Текст книги "Невьянская башня"

Автор книги: Алексей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

– Басня!

– Как царь Алексей Михалыч с войском три года стоял под Ригой, пока сердце не заскучало.

– И о чём тут петь?

– Про Стеньку Разина могу…

– Не добро державным позором трясти!

– Как селенгинские казаки ходили в поход на мунгальские земли и попали в засаду. Как Комарский острог на Амуре оборонялся от богдойского князьца с силой поганой…

– То всё мелочи для государственной гиштории.

– Как царь Пётр Шлюшенбурх осаждал…

– Тому и ныне свидетелей – три полка!

– Да тебе не угодить! – опять обиделся Кирша.

Татищев нахмурился в раздражении.

– Мне в Кунгуре поведали о местном яром чудище – подземном звере Мамонте. В облике оной твари мужики истолковали происхождение пещер. Знаешь ли ты подобные заводские сказания? О чём тут люди говорят?

Кирша хмуро посмотрел на серебряные цветы заиндевелого окошка.

– Про Ермака говорят.

– А про заводы?

– Ермак и есть заводы, – сказал Кирша.

– Ну, спой, – с сомнением согласился Василий Никитич.

Кирша удовлетворённо засопел и подвинул гусли на коленях:

– Как на Волге понизовой, на славной пристани,

Думу думали удалы добры молодцы,

Все разбойнички лихие да отчаянные.

Толковал им атаман Ермак Тимофеевич…

Песня была длинная: про гнев Ивана Грозного и зов Строгановых, про трудный поход по таёжным рекам в Сибирское царство салтана Кучума и про свирепые баталии с татарами, про то, как Ермак царю Сибирь подарил, и про то, как отклонил царские милости ради защиты Сибири – а потом и погиб в неравном бою. Это песню Татищев дослушал до конца, придирчиво хмурясь.

– Всё ты переврал, – наконец сказал он Кирше. – Что это за солдаты у Ермака? Какие зимние квартиры? Какие баталии? Тогда слов таких не было! И лодки у Ермака были стругами, а не коломенками! И вообще: где заводы?

– Ермак по Тагилу проплыл, это наша заводская река, – пояснил Кирша. – А караваны с железом заводы по Чусовой спускают – Ермаковым путём.

– И что с того? – разозлился Татищев. – Полая ты башка, Данилов!

Кирша тоже разозлился.

– Ты на заводы со шпагой своей пёс знает откуда прискакал! – сдерзил он. – А люди наши на Ермака равняются, а не на твою шляпу пирогом! Ермак нам всем указал, что дело важнее всего – богачества важнее, славы, милости царской, самой жизни! Ермаково дело – Сибирь, а наше – заводы!

Татищев недоверчиво фыркнул.

– Я тебе про Симеона Верхотурского ещё спою! – сердито пообещал Кирша. – Может, под шляпой-то и мыслишки закопошатся?

Праведник Симеон жил сотню лет назад. Был он портным: бродил по слободам и шил шубы. Никакой особой чести не имел. Помер – похоронили. А лет сорок назад его гроб всплыл из могилы, и люди увидели нетленные мощи. По деревням зашептались о новом праведнике, но только на горных заводах наконец-то поняли, какую истину провозглашал Симеон. И Симеон Верхотурский стал заводским заступником, святым доменных печей.

– Во деревне, во селе, да во Меркушине

Удил рыбу Симеон да с камня-камени, – начал Кирша.

Насупив брови, Василий Никитич слушал долгое повествование о том, как богатый купец Михрютин из Краснопольской слободы нанял Симеона сшить ему пышную санную шубу. Симеон работал целую зиму: сметал шубный стан колоколом, подбирая песцов шкурка к шкурке, покрыл стан узорчатой парчой, привесил длинные рукава с прорезями, разложил по плечам широкий соболиный ворот – ожерелье. Купец был счастлив. А Симеон вдруг ушёл из слободы обратно к себе в Меркушино и денег не взял. Купец хотел заплатить как должно и кинулся в погоню. Догнал. Но Симеон сказал: он не пришил малый шнурочек внизу – получается, дело не доделал, и потому брать деньги – грех.

Кирша допел и даже закрыл глаза от умиления.

– Глупость это! – решительно заявил Татищев.

– Не глупость, – вздохнув, тихо возразил Кирша. – Симеон явил нам правду заводскую: работа не равна деньгам и подлинная награда за труды есть душа твоя. О том же и Ермак сказал, токо по-другому.

Татищев задумался, недовольно морщась.

– А ты не дурак, Данилов, – наконец заметил он. – Хоть и скоморох.

– Не скоморох я! – ответил Кирша. – Я тоже мастер, только не доменный и не молотовый, а песенный. За то мне и уваженье на заводе.

* * * * *

Прихватив Невьяну, Акинфий Никитич ездил на Староборский рудник с проверкой: что-то руды тамошние обеднели. Четыре версты – туда, четыре – обратно. Возвращался Акинфий Никитич уже к вечеру. Кошёвка скользнула на Господский двор через ворота у башни. Небо к западу отяжелело густой лазурью; на снежных кровлях палат лежали синие тени от длинных труб с дымниками, от высоких гребней и домиков-«слухов» – окошек на чердаках.

У Красного крыльца стояли кошёвки и сани – обоз «подручников». Он тоже только что закатился на Господский двор сквозь проезд у плотины. Сам Артамон о чём-то разговаривал со Степаном Егоровым. Рядом околачивался Васька Демидов – пересмеивался с Набатовым. Невьяна заметила Савватия: тот молча расправлял попону, укрывая разгорячённую лошадь.

Акинфий Никитич вывернул свои лёгкие санки к крыльцу.

Артамон, сняв шапку, пошагал к хозяину, Васька поспешил за ним.

– Как рудник, дядя Акинфий? – весело спросил Васька и протянул руку Невьяне. – Не замёрзла, Невьянка?

Акинфий Никитич не удостоил Ваську ответом. При виде Васьки его поперёк сердца полоснула горькая злоба. Похоже, племянничек не чувствует никакой вины: обманул дядюшку с Благодатью и вертится вокруг как ни в чём не бывало, улыбка шире морды. Думает, всех облапошил, щ-щенок.

– Отойдите отсюда, – велел Акинфий Никитич Ваське и Невьяне.

Васька послушно отбежал, Невьяна покорно отступила за Васькой.

– Ялупанов остров пустой, – негромко сообщил Артамон. – Никого не взяли. Но Лепестинья и мастер твой там были. Куда подевались – не ведаю.

– Так разведай! – сквозь зубы процедил Акинфий Никитич.

Он стащил рукавицы и швырнул их в кошёвку.

Неудача Артамона, конечно, вызывала досаду, однако после встречи с призраком отца в подвале башни для Акинфия Никитича Лепестинья и Цепень отодвинулись на второе место. Никуда они не денутся. Добегаются. Попадутся. А вот самодовольство племянника бесило. Потеряв Благодать, Акинфий Никитич смирился бы с поражением в борьбе – случается и такое, но коварный обман был оскорблением, и душа Акинфия Никитича вскипала.

– Чего дядюшка-то злится? – заговорщицки спросил Васька у Невьяны.

– Не знаю, – Невьяна пожала плечами. – В дороге мирный был, молчал.

– Опять вожжа под хвост попала, – вздохнул Васька.

Невьяна осторожно посмотрела на Савватия, словно тот мог что-то объяснить или как-то поддержать. Савватий ответил усталым взглядом.

– Напрасно ты сейчас Акинфию на глаза лезешь, Вася, – сказала Невьяна. – Лучше переждал бы непогоду в сторонке.

В это время Родион Набатов взял приказчика Егорова за рукав.

– Степан Егорыч, – обратился он, – у меня тут забота обозначилась… Помнишь, летом я тебе болванчика продал? Вогульское серебро.

– Помню, – сказал Егоров. – Да.

– Он цел ещё у тебя?

– Молится мне на него, что ли, Родион? – возмутился Егоров. – Я его в дело давно сдал. В дело. Нет его больше.

Набатов виновато хлопнул руками по бокам: ну, извини, что дёрнул!

Покрикивая на лошадей, «подручники» уводили обоз, чтобы освободить Господский двор. За крышами зданий небо тихонько разгоралось пунцовым светом. По башне сверху вниз сползал прощальный багрянец.

Егоров повернулся к Савватию.

– Лычагин, а тебе дверь в башенной палатке починить надо, – сказал он. – Ты мастер по курантам, а там дверь на галдарею разбита. Снег на куранты несёт. Снег. Заледенеет машина – сломается.

– Вечером починю, – пообещал Савватий. – Где стёкла были, там дыры холстиной закрою. А ты новые стёкла заготовь.

– Холстину дам, – кивнул Егоров. – Вечером жду тебя.

С крыльца конторского дома на двор друг за другом спустились Кирша Данилов и Татищев. Заметив Демидова, Татищев сразу направился к нему. Кирша не отставал, надеясь позубоскалить.

– Эх, с братом – на медведя, с кумом – на кисель! – крикнул он.

– Тьфу, балабол! – сплюнул Егоров.

Татищев быстро и внимательно оглядел всех у крыльца – Акинфия Никитича, Ваську, Невьяну, Артамона, Савватия, Набатова, Егорова.

– Что, Никитин, помирился с Васильем? – спросил он, желая подразнить Акинфия Никитича. – Поможешь ему деньгами или всё карман жмёшь?

Васька посмотрел на дядюшку как собака, выпрашивающая подачку.

– Думаю, – угрюмо проскрежетал Акинфий Никитич.

Васька засиял надеждой.

– Василий тебе верный друг и сподвижник, – ухмыльнулся Татищев. – И в заводах искусен. Добрая смена тебе подросла, Никитин.

Акинфий Никитич, задыхаясь от ярости, выпучил глаза.

– Я до пробирного горна иду, – как бы невзначай поделился Татищев. – Ты не забыл, что я тебе на завод надзирателя назначил – Пинягина? Он донёс, что ты выход чугуна из староборской руды занижаешь. Проверить надобно, не так ли?.. И буду ждать от тебя добрых вестей про Василья. За него я стеной стою. Будут у меня сразу два Демидовых, и оба молодцы!

Хрустя по снегу, довольный Татищев бодро пошагал к башне.

Все, кто остался у Красного крыльца, молчали и отводили взгляды от Акинфия Никитича. Они понимали, что горный командир поглумился над хозяином. Разве что простодушный Васька ничего не уловил.

– Расходитесь, ротозеи! – то ли прохрипел, то ли просипел Демидов.

Набатов огорчённо покачал головой, Егоров надвинул шапку на брови, Артамон недобро ухмыльнулся: дескать, отыграемся ещё. Кирша по-бабьи подхватил Савватия под локоть и засеменил прочь, утаскивая соседа.

– Соломе с огнём не улежать! – прошептал он.

Невьяна первой поднималась по чугунным ступенькам крыльца, первой вошла в полутёмные сени. Акинфий Никитич грузно ступал позади. Но дверь за ним вдруг снова скрипнула железными петлями. В сени сунулся Васька, большой, кудлатый и нескладный. Он робко мял в руках свой драный треух.

– Ты куда, пёс?! – ощерился на него Акинфий Никитич.

Васька топтался у порога, изнывая от неловкости.

– Дак сказал же капитан, что ты мириться будешь… – промямлил он.

Васька вправду верил, что слова Татищева что-то значат для Демидова.

Невьяна замерла. Акинфий Никитич блеснул на неё белыми глазами:

– Уйди!

Невьяна молча пошла наверх по лестнице, но тотчас же остановилась за поворотом. Она боялась и за Ваську, и за Акинфия.

– Мириться?.. – сдавленно переспросил Акинфий Никитич и вдруг бросился на Ваську, прижал его спиной к стене и схватил за горло.

Васька мог бы оттолкнуть дядюшку, но обомлел и растерялся.

– Признавайся, иуда, что по ухищрению своему отдал мою Благодать в казну! – прохрипел Акинфий Никитич так, будто это его душили.

Он всё утро думал о потере Благодати, о разговоре с призраком отца, и вот теперь ярость прорвалась наружу.

– Христом богом!.. – без голоса ответил Васька, ворочая головой. – Не шельмовал я!.. В мае месяце было… Пусти, дядюшка…

Акинфий Никитич немного ослабил хватку, чтобы Васька говорил яснее.

– Как Хрущёв у меня в Шайтанке чумпинские магниты увидел, так я и помчался в Екатеринбурх… В нашем роду надеялся гору оставить… А на речке Решётке в урочище на меня шайтан напал!.. Истину говорю, дядя Акинфий!.. Из леса шайтан пёр с башкой козлиной!.. Конь у меня испугался, понёс, еле я его усмирил! Пока то урочище по просеке огибал, я время упустил, и соперник мой первым к Татищеву прискакал! Не виновен я!..

Акинфий Никитич вперился в Ваську, словно расплавлял его взглядом. Врал Васька или не врал?.. Да какая разница!.. С мрачным ожесточением Акинфий Никитич признавал для себя: на месте племянника он непременно опоздал бы, чтобы уступить гору начальству и тем самым урвать посильную долю от непосильной удачи. С паршивой овцы хоть шерсти клок.

В злосчастном племяннике Акинфий Никитич узнал себя молодого. Он ведь тоже был добрым, как Васька, и тоже почитал отца, как Васька почитал дядюшку. Но отец перегородил ему дорогу. И он начал обманывать, а потом ломать отца. И обманул, и сломал. А дальше заводская судьба уродовала его беспощадно, и в итоге получилось то, что получилось, – грозный Акинфий Демидов. И этот Акинфий Демидов не желал укоров совести, не желал иметь перед глазами воспоминание о себе. Пускай тогда Васька встретится с демоном Невьянской башни: или сгинет, или превратится в него, в Акинфия.

Тяжело дыша, Акинфий Никитич отодвинулся от племянника.

– Пойдёшь, куда я скажу! – тяжело выдохнул Акинфий Никитич.

Васька послушно и торопливо закивал.

И Невьяна с лестницы увидела, что Акинфий Никитич открывает перед Васькой дверь в подвал – к проходу в подземелье башни.

* * * * *

Дверь, окованная железными полосами, захлопнулась, и за ней лязгнул крюк, наброшенный в проушину, однако скрежета ключа в амбарном замке Васька не услышал. Значит, дядя Акинфий не намеревается держать его здесь слишком долго… Но зачем вообще ему торчать в этом каменном мешке?..

Ещё в подземном ходе Васька понял, что рассерженный дядюшка ведёт его в подвал башни. Раньше Васька тут не бывал, хотя, как и все, знал разные страшные байки о каземате: и вора какого-то в стене замуровали заживо, и деньги фальшивые чеканили, и людей гноили до погибели… Васька повертел головой, озираясь. А ведь жутко!.. Васька успокаивал себя: он – законный Демидов, нельзя убить его за просто так или посадить на цепь в темницу, даже всемогущему дядюшке такое не дозволено… И всё равно Ваське было боязно. Никогда он не верил в злодеяния Акинфия Никитича, а сейчас подумал о них легко – как о деле обычном. Неужто дядюшка – зверь?.. Нет!

Узкая глухая ниша, ступеньки и запертая дверь… Напруженные своды, в дальнем – лаз, закрытый чугунной плитой, и до него не добраться… Горн, в котором горит слабый огонь… Шевелится полумрак. Громоздкий водовод от стены к стене, и справа из кирпичной арки с шумом падает поток… Что делали в этом каземате? Для чего он нужен? И почему он, Васька, здесь?..

Васька подошёл к водоводу, зачерпнул ладонью и плеснул в лицо. И сразу в каземате потемнело: это огонь в дровяной каморе горна вдруг сжался, спрятавшись под колосниковую решётку. Васька оглянулся – живот его обожгло ледяным холодом: у противоположной стены каземата сидел какой-то человек. Только что его не было – и появился ниоткуда… В камзоле и ботфортах, с дворянской шпагой на поясе, с кружевным платком на груди… А рожа – морщинистая, помятая, спитая… И перевязь на лбу… Васька знал, что под ней – чёрная дыра от пули. Это был дядя Григорий. Брат отца и дяди Акинфия. Такой, каким его похоронили в Туле семь с лишним лет назад.

– Вот и ты к дядьке в лапы угодил, недоносок? – ухмыльнулся мертвец.

Дядю Гришу, пьяницу и буяна, никто в роду Демидовых за человека не считал, только бабушка Дуся и младшая дочка Анютка его скорбно любили, да ещё Васька жалел. И дядя Гриша раньше никогда на Ваську не ругался.

– Чтоб ты сдох здесь, как я сдох! – с ненавистью сказал мертвец.

Васька онемел от ужаса. Кто перед ним? Оживший покойник, призрак, демон?.. Что делать-то?!.. Но вместе с ужасом Васька ощутил и обиду.

– Не я тебя убил, дядя Гриша… – ответил он. – Зачем бранишь меня?

Дядю Гришу застрелил Ванька, единственный сын. Весенней ночью дядя Гриша с приказчиком ехал в тарантасе домой с попойки; на Гончарной улице Ванька подкараулил его, затаившись в цветущих кустах, и пальнул из фузеи. Пуля пробила голову навылет. Ванька сбежал, никто его не видел.

– Акишка с Никишкой хотели мой завод заграбастать! – мёртвый дядя Гриша говорил об Акинфии Никитиче и о Васькином отце. – С двух сторон мне в уши пели, что Ванька мой – негодяй, дурак, пьянь беспробудная, по ветру наследство пустит… А ты с Прошкой, поганцем, спаивал Ваньку!

Васька учуял злобу мертвеца… или демона? Злоба пугала до обморока.

– Я не спаивал… – еле выговорил Васька. – Не было умысла!..

Они втроём – Васька, Ванька и Прошка, двоюродные братья, – и вправду кутили во всю ширь души. Тула качалась, когда они гуляли. Но ведь то была просто удаль молодецкая! Все парни горазды лихость показать!.. Впрочем, Ваньке не следовало пить, и они это знали. Ванька дурной делался: в драку лез, последними словами всех костерил, поджечь что-нибудь пытался…

Мертвец у стены заворочался и начал с трудом подниматься на ноги.

– Я-то Ваньку от выпивки отвадить уповал… – глухо сказал он. – Мне братья мои подлые посоветовали: припугни, мол, его, что отпишешь свой Тульский завод в наследство Анютке… Я и припугнул… А Ванька по досаде мне пулю в башку залепил, чтоб не успел я ничего сделать!

Сквозь страх перед призраком Ваську опять поразила боль давней беды, что как буря смела дядю Гришу с Ванькой, и тяжесть собственной вины.

– Не хотели мы такого!.. – прошептал он. – Не ведали, куда всё идёт…

Мертвец горько усмехнулся, выпрямляясь у кирпичной стены.

– Или врёшь, или дурак ты! Всё Акишка-то с Никишкой ведали! На Каинов грех по своей воле сподвиглись! Такие они, да! Сгубили и меня, родного брата, и Ваньку моего! А вы с Прошкой пособили отцам!

– Нет! – страстно выдохнул Васька.

– Пособили… – повторил мертвец. – Пособили сыны душегубам…

Он неровно замерцал, точно состоял из сполохов огня, и растаял: огонь впитался в стену, как вода в песок, а горн осветился изнутри. Ошеломлённый Васька бросился к стене и принялся ощупывать горячие кирпичи.

– Не виноваты батюшка и дядя Акинфий!.. – твердил он вслед призраку.

А за спиной у Васьки раздалось:

– Да как же не виноваты?

Васька оглянулся, и у него едва не подогнулись ноги.

На краю водовода сидел Ванька – двоюродный брат, которого казнили в Туле пять лет назад. Он был в белой рубахе, в которой взошёл на эшафот, босой и с переломленной шеей. Синюшная рожа его уродливо раздулась, губы почернели, глаза были вытаращены – таким он и висел в петле.

– Дядя Акинфий сам сказал мне, что батька завещает Аньке завод, как дед обделил моего батьку, да и твоего тоже, – просипел удавленник Ванька. – Не мудрёное дело-то, Васята. Одному – всё, остальным – кукиш поцеловать. А я-то поверил. Фузею дедовскую почистил батьку пришибить.

Мёртвый Ванька спрыгнул с водовода.

– Не подходи!.. – Ваську колотила крупная дрожь.

Он шарил ладонью по груди, нащупывая нательный крестик.

– Ох, Васята, слушай, как в петле-то худо помирать! – засмеялся Ванька. – Больно, и крутит всего, и дышать охота!.. Висишь-висишь, тело-то будто гиря семипудовая, голова отрывается, а всё никак не помрёшь! Думаешь там всякое, тужишься ещё чуток пожить… Тьфу! – мертвец весело сплюнул.

Васька сполз по стене и сжался, стискивая крестик в кулаке. Он пытался прочесть молитву, но язык закоснел, и Васька только всхлипывал в отчаянии.

– Да я тебе ничего не сделаю, братец, – добродушно заверил мертвец, присаживаясь на корточки напротив Васьки. – Я пришёл рассказать тебе про дядьёв своих. Они ж не только батьку Григория подзуживали, но и меня тоже. Хотели дедовский завод себе заграбастать. А как я батьку-то ухлопал, так они вдвоём меня начальству и выдали на расправу. Вот ведь черти, а?

Ванька заливисто захохотал, довольный коварством родственников.

– Не могли они этого устроить… – прошелестел Васька.

– Шибко ты добрый, дурачок, – ответил удавленник.

Он протянул к Ваське руку. Васька зажмурился, как ребёнок, и ощутил, что его невесомо и нежно гладят по голове, по вздыбленным вихрам. Васька терпел, его трясло, и наконец он не выдержал – распахнул глаза.

Перед ним в белом саване стояла Танюшка – младшая сестра, которую похоронили больше года назад. Васька любил её всей душой. Она умерла, когда он был уже здесь, на своём Шайтанском заводе. По слухам, Танюшка погибла от руки отца: из любопытства залезла в подвал его тульского дома, и Никита Никитич в гневе ударил её по голове связкой тяжёлых ключей. Васька в это не верил – батюшка любил озорную Танюшку. Её все любили.

Рассудок у Васьки уже пошатнулся: живые и мёртвые перемешались, Васька не отличал людей от призраков.

– Не бойся, Васенька, – ласково сказала Танюшка. – Мы же твой род…

– Что они говорили про батюшку и дядю Акинфия? – почти заплакал Васька. – Не может быть такого!..

– Правду они тебе говорили, – печально улыбнулась Танюшка. – Мы, мёртвые, только правду говорим. Иначе зачем нам к вам-то возвращаться?

– Не душегубы дядя Акинфий с батюшкой! – замотал головой Васька.

– Так надо для заводов, – мягко возразила Танюшка. – Что уж поделать, Васенька? Меня вот батюшка тоже за это казнил…

– Нет!..

– Да, Васенька. Мы с Прошкой пожениться уговаривались, я к нему через подземелье бегала… Батюшка узнал, испугался, что я дяде Акинфию его тайны выдам, и ударил меня… Неладно у него со мной получилось.

Прошка, старший сын Акинфия Никитича, жил в новом доме у бабушки Дуси, а Танюшка, понятно, жила в доме отца. Дома соединялись подземным ходом. По нему Танюшка и пробиралась на свидания с Прошкой. Там Никита Никитич и поймал её, там и бил до полусмерти. Вытащил уже умирающую.

– Нет! Нет! – исступлённо повторял Васька.

– Прими, – попросила Танюшка. – По-другому до величия не дойти… Я тебе добра желаю, Васенька. Дай я тебя поцелую, утешу, успокою…

Сидя под стеной каземата, Васька не сопротивлялся. Он почувствовал, как руки сестры обвивают его – легко, будто тёплый воздух над костром. И перед собой Васька увидел светящееся лицо Танюшки, её глаза, в которых игриво играло пламя. Мёртвая Танюшка улыбалась жадно и победительно.

…Акинфий Никитич дёрнул дверь на себя и скатился по ступенькам в подвал. Окутанный зыбким заревом, Васька скорчился на полу, а по нему бегали, вспыхивая, лепестки призрачного огня. Акинфий Никитич вцепился Ваське в загривок, рывком поставил на ноги и толкнул к лестнице. Огонь с Васьки мгновенно исчез, будто палая листва, которую сдул ветер, и тотчас ярко вспыхнуло в чреве плавильного горна. Акинфий Никитич свирепо поволок племянника к выходу; ничего не соображая, Васька шатался, ноги его путались и заплетались. Он словно разучился владеть собой.

– Двигайся, болван! – прорычал Акинфий Никитич.

Огонь в горне заскакал сквозь решётку от лещади до тёмного свода, как взбесившаяся собака, что дико прыгает и кувыркается на привязи.

– Оставь его! – завыло из горна. – Оставь до курантов!..

Акинфий Никитич выпихал Ваську вверх по лестнице до подземного хода, выскочил сам и захлопнул дверь в каземат.