Текст книги "Не измени себе"
Автор книги: Алексей Першин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)
– Твои слова, Дроздов… Бальзам мне на душу. Я так нуждаюсь именно в таких словах. Спасибо.
Вальцов коротко давнул ладонью Бориса, снова обнял его и лихо выкрикнул:
– Двинули!
Вскоре они свернули в какой-то переулок и минуты через две поднимались по ступенькам к широким дверям.
– Пивная, – объявил Иван Федосеевич. – Не так давно здесь грязь была непролазная. А теперь мои бывшие смежники – общепит – вроде бы навели кое-какой порядок.
Особого порядка Борис, правда, не увидел. Столы без •скатертей, сплошь были заставлены пустыми пивными кружками. Молодая женщина в залитом пивом переднике носилась по залу, собирая их. Крупные капли пота стекали по ее полному, еще не утерявшему свежести лицу. Посетителей оказалось не так уж и много. Был тот час дня, когда рабочие с завода уже прошли, а конторским служащим еще предстояло работать. Любителей пива совсем недавно было много, если судить по кружкам: волна только что схлынула.
– Давай-ка, Борис Андреич, сами потрудимся. Официантка, вишь, истекает потом.
За две минуты они дружно очистили стол и хотели уже заняться самообслуживанием, но их опередила толстушка.
– Спасибо, мои милые, – улыбчиво и певуче еще издали заговорила она, торопливо приближаясь к их столу.– Вот вам за труды.
Она как букет протянула Борису аппетитную тараньку. С алчным урчанием ее цапнул своей ручищей Вальцов. Все трое рассмеялись.
– За такое богатство мы тебе еще три стола очистим,– воскликнул Иван Федосеевич и под заливистый смех официантки действительно бросился очищать столы от пивных кружек. Волей-неволей забегал и Дроздов, заражаясь дурашливым настроением напарника.
– Ай да Натаха! Каких бравых помощничков сагитировала,– раздался мощный бас из-за стойки. Борис только сейчас рассмотрел толстого усатого буфетчика.– Вот бы все такие были! – приналег на голосовые связки толстяк.
К удивлению Дроздова, из-за столов поднялись посетители и кто смущенно, но молча, кто посмеиваясь и перекидываясь шутками с официанткой и буфетчиком, принялись убирать пустые кружки.
– Кто сказал, что только дурной пример заразителен, а? – опять зарокотал толстяк. – Нинка, дочь наша человечья, тащи скатерти. Вишь какой народ у нас сегодня.
Откуда-то из чрева пивной, скрытого стойкой, выскочила тоненькая длинноногая девушка с толстой косой. На вытянутых руках ее лежала стопка чистых скатертей. Руки девушки замелькали над освобожденными от посуды столами. Через несколько минут зал посветлел; кто-то распахнул окно, и сизые клубы табачного дыма, подгоняемые сквозняком, устремились на улицу.
Толстушка Наташа, успевшая сменить грязный передник, преданно улыбнулась Вальцову. Не спрашивая их желания, она принесла на подносе шесть кружек пенистого янтарно-желтого пива, тарелку с жирной красноперкой, подсоленных сушек, каких-то орешков и бутерброды. Расставив тарелки, хлебосольно сказала:
– Угощайтесь, мои милые. На здоровьице! – и, неловко поклонившись, тут же убежала.
Приглашать второй раз не пришлось. Оба налегли на бутерброды, запивая их пивом. Проголодавшемуся Борису все это показалось царской едой.
И вдруг Борис заметил, что Вальцов застыл с кружкой в руках. Глаза его грозно сверкнули, губы сжались, заходили желваки на скулах. Борис, неприятно удивленный, оглянулся, но ничего подозрительное не заметил,
– Кого-то увидели, Иван Федосеич?
Вальцов пришел в себя.
– Вспоминаю, Борис. А точно припомнить никак не могу. Где я мог видеть Юзовского? Где?
– Да плюньте вы хоть сейчас-то на этого вражину, всемiy свой черед.
– Это, пожалуй, правильно. Наляжем-ка!
Минуты две молча работали челюстями, а думали все ту же думу. Первым не выдержал Борис.
– Иван Федосеич, как вы думаете, долго еще продлится борьба с ними?
– Уверен, что не долго. Борьба, по сути дела, уже заканчивается. Коллективизация идет полным ходом. Конeчнo, крови кулаки попортят нам еще порядочно. Побьют, сожгут, потопчут… Но сравни-ка ты все это с обстановкой в гражданскую войну, когда каждый наш человек был гол как сокол, во вшах, в коросте, с ребрами, на которых хоть играй, что тебе балалайка. А ведь одолели врагов на всех фронтах. Так или не так, комсомол?
– Так, Федосеич.
– Ну и потянем за великое из малого объема, – и хохотнул, довольный собственным каламбуром.
Пил Иван Федосеевич большими жадными глотками. Борис с трудом начал вторую кружку, получая больше [удовольствия от беседы. Он был бы не прочь съесть еще полдюжины бутербродов, потому что пиво возбудило аппетит, но стеснялся попросить о том официантку, сидел, делал мелкие глотки и думал. Честно говоря, слова Вальцова не столько успокоили, сколько растревожили его. Как там ни говори, а число кулаков немалое. Где-то достают они оружие, сопротивляются бешено, наверняка увлекают за собой колеблющуюся массу крестьян среднего достатка. Так что силы у них, поди, еще немалые процесс, наверное, не так скоро закончится, как думает Вальцов. Размышления обо всем этом он откровенно и выложил Ивану Федосеевичу.
Лицо Вальцова помрачнело. Он даже кружку с пивом отставил в сторону. Задумался. Сильные и жесткие пальцы его выдали беспокойную дробь. Но вот он сделал из кружки большой глоток, тыльной стороной ладони вытер губы и, грузно навалившись на стол, пристально взглянул в глаза Дроздову.
– Слушай, комсомол, не рано ли тебе в государственные деятели определяться?
Вроде бы шутливый вопрос, но в глазах Ивана Федосеевича Борис не заметил веселой искры. Не признал шутки и сам.
– Я думаю, Иван Федосеич, наши государственные дела всех и каждого касаются. Тех, конечно, кто болеет за дело свое, за землю вообще, коль уж по большому счету. Если я смолоду буду поплевывать в потолок и делать вид… моя хата с краю, на какой черт сдался такой рабочий? А я как-никак гегемон. Пусть миллионная его частичка, по все-таки действующая, активная. Вот такая позиция вас устраивает?
Вальцов быстро убрал со стола руки, откинулся па спинку стула, довольно осклабился.
– Круто, круто берешь, Дроздов.
– Нет, нет, не уклоняйтесь. Я далек от шуток. У нас работает участник двух революций Василий Егорыч…
– …не Кулешов ли?
– Да, Кулешов. А вы его знаете?
– Еще бы не знать.
– Так вот… Он любит говорить: «Дорожку выбирай смолоду и за стезей своей следи да следи, чтобы не сбиться вправо или влево». Вот я и не хочу сбиться вправо или влево.
– Ладно тебе. Будто я не понимаю. Но враг на то и враг, чтобы не дремать. ОГПУ без работы не сидит. Поди, часа по три в сутки спят…
Подбежала тоненькая девушка с тарелкой, накрытой салфеткой, и еще четырьмя полными кружками пива.
– Это вам от нашего заведующего, – и, как фокусник, рывком сорвала салфетку. – Премия за вашу помощь. Вот!
Вальцов ахнул – раки! Крупные, красные! Иван Федосеевич глаз не мог от них оторвать.
– Скажите, девушка, ваш заведующий не волшебник случаем?
Молоденькая официантка залилась открытым и милым девчоночьим смехом.
– Он у нас хороший, хоть и шумит часто. Но пошумит-пошумит и забудет.
А Борис глаз не мог оторвать от девичьего лица. Что– то в нем напоминало Женю Пухову. И не понять, что именно их роднило?
Заныло сердце: каково сейчас девчонке? Ночи стано– вятся холодным!!. Где ночует? Есть ли вообще у нее крыша над головой?
– А что это ваш товарищ загрустил? – все тараторила девушка.
– А он у нас о человечестве скорбит. Вот такое сердце у товарища Дроздова. – Иван Федосеевич сложил два крупных рака и показал официантке.
– Вот такое корявое да колючее? – не дожидаясь ответа, опять засмеялась девушка.
Вальцов что-то сказал. Официантка замахала на него руками, совсем зашлась в смехе, убежала.
– Когда-нибудь едал такое, Борис Андреич?
– На реке вырос, Иван Федосеич. Ведрами варили…
– Тогда налегай, – и первым с жадностью впился в толстую клешню.
Борис был равнодушен к ракам, но надо было видеть, какое наслаждение получал Вальцов! Он утробно урчал, постанывал, цокал языком и смачно прихлебывал из кружки пиво. Глядя на него, с удовольствием на этот раз хрустел раками и Борис.
Потом они опять шагали по Москве, сытые, умиротворенные, и мирно беседовали.
– Где живешь-то? – вдруг спросил Иван Федосеевич.
– В Люблино, – ответил Борис и поморщился, не желая больше распространяться на эту тему. Настроение у него мгновенно испортилось.
С жильем у него было скверно. По Курской дороге пригородные поезда ходили с большим нарушением графиков, иногда опаздывали, вместе с ними почти каждую неделю опаздывал и Борис. Самолюбие его страдало. И хоть бы комната была приличной. А то ни стола, ни стула, спал на полу, укрывшись кожанкой. По утрам вставал по «внутренним часам», потому что еще не приобрел настоящих. И к тому же без света, в темноте, тыкался в стены, как слепой кутенок. Пытался подыскать себе комнату в Москве, но так и не нашел: или цена непомерная, или же хозяйки откровенно приваживали одиноких мужчин.
Позавчера в начале смены столкнулся в проходной с начальником цеха Тарасовым.
– Это что за барство такое?! – удивленно воскликнул
тот, бросив взгляд на часы. – Опаздываете на одиннадцать минут! А еще в примерных ходите.
Эти последние слова начальника доконали Бориса, Как раз в этот день он встал в половине четвертого, сел в поезд, а паровоз, то и дело буксуя и рассыпая искры, едва тащился. Не повезло и с автобусом: сорвался с подножки и больно зашиб коленку. Шел и думал: так больше не может продолжаться. Боль в коленке, обида на черствость начальника цеха оглушили Бориса. Он даже не сразу нашелся что ответить. Руки прыгали, когда собирал инструменты.
– Ты куда это собрался?! – раздался за спиной голос Сергея Кириллова. – Что задумал?
– Ухожу к чертовой матери. Совсем ухожу. Выговаривает, видишь ли, барство… Ему бы такое… барство!
Кое-как мастер все-таки докопался до сути, узнал о случившемся. И тотчас убежал. Но тут же возвратился.
– Пошли к Тарасову.
– Это еще зачем? И не подумаю.
– Чудак-человек. Все равно же не миновать начальника цеха, коль уходить собрался. Без его резолюции не уйдешь.
Борис как-то сразу обмяк и, прихрамывая, поплелся за Кирилловым.
Начальник цеха встретил его встревоженным взглядом. Укорил за то, что он ни слова не сказал, где живет и каково ездить ему из Люблино. Тот, оказывается, хорошо знал Курскую дорогу и беспорядки на ней. Кончилось тем, что Дроздову выдали дополнительный пропуск, допускавший получасовое опоздание с последующей отработкой после смены. Тарасов пообещал поставить перед дирекцией вопрос о предоставлении Дроздову жилья от завода.
…Трудно было с жильем, очень трудно, потому и не хотелось говорить об этом с Вальцовым.
Простились они тепло, по-дружески.
– Линейки, надеюсь, одолеем?—подмигнул Вальцов, не отпуская руки Бориса.
– Если б только в них была закавыка, – позволил себе и Борис загадочное выражение.
Думал он в это время о себе, о Жене Пуховой, о Пашке…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ЖЕНЯ
1
Табельщица цеха Люба подошла перед концом смены к Борису и передала клочок бумаги с записанным на нем номером телефона.
– Просили позвонить.
Дроздов рассеянно сунул бумажку в карман спецовки. Не дождавшись ответного слова, с ласковой заинтересованностью Люба спросила:
– Это кто же… Виктор Семеныч?
Круглое личико Любы выражало откровенное любо-
пытство. Борис ей понравился сразу, еще с их первой встречи, на Москве-реке. Недаром она сама вызвалась узн[ать на заводе о месте для Бориса. Но встреча их тогда нe состоялась, у Любы заболела мать, и она не пришла в назначенное время, чем была очень огорчена: встретиться с Борисом она уже больше не надеялась. Какова же была ее радость, когда она увидела Бориса в цехе. Вряд ли Люба смогла бы четко определить для себя, чем он пришелся ей по душе. Вроде и красоты в нем особой нет, а тянуло к нему. Борис казался ей надежным человеком; похож на сыроватый лесной костер, который медленно и туго разгорается, но зато долго и ровно горит. К такому человеку хорошо прислониться…
Есть женщины, способные видеть мужчину не только таким, каков он сейчас, но и таким, каким он может стать.
Такой была и Люба.
– Так кто же Виктор Семенович?
Вопрос Любы не только напомнил о записке, но и том, кто ее написал. Борисом вдруг овладело озорство. Он напустил на себя таинственность: выпрямившись, вытащил листок бумаги, прочел написанное и вдруг встревоженно обратился к девушке:
– Люба, ты никому не трепанешь?
Люба, понимая, что идет игра, заговорщицки шепнула:
– Ну, что ты, Борис… Зачем же?
– От наркома машиностроения звонили… – И замолк, уткнувшись в чертежи.
На умненьком розовом личике девушки – понимание и проказливость.
– Даже там помнят о Дроздове.
– А как же иначе. Знай наших.
Люба смеется, Борис мысленно кается, что завел Этот дурацкий разговор о наркоме,– не так уж и простодушна девчонка.
– Ладно, Люба. До наркоматов нам с тобой топать да топать…
– И все-таки кто этот Виктор Семеныч? – спрашивает Люба уже озабоченно.
– Следователь уголовного розыска.
– Господи! Что у тебя с ним?
– Ровным счетом ничего.
– Ну, пожалуйста, Борька… Может, что-то случилось? Что-то надо сделать?
Испуг, ничем не прикрытая тревога, желание немедленно прийти на помощь —все это читается на лице Любы. И первый раз за все время Борис внимательно и пристально всматривается во взволнованную девушку. А ведь она и в самом деле за него беспокоится.
– Да нет, Люба. Все в порядке. Мне лично никто ничем не грозит. Просто… Как бы тебе сказать?.. Разыскивал человека. Попросил помочь… Наверное, хочет что-то сообщить.
– А не врешь?
– Клятвы давать не умею. Поверь простому слову, правду говорю.
На этот раз Люба верит, но из состояния испуга выйти ей не так-то просто.
– Ох, Борис! Затеял ты что-то непонятное, – не отрывает она глаз от лица Дроздова. – Не влипнуть бы тебе. С милицией не шутят.
Она уходит; Борис, улыбаясь, некоторое время следит, как с неосознанной грацией плывет-качается ее тоненькая ладная фигурка. Он любуется Любой, а та, видимо чувствуя взгляд, замедляет шаг, будто давая возможность рассмотреть себя получше.
«Ай да Люба! Жениха тебе пора, милушка»,—думает Борис, не подозревая, что он-то сам и есть желанный человек для этой славной девушки.
Спохватившись, он переключается на записку: что-то нынче скажет Головастов? По пустяку не стал бы беспокоить. Не раз Борис порывался ему позвонить, но сдер-
живал себя, чтобы не показаться излишне заинтересованным. И вот наконец дождался.
Верстак Борис убирал торопливо.
«Где же телефон найти? От Любы не очень удобно…– А ноги будто помимо его воли несли Бориса к хорошо знакомой отгородке, где помещалась табельщица. – Если и узнает, что ей за дело?..»
Люба не удивилась, когда он попросил разрешения позвонить. Улыбнувшись ласково, девушка молча кивнула на телефон.
Не сразу Борис узнал голос Головастова.
– Я слушаю, слушаю… Никак Дроздов? – вдруг обрадовался следователь.
– Да, это я, Виктор Семеныч. Давно хотел сам звонить, да как-то неудобно.
– И зря стеснялся. У меня новости.
– Хорошие или плохие?
– Да как сказать… Это с какой стороны. – Судя по голосу, Виктор Семенович заколебался. – Вы где сейчас?.. Я хочу сказать, сможете заехать ко мне?
– Конечно, смогу. Через тридцать – сорок минут буду.
– Вряд ли сумеете так быстро… Но все равно жду. Люба не спускала глаз со взволнованного лица Бориса, и когда, он, поблагодарив ее, пожелал Любе хорошего жениха, девушка опешила и не нашлась что ответить. Да если бы и ответила, Борис вряд ли мог услышать – он чуть ли не бегом устремился к проходной.
Автобус взял приступом, не жалея сил. Пересел на трамвай и вздохнул свободней – в вагоне не было так тесно, как в автобусе. И все-таки Борис любил ездить на автобусах из-за того, что они ходили по более широким и нарядным улицам; а трамвай, будто нарочно, выбирал кривоколенные глухие переулки и все время звонил, предупреждая ротозеев, которые то и дело шарахались от него.
Головастов встретил его как старого знакомого. Крепко тиснул руку, поставил стул гостю, усадил его и, усевшись за стол, оживленно потер руки. У Виктора Семеновича были основания чувствовать удовлетворение.
Милиции удалось напасть на след Евгении Пуховой и таким образом выйти на шайку. Шайка была не велика числом, но крепко сколочена; вожаком оказался сводный брат Жени – Роман. Шайка действительно занималась кражами на вокзалах и в магазинах у зазевавшихся покупателей. Впрочем, по некоторым наблюдениям круг деятельности Романа Пухова не ограничивался мелкими кражами. Существовало подозрение, что за его ребятами числились и более тяжкие грехи. Но пока что эти подозрения не подтверждались. Роль Жени была определена четко. Пользуясь своей броской внешностью, она отвлекала жертву поддельным отчаянием и просьбами о помощи. Брат и сестра почему-то не ладили, однако все выходки девушки, как установили наблюдатели, почти всегда сходили с рук, хотя со всеми другими Роман Пухов бывал предельно жесток.
Головастов вышел из-за стола и, заложив руки за спину, стал ходить по кабинету, явно стараясь успокоиться. Волнение следователя удивило Бориса.
– Я понимаю, Дроздов, у вас возникает естественный вопрос, почему же мы медлим. Видите ли, дело в общем-то куда серьезней, чем кажется на первый взгляд. Брать их сейчас… ну… не выгодно, что ли. Есть подозрение… что у шайки более обширные и неожиданные связи, чем можно было бы предполагать. Мы хотим до них докопаться…
Головастов остановился, положил руку на плечо Бориса.
– И в этом вы нам можете очень помочь.
Борис удивленно взглянул на Виктора Семеновича.
– Чем же?!
Помолчав, Головастов снова огорошил его:
– Скажите, вам драться приходилось?
Борис рассмеялся.
– А как же? Что за парень, если он никогда не дрался.
– Физически крепок, вижу. Вон как давнул руку. А какие-нибудь приемы знаете?
– Гм… подножку… – и сам же подвел итог: – Нет, Виктор Семеныч, не обучен.
– Это легко наверстать. Вы могли бы походить к нашим ребятам. Это может вам очень пригодиться в свое время.
– Зачем?..
Борис все больше удивлялся. Уж не в оперативную ли группу собирается его включать Головастов? Но следователь будто и не заметил смятения собеседника.
– Я считаю, уже пора вам нечаянно – подчеркиваю, нечаянно – встретиться с Женей Пуховой, – продолжал он. – Пора. А это не пройдет незамеченным для Романа – он не выпускает сестру из поля зрения. И тут вам может достаться не один хук и справа, и слева.
Борис с бодрой уверенностью расправил плечи, хотя под ложечкой неприятно засосало – как-никак преступный мир, а с ним шутки плохи.
– Страшновато? – Головастов насмешливо сузил глаза.
Борис понял – его подзадоривают. Он вздохнул и ответил с предельной откровенностью:
– Есть немного…
– Хорошо понимаю, Дроздов. Но вы сами захотели помочь Жене Пуховой, давайте помогать вместе – у одного у вас ничего не выйдет. – Головастов придвинул стул, сел на него верхом. – Значит, так. Для начала я добился от начальства разрешения на ваши занятия в милицейском спортивном зале. Он как раз расположен неподалеку от вашего завода.
– Интересно. За меня все решили?
– Да, Дроздов. Каюсь. Как в поговорке: без меня меня женили.
Головастов все больше нравился Борису.
– И что же мне в том спортивном зале делать?
– Овладеть искусством борьбы и самозащиты.
– Самозащита действительно никогда не помешает…– Борис вспомнил свой «фонарь», полученный от Сергея Кириллова, и усмехнулся.
– Однако подведем итог нашему разговору. Вы согласны оказать нам помощь, Дроздов?
Борис кивнул.
Следователь быстро оформил пропуск и вручил его Борису.
– Будете предъявлять при входе. Разыщите Мальцева. Он все знает и сделает, что надо.
Как раз неподалеку от спортивного зала милиции, куда ходил Борис третью неделю, и столкнулся вечером с Женей Пуховой.
Узнал он Женю в первые же секунды. Остановился. А девушка лишь скользнула по нему взглядом и равнодушно продолжала путь, будто прошла мимо стены. Лил дождь. Женя подняла воротник пальто и зябко спрятала в нем подбородок. Голову ее прикрывал берет, но из-за дождя он у нее потерял форму и походил на блин. Волосы выбились из-под берета и прилипли к щекам. Жалкий был вид у нее сейчас.
Будто почувствовав на себе взгляд, Женя вздернула подбородок и прибавила шагу. А он словно мимоходом отметил: лицо девушки сильно исхудало, глаза ввалились, казалось, что она вот-вот упадет от усталости. Внезапно пришла догадка.
«Она же голодная!»
Второй такой встречи может и не повториться.
«Окликнуть ее, что ли? – лихорадочно соображал он, стараясь не отставать от девушки. – Нет, нарочито будет… Как же с ней познакомиться?»
Как на грех, ничего не приходило в голову, а надо было что-то сейчас делать, пока Женя не зашла в подъезд или не свернула в переулок.
Словно подслушав мысли Бориса, девушка резко остановилась и подняла голову.
«Столовая» – было написано над дверью.
Женя начала шарить в карманах пальто. Движения были резкие, нервные Вот она что-то нашла, взглянула на ладонь и с досадой опустила руку. Некоторое время стояла, раздумывая.
«Ну, входи же, входи!» – мысленно умолял ее Борис. И будто внушил Жене свою волю. Забеспокоившись и бросив торопливый взгляд влево и вправо, она нерешительно двинулась к входу. Вслед за ней заспешил и Борис. К счастью, в зале оказался единственный свободный стол. Женя направилась к нему.
– Гражданка! У нас раздеваются, – откуда-то издали раздался мужской голос.
Женя остановилась, испуганно обернулась на голос и опять заколебалась. Но голод, видимо, победил.
К гардеробу Борис и Женя подошли вместе и одежду свою протянули одновременно. Не сговариваясь, улыбнулись.
– Вы первой вошли,– сказал глухим, срывающимся голосом Борис.
– Ох, какой вы вежливый!..
Голос девушки показался резким, саркастическим.
– А это плохо?
– Просто я не верю шибко вежливым.
– И правильно делаете.
Женя зябко поежилась, фыркнула в ответ, но промолчала, явно не зная, как ответить.
Так же почти одновременно уселись за единственный свободный стол.
– Вы что это за мной? – девушка взглянула на Бориса исподлобья. – В кавалеры набиваетесь?
– Ага,– ответ прозвучал серьезно и решительно.
– Скажите лучше, нет другого свободного стола.
– А вот и не поэтому. Получку хочу прокутить. Имею я на это право?
– Гляди-ка!.. Это что же… в столовой кутеж? – глаза Жени сузились с подозрением. – Ты что… лягавый?
– Нет… А кто это… ваш лягавый?
Искреннее недоумение Бориса развеселило Женю. Она рассмеялась н не заметила, что заставила обернуться обедающих за соседними столами.
– Так уж и не знаешь?
– Почему же… На Урале на охоту ходили с приятелем. Лягавую брали с собой. Собака была что надо!
– Во-во! Как раз рыскать по следу лягавые и приучены.– Она бесцеремонно осмотрела Бориса. – Ишь ты, па охоту… с лягавой. Ты барон?
– А разве это не заметно с первого взгляда?
– Интересно!.. И тройка имеется?
– Нет, пара. Вот она. – И он показал свои крепкие ладони-лопаты.
Руки Бориса произвели впечатление.
– Лихой парень! Кто ж ты все-таки?
– А рабочий на заводе – ниже вашего барона?
Лицо у Жени вытянулось. Огромные глаза ее стали еще больше. Выражение их быстро менялось. Да и вообще настроение у нее то взмывало до истерического хохота, то вдруг резко падало, и она становилась подозрительной. Ясно было, что девушка доведена до крайней степени нервного напряжения.
«Несладко же тебе живется!» – с болью отозвалось в душе Бориса. И, пожалуй, только сейчас он вдруг увидел ее всю: ее наигранная развязность выдавала почти полную беспомощность, она до сих пор сжимала в ладони найденные в кармане монетки – на них-то, видимо, и хотела чего-то поесть. Платьице не очень свежее, было то самое, что видел Борис в первый свой день в Москве. Но даже за этот срок она заметно выросла из него, особенно тесно было хорошо развитой груди. Перехватив взгляд Бориса, Женя неловко ссутулилась. Движение было непроизвольным, застенчиво-девичьим. Щеки ее вспыхнули, когда она по глазам Бориса угадала, что ее движение не сталось незамеченным.
Борис тоже покраснел и с трудом отвел взгляд от ее лица…
Они молчали, не зная, как восстановить прежнюю непринужденность. Пересилив себя, Борис с трудом выдавил:
– Вы все обо мне… А вы-то кто?..
– Я?.. – Женю будто стегнули плетью – так она вздрогнула от вопроса Дроздова. И вдруг, вскинув голо– у, сверкнула глазами: – Уличная девка я, вот кто! Вас это устраивает, барон?
Словно удавкой перехватило горло Бориса. Он облизнул внезапно пересохшие губы и сказал с болью, глухим, прерывающимся голосом:
– Зачем же вы так о себе?
– А если это правда? Я и в самом деле живу на улице.
Жалость, нежность, боль за нее заставили Бориса сделать непроизвольное движение. Широкой своей ладонью он накрыл кулачок Жени, в котором она сжимала монетки.
Изумленными глазами Женя посмотрела на руку Бориса, потом подняла взгляд на него самого. Губы ее зашевелились, но звука не последовало. И вдруг из глаз Жени хлынули слезы. Она не рыдала, плакала молча, горько. С истязающей душу откровенностью…
У Бориса подкатил комок к горлу. Не давая себе отчета, он сжимал кулачок Жени, будто пытаясь распрямить ее узкую ладонь, и не сознавал, сколько сил в это вкладывает. Кулачок девушки наконец разжался, и о стол тихо дзинькнули монетки. Этот звук неожиданно привел Женю в чувство. Она испуганно оглянулась, заметила девушку в белом переднике, которая направлялась к ним, и попыталась подняться. Но Борис крепко удерживал ее за столом…
Уже потом, рассказывая об этом ужине в столовой, Дроздов не мог вспомнить, что они ели. Сознание его, отчетливо все регистрирующее, включилось лишь в тот момент, когда кто-то рванул его сзади за шиворот, стоило им выйти на улицу, и он, движимый инстинктом, «врезал» хук правой, обладавшей, по свидетельству тренера, большой силой.
Казалось, что все произошло в одну секунду. Парень, которому «врезал» Борис, лежал на тротуаре. Женя резко и как-то мстительно расхохоталась.
– Съел? Так тебе и надо, собака!
Упавшего пружиной подбросило от ее слов, и Борис почувствовал резкую боль в животе; у него потемнело в глазах, на мгновенье он согнулся и от сильного удара в подбородок едва не опрокинулся навзничь, но Женя удержала его.
Это и спасло Бориса: он успел перехватить руку с ножом. С неистовой силой Борис выкрутил ее нападавшему за спину и свалил его лицом в лужу. Парень взвыл.
Отбросив нож, Борис чуть ли не узлом скрутил руки бандиту. Тот злобно выругался, но вдруг как-то сразу обмяк и смолк.
– Кто это? – хрипло выдавил из себя Борис.
– Мой сводный братец. Последняя сволочь… Его убить и того будет мало.
– Бра-ат?! – Борис отшатнулся, по, опомнившись, опять придавил ботинком заломленные руки бандита.
Рассказ Головастова как-то уже позабылся – уж слишком неожиданно произошло нападение.
– За что же он с ножом на меня бросился? Или это на тебя? Я так и не разобрал…
– А он на всех бросается, как бешеная собака!..
Омерзение и ненависть были в словах Жени. Роман Пухов, распростертый на тротуаре, очнулся и опять злобно взвыл, но вырваться уже не мог.
– Что же с ним делать?
– Дай ему по шее. И пусть катится.
– Он же тебя если не убьет, то изувечит.
– Да я его, гада ползучего, прирежу своими руками, если он…
– Большакам продалась, с-сука?! – взвизгнул Роман и, вдруг изловчившись, ударил сестру ногой.
Женя охнула и плашмя опрокинулась на спину. Падая, она головой ударилась о ступеньку.
Удар ребром ладони по шее заставил бандита обмякнуть и затихнуть. Борис бросился к Жене.
Разметав руки, девушка лежала на тротуаре. Испытывая ужас, Борис стал озираться. На улице ни души. Что делать? Он приподнял голову Жени, стараясь привести ее в чувство. Все напрасно. Бориса учили борьбе, но он не знал, как помочь человеку, которому угрожает смерть.
Подхватив Женю на руки, Борис устремился в столовую, где его появление вызвало переполох. Все попытки привести Женю в чувство не помогли. Вызвали «скорую», вместе с которой уехал и он сам. О Романе Пухове, так жестоко расправившемся с сестрой, Борис вспомнил лишь в больнице, когда Женя уже пришла в себя.
На вопрос врача, что с ней произошло, он на всякий случай ответил осторожно:
– Поскользнулась и упала.
Надо было срочно связаться с Головастовым: вдруг своей дракой с Романом Пуховым он нарушил какие-то их планы?
Женя ненадолго пришла в себя, на Бориса смотрела с недоумением, явно не узнавая его. Попросила пить. Пришлось приподнять ей голову, чтобы влить в рот глоток воды. Женя вдруг слабо вскрикнула, едва не захлебнулась водой, и опять сознание ее угасло.
Врач определил у пострадавшей сотрясение мозга. Жизнь ее была в опасности.
2
Рассказывая о происшедшем, Борис казнил себя за ротозейство. А Головастов нашел его действия вполне естественными, любой бы на его месте поступил так же. Высокую оценку Виктор Семенович дал и приему, который помог быстро разоружить бандита. Финку отыскали в тот же вечер, сразу же после звонка Бориса из больницы. Но сам Пухов исчез. Скрылась и вся шайка.
– Очень прошу тебя, Дроздов… Прояви бдительность, – с беспокойством говорил Виктор Семенович.
Борис же с усмешкой отмахивался: не так страшен черт, как его малюют.
– Неужели я ошибся в тебе, Дроздов? Ты, оказывается, можешь быть и легкомысленным? Убыот же тебя. Удар в живот и подбородок ты пропустил…
На этот раз слова Виктора Семеновича произвели должное впечатление. Борис дал слово, что никакой отсебятины не допустит. Много значило и то обстоятельство, что Пухов хорошо запомнил Бориса в лицо, наверняка наблюдал за ним в окно столовой. А Борис Пухова, в сущности, не видел – улица освещалась лишь окнами домов. Разница существенная.
«Не надо прекращать занятий по самообороне», – решил для себя Борис.
И все же главной его заботой стала Женя. К счастью, больница, куда ее отвезла «скорая помощь», оказалась рядом с заводом, лишь перебежать дорогу. Многоопытная няня, которую все, от главврача до посетителей, называли тетей Пашей, втолковывала ему, что кормить больную пока что нужно исключительно куриным бульоном. К тому времени Борис уже переселился в общежитие (помог, как и обещал, начальник цеха Тарасов), и хотя он не любил готовить для себя, пришлось все-таки изменить своей привычке: сходил на рынок, купил курицу и стал варить крепкий и жирный, точь-в-точь как велела тетя Паша, бульон.
Женя признала Бориса только на пятый день. Вспомнила она и о драке на улице, заволновалась, заметалась на постели. Но к радости Бориса, а также сестры и врача, явившихся по звонку, сознание больше не теряла.
– И все-таки ты лягавый, – были ее первые слова, обращенные к Борису.
