Текст книги "Невьянская башня"

Автор книги: Алексей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 24 страниц)

Эпилог

– Не тяжко тебе каждый день на башню забираться? – спросил Акакий.

– С голодухи и патриарх кусок украдёт, – прокряхтел дед Кирша.

– Да уж не прибедняйся, Данилов, – засмеялся Лев.

Дед Кирша и правда прибеднялся. По указанию Прокофия Акинфиевича контора Невьянского завода выдавала ему пенсион, а дозорщиком на башне он служил по своему почину – лишь бы оставаться при заводском деле. Хотя и за эту лёгкую летнюю работу ему тоже платили, пусть и немного. Дед Кирша сидел на башне и следил, не горит ли что в Невьянске, не дымит ли дальний лесной пожар. Ежели тревога – бил в колокол.

– Высоко здесь, даже боязно, – заметил Акакий.

Они стояли на галдарее, разглядывая завод – кровли и трубы его фабрик, ржавые колошниковые шатры доменных печей, водоводы, длинную плотину, заросшую зелёной травой, длинный сливной мост. В жаркой синеве неба сияло июльское солнце. Искрился пруд; над ним, вереща, носились стрижи. По склону Лебяжьей горы скользила тень случайного облака. Невьянск был просторным и неоглядным – воистину город: улицы, площади, подворья, подворья, подворья, подворья… И всё равно не покидало ощущение тайги.

– В Гамбурге башня Святого Николая повыше будет, – сощурился Лев.

Прокофий Демидов сохранил свой вздорный нрав до преклонных лет. Старших сыновей Акакия и Льва он отправил в Германию, но не на учёбу, а так, обтереться – чтобы выглядели иностранцами. Помурыжив у немцев, Прокофий выдернул их обратно и тотчас отослал на свои заводы. Акакию было двадцать три года, Лёвке, недорослю, – всего восемнадцать.

Зачем нужно такое путешествие, Прокофий Акинфиевич и сам не ведал. Отцово наследие он хотел продать: к чёрту его. Подобно батюшке, все свои заводы Акинфий Никитич завещал младшенькому Никитушке, любимцу, обделив старших – Прошку и Гришку. Прокофий и Григорий ввязались в тяжбу; после долгих мытарств суд разделил «Ведомство Акинфия» на три примерно равные части. Прокофию досталась изначальная невьянская вотчина, Григорию – чусовская, Никите – тагильская. Но к заводам у Прокофия душа не лежала, и на Урале после смерти отца он не бывал ни разу. А сыновей погнал. И посоветовал найти Киршу Данилова, старого скомороха. Кирша много всего любопытного помнил. На дворе был 1763 год.

В Невьянске Акакий и Лев без труда отыскали деда Киршу, сторожа на башне, а тот был рад поболтать.

– Занятная басня про демона, дедушка, – похвалил Акакий.

– Да оно не басня! – тотчас возмутился старик. – Ей-богу, свидетели и ныне имеются! Сам вон Григорий Иваныч Махотин, к примеру!

Григорий Иваныч был главным приказчиком Невьянского завода.

– Спросим его, – согласился Лев.

– Не спросим, Лёвка, – возразил Акакий. – Махотина нету в Невьянске. Он сейчас новый Верх-Нейвинский завод налаживает.

– Местечко-то для него на Нейве-реке ещё Леонтий Степаныч Злобин определил, – ревниво вставил Кирша.

– Ну и ладно, – Лев пожал плечами. – Всё равно дед Акинфий для меня как царь Горох. Что соврут, тому и верю.

– У меня то же самое, – признался Акакий.

Акинфий Никитич умер в 1745 году, когда Акакию было пять лет, а Льву, младенцу, всего два месяца. Акинфий Никитич поехал из Тулы на уральские заводы, точнее поплыл на барке по рекам; под ветрами простыл и за Елабугой слёг. Уже не оправился. Сгорел в лихорадке. От устья речки Ик его повезли обратно в Тулу – хоронить в родовой усыпальнице.

– Значит, гора Благодать ему не досталась? – усмехнулся Лев.

– Не досталась, – кивнул Кирша. – Татищев там два завода затеял – Кушву и Туру. В тридцать седьмом году его из Екатеринбурха в Оренбурх попёрли. Опосля Благодатские заводы государыня Шомберу подарила. Ну, солома-то с огнём не улежала: Шомбер за недолго всё и разворовал. Его, понятно, за шкирку сцапали, да Бирон отпустил с миром. Благодать в казну вернули. Токо вот Акинфий Никитич её уже не хотел. Ему алтайское дело отдали, он туда вникал, а в наших краях что попроще строил.

Лев вытащил из кармана складную подзорную трубку, раздвинул её и принялся разглядывать завод, словно надеялся увидеть прошлое.

– Дядька-то наш Василий так полоумным и жил? – спросил Акакий.

– Почил он той же весной, – вздохнул Кирша. – У себя в Шайтанке.

– А чем дедовские приказчики закончили? – не отрываясь от трубы, полюбопытствовал Лев. – Который плотинный был – умер он на Благодати?

Кирша сощурился на солнце, будто в чём-то был виноват.

– Не, Левонтий-то Степаныч узловатого корня оказался. После Кушвы и Туры он ещё на Сылвенском и Юговском заводах плотины городил. Ни смерть, ни хворь его не брали. А прочим-то не шибко свезло.

– Это как? – заинтересовался Лев.

– Егорова Акинфий Никитич на Алтай законопатил, там Степан уж и обосновался. Не ведаю, когда помер. Его место в Невьянске Родя Набатов занял. Родивон-то Фёдорыч духом был могуч. Он ведь за отцом своим таки смотался в Тобольск, чудом каким-то выкрал сиромаха Филарета прямо из тамошнего кремля. Филарет под Тагилом обитель возглавил. А Набатова за раскольничество загребли. Объявили ересиархом. В Троице-Сергиевой лавре посадили в лютую тюрьму, стали терзать, чтобы от веры отрёкся, а он не отрёкся, принял кончину мученическую. Вот так…

Кирша мелко заморгал и поспешно вытер лицо.

– Зато Гаврила Семёнов сумел выкрутиться. Вину за «гарь» на Кокуе Татищев на него спихнул. Гаврилу в железо забили и в Тайную канцелярию увезли. Акинфий Никитич о нём хлопотал. Гаврила от раскола отказался, и его выпустили. Он пошёл до Выгорецкой обители, покаялся там старцам, и его сызнова в раскол приняли. Он притащился сюда, взял себе под руку скит на Таватуе, там и царил, пока не помер в пятидесятом году. Его на Таватуе святым почитают, на могилу его крестным ходом ходят. Чудеса, да и только!

Лев удовлетворился наблюдениями и протянул подзорную трубу Акакию. Акакий встал к ограде и тоже нацелил трубу на завод.

– А вогулич тот, Чумпин, деду нашему второго демона не добыл? – весело полюбопытствовал Лев.

– Чумпин пропал без следа, – ответил Кирша. – Брехали, что другие вогуличи изловили его и на Благодати сожгли живьём. В жертву принесли, чтобы Шуртана приманить назад. Лесные люди, одним словом, тёмные.

Акакий медленно водил трубой из стороны в сторону.

– Складно всё у тебя, Данилов, – сказал Лев, – жаль, главного нету. Где подвал-то у башни? Мы смотрели в нижних палатах – там ровные стены.

Дед Кирша улыбнулся с превосходством:

– Акинфий Никитич и повелел замуровать. Речке путь расчистили, воду из каземата вычерпали и заложили всё кирпичом крепко-накрепко. И в башне ход со ступенями в стене, и подземный ход из господского дома.

– А зачем? – удивился Лев.

Галдарею заливало жаркое летнее солнце, и трудно было поверить в тот давний декабрь, морозный и огненный. Дед Кирша задумчиво потоптался.

– Акинфий Никитич отчёта никому не давал… По моим мыслям, шибко он печалился. Потому и сделал из каземата склеп, как у вас в Туле. Всех там схоронил: и Онфима-ключника, и Невьянушку, любовь свою, и Саввушку, друга моего… У них родни-то в Невьянске не было никакой, некому даже оплакать. Вот речка подземная там по ним вечно и плачет слезами Акинфия.

Морщины у деда Кирши зашевелились, борода затряслась.

Акакий опустил трубу и погладил старика по плечу.

– Ну-ну, Кирила Данилыч, – сказал он. – Полно тебе. Миновало уже.

Дед Кирша сокрушённо махнул рукой.

Из двери на галдарею вдруг высунулась конопатая физиономия. Лохматый, быстроглазый мальчишка оробел при виде молодых господ.

– Дядьки Демидовы, мне дедушку позвать велено…

– Зови, – разрешил Акакий.

– Деда, мамка полудничать ждёт. Иди домой, я за тебя покараулю.

– Иди, Данилов, – сказал Лев. – Хорошо позабавил, благодарим.

Дед Кирша перешагнул высокий порог часовой каморы, потрепал внука по вихрам и, кряхтя, полез по лестнице вниз.

В Слуховой палате он остановился, посмотрел наверх, на белёный свод столпа, и медленно прошёл в угол.

– Сидишь, змей рогатый? – тихо спросил он в стену.

Стена молчала.

– Поделом тебе! – с болью сказал Кирша.

И по изгибу свода, по острию угла к деду Кирше тоненьким ручейком доплыл едва различимый шёпот демона Невьянской башни:

– Выпусти меня…