Текст книги "Возвращение с края ночи"

Автор книги: Алексей Свиридов

Соавторы: Александр Бирюков,Глеб Сердитый
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Алексей Свиридов, Александр Бирюков, Глеб Сердитый
Возвращение с края ночи

ПРЕДИСЛОВИЕ

Фантастика – не просто узкое направление жанровой литературы. Напротив: она сама обращается к литературе, кино, анимации, живописи, информационным сверхтехнологиям, как к изобразительным средствам для воплощения особого состояния души и разума, которому тесны рамки обыденности.

Да, есть такое состояние души, когда человек оказывается сильнее, умнее, красивее себя самого. И зовется оно «вдохновением». И очень немногим людям удается испытать его. Однако есть среди нас и такие, кто приговорен жить в состоянии вдохновения. Их жизнь расцветает фантастическими красками и небывалыми чудесами, но величайшее напряжение каждого движения души приводит к сверхбыстрому износу того хрупкого аппарата, которое медики скучно называют «человеческим организмом».

Алексей Свиридов жил и писал фантастично в прямом и переносном смысле. Он был сказителем, творцом современного эпоса, в котором отчетливо звучал веселый и злой протест против вопиющего неизящества мира и человеческих отношений. Он, великолепный рассказчик, не загромождал свое творчество сверхидеей и стремлением «спасти человечество», но сознательно и бессознательно призывал просто быть внимательнее к миру и к людям вокруг себя. Потому что фантастичное всегда было рядом с ним.

Сегодня авторы фантастических романов изощряются в описании разнообразных форм противостояния «Добра» и «Зла», особое внимание, почему-то, уделяя изобретению все новых и новых обличий «Врага вообще», с которым борется картонный герой – «заведомый победитель». И остается только верить, что «Враг вообще» не заарендовал легионы фантастов в качестве создателей портретной галереи себя любимого.

Алексей не признавал деления всего и вся на черное и белое. В его мире, в его палитре творца всегда были тысячи красок. Он умел любить жизнь во всех ее проявлениях, заражая этим чувством тех, кому посчастливилось оказаться рядом с ним.

Те же, кто знал Алексея Свиридова лишь как писателя, помнят и любят его еще и за редкое мастерство в создании настоящего, объемного героя, умении ставить перед ним нетривиальную задачу и вооружать его достойным Героя оружием. Ведь именно так, и никак иначе, только и можно отправиться в путешествие на «чужую сторону ночи», до самого края, и обратно!

«Возвращение с края ночи» – эти слова отражают не только витиеватый и прихотливый путь приключений героя, но и судьбу самого романа, который находится перед вами. Книга побывала у самой грани небытия, навсегда рискуя остаться в виде невостребованных заметок, набросков и черновиков. Или в лучшем случае быть опубликованной в последнем томе посмертного, полного собрания сочинений под рубрикой «незаконченные произведения и наброски». Однако, проделав долгий путь, книга вернулась в наш мир.

Этот роман был задуман давно. И так уж получилось, что при рождении к нему прикоснулось сразу несколько человек. Но участие Алексея Свиридова можно смело назвать решающим. Его роль в судьбе этой книги настолько важна, что все мы, его друзья, считаем своим долгом в память о нем донести до читателя истинный, полный вариант воплощения нашего общего замысла.

И пусть в черновиках все обрывается на самом интересном месте – это еще не конец. Героя ждет впереди полный опасностей и открытий путь, и неожиданная развязка всех сюжетных линий, лихо закрученных умелой рукой Алексея.

Планов, заметок и долгих разговоров в последний год его жизни хватило для того, чтобы теперь во всей полноте реализовать многие намеченные тогда идеи.

Пусть самого Свиридова больше нет с нами, но его талант и его юмор, яркое созвездие его миров никуда не уйдут от тех, кто помнит этого великолепного писателя, талантливого человека и отличного друга Ничто не пропадает, ничего не кончается. Теперь эта книга, последнее открытие, последняя улыбка Алексея – с вами, такая, какой он сам ее видел.

Соавторы и друзья

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
По эту сторону ночи

Ежели как-то так исхитриться и окинуть взглядом просторы доступного сему взгляду мироздания, то как-то, видимо, дойдет до ума правильность первой части фразы, начертанной на камине старика Эйнштейна: «Господь Бог изощрен, но не злонамерен».

И он, со всей очевидностью, действительно изощрен! Сколько всего в нашем, этом самом, таком сяком, мироздании наверчено. И как хитро все взаимосвязано. Да, точно – изощрен. Как терпеливый, искусный часовщик, задумавший не просто какие-то там особенные часы, с репетиром на разные лады, да и с календарем и зодиаком вкруг циферблата, и еще какими-то хитрыми штучками. А часы совершенно изумительные, доселе невиданные, будто бы проникающие в самую суть бега времени и отображающие его пренагляднейше. И точит часовщик шестерни. И доли микрона снимает недрогнувшая рука. И глаз так «пристрелямши», что не только блоху подковать, но и самой «нимфузории» без «мелкоскопа» учинить аборт, не доставив ущерба для оной «нимфузории» здоровья…

Но так ли уж «не злонамерен» сей искуснейший часовщик, направляя свое отточенное мастерство в незнаемые дебри? А ну как его механизм окажется столь тонок, что самую ткань времени зацепит какой-то острый зубчик его часов, да и нарушит? Выдернется одна только ниточка из нежнейшего шелка. Одна только неприметная складочка нарушит орнамент измеряемого полотна. К каким последствиям это может привести?

«От малых причин бывают большие следствия», – говаривал якобы Козьма Прутков, сам-то бывший как раз малым следствием больших причин. Все в нашем мире так увязано друг с другом. Так утрясено и согласовано, что невозможно угадать, где и как отзовется «принцип домино», когда ткнешь так, а выйдет эдак…

Часовщик точит шестерни, заостряет оси… Что случится тогда, когда он соберет часы? Какой механизм он запустит тогда, когда повернет ключик?

А пока? Пока Вселенная расширяется. На черном бархате светятся шестеренки, кровавыми капельками сверкают рубины, готовые стать опорами осей. Осталось недолго. Скоро, скоро все это займет места в тесном корпусе и ключ повернется.

Бывший инженер-технолог 3-й категории Александр Сергеевич Воронков, для своих – Сашка-Вороненок, потому что черноволосый и востроносый, любил иногда пофилософствовать, выстукивая свои рассуждения на престарелой «Башкирии».

В студенческие времена и в те шесть лет, которые после института Сашка проработал на авиационном заводе, он занимался этим дома, в свободное время, ну а теперь, на новой работе, тюкать по клавишам можно было, когда на ум взбредет.

Сам себя он убеждал в том, что таким способом дает хоть какое-то упражнение части мозгов, отвечающей за способность связно выражать мысли. А знающий об этом увлечении однокашник Сергей по прозвищу Козя, до сих пор приписанный к химическому НИИ через дорогу от завода, на правах старого друга обзывал Сашку графоманом.

Вот и сейчас Воронков вглядывался в строки на листе бумаги, наполовину поднявшемся над кареткой машинки.

«…уже давно стало банальным сравнение – большой город похож на сложный живой организм, который хотя и неподвижен, но тем не менее растет вширь и ввысь, болеет и выздоравливает, общается с подобными себе, дышит и ест, поглощая чистый воздух и многочисленные природные ресурсы и выделяя обратно вонючий смог и не менее вонючие отходы. Люди, в нем живущие – всего лишь прислужники этого сверхсущества, которое побуждает их делать то, что нужно ему, а не то, что бы хотелось им самим. Кишечная микрофлора, не больше.

Побуждает их город разными путями – кого-то пряником, а кого-то и кнутом. Причем если пряники год от года совершенствуются и добавляются новые, то виды кнута спокон веков остались все те же два: голод и страх…»

«Да уж, – подумал он, – есть такие занятия, на которые человека если и заманивать пряником, то пряник этот должен быть, ну, очень большим. Так что проще загонять кнутом».

Взять, например, такую нужную городу должность, как техник-смотритель отстойников очистных сооружений – не оператор в центральном зале станции, который сидит и кнопки нажимает, а именно техник, которому если что, приходится лезть прямо в «туда» и менять мотор, стоя по пояс в пахучей воде. А если неисправность на первой ступени очистки, то и в самом, так сказать, первозданном, экологически чистом продукте.

Этот высококультурный термин, как-то использованный Воронковым в беседе, прижился, и теперь весь персонал станции, желая что-то обругать, говорил примерно так: «Фильмец-то? Да, так…

Экологически чистый».

Понятно, что не в личных джинсах приходится в дерьме ковыряться. Честь по чести, выдан резиновый костюм, при желании и противогаз можно надеть. Только попробуйте-ка, глядя сквозь противогазные окуляры, исправить привод заслонки или хотя бы отыскать его неисправность ночью, в свете ручного фонарика!

Ну, душ, конечно, есть. Мыло бесплатное. Но от этого желающих наняться на такую работу не прибавлялось.

Пряников в виде больших денег или, скажем, привилегий город явно пожалел, да зачем они? Кнута вполне хватит…

Для Воронкова кнутом стал голод. Последний самолет на его заводе собрали почти два года назад. Еще несколько замерших на разных стадиях готовности машин давно стояли замороженными как в переносном, так и в прямом смысле, ибо с позапрошлого февраля заводу-должнику отключили отопление.

Если рабочие хоть как-то перебивались, кто покраской машин, а кто сваркой каркасов для коммерческих палаток, то инженеров администрация уже давно повыгоняла в «отпуска без сохранения».

Торговой жилки у Воронкова не было никогда, и добывать средства к жизни, продавая сникерсы-памперсы, он даже не надеялся.

Так что подвернувшееся случайно место техника на очистной станции «Южная» показалось вполне привлекательным, несмотря на всю специфику работы.

И вот уже с год Сашка торчит здесь.

Первый месяц все усилия уходили на то, чтобы не позволить себе сбежать, а потом, как это ни странно, он привык и относился к своим обязанностям почти спокойно – работа как работа. Не такая, конечно, которой можно похвастаться, но бывает и похуже.

Воронков вздохнул и, оставив лист с размышлениями торчать из машинки, прошелся по своей комнатушке, а затем, скрипнув дверью, по короткому темному коридорчику перебрался в соседнее помещение – мастерскую, оснащенную на удивление неплохим набором оборудования.

Именно наличие такой мастерской окончательно примирило его с малопрестижной должностью. В ней он мог отводить душу, отдаваясь еще одному хобби, помимо графоманских упражнений.

О втором, а вернее, первом и главном увлечении Воронкова все тот же однокашник Козя отзывался с уважением гораздо большим, хотя именно оно принесло в свое время неприятности обоим.

Сашка еще со времен школьных уроков труда, лысых напильников и поломанных ножовок, пристрастился к работе с металлом. Всерьез и не по-детски.

Ну что мог взяться изготовить пятнадцатилетний пацан? Тем более пацан, у отца которого на полке стоят обложкой к комнате два издания «Револьверы и пистолеты» и «Стрелковое оружие» Жука и двухтомная энциклопедия оружия «Schutzen Waff en Heute»? Пацан, перекопавший весь стеллаж, заставленный другими, менее красивыми, но гораздо более подробными книгами по истории и конструкции оружия…

Поймали Сашку-Вороненка только на втором курсе института, когда, уже вполне освоив несложные конструкции и даже испытав некоторые из них, он взялся сделать для себя и для друга Кози по хорошему газовому пистолету. Такому, чтобы бил дальше и мощнее всех существующих.

С этим-то пистолетом в кармане Серегу и прихватили после очередной пьянки в общежитии.

В милиции его быстро раскололи, и уже на следующий день Воронков сидел в КПЗ, с трепетом ожидая результатов обыска. Но того, чего он боялся, не случилось. Самостоятельное изготовление газового оружия он не отрицал, а следов более серьезных работ у него дома не нашли…

Сашка не был настолько глуп, чтобы делать боевые конструкции дома, но некоторые расчеты и чертежи могли бы дать пищу для размышлений грамотному следователю.

В тот момент на милиции и прокуратуре не висело ни одного убийства с неустановленным оружием, и поэтому серьезно дело Воронкова раскручивать не стали.

Суд дал ему год условно, а Козя вообще отделался штрафом.

Причем из института ни того, ни другого не отчислили – время было уже перестроечное, и автоматически последовавшее за подпиской о невыезде исключение из комсомола уже особенно ни на что не влияло.

К тому же заведующий кафедрой «Детали приборов и механизмов», приглашенный прокуратурой в качестве эксперта, после осмотра пистолетов сказал ректору: «У этого Воронкова весьма нестандартное мышление… И умение доводить идеи до рабочего состояния тоже есть. Если мы его оставим учиться сейчас, то, возможно, лет через сорок институт будет заказывать мраморную доску – мол, здесь учился, и так далее!»

Однако дальнейшая карьера молодого специалиста не оправдала надежд завкафедрой. Звезд с неба Воронков хватать не пожелал, излишнего служебного рвения не проявлял, на заводе считался хорошим работником, и не более.

Никто, кроме двух близких друзей, не знал, что на самом деле Сашка отнюдь не утратил своих способностей и пагубной наклонности эти способности применять – просто история с задержанием и суд еще раз убедили его в необходимости быть очень осторожным.

И раньше осторожный, теперь он свои произведения старался прятать от чужих глаз, как, наверное, и Штирлиц не прятал свой передатчик.

Привычным движением, не глядя, Воронков включил шлифовальный станок. Грубый абразивный круг был заменен плотным войлоком, щедро посыпанным зеленым порошком полировочной пасты.

Одновременно с загудевшим двигателем станка взвыла вытяжная вентиляция, и их звуки вместе создали какое-то подобие вибрирующего аккорда.

Кто-нибудь другой, наверное, счел бы этот звук зловещим и жутким, но Сашка к нему уже давно привык, и более того, находил удовольствие в тон ему напевать бессвязные слова, в которых не было ни рифмы, ни ритма:

– Вот так, вот так… Еще немного… Теперь с другого бока… Потом чуть-чуть еще…

Под аккомпанемент пения руки сноровисто перемещали вдоль вращающегося войлока причудливой формы кусочек металла, который постепенно приобретал матовый блеск.

Эта деталь была частью некоего весьма примечательного целого, к которому он шел вот уже три года. Три, как одна копеечка! Много? А это как посмотреть…

Сашка хмыкнул про себя и прижал к шлифовальному кругу очередную грань детали, показавшуюся недостаточно выглаженной.

Рядом на рабочем столе, аккуратно выложенные на большом куске мягкой ткани, лежали остальные части нового творения Александра Сергеевича Воронкова. Матовые, сияющие металлическим блеском, или лоснящиеся глубоким воронением.

Это вам, господа, не убогие самоделки, что хранятся в музеях криминалистики. И не пугачи, словно топором рубленные, что демонстрируют обывателю с голубого экрана усталые «майоры по связям с общественностью». Подобные поделки можно выдавать по штуке в месяц, а то и чаще, не особо при этом напрягаясь. Поточное производство, бизнес – чего проще-то? Выбираешь конструкцию, какую попримитивней и штампуешь. Бабахает, в руках не взрываясь, – и ладно, «затылкам» да «чижикам» большего, в общем-то, и не надо. Деньги быстро меняют хозяина, все заканчивается очередным сюжетом в «Криминальных мгновениях», а у дверей Сашки уже топчется очередной заказчик. Или взвод ОМОНа.

Фигушки! Во-первых, это просто скучно. Мелкая, как лужа на асфальте, цель плюс угрюмый финал, и все на фоне профанации творческого процесса. А во-вторых, Воронков в свое время успел получить опыт общения с представителями уголовного мира и повторять его не жаждал.

История нового пистолета началась с того, что Сашка ощутил, как ему становится скучно изготавливать просто нечто стреляющее, которое «почти что как…».

Оно, конечно, здорово, пока радуешься тому, как удается решать одну проблему за другой, осваивая новые технологические горизонты. Но вот навык отработан, процесс пошел, ты уже в состоянии сделать то, что вычерчено на миллиметровке, и сгоряча принимаешься за дело. Все кипит, дым столбом, пар коромыслом, плоды рукоделия множатся как кролики, но в одно прекрасное утро ты вдруг трезво смотришь на окружающий мир, холодно сравниваешь свое изделие с каким-нибудь заводским «Глоком» или «Зиг-За-уэром», и… Самолюбие страдает, однако!

Можно было, конечно, сказать себе так:

– А ты чего хотел? Крупные фирмы – это классное оборудование, мощные коллективы настоящих профи, опыт, столетние традиции. Тягаться с ними на их поле кустарю-одиночке просто смешно!

Сказать и махнуть рукой. Три года назад Воронков чуть было так и не сделал – но не сделал же!

…И почти год прошел в безрезультатных поисках. Он маялся, подбирал варианты, извел кучу бумаги, чуть мозги не вскипели, ей-богу! Доискался до того, что как-то раз в булочной вместо привычных «двух нарезных и одного бородинского» попросил «два нарезных и один гладкоствольный», за что заработал удивленный взгляд продавщицы и заинтересованный – соседа по очереди.

А когда осенило, то, сиди Сашка в ванной, он, наверное, закричал бы «Эврика!», но идея пришла в автобусе, и он просто перестал замечать все вокруг, а очнулся только дома, за письменным столом, с карандашом в руках. Еще год пролетел, пока Воронков, сидя над расчетами и чертежами, не уверился окончательно: он может по-настоящему утереть нос «Кольтам», «Береттам» и «Браунингам». А почему нет? Ведь обладатели этих звонких фамилий тоже были когда-то одиночками (хотя Кольт, пожалуй, не в счет – он в основном производство налаживал, а изобретали другие).

Наверное, им было проще. На переломе столетий табуны изобретателей еще не промчались по полям идей, снимая урожай, не протоптали тропинок к любому мало-мальски интересному решению. Хотя кто знает, насколько просто было тому же самому Браунингу, практически на пустом месте, совершить революцию в личном оружии, и своей 1900-й моделью задать тон, аж на столетие вперед…

Конечно, претендовать на революцию и на «задать тон» Воронков особо не рассчитывал, понимая, что это явный перебор. Но прибедняться не хотелось – ведь не просто так разбежался. Как сказал бы второй и последний близкий друг Игорь, он же Гарик Рыжий – «трусцой заре навстречу». У Сашки вызрело то самое «ноу-хау», без которого нет творчества, а есть лишь ремесленничество.

Из общения с людьми, от оружейного дела далекими, Воронков знал, что представления о производстве его у простого народа поверхностные. Многие считают, что пистолет создается, как автомобиль – дизайнер вписывает в некий красивый силуэт одну из стандартных компоновок, которых с момента его существования изобрели три с дробями. И даже двигатель мало что определяет. Лишь бы мощность была достаточна. А сами моторы – штука взаимозаменяемая. Выбросил один – воткнул другой.

Но оружие – совсем другое дело!

Изначально образ любой ручной пушки определяет ее патрон, и это правильно: несоответствие возможностей «ствола» возможностям патрона, и наоборот, превращают оружие в почти бесполезную железяку. И поэтому всегда конструировать новый образец начинают с выбора патрона.

Воронков тоже начал с этого…

И без колебаний отмел весь спектр распространенных в мире «маслят» – это как раз и было то поле, на котором тягаться с мэтрами глупо и наивно. Изобретать очередной велосипед не хотелось.

Значит, патрон тоже должен быть свой. Но какой? Сначала Воронков подумывал о реактивных боеприпасах…

Это ведь лишь с первого взгляда звучит наивно – реактивная пуля. Как-то фантастами, малосведущими в оружии, поистаскано, да и вообще – не слишком ли велик замах для кустаря-одиночки… Но идея – если кто не знает, то верьте на слово – вполне здравая и жизнеспособная.

Были уже даже и реальные образцы стрелкового реактивного оружия. Так, к примеру, еще во времена вьетнамской войны в Америке сделали крупнокалиберный реактивный пистолет с не слишком благозвучным для русского уха названием «Джироджет». И не только сделали, но и приняли на вооружение, для «морских котиков», справедливо рассудив, что реактивная пуля должна успешно работать и под водой тоже.

Кажется, планировали вооружать и астронавтов, – в условиях вакуума она действовала бы еще лучше. Вот только возвращающиеся из Вьетнама «котики», осчастливленные новым оружием, по слухам, норовили встретиться с создателями чудо-пистолета и по итогам попыток его боевого применения набить им фейс. А «котики» ребята крепкие…

Однако дело вовсе не в изначальной порочности идеи индивидуального реактивного оружия. Просто привычная огнестрелка прошла длительную эволюцию, прежде чем стала такой, какая есть. Достаточно было бы небольшой доли затраченных на нее сил, средств и людской изобретательности, чтобы и из реактивных боеприпасов сделать конфетку. Но только у них совсем нет времени на постепенное совершенствование. Успешно конкурировать надо сразу. Иначе – увы…

Сашка все же планировал попытаться. И это не было слишком уж самонадеянным. Кустарь кустарю рознь. Для такого кустаря, каким сделался уже Вороненок, практически никакой замах не был слишком. Профессионал в таких случаях на поставленный вопрос отвечает только: «Это смотря как сделать».

Но вскоре Сашка и с этой идеей расстался, потому, как окончательно понял: возни слишком много, а толку мало.

С безгильзовыми боеприпасами тоже связываться себе дороже – вон сколько лет трудолюбивые бундесы колдовали над всякими лаками-компаундами. Чтоб и сгорали без остатка, и нагрева не боялись, и пороховой шашке рассыпаться не давали.

Лаки-компаунды есть продукт высокой химии. Тут Воронков на Козю надеялся не без оснований. А на кого еще надеяться? Козя, конечно, химик от бога. Но лаборатория у него, во-первых, не своя личная. А во-вторых, немецкого там было одна только кварцевая печь, а остальное Рыжий охарактеризовал как «сплошной Госпромцветмет».

На жидкий метатель взамен пороху Сашка тоже решил не замахиваться. Хотя в отчаянии набросал несколько вариантов, вроде бы даже работоспособных, но при реализации, сулящих кучу дополнительных проблем.

И что же оставалось? А ничего – и это «ничего» означало собой те самые мучения, поиски, ошибки, которые и закончились озарением в общественном транспорте, когда он выдумал совершенно новый боеприпас, соединяющий в себе достоинства и унитарного гильзового и безгильзового патронов. С обычным порохом, не боящийся ни нагрева, ни сырости, с повышенной начальной скоростью и уменьшенной отдачей. Короче, идея обещала многое, оставалось всего лишь ее реализовать. Всего дел-то – начать да кончить!

Мысленно оглянувшись в прошлое, Воронков удивился самому себе – прямо хоть становись в позу и толкай телегу про большой путь и великие свершения.

С публикой, правда, не очень. Разве что за слушателя сойдет Джой – красивый, неглупый, но своенравный колли, отданный двоюродным дядей Сеней в целях моральной поддержки после трагедии с родителями.

Сидит, небось, зверюга под дверью, ждет, когда хозяин закончит возиться с этими железяками – противно визжащими, а то и плюющимися горячим маслом и острыми стружками.

Улыбнувшись, Сашка выключил станок и бережно положил маленькую, но увесистую деталь на верстак рядом с остальными. Если по делу, так осторожничал он зря: этот с таким трудом отполированный вольфрамовый вкладыш к затвору можно было хоть с размаху об стену, потом поднять, да еще раз – пока рука не устанет. И ничего ему не будет, вряд ли даже поцарапаешь.

Но переступить через свое отношение к этому, для кого-нибудь другого – мертвому и бездушному металлу он не мог. Слишком много Воронков в него вложил, даже не думая для чего. Наверняка среднему человеку показалось бы странным, что оружие, вещь вроде бы утилитарную и смертоносную, можно изготавливать в том состоянии души, в котором, наверное, Данила-мастер ваял свой каменный цветок.

Бывало, Сашка и сам задумывался над этим, пытаясь понять самого себя: ну как можно любить оружие? Как можно восхищаться изяществом линий этих железных игрушек, основное предназначение которых – отнимать жизнь? И никаких объяснений этому не находил: нравится, и все тут. В конце концов, любят же хозяева своих бульдогов и доберманов, восхищаются их всякими там лапами-зубами, хотя эти породы собак выводятся и дрессируются тоже отнюдь не для спасения утопающих!

По-другому он просто не мог и, не считая, тратил время и силы. И двух друзей ведь к этому привлек – правда, они и сами оказались неравнодушны к Сашкиной затее.

Рыжий по этому поводу говаривал голосом Папанова: «Ничего… Сядем усе!» Балагур чертов. Но, если бы не они, хрен бы чего у Сашки вышло.

Краса и гордость экспериментального отделения своей конторы Серега, у которого полмизинца оторвано в детстве самодельной бомбочкой, орудовал в лаборатории, обеспечивал покрытия, варил пластики, добывал заготовки из дефицитных металлов.

А заядлый охотник и KMC по стрельбе Гарик был своим человеком в тирах и на стрельбищах. Это с его помощью удалось на натурных экспериментах отработать баллистику, или, проще говоря, посмотреть, как ведет себя новый патрон в сочетании с новым стволом.

Вели они себя поначалу по-всякому, но другого Воронков и не ожидал.

Время подвело итоги труда, и результат – вот он, на верстаке. Здесь все, и форма, и содержание. Сашка взял детальку, промыл ее от остатков полировочной пасты, искупал в смазке и снова положил на верстак. Немного постоял, тщательно вытирая руки. Осознанно или нет, но этот момент он оттягивал до последнего. Во время подгонки всех составных частей их приходилось до посинения совмещать, прилаживать и двигать относительно друг друга.

Но еще ни разу он по какому-то странному капризу не собирал свое произведение полностью. Благо конструкция позволяла.

И вот, кажется, все готово. Захочешь, а не придумаешь, что бы еще вылизать. Пальцы скользнули по длинноватому для обычного пистолета стволу, рифленому узкими продольными канавками. Нет, надо, чтобы хоть кто-нибудь это видел! Воронков пошел и приоткрыл дверь.

– Будешь свидетелем! – веско сказал он протиснувшемуся в щель Джою. Колли уселся и радостно застучал хвостом об станину ближайшего станка.

Саша встряхнул в воздухе руками, плюнул зачем-то через левое плечо и произнес в пространство:

– Приступим… Нервных и женщин просят не смотреть! – а затем поднял ствол с покрытой масляными пятнами ткани.

Он не спешил, хотя свое творение мог бы собрать за считанные секунды, хоть с закрытыми глазами, хоть вися вверх ногами, хоть наяву, хоть во сне – кстати, во сне он это уже проделывал сотни раз.

И вот – новый пистолет у него в руке. Последним движением Воронков вставил в рукоятку оба магазина, пока еще пустые, и замер.

Что-то происходило и в нем самом, и вокруг. Вряд ли Сашка сумел бы подобрать слова для описания, но в душе у него в этот миг шевелилось чувство, знакомое, наверное, всякому творцу. Восторг свершения – так, что ли? В руке лежало нечто, реальное, как солнечный свет в ясный полдень, и весомое как выговор с занесением в трудовую книжку. Оно лоснилось металлическим блеском, а на боку у него изящно темнел маленький гравированный значок – гибкий силуэт мангуста.

Глядя на создание своих рук, Сашка чувствовал, как взор его радуется каждой линии. Хотя, на посторонний взгляд, «Мангуст» мог показаться настоящим чудовищем – не хуже поразившего в детстве воображение фантастического пиррянского пистолета из «Мира Смерти» Гаррисона. Огромное, черное, с вкраплениями матово-золотистого, непривычных очертаний, это чудовище всем своим видом как бы предупреждало: принимайте меня всерьез и не ошибетесь!

«Забавно, – подумалось вдруг. – Попади игрушка в руки кому знающему, так тяжкий ступор бедняге обеспечен. Если вот так, без патронов, то никакой спец даже не поймет, как она работает! Инерция мышления, брат, страшная штука!»

А уж определить класс, к которому следует отнести оружие, затруднялся и сам создатель. Штурмовой пистолет, что ли? Неслабый такой. Бьющий оперенной стрелкой на полкилометра. А в упор и картечью можно. Один магазин такой, другой такой – и ты готов к превратностям судьбы…

Воронков откинул приклад-цевье, приложился. Удобно. И пушечка для своих размеров весьма легенькая. Не зря он со всяким пластиком-титаном возился, баланс выверял и ловил «блох» в весовом расчете. Вдобавок еще общее изящество очертаний создает видимое впечатление легкости.

Резко развернувшись, Сашка прицелился в прошлогодний календарь с обнаженной красоткой. Точную оптику он собирался установить позднее, а сейчас прицелом служила опорная поверхность под нее, плоская, с длинной прямоугольной канавкой. Уходя в перспективу, ее грани сходились в воображаемой точке попадания.

Воображаемая точка поползла по загорелому животу вверх, медленно обогнула пупок, приласкала по дороге левую грудь и твердо замерла между бездумно распахнутых глаз.

– Ладно. Бог с тобой… – пожалел Сашка красавицу и поднял «Мангуста» чуть повыше, целясь в торчащую из волос дивы розочку.

– Бах! – он плавно нажал спусковой крючок. Боек сухо щелкнул. Джой с интересом наблюдал за его манипуляциями.

– Что, псина, охоту вспомнил? – потрепал его по гриве Воронков. – Может, сходим еще, если Рыжий возьмет. Правда, охотничья собака из тебя, дружок, никакая.

Джой убрал язык и положил голову на лапы.

– Вот-вот, – серьезно сказал Сашка, складывая приклад. – Только без обид. Думаешь, рыжий – значит, сеттер? Ну, все, гуляй! Ничего интересного сегодня больше не будет.

Джой зевнул, показав здоровенные клыки, и не торопясь, вышел. А Воронков посмотрел на часы – смена заканчивалась уже скоро, и принялся упаковывать пистолет. Хотелось пострелять, но он без особого труда отказался от этой мысли. Делать все надо с чувством, с толком, с расстановкой.

«Только вот что такое расстановка? В словарь залезть надо», – подумал он, зная, что забудет.

Но это неважно, тем более сегодня.

Где-то вдали родился, накатился и вновь стих рокочущий грохот – за всхолмьем в паре километров от станции находился городской аэропорт, а ушедший в небо самолет был вечерним рейсом на Москву, по которому на станции отмечали начало последнего получаса работы.

Вскоре в отдалении раздался и громкий лай. Злости в голосе собаки не было, и Воронков понял – идет сменщик, которого пес прекрасно знает и который наверняка уже дружески треплет собаку за шкирку.

Улыбнувшись, Сашка пошел переодеваться. Свою городскую одежду техники хранили в прочно запирающемся, почти герметичном шкафчике с часто заменяемым на свежий автомобильным ароматизатором воздуха внутри. Все же лучше идти по городу, распространяя сильный аромат хвои или лимона, нежели слабый – «экологически чистого продукта».