцев, новгородцев и сейчас не спутаешь, хотя телевидение и диктует единый стандарт речи, нивелируя и приводя к общему знаменателю.

Незнакомец говорил, как мог бы говорить диктор, актер или учитель русского языка. Не гнушаясь при этом сленговыми словечками типа «спокуха».

– Осмотрелся? – поинтересовался незнакомец. – И как тебе здесь?

– Да никак… – честно признался Воронков, не понимая еще как ему реагировать на эту встречу.

Незнакомец был здесь в пустыне абсолютно чужероден и неуместен.

Пистолет Сашка между тем не опустил, однако незнакомца это не слишком беспокоило.