Текст книги "Не измени себе"
Автор книги: Алексей Першин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)
Как быть? Окликнуть Софью Галактионовну? А что он ей скажет? «Здравствуйте, дорогая мамаша, я когда-то любил вашу дочь»? Может принять за сумасшедшего. А в голове стучало: уйдет. Что же делать? Всего минута в его распоряжении. Может, и того меньше.
Борис сделал шаг, другой в ее сторону. Увидел в ее глазах сначала удивление, потом недоумение и наконец вопрос: «Что?»
Заговорить Борис не решался, он опустил глаза и прошел мимо, всего в полуметре от нее, чувствуя себя размазней и трусом, медленно поплелся вслед за группой, не намного опередившей его. Было такое ощущение, что Софья Галактионовна вот-вот его окликнет, но голоса ее так и не услышал.
Все! Повторилась та же ситуация, что и с Женей.
Но… хватит себя травить. Уже семнадцать лет прошло. У него своя жизнь, много друзей, его уважают, любят. Константин Арефьевич написал вот в последнем письме, что ждет его приятный сюрприз в Москве, пусть-де заранее планирует банкет или, по-русски говоря, «пир на весь мир». Смирнов уже выдал этот сюрприз: квартира! По планировке во всех однокомнатных секциях были балкон, большая кухня, просторная прихожая. Чего ему еще нужно?
А пир действительно закатить надо. Вальцова пригласить… Поговорить с ним Борису очень хотелось. Не часто, но все-таки получал он от него приветы через Константина Арефьевича, с которым Вальцов переписывался. Как-то, еще до войны, и сам написал и отдал листок Разумнову, чтобы тот вложил в свой конверт. Борис прочитал тогда статью Вальцова в «Правде». (Вальцов был в то время уже секретарем обкома в одной из черноземных областей.) В резкой форме критиковал Вальцов работников харьковского и челябинского заводов, которые плохо снабжали МТС запасными частями к тракторам. Статья была смелой, умной, обоснованной. Вальцов, как можно догадаться, сам побывал на харьковском заводе и располагал весомыми фактами. Борис и написал Ива– нy Федосеевичу, что он, Вальцов, ухватился за главное звено – картина эта типична для многих машиностроительных заводов, и если проблему эту не решить, то техникой наша страна никогда не насытится. Письмо свое Борис вскоре с удивлением прочитал в «Правде», как отклик на статью. Из-за этого его «отклика» они тогда крупно повздорили с Разумновым, обвинившем Бориса в отсутствии патриотического чувства к своему заводу.
– Зачем было в «Правду» писать, если о том же можно сказать на общем собрании.
– А я и не писал в газету. Написал Ивану, ты же сам и отослал ему. В своем конверте. Забыл?
– Вот те на! – удивился Константин Арефьевич.– Стало быть, он послал?
– Стало быть,– ядовито закруглил Борис.
Скорей бы всех повидать. Полгода за границей – срок вроде бы и не велик, но каждый месяц показался годом. И вот наконец дома. Только куда сейчас ему ехать: в свою комнату или послушаться Смирнова – и сразу в новый заводской дом? Алексей Георгиевич намекнул, что над ним взяли шефство заводские комсомольцы. По старой памяти, как над бывшим своим вожаком. «Как понимать это шефство?» И все же было приятно, что ребята о нем не забыли, хотя прежняя комсомолия сильно поредела во время войны.
3
Квартира Дроздову понравилась. Впрочем, слово «понравилась» лишь в малой степени отражало то душевное состояние, в котором находился Борис, переступив ее порог. С той поры как покинул отчий дом, он жил или в общежитии, или же в крохотной комнатушке многонаселенной коммуналки.
– Царские хоромы тебе предоставлены, почтеннейший Борис Андреевич. С персональным телефоном. Последнее– лично от меня, бился за него, аки лев. Оцени, – говоря это, Константин Арефьевич, ныне первый заместитель директора завода, довольно улыбался.– Подумывали в дирекции выделить тебе двухкомнатную, надеялись, авось обзаведешься семьей, а ты, видишь ли, в холостяцком состоянии решил утвердиться. Плохо ищешь, парень, если до сих пор еще не нашлось достойной.
Разумнов шутил, а у Бориса на душе кошки скребли, но он не показывал виду. Переступив вслед за Константином Арефьевичем порог своей квартиры, он замер в изумлении вдоль всей стены, от пола до потолка, стояли книжные полки под красное дерево, застекленные. Правда, книги уложены не по тематике, а по их «росту». И смешно, и трогательно. Комсомольцы и в самом деле славно потрудились. Вот так шефы! Мебель оказалась в основном его же. Но была и другая, собранная по принципу; с миру по нитке, голому рубашка.
– Что ж ты на вопросы старших не отвечаешь? – сказал Разумнов.
– А ты вспомни, разве мне до того было, Константин Арефьич?
– Да известно мне кое-что про тебя… Гордый ты, никого в душу не пускаешь.
– Что из того, что пущу. Посочувствуете, на том и расстанемся.
– А знаешь ли ты о законе, что клин клином вышибается?
– Пробовал, не годится для меня этот клин, Константин Арефьич.
– И этот туда же… Вы с Вальцовым – два сапога пара.
– Как там он? – оживился Борис.
– А что ему – генерал, вся грудь в орденах, начальник главка нынче в Министерстве сельского хозяйства. О хлебе насущном заботится…
– Ай да Вальцов! Хотя бы повидать его.
– Увидишь непременно. На новоселье вот, а? Надо, брат, пообщаться. А то ведь, того и гляди, перестанем узнавать друг друга.
Обсудив все, решили созвать гостей в начале месяца в воскресенье, чтобы загодя позаботиться о продуктах – все еще не легко было с ними.
На заводе Бориса встретили радушно. Всего полгода не был, а как изменился цех. Будто света прибавилось, откуда-то зелень взялась, цветы. Обнялись с Сергеем Кирилловым. Он провел по цеху, познакомил с новичками. Людей новых появилось много. Оно и понятно. Много ребят не вернулось с фронта, а кое-кто прижился на Урале, завел там семьи…
С Любой Степановой, теперь соседкой по лестничной площадке, Борис встретился лишь дня через три и подивился происшедшей в ней перемене. Люба расцвела. Она чуть-чуть пополнела, на хорошеньком лице ее прибавилось мягкости и доброты. Они встретились по дороге домой. Разговорились. Теперь уж она не вдова. Люба закончила техникум, работала в КБ, а полгода назад вышла замуж. Муж очень дружен с ее сыном, а она – что ж она, помнит своего Николая, да разве вернешь его с войны? Уже на площадке Люба вдруг вспомнила:
– Тебе же письмо. Совсем из ума вон…
– По новому адресу?
– Да нет. Оно пришло на завод. Я увидела, решила взять, чтобы передать тебе, когда вернешься.
Люба зашла к себе и вынесла Борису конверт. Попрощалась.
Дроздов, улыбаясь, взглянул на обратный адрес. Письмо было от Дениса Чулкова. Умеет же человек пропадать на годы. С Денисом Чулковым Борис встретился впервые в октябре сорок первого, и потом этот человек много раз исчезал из жизни Дроздова и возникал вновь. Последнее письмо от него было в сорок пятом, с Забайкальского фронта, где Денис крушил японских самураев.
Дроздов оторвал наконец край конверта. Двойной лист из школьной тетради был плотно исписан округлым почерком с наклоном влево. Читал Борис здесь же, на лестничной площадке. И чем больше углублялся в чтение, тем тревожней становилось его лицо. Этот двадцатитрехлетний, сильный и мужественный человек становился теперь, через три года после окончания войны, инвалидом: левосторонний парез – как следствие контузии. И Борис видел собственными глазами эту контузию, видел, как беда поселилась в теле шестнадцатилетнего подростка…
4
Видимо, через неделю после встречи с Женей на Казанском вокзале Дроздова, как члена парткома, срочно вызвал директор. Завод эвакуировался в Челябинск. К демонтажу оборудования директор приказал приступать немедленно.
Приказ выполнили, быстро погрузились; эшелон погнали по окружной на север. На восток линии были забиты. Сюда и устремлялись фашистские стервятники, прорвавшись сквозь тысячествольный заслон зенитной артиллерии. Эшелон с ценным оборудованием шел на Челябинск кружным путем: через Дмитров – Кострому – Молотов. От Москвы отъехали спокойно, но где-то уже под Дмитровом на них полетели бомбы. Прямым попаданием будто отрезало несколько вагонов, и они свалились под откос. Многое из оборудования пострадало, но были и станки, слегка поврежденные, которые можно наладить, заменив узлы. Однако главный инженер завода распорядился избавиться от них.
Воспротивились решению главного инженера лишь двое: Сергей Кириллов и Борис Дроздов.
– Да этим станкам цены нет, на золото у буржуев покупали. Надо снять все годное и по узлам можно собрать добрый десяток станков, если не больше, – заявил тогда па коротком совещании Борис.
– Да кто же будет этим заниматься? Здесь же бомбят. И вообще – брось жать на эмоции, – вдруг обозлился главный. – И без того душа кровью обливается. Война же, черт подери! Прикажешь поджидать вас, пока управитесь?
Борис поднялся с места.
– Я берусь за эту работу. Дайте только в помощь кого-нибудь. И ждать нас незачем. Отправляйтесь в Челябинск, а мы съездим на завод, прихватим кое-что из инструмента, разберем этот завал и прикатим с вагоном – другим следом за вами. Что тут сложного?
Вмешался Кириллов:
– Если разрешите, я останусь с Дроздовым.
– Не разрешаю! – взорвался главный. – Вы начальник цеха, и цех вам бросать никто не позволит.
Пока спорили, шумели, железнодорожники восстановили путь и эшелону дали отправление. Где-то, не так далеко, слышалась пальба, но никто не придавал ей значения. Дроздову все-таки удалось убедить руководство в разумности предлагаемого варианта. И когда состав, набирая скорость, пополз дальше на север, Борис – и вместе с ним молодой слесарь Витя Басов – шагали уже через лес к шоссе, чтобы с попутной машиной добраться до завода.
Было раннее утро. Рассвет наступал стылый, серый, и после тепла вагона Бориса познабливало. Не успели они выйти из леска и подняться вверх из лощины, как вдруг неподалеку что-то оглушительно грохнуло. Засвистели пули. И не поймешь, откуда стреляли. Но больше всего было непонятно, кто же все-таки мог по ним стрелять?
Они бросились па землю и, когда страх мало-помалу отступил, осмотрелись. Они лежали на вершине бугра, а внизу, буквально в двухстах метрах от них, тянулась свежеотрытая противотанковая траншея, вдоль которой заняли оборону люди, кто в шинелях, а кто в пальто. На них катили танки с черными крестами, за танками шла пехота.
– Немцы! – в ужасе закричал Витя Басов.
Борис почувствовал, как ему будто наждаком провели по спине. Надо было что-то делать. Но что?
Справа от них застучал ручной пулемет, потом его очереди послышались чуть левее. Парнишка в разодранной шинели ловко косил немецких автоматчиков, не давая им перебраться через противотанковый ров – немцы, видимо, хотели зайти с тыла. Рядом с ним стрелял из винтовки – чуть постарше, черноголовый, видно очень веселый человек, он что-то кричал и смеялся, и тот, с пулеметом, отзывался ему смехом.
Но вдруг неподалеку от них взметнулся фонтан взрыва. Произошло непонятное и страшное: голова чернявого человека отлетела. Подхватив пулемет и сумку с дисками, парень с криком помчался к лесу, приближаясь к тому месту, где лежали Борис и Витя Басов. Вот он перебежал поляну и скрылся в лесу. Его преследовали шестеро автоматчиков. Они не видели парня и потому палили, не жалея патронов. Вот немцы выскочили на поляну, совсем недалеко от Бориса. Парнишка открыл по ним огонь из– за кустов. И тут раздался оглушительный взрыв, автоматчиков в одно мгновение разметало. Что произошло, Борис не понял, может быть, пуля угодила в неразорвавшийся снаряд… А парнишка, уже без пулемета, зачем– то прижимая к себе диски, наверное ничего не видя, мчался к траншее, за которой накапливались цепи немцев.
Борис бросился ему наперерез. Нагнал, схватил за полу шинели. От неожиданности парень споткнулся и упал. Его начала мучить тошнота, но пулеметный диск он все так же крепко прижимал к себе. Борис приподнял его голову и, вытащив из своего кармана бутылку, попытался влить ему в рот воды.
– Не жми зубами, не жми. Раздавишь, стекло,– крикнул Борис ожадневшему к воде парню. – Пей спокойно. Вот так, вот так. Ну… полегче стало?
Тот посмотрел на Бориса осмысленным взглядом и стал внимательно его рассматривать. Явно пытался вспомнить – кто такой.
– Вставай, вставай, паренек. Нам скорей к дороге надо – и в Москву. Ну? Тебя как зовут?
– Чулков я… Денис.
– А меня Борис, Дроздов. Здорово вы им влепили. Слышишь? Покатилась немчура!
Денис хотел встать, но тут же упал, схватившись рукой за голову. Сомнений не оставалось: его контузило.
Подбежал Витя Басов, вдвоем потащили парня к шоссе, которое теперь уже было недалеко.
Но вот Чулков резко дернулся, завозился.
– Что ж вы меня, как теленка молочного… – послышалось сзади. – Спустите. Тяжело же…
– Подумаешь, тяжесть! Молчи, когда несут!
Чулков возразил:
– Не… так не годится…
И, обхватив за шею Бориса и Витю, упрямо заковылял рядом заплетающимися ногами.
Вот наконец и шоссе. Всегда оживленное, оно было сейчас пустынно. Выбрались на проезжую часть. Борис увидел вдалеке выворачивающую из леса полуторку, направлявшуюся в сторону Москвы. Призывно замахали руками. Машина, скрипнув тормозами, остановилась.
Их подхватили и втянули в кузов. Дениса пристроили у кабины, его опять тошнило.
– Контузило парня, видишь, как мается, – сказал пожилой мужчина. – Где вы его подобрали? Мы искали его среди живых и среди убитых. Кто бы думал, что так получится. Рыли противотанковый ров, а тут вдруг – танки. Правда, еще ночью оружие выдали: военные подошли, прорвались из окружения. Но чтобы – бой, такого и не ожидали.
Мужчина замолчал, укрыл Чулкова мешковиной.
– А наш эшелон со станками разбомбило, – отозвался Борис.– Вот мы с товарищем на завод подались, да в этот ад кромешный попали. Как раз на взгорок вышли, за рвом. Тут и началось. Весь бой как на ладони…
– С холма, значит, все и видели?
– Говорю, как на ладони! И малец этот, – показал Борис на Чулкова, – немало покосил из своего пулемета.
– А старшой-то наш, от райкома, – вмешался третий, в теплом пальто с каракулем, – говорил, будто немцы взорвали Чулкова. А Чулков… вот он, живехонек! Хорошо бы сообщить ему.
– Захарычу руку осколком оторвало… – отозвался пожилой. – Половина наших, поди, полегли. Но все же не дали пройти аспидам.
В кузове возбужденно заговорили. Каждый переживал заново кромешный бой.
Наверняка слышал всех и Денис, судя по тому, как он улыбался и воинственно поднимал кулак. Но от резких толчков машины у него, видимо, усиливалась боль в голове. Он стонал и гладил рукой затылок.
– Досталось парню за сутки, – отозвался кто-то сочувственно за спиной у Бориса, – больно Сидоров-то о нем убивался. Говорит, не хотел брать в отряд, ему, поди, шестнадцать лет, не больше. Матери бы сообщить о нем…
– Не надо, не надо, – громким шепотом запротестовал Чулков. – Она же с ума…
– Ой, да на парне лица нет, – всполошился пожилой,– надо его в Пироговские клиники. Мимо поедем.
Все согласились. Борис полез Чулкову во внутренний карман за документами, но нашел лишь сложенную бумажку с телефоном какой-то Гали.
Стали приводить Дениса в чувство. Он очнулся.
– Слушай, Чулков, – спросил Борис, – кто тебе эта Галя, родственница?
Денис не ответил, опять потерял сознание. Дроздов переписал телефон в свою книжечку, а бумажку сунул назад в карман.
– Паршивая это штука – контузия, – посетовал кто– то в кузове. – Меня в финскую тоже так…
Борису и Вите Басову пора было сходить. Попрощались со случайными спутниками.
– Обязательно дозвонюсь до этой Гали, – сказал Борис.– Вдруг кто из близких? А то и знать не будут, что с ним. Если успею, сам проведаю. Ну… счастливо вам, ополченцы.
Забежать в Пироговскую клинику Борису не удалось. На следующий же день они отправились с Басовым в путь, догонять свой эшелон. Но до той самой Галины, телефон которой значился на клочке бумаги, Борис все– таки дозвонился. Рассказал ей, как храбро бился с фашистами ее друг Чулков. Красок не жалел, приврал малость, чтобы вызвать побольше эмоций у девушки, судя по голосу, еще молоденькой, – авось усилит внимание к Дениске, который действительно его заслуживал. У Галины узнал он адрес матери Чулкова и успел до отъезда написать ей короткое письмо.
…Вот так впервые столкнулся Борис с Денисом Чулковым.
Когда он возвратился в начале сорок второго в Москву, комендант общежития вручил Борису письмо из Новодольска… от матери Чулкова. Елизавета Митрофановна благодарила Бориса за сына, сообщила, что после Москвы Денис лежал в больнице в Новодольске, сейчас учится.
А через год уже Борис получил весточку и от самого Дениса. Денис к тому времени уже закончил военное училище, находившееся где-то на Волге, и теперь писал с фронта.
«Борис Андреевич, я не знаю, как вас благодарить за письмо моей матери. Вы успокоили ее и дали мне возможность оправдать свои поступки. А это было трудно сделать, ох как трудно. Я теперь сражаюсь на фронте и хочу, чтобы вы верили: буду бить фашистов еще злее.
До свиданья. Вдруг когда-нибудь и свидимся.
Ваш Денис».
И было еще несколько случаев, когда Денис самым неожиданным образом напоминал о себе. Особенно памятна Борису встреча с подполковником Виноградовым, как впоследствии выяснилось, тоже имевшая касательство к Чулкову.
5
О том, что его, Бориса Дроздова, наградили орденом Ленина, он услышал от Степановой Любы. Она его тогда едва не сбила с ног – так мчалась, чтобы первой объявить о награде.
– Тебе орден Ленина… Понимаешь? Орден Ленина…– вцепилась она в Бориса.
– Почему не Золотая Звезда? – отмахнулся было тогда он и пошел к верстаку.
– Да честное же слово!.. Сама слышала «Последние Известия». За выполнение правительственного задания с нашего завода многих наградили разными орденами, медалями, а тебе – орден Ленина…
Напильник выскользнул из рук Бориса. Он наклонился, чтобы его поднять, и задел плечом другие инструменты– они посыпались на пол. Люба стала помогать ему, потому что Борис просто ничего не видел. А потом он молча отобрал у Любы напильники и зачем-то начал расовывать их по карманам.
Ты, может, ослышалась? Орден Ленина…
– Вот чудак! Арефьича наградили, Кириллова нашего тоже, директора… всех орденами Красного Знамени…
К Борису подходили, поздравляли, а он еще долго не мог выйти из оцепенения. Что ему говорили, что он говорил, кому отвечал и отвечал ли – ничего потом не мог вспомнить.
Сильные руки вдруг резко повернули его.
– Дайте и мне возможность помять ребрышки имениннику… Ну, Дроздов, поздравляю! – обнял Бориса Константин Арефьевич. – Не жуй рукав! Не сомневайся, заслужил. Делаешь много, а будешь делать еще больше. Собирайся на митинг. Там будешь благодарить. Только… ради бога… не меня.
…И вот настал тот радостный день, когда должны были вручать награды. А у Бориса, как назло, шли «бабки» (коробка скоростей), и от его «бабок» зависели операции у его ученика, Григория Зонова, а от коробок скоростей, собранных ими, – отправка готовых станков по спецзаказу.
– Может, потом как-нибудь? – расстроенно спросил ону Разумнова. – Вынь да положь «бабки» – конец месяца. Головы снимут. Вы же сами знаете…
Константин Арефьевич с любопытством всматривался в Дроздова. Может, притворяется? Ведь это черт знает что! Ему, видите ли, некогда получить орден Ленина!..
Но перед ним стоял искренне огорченный человек. Позже он, этот человек, раздраженным тоном заявит, что орден Ленина от него никуда не уйдет, если уж Указ Президиума Верховного Совета опубликован. А вот если по вине их завода на фронт не будут даны десять тысяч направляющих для реактивных снарядов «катюша», снимут голову не только с него, рядового наладчика станков, но и с заместителя директора товарища Разумнова. А чтобы этого не случилось, ему с Гришей Зоновым требуется не меньше тридцати часов времени с малым перекуром.
Но это будет потом. А пока Константин Арефьевич сверлил глазами Бориса.
«Да нет, чепуха лезет в голову, – отбросил наконец подозрения Разумнов. – Нет, это у него от души – вот в чем штука. У тебя на такое – кишка тонка, а ему – впору».
Обозлившись вдруг почему-то на себя, Константин Арефьевич стал сердито выговаривать Дроздову:
– Костюм выходной надеть и через полчаса быть у проходной. Ясно? Что мнешься? Нет костюма, так и скажи. Возьми у меня – одного с тобой калибра. Но чтобы без фокусов.
Борис сначала растерялся, потом удивился и наконец дал волю чувствам: он не привык, чтобы с ним так разговаривали. Вот здесь-то он и позволил себе заявить, что орден Ленина от него никуда не уйдет. Но Константин Арефьевич не желал слушать возражений.
– Пропуска в Кремль заказаны, – закончил Разумнов в той же тональности. – Президиум Верховного Совета из-за одного Дроздова собирать не будут. Сейчас не сорок первый, а сорок третий. Работы у Михаила Ивановича по горло, что ни день, то ордена да Звезды.
Первый раз Константин Арефьевич с таким нескрываемым раздражением и обидой разговаривал с Дроздовым. Сердитым он бывал часто, и влетало от него Борису не раз, еще когда в кадровиках ходил. Но как бы его ни ругал Арефьевич, Борис чувствовал, что в нем, как любил выражаться Разумнов, он видит человека с большой буквы. Теперь же Борис уловил в этой брани какой-то странный, задевающий его оттенок, как будто он, Дроздов, переступал границу дозволенного и Арефьевич хотел поставить его на место. Он начал размышлять и анализировать, но понять ничего не смог и подчинился.
Когда в назначенное время принаряженный Борис ступил в Свердловский зал, он был заполнен до отказа.
– Неужели всем будут выдавать награды? – спросил он Константина Арефьевича.
– Наверное. – Разумнов пожал плечами. – Не ради же аплодисментов народ созвали.
Борис вздохнул. Бедный Гриша! Ведь он не уйдет, прождет его до утра. Нашел он Григория вскоре после возвращения из Челябинска в сорок втором. Подобрал подростка у деревни Черемушки полузамерзшим, когда ездил навестить тяжело заболевшего Сережку Кириллова; там же, в поле, оттирал снегом, нес на руках, пока не остановил какой-то грузовик. Попросил шофера подбросить хотя бы до ближайшей станции метро, а тот, узнав о случившемся, довез их до заводского общежития и даже кусок хлеба незаметно сунул в карман Бориса. И ожил Гриша Зонов, окреп. Борис устроил его на завод, взял учеником. Теперь у Григория разряд. Хороший малый, упорный. С ним хорошо работалось…
Как ни странно, фамилию Дроздова назвали очень скоро. Борис на всякий случай помедлил: вдруг однофамильца вызывают?
– Ты что, оглох? – подтолкнул его Разумнов.
Борис вскочил и заспешил к Калинину.
– Пожалуйста, не жмите сильно руку Михаилу Ивановичу,– услышал Борис тихий голос помощника Калинина.
Мгновенно вспомнились слова Константина Арефьевича: действительно, не сорок первый год – вон сколько народу ожидает наград. Борис улыбнулся и пожал обеими руками, мягко и долго. Мелькнуло и на долю секунды: какой же он, Михаил Иванович, домашний и усталый, но старается держаться бодро. Как в тумане слышал тихое приветствие Калинина, и сам, тоже вполголоса, вдруг сказал:
– До последней минуты не верил, что все-таки мне этот орден.
– Почему? – заинтересовался Калинин.
– Фронтовикам – это понятно, а мы не на фронте.
– А вот я… – Калинин заглянул в орденскую книжку.– Я вот, Борис Андреевич, уверен, что вы еще не раз придете сюда получать награды.
– Вы думаете? – изумленно спросил Борис.
– Убежден в этом, товарищ Дроздов. Вы еще молоды!
– Ты чего нашептывал Калинину? – Голос у Арефьевича был уже добродушный.
Борису не хотелось повторять разговор, словно он оберегал их общую с Калининым маленькую тайну.
– Уговор с Михаилом Иванычем, только в мемуарах обнародую.
– Фу-ты, ну-ты! – Разумнов на этот раз окинул Бориса веселым взглядом.
А через какое-то время Борис вдруг услышал фамилию– Головастов. Сходилось и имя, отчество.
«Неужели он? – обрадовался Борис и, привстав, стал вглядываться в лицо седого высокого полковника с рваным шрамом через всю левую щеку. На его кителе – два ряда наград. – Нет, не он».
И вдруг с удивлением увидел, что полковник направляется в его сторону, сел на свободное кресло сзади.
– Поздравляю, Борис Андреевич! – раздался шепот.
– Виктор Семеныч?! А я верил и не верил, что это вы!
На них зашикали. Но руки их уже сплелись в нетерпеливом приветствии. Арефьевич предложил полковнику поменяться местами.
– Глазам своим не хотел верить – Борьке Дроздову, моему доброму старому помощнику, вручают орден Ленина! Молодец, Дроздов! Так держать!
Склонив головы друг к другу, стали шепотом рассказывать о себе.
– Не приходилось слышать об октябрьской операции сорок первого года?– спросил Бориса Виктор Семенович.
– Как же! Как же! У задней стены нашего завода ваши люди расстреляли диверсанта. Он, сволочь, красными ракетами подавал сигналы фашистским самолетам. Наводил на завод. И навел бы, гад, если б его не схватили.
– Я тоже участвовал, командовал взводом. Получил ранение, а потом и первую свою награду. Руководил тогда операцией сам командующий Московским округом. Генерал Артемьев. Так что приказ товарища Сталина от девятнадцатого октября чекисты с честью выполнили. Да, вот еще что, – вспомнил Головастов. – Тебе должно быть интересно. Помнишь Романа Пухова? Фашистским агентом обернулся.
– Так этого и следовало от него ожидать. Помните – он еще сестру пытался уговорить переправиться за границу.
– И все-таки был поражен, когда узнал Пухова. Докатиться до шпиона! Я его часа четыре преследовал с одним бойцом. Погиб он от вражины. А какой парень был! И его посмертно наградили. Романа на месте не стали расстреливать, он потом много порассказал.
Сдержанный их говорок кому-то помешал. Впереди сидящий обернулся и укоризненно взглянул па Бориса. Пришлось опять перейти на шепот: умолкнуть оба были не в силах – когда-то еще доведется свидеться – война же! А рассказ Головастова становился все увлекательней…
В начале сорок второго Виктор Семенович был переправлен через линию фронта в партизанский отряд. Воевал в Брянских лесах, а потом на Украине. Орден Красного Знамени – это его пятая награда. Только что вышел из госпиталя после тяжелого ранения. Он написал на клочке бумаги свой телефон.
– Все воюют, только я вкалывай на заводе, – с завистью сказал Борис.
Виктор Семенович накрыл ладонью его руку, крепко сжал.
– У каждого человека свой путь. И идти по нему – до конца дней. Это закон жизни, Борис. Не будь у нас в тылу таких, как ты, – не погнали бы мы фашиста с родной земля. – И попросил строгим голосом: – Не говори больше неуважительно о тех, кто работает в тылу.
Борис смешался. Второй раз за день упрекали его в неискренности… И не заметил, как пролетели два с половиной часа. Михаил Иванович Калинин, с поклоном, как это делалось исстари на Руси, пригласил кавалеров всех орденов пожаловать на торжественный концерт, организованный Верховным Советом в честь награжденных. Только после этих слов Борис вспомнил о времени. А оно было уже позднее.
– Я опять с прежним вопросом, – обратился он к Разумнову. – Ей-богу, Константин Арефьич, не красуюсь я, не кокетничаю, Гриша Зонов без моей операции не сможет закончить свою. А не сдадим коробки скоростей – станки не смонтируют. Программу зарежем без ножа. Как быть?
Разумнов на этот раз уже не в силах был спорить… Мысленно чертыхнувшись, он с досадой махнул на Бориса рукой: поступай, как знаешь. Дроздов, воспользовавшись этим, пошел к выходу, а Разумнов вместе со всеми – на концерт.
Шел и мучился. Не давали покоя слова Бориса: «Программу зарежем без ножа». И все же у него не укладывалось в голове, как может человек не воспользоваться единственным, может быть за всю жизнь, вечером отдыха, который устраивает не заводской местком, а Кремль.
Лучшие артисты страны! Никогда не приходилось слышать и видеть их Разумнову всех вместе. Вдруг его обдало жаром: пропуска-то у Дроздова нет. Приехали сюда в машине вместе, и в машине, вместе, должны были уехать, с одним пропуском. Как же теперь он – по ночной Москве?..
А Дроздов тем временем шагал по середине улицы, не таясь и не прячась от патрулей.
Движение на улицах замерло, ни одного огонька вокруг. Полное затемнение.
А вот тишины даже в это время в Москве не было. Где-то коротко, но часто тонким голосом жаловался паровоз. Женщина звала какого-то Семена: «Да иди ж ты, иди, черт непутевый!» Прошуршала легковушка в переулок, и вдруг впереди послышалось громыхание трамвая. Но этих звуков водителю трамвая казалось мало: он еще названивал, кого-то предостерегая. Вагон выполз из переулка. Впереди трамвая шагала женщина в ватнике, несмотря на лето, и синим фонарем освещала путь впереди себя. Вагон и две площадки, нагруженные мешками, пересекли улицу. Женщина с синим фонарем вскочила на подножку, и трамвай прибавил скорость.
«Снабженцы,—отметил про себя Борис. – Значит, быть завтра в этом районе хлебу».
Постоял, посмотрел вслед грузовому трамваю и припустился бегом: перед глазами вдруг отчетливо возник, тоскливо теперь поджидавший его, Гриша Зонов.
– Стой! Ни с места! – властно приказали ему с тротуара.
– Стою. И не шевелюсь.
Подошли двое с автоматами на груди. На мгновенье его ослепил луч электрического фонарика,
– Веселый человек – прямо серединой прет.
– Ваши документы. Предъявите пропуск.
Борис развел руками: нет пропуска. И рассмеялся. Что поделаешь, нет его.
– Я же говорю… весельчак!
– Так вот и ходите по Москве без пропуска?
– Да поймите вы, ребята, только что из Кремля я. А топаю на завод. Программа горит.
– Из Кремля?! – взвился первый голос, теперь он был не насмешливым, теперь он зазвенел возмущением.– Лично от товарища Сталина?
– Нет. От товарища Калинина. Да вы послушайте сначала!..
– Нечего слушать… А ну-ка…
– Помолчи, Гребнев! – приказал второй голос. И мягче к Дроздову: – Слушаем, товарищ. Говорите.
– Только что получил орден Ленина.
– Орден Ленина!!!
Два голоса, один возмущенный, другой больше изумленный, чем недоверчивый, слились воедино. Судя по голосам, патрульные были еще молоды.
– Постойте. А орденская книжка может служить пропуском? Ее ведь сегодняшним числом выдали. И сам Калинин подписал.
– А ну покажь!
Борис подал красную книжицу второму, более сдержанному и явно старшему в наряде.
– Ух ты! – это недоверчивый, даже голос дрогнул.
– Вот так документик, Гребнев. Когда-нибудь видал такое? Слушайте, как вас величать… – заглянул в книжку старшой. – Борис Андреич! Ни разу орден Ленина близко не видал. Покажите.
Борис достал коробочку, раскрыл ее и осторожно вынул орден. Золото и эмаль брызнули искрами в лучике фонаря.
– Ох-х! —опять вместе выдохнули оба.
И Борис был счастлив. Он и сам не мог отвести глаз от этого ослепительного сияния. Все трое были молодыми, искренними и доверчивыми. И объединяла их общая беда – война. Но там, на фронте, наши теперь в хвост и в гриву колошматили фашистов. Победа уже не за горами! Пусть еще не полная, пусть только на одном поле огромного сражения, масштабов и значения этой битвы все трое еще не могли представить, только чувством и умом догадывались, что там, между Орлом и Курском, сегодня, по сообщениям Совинформбюро, и их судьба решалась. Потому весь свой молодой восторг и неистребимое желание победы они, сами того не подозревая, выражали своими восхищенными возгласами, разглядывая орден Ленина.
