Текст книги "Не измени себе"

Автор книги: Алексей Першин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

интриг и секретных намеков. Утолила свое давнее желание потетешкаться с внуком-правнуком… Пусть и не кровное, а милое, все-таки – родное чадо, потому что появилось вовремя.

Говорят, все о человеке – хочет он того или нет – скажут его глаза… Так то, что за человек Софья Галактионовна и как себя чувствует среди этих, родных ей людей – можно было понять сразу, заглянув в ее тихие, будто светящиеся глаза. Да она и не хотела скрывать, как счастлива.

Во время прогулки по лесу нагуляли, по словам Ивана Федосеевича, «зверский аппетит». А накрытый Анной Дмитриевной стол уже давно ожидал их на веранде.

Налив в рюмки, Иван Федосеевич раскрыл какую-то папку, вытащил из нее несколько листков, сколотых скрепкой, и подал их Борису.

–  Что здесь? – удивленно спросил тот.

–  Разрешение заместителя министра высшего образования Ивана Ивановича Зеленкова получить экстерном дополнительное образование по той специальности, в которой у тебя многолетняя практика.

Софья Галактионовна удивленно всплеснула руками:

–  Когда же ты успел?

Вальцов махнул рукой, не стал вдаваться в подробности.

Бориса, чувствовалось, застали врасплох. Он крутил бумаги, переданные ему Иваном Федосеевичем, не зная, куда их деть и что с ними делать…

–  Я разве просил об этом?

–  Нет, не просил. Но помнишь наш с тобой разговор, когда решался вопрос с экстернатом?

–  Действительно, был такой разговор. Экстернаты разрешены только в филологических и экономических вузах.

–  А к техническим нет подступа. А тебе хотелось…

–  Так что же изменилось с той поры? – удивился Борис.

–  Собственно говоря, ничего. Тут перечислены лишь экзамены, связанные с техникой. Был специальный запрос Зеленкова к ректору и профессору Резникову. У них мнение о тебе высокое. Но знаешь, что заставило решить в министерстве вопрос в твою пользу? Твоя статья в «Проблемах экономики» о моральном износе. Он также считал, что ее писал ученый, Борис Алексеевич. И был удивлен, что автором оказался ты.

Борис помолчал, о чем-то раздумывая.

–  Странно все-таки,– наконец отозвался он.– Сколько людей занимаются самообразованием. Объявлен массовый поход в науку, к знаниям. Это ведь государственная политика…

–  Но не всем доступны глубины, Борис.– Вальцов рукой накрыл ладонь Дроздова.– Ты знаешь, я тоже кое-чего добился в жизни. Но вуз сельскохозяйственный, откровенно тебе скажу, одолел с большим трудом. Наука мне не по плечу. Я – организатор и – не без дара божьего, если уж на то пошло.

–        Однако бог не одарил тебя скромностью,– заметила, с улыбкой Софья Галактионовна.

Борис тоже улыбнулся, но оказалось – своим же мыслям.

–        Влипну я в историю из-за дипломной жадности.

Вальцов, однако, уже был сама серьезность…

–                Слушай. Если хочешь знать… не я один решал о твоeм техническом вузе. Встретил вашего бывшего секретаря райкома партии Смирнова… Да, да, Алексея Георгиевича. Онсейчас в горкоме партии.

–        Неужели Алексей Георгиевич в Москве?!

–           – Если работает в горкоме, значит, в Москве. Вот и надумали совместно. Понятно тебе? А у него решительная точка зрения по этому вопросу. Мнение Зеленкова ты знаешь.

Борис широко улыбнулся, потешно сморщил нос.

–              Что правда, то правда. Убеждал, ругал меня еще там, за границей. А я ему целую теорию…

–        Да, да… – Иван Федосеевич рассмеялся. Обернувшись к Софье Галактионовне, кивнул на Дроздова: – Помнишь?.. Директор завода, видите ли, из него будет никудышный, а вот наладчик – что надо.

–           – Я все хочу спросить… – Софья Галактионовна обернулась к зятю.– Как называется твоя дипломная работа?

–           – Звучит предлинно: «Процесс ликвидации существенных различий между умственным и физическим трудом». А в скобках дополнение. «Прошлое, настоящее и перспективы».

Софья Галактионовна изумленно воскликнула:

–        Так это же тема диссертации!

–            Ну уж… диссертации. Я уж почти закончил. Три месяца потею.

–            Вот так история! – Софья Галактионовна даже со стула поднялась.– Ты хоть бы мне дал почитать. Я все же кандидат исторических наук. В политической экономии кое-что смыслю. Сколько, примерно, будет в ней страниц?

Борис пожал плечами.

–            Перепечатать надо. На машинке, наверное, будет больше двухсот.

– Баба-няня,– вдруг подал голос Андрейка.– Куффыть! Все засмеялись.

–            Молодец, Андрейка! С тобой от голода не пропадешь,– обрадованный подмогой, Борис подхватил с пола

сына – его всегда смущало излишнее внимание к собственной персоне.

–  Не пр-ропадес,– важно согласился Андрейка и решительно отправил в рот полную ложку каши.

5

К словам Софьи Галактионовны, что профессор Протасов увлек его, Дроздова, на разработку темы, соответствующей уровню требований, предъявляемых к диссертациям, Борис отнесся весьма скептически. В глубине души он решил, что сказала она это ему не как ученый, а как любящий его человек…

Нет слов, тема, которую предложил ему профессор Протасов, была одной из сложных. Однако остановился на ней Дроздов не только потому, что чувствовал к этой теме интерес, но и потому еще, что заметил ироническое и, более того, недоверчивое к себе отношение со стороны Протасова. Открыто и прямо он, конечно, и слова не сказал, но лицо его, насмешливый блеск его глаз… Не верит в него, Дроздова, профессор. Ну, ничего, посмотрим еще: цыплят по осени считают.

Библиографы в библиотеле Ленина выписали ему восемь диссертаций (пять кандидатских и три докторские) и уйму самых свежих журнальных статей. Борис вначале испугался этого обилия материала, но, к своему удивлению, освоил все довольно быстро.

Как ни странно, тяжелее всего ему дался план работы. Так и подмывало пойти к профессору и посоветоваться с ним. Конечно, Василий Васильевич не откажет, но Борис тут же представил себе, с какой насмешкой он это сделает. И опять что-либо «отмочит».

Ну уж пет, к черту профессорские шпильки! Самому нужно думать.

Листая докторские диссертации, обратил внимание на постепенное, вдумчивое развитие темы. Тут и главы, и подглавки. А сказать по выбранной теме у Бориса есть что. Материала оказалось уйма; появилось даже сомнение – сможет ли он все накопленное втиснуть в одну работу?

Наконец дошла очередь до плана. Нужны прежде всего главы, а уж потом наметит и разделы. Начал писать:

«Глава первая. Источники возникновения противоположности между умственным и физическим трудом в условиях капитализма.

Глава вторая. Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин о проти– воположности между умственным и физическим трудом.

Глава третья. Исчезновение антагонизма между умственным и физическим трудом и ликвидация существенных различий между ними».

Диссертации, как правило, состояли из трех глав. Но, правда, существовало еще «Введение», от которого он отказался сразу же. Штамп какой-то, будто нельзя озаглавить того, о чем пишешь.

Сложилась и следующая глава.

«Глава четвертая. Раскрытие тов. Сталиным неантагонистического характера этих противоположностей».

– Что-то коряво получается,– пробормотал Борис. Зачеркнул и написал новую строку: «Неантагонистический характер этих противоположностей в трудах тов. Сталина». – Может быть, так лучше будет звучать? – Он опять задумался.– Все или не все? Нет, пожалуй. Надо подытожить сказанное.

«Глава пятая. Перспективы полной ликвидации различий между умственным и физическим трудом при коммунизме».

– Ну, вот… Хватит, наверное. Не может быть, чтобы не исчерпал вопроса.

Обдумал содержание каждой главы, сообразуясь с теми материалами, которые собрал.

Работая над первой главой, вдруг подумал: «Нельзя ли использовать наблюдения, накопленные им в Восточной Германии, на территории которой теперь сложилась Германская Демократическая Республика? Почти два десятка общих тетрадей исписал Дроздов. О всяком и разном. Свои наблюдения, выводы. Но в этом обилии материала немало было фактов, которые вполне возможно использовать для углубления темы. Факты, им собранные, могли войти в текст, как патроны в винтовку. Кроме того, можно опереться на суждения некоторых немецких авторов. Недаром Борис все прочитанное на немецком языке обязательно конспектировал.

С каким же наслаждением Дроздов использовал свои, как выяснилось, не такие уж малые знания немецкого языка. Слава богу, на память не жаловался, уж если запоминал слово, то, как правило, на всю жизнь.

Правда, еще в первые годы его занятий немецким языком он понял, что никогда ему не похвастаться особыми успехами в произношении. Его немецкий всегда был с рязанским акцентом. Запомнился в связи с этим не очень приятный эпизод.

На их заводе появились тогда два немца. Да еще каких! Один из них был директором, второй – главным инженером завода. В их задачу входило любыми способами навязать советским предприятиям роликовые стальные подшипники. А на советских заводах в то время в коробки скоростей ставились бронзовые. Борис Дроздов работал тогда бригадиром по шабровке бронзовых вкладышей-подшипников. Его бригаде как раз и поручили вместо своих бронзовых попробовать немецкие подшипники. Конечно, не от хорошей жизни вынуждены были приглашать иностранных специалистов с их собственными изделиями. Работа на бронзовых подшипниках существенно ограничивала число оборотов шпинделя, и к тому же во время проточки детали на станке часто появлялось дробление.

Оба немца не скрывали своего торжества, когда в цехе раздавался скрежет резца по металлу – результат дробления. Однажды к месту, где работал Дроздов, подошел главный инженер, которого с легкой руки станочников окрестили Генрихом Ехидной за манеру всюду совать свой нос и язвительно комментировать замеченные упущения (а их, признаться, было не так уж мало). А тут не ладилось с устранением дробления.

Генрих неслышно подошел сзади и, не скрывая язвительной улыбки, сказал по-русски:

–  Звук не есть мелодий Чайковски. Немецкий подшипник делай! Лютчи в мира!

Замечание взорвало Дроздова, и без того усталого и раздраженного. На приличном немецком языке Борис гневно ответил:

–  Мы еще посмотрим, чей лютчи,– последнее исковерканное слово произнес по-русски.– Ваш, немецкий, подшипник совсем плохой. Понял, или еще раз повторить?

Оба представителя германского государства вели себя чванливо, вызывающе, не стесняясь подчеркивать высокую техническую культуру производства своей страны, намекая на отставание в области общей культуры в России. Не очень-то терпели на заводе обоих немцев и там, где это возможно, давали сдачу. Два часа назад «лютчи в мира» немецкий роликовый подшипник, поставленный в коробку скоростей, также задробил.

…Немец, услышав родную речь, удивленно воззрился на рабочего, отвечавшего по-немецки. Он засветился улыбкой.

–  О, какой сюрприз! Человек у станка владеет немецким языком? Но, увы, уши мои вянут от акцента.

– Ну и что из того? А поглубже вникните… Я есть рабочий человек, а вы – белый воротничок для немецкого рабочего класса. Так у вас, если не ошибаюсь, называют господ инженеров? И все-таки я, рабочий, говорю по-немецки и мне же, рабочему, вместе с такими, как я, государство доверило решать судьбу ваших подшипников. А знаете, что это означает? – Увидев, как немецкий инженер, растерянный и обескураженный таким оборотом дела, пожал плечами, Борис закончил внушительно и победно: – Это значит, что именно мы, рабочие – подчеркиваю, рабочие, а не белые воротнички – решаем, верить вам или не верить.

Лицо Генриха Ехидны перекосилось от сдержанной ярости.

В тот же день, при повторном испытании, немецкий подшипник задробил опять. Проводил рекламный сеанс главный инженер из Германии. Он долго суетился около станка, но успеха так и не добился. Халат его был перепачкан маслом, в пятнах масла оказался и воротничок его белоснежной сорочки.

Борис не выдержал, заметил по-немецки:

–   О, господин белый воротничок. Вы посадили пятно на главное ваше достоинство. Вы не находите?

Конечно, опять не обошлось без рязанского акцента. Но Ехидна хорошо понял Дроздова. От бессильной злобы у нero сузились глаза, четко обозначились желваки на скулax. А Борис стоял, вежливо улыбался и терпеливо дожидался ответа. Увы, не дождался. Главный инженер с гневом швырнул на станину замасленные концы и, широко шагая, удалился.

Хотя рабочие, наблюдавшие за испытанием немецких подшипников, и не поняли слов Дроздова, но жест Ехидны был красноречив. Они дружно загомонили.

–   Что ты ему сказал? – обеспокоенно набросился на Бориса Константин Арефьевич.

–   Ничего особенного. Под хвост соли насыпал.

Но ответ не удовлетворил кадровика – как-никак принимали иностранца. Пришлось рассказать о музыке Чайковского, об исторической миссии советского рабочего класса; со вздохом Борис упомянул и о своем рязанском акценте.

– Акцент – не беда, еще молод,– великодушно обобщил Разумнов.– Главное, голова в добром направлении развивается.

Любопытное было и прощание. Немцы, раздраженные и обозленные, обвинили советских станкостроителей в том, что у них изготовляются некачественно гнезда коробок скоростей, где должны работать подшипники.

Не дождавшись перевода, к немецкому инженеру подступился Дроздов:

–  Покажите на любой станок. Проверим.

Генрих Ехидна небрежным жестом указал на станок, на котором только что проходило испытание. Дроздов подал команду, и коробку скоростей вскоре разобрали, произвели замеры. Все оказалось в пределах нормы – замеры делали сами немцы.

От имени бригады Дроздов убеждал представителей министерства:

–  С нашими бронзовыми мы знаем что делать. Отшабрим и снова поставим, если задробят. А где достанем немецкие стальные в случае войны? Это же не сотни, миллионы и миллиарды!

Немцам так и не удалось обвести вокруг пальца ни один завод страны, хотя ездили они долго и рекламировали свой товар упорно.

С той поры много воды утекло. Была война, и не вина была советских людей, что их словарный запас немецкого языка пополнялся отнюдь не за счет тех слов, которые означали работу и мирную жизнь…

И вот настал наконец тот день, когда изученный материал по некоторым проблемам Германии, как и сам язык этой страны, очень ему пригодились.

…В одержимости сделать дипломную работу по-настоящему интересной, он наполнял ее фактами, которым сам был свидетелем и о которых знал по книгам или почерпнул из периодики.

Однажды мелькнула мысль: а не использовать ли свою собственную жизнь для примера в дипломной работе? Сколько лет трудился физически – а умственным трудом, пожалуй, занимался не меньше, чем физическим. Пусть научные обобщения в дипломной работе станут обобщениями собственной жизни. Они выстраданы им, Дроздовым, эти научные обобщения.

6

Профессор Протасов сам не ожидал, что его нечаянное вмешательство в выбор темы для дипломной работы студента Дроздова примет столь курьезный и вместе с тем серьезный оборот. Все произошло случайно и, конечно, без какого-либо умысла с его стороны.

После разговора в кабинете Резникова Василий Васильевич заинтересовался Дроздовым. Он перечитал статью Бориса, проанализировал его методику доказательств, способность его делать обобщения и выводы, убедился, что он достаточно логично и упорно пытается внушить ему, автору книги, ученому,– огромную государственную важность скорейшего решения этой проблемы и вместе с тем хочет постигнуть ход мысли того, кто не разделяет ни его воззрений, ни его боли. Вон сколько страсти Дроздов вложил в работу, доказывая, какие колоссальные убытки несет государство из-за пренебрежения к проблеме морального износа.

А ведь он, Протасов, не был противником этого по-государственному мыслящего станочника, понимал профессор и затянувшуюся неразбериху с моральным износом машин и оборудования. Все понимал, все сознавал, но сказать и написать Протасов не находил в себе гражданского мужества, потому что надо было идти против большинства экономистов, находящихся в плену ошибочных воззрений.

И вдруг появился человек, который заявил о своем несогласии с таким решением важнейшей проблемы, а другой из редакции журнала рискнул этому протесту придать острую форму. Сведя все это воедино, Протасов понял, что ему встретился не просто способный, но талантливый, оригинально мыслящий человек. Ничего еще не защитив, не пройдя каких-то обязательных формальностей, он уже, в сущности, стал ученым. А формальности Дроздову были крайне необходимы, иначе он поставит себя в нелепое и, что вполне возможно, в унизительное положение по отношению к так называемому ученому миру.

Протасов уже давно высказал все это профессору Резникову и открыто заявил, что он хотел бы видеть Бориса Дроздова своим аспирантом.

– Вы обгоняете время, уважаемый Василий Васильевич. Сначала пусть защитит диплом. И другое важно… Есть ли у Дроздова желание влиться в наши «ученые» ряды? Согласитесь, это деталь немаловажная.

–       Еще бы. Но… видите ли. У меня сложилось впечатление, что сам Дроздов даже не подозревает, на что он способен. Это глыба, натура цельная, но со множеством острых углов. Его надо обтесывать. И, простите, делать это надо, не спрашивая его согласия.

–       Вот так поворот! – Резников задумался.– Впрочем, еще будет время поразмыслить.

А через два дня Протасов увидел Дроздова в библиотеке. Обрадовался. Но, как всегда, напустил на себя важность.

–  Вы бы зашли ко мне, Дроздов.

Слова Василия Васильевича прозвучали не просьбой, а будто бы приказом. Профессор и сам удивился собственному тону. Но не извиняться же перед студентом?

Борис, что называется, уже воздух в легкие набрал, чтобы изложить свою просьбу профессору, и вдруг в словах ответа уловил скрытое высокомерие – эти его слова… Профессорский тон явно был не по его, рабочего человека, нутру.

И все же превозмог себя, пришел к Протасову. Василий Васильевич пригласил Дроздова присесть, справился о здоровье, о том, как у него дела с учебной программой.

–  Все сдал, Василий Васильевич. Дипломную работу надо писать.

Профессор оживился, задорно вскинул на студента взгляд. У него мелькнула шальная мысль: а что, если показать этому человеку темы, предназначенные для аспирантов? Ведь случалось же, что истинно талантливые люди тянулись не за званиями и степенями, а за интересной, большой темой.

Мысль эта Протасову понравилась, он усмехнулся. На столе лежала машинописная копия первой страницы тематического плана диссертаций, но для кого предназначались намеченные темы, мог догадаться лишь преподаватель.

–  А вас не заинтересует, молодой человек, вот эта тематика? Или вы все еще упиваетесь прошлыми победами?

Профессор небрежным движением придвинул листок к Дроздову.

Бумага могла бы соскользнуть на пол, не поймай ее на лету Дроздов. И эта фраза, как показалось Борису, полная яда, и это небрежное движение, и усмешка профессора, как и тон, каким он обратился к Дроздову,– все говорило, как ему казалось, о пренебрежении к нему Протасова. Поймав листок, он уже читал его, едва сдерживая злость и желание сказать Протасову что-то колючее…

Слова в этом перечне тем будто расплывались перед глазами, но стоило в них вдуматься – и раскаленная его злость будто ухнула в воду и изошла паром.

«I. «Процесс ликвидации существенных различий между городом и деревней».

А дальше уже от руки следовали пункты «а, б, в, г, д», не заполненные текстом.

«Что означают эти буквы? – с недоумением подумал Дроздов.– Неужели главы дипломной работы? Но глав – их очень много… Разделы, наверное».

Стал читать дальше.

«II. «Процесс ликвидации существенных различий между умственным и физическим трудом. (Прошлое, настоящее, перспективы.)»

Как и у прежней темы, ниже следовали пункты: «а, б, в, г, д». И опять не на машинке написаны, а чернилами от руки.

Дальше на листке была чернилами выведена римская |цифра «III» и поставлены точки.

«Третью тему, наверное, не успели придумать,– уже спокойно размышлял Борис.– Черт возьми, обе темы хороши, ничего не скажешь. Головастый дядя…»

И в это же время Борис мучился сомнениями, какую из двух названных тем он выберет. К первой можно приступать хоть завтра – вон как все расписал профессор. Может, специально это сделал, чтобы облегчить работу. Но зато от второй голова кругом идет. Вот где можно размахнуться! К тому же он не будет связан разжеванной темой, готовыми пунктами; только успевай глотать их и переваривать. А эта независимость представлялась далеко немаловажным делом, учитывая сложившиеся отношения с профессором.

–    А нельзя ли этот листок захватить с собой?

–    Милости прошу. Подумайте, поразмыслите. Мелькнет что-либо гениальное, прошу ко мне.

Дроздов в тот день ушел от Протасова с твердым намерением в лепешку расшибиться, а вторую тему непременно разработать.

…На следующий день, после того как рукопись переплели, Борис явился к Резникову и неловко протянул ему свою работу. Николай Афанасьевич удивленно посмотрел на Бориса.

–    Это что здесь?

–    Моя дипломная.

Профессор еще больше удивился.

–    Вы с моим заместителем согласовали?

–            Н-нет… Я… я разговаривал с профессором Протасовым.

– И он без согласования с учебной частью руководил вашей дипломной работой? – Резников все больше удивлялся.

Профессор пожал плечами и не очень охотно открыл последнюю страницу.

–  Двести восемьдесят две страницы на дипломную работу?!

–  Не двести восемьдесят две, а двести шестьдесят семь. На остальных список литературы, оглавление…

–  Так-так… Работа из пяти глав… Вот и список литературы. Двести двенадцать работ?! Постойте… на иностранном. Какой же это? Так-так, немецкий. Со сто шестидесятой начинается. Сколько ж это?

–  Шестьдесят три на немецком языке.

–  И кто же вам переводил? – взглянул профессор на Дроздова.

–  Почему переводил. Я сам.

–  Вы свободно владеете немецким?

–  Да вроде бы. Оттачивал свой рязанский акцент в Берлине.

Резников улыбнулся.

–  Все мы с тем же акцентом… К языкам у нас отношение плевое…

Профессор удивленно поднял глаза на Дроздова.

–  Судя по названию – это вовсе не дипломная работа. Да и память мне, надеюсь, не изменяет. Мы обсуждали не так уж давно тематику работ для аспирантов. Это,– Николай Афанасьевич опять взвесил на ладони работу Дроздова,– одна из аспирантских тем профессора Протасова.

На этот раз Дроздов по-настоящему растерялся. Выходит, Софья Галактионовна права? Он-то думал, что теща ошибается. Но профессор Резников – серьезный человек, с ним не поспоришь. Зачем же тогда ему дал этот список работ Василий Васильевич?

Борис достал листок и протянул его заместителю директора.

–  Эти вот темы вы имеете в виду?

Профессор бегло ознакомился со списком.

–  Да, да, именно эти. Тут всего две из восьми. Так что выбор у вас был весьма невелик.

–         Выходит, из-за этого недоразумения мне и дипломную работу не зачтут?

Профессор добродушно улыбнулся.

–       Не спешите с выводами, Дроздов.– Резников встал.– Вот как мы условимся. Дайте мне три… Впрочем, не три дня, а неделю. Я лично ознакомлюсь с ней и сделаю все, чтобы из этой нелепости мы все вышли достойным образом. Вы со мной согласны?

–   Еще бы мне проявлять строптивость!

Профессор, высокий, подтянутый, успокаивающе выставил сухую, узкую ладонь.

– Еще раз говорю: не будем спешить с выводами. Все зависит от качества этого труда.

–   Как я узнаю ваше мнение? – уныло осведомился Борис.

–   Минуту, Дроздов. Вы как-то неправильно понимаете меня. Что бы я в вашей работе ни обнаружил, вы переварили свыше двухсот научных трудов, и шестьдесят три из них на иностранном языке. А зная, как вы владеете учебным материалом, полагаю, дипломную работу вы, несомненно, вытянули. Нужны еще какие-то успокоительные слова?

– Ну что вы, Николай Афанасьевич! Если зачтете, прямо воз с плеч долой.

Резников укоризненно покачал головой.

–   Воистину прав профессор Протасов: вы не знаете себя.

–   Василь Василич?! Обо мне?

–   О вас.

На том они и расстались. Николай Афанасьевич дал Дроздову свой телефон и попросил позвонить ровно через неделю.

Теперь уже Николай Афанасьевич с любопытством раскрыл работу Дроздова. Сначала просматривал бегло, потом стал читать внимательнее. Он ослабил галстук, расстегнул верхнюю пуговицу сорочки. Но где-то на шестидесятых страницах Николай Афанасьевич снял галстук и бросил егo на кресло. А когда перевалил за сотую, сбросил пиджак, неторопливо набил трубку и, попыхивая ею, зашагал по кабинету.

Кто-то вошел, что-то спросил. Николай Афанасьевич ничего не понял, замахал на вошедшего руками. Посетитель, удивленный, вышел. Профессор выглянул в приемную.

–   Нина Георгиевна! Меня ни для кого нет.

–   Хорошо, Николай Афанасьевич. Вас нет.

Но, через час заглянул ректор.

–   Вас нет, а вы здесь?

–   И так, и не так, Георгий Иваныч. Хотите сенсацию? Студент-выпускник Дроздов вместо дипломной работы написал диссертацию!

У ректора удивленно вытянулось лицо,

–  В самом деле?

–  Ничуть не сомневаюсь. Поеду дома дочитаю. Думаю, придется еще поработать.

Назавтра профессор Резников был в Министерстве высшего образования. По телефону он договорился о приеме у заместителя министра Зеленкова. Хорошо всем знакомого здесь профессора тотчас пропустили в кабинет. Николай Афанасьевич и Зеленкову сказал те же слова, что и недавно ректору.

–  Борис Дроздов?! Второй раз уже слышу это имя. Экстернат в техническом вузе для него добивались, кажется. Да, точно, Вальцов. Не слишком ли много для него исключений?

–  Талантливому человеку надо помочь.

–  Верю вам. Что я могу сделать в данной ситуации?

Николай Афанасьевич высказал свои соображения: нужна авторитетная комиссия ученых, чтобы узаконить уникальный труд.

…Так появилась «высокая комиссия». Резников и Протасов доложили ей, как родилась диссертация Дроздова. А потом появилось дополнение о полемике Дроздова с доктором наук Протасовым.

Изучение дополнительного материала и разного рода согласований заняло больше месяца. Дело было не совсем обычное. А тут вдруг Дроздова пригласили в Министерство высшего образования и направили в Высшую аттестационную комиссию. Принял Бориса седовласый человек лет шестидесяти.

–  Садитесь, товарищ Дроздов.

Борис сел. С любопытством посмотрел на работника ВАКа. Тот вытащил какую-то бумагу, написанную от руки. Два листа, вырванные из школьной тетради, были сплошь подчеркнуты красным карандашом.

–  Вы уж извините… Вам, Борис Андреевич, придется ответить на несколько неприятных вопросов.

–  Пожалуйста. Готов.

–  Скажите… Кто вам помогал в создании вашей диссертации?

Странный был вопрос.

–  Если откровенно… Не будь Василия Василича Протасова, я, наверное, ни за что не взялся бы за эту работу.

–  Значит, это правда, что он помогал вам?

– Конечно, правда. Только не помогал, а помог конкретно.

– А если еще точнее? Чем именно? Перечислите по рунктам, в чем его конкретный вклад.

– По пунктам не могу, потому что пункт один. Это Василий Василич подсказал мне тему дипломной работы.

– Вы хотите сказать, диссертационной работы?

– Почему диссертационной. Я тогда не думал ни о какой диссертации. Получил разрешение сдавать экстерном, сдал все зачеты и экзамены. А когда подошло время, Протасов подсказал тему для диплома, и я написал.

– И это все?

– А разве подсказать по-настоящему актуальную тему – мало?

– Понимаю вас. Разумеется, немало. Но речь идет о том, что кто-то ведь с вами делился своим накопленным.

–   Это вы правильно заметили. Только не один профессор Протасов, а еще несколько немецких коммунистов. Но я их всех упомянул в работе.

– Простите, вы, конечно, хорошо знакомы с Аллой Васильевной Протопоповой.

– Конечно.

–   А какую она оказала помощь в создании диссертации?

–   Абсолютно никакой. Доцент Протопопова даже не знала, о чем я пишу, как и вообще кто-либо на факультете.

– Это действительно так?

–   Если это необходимо, могу дать партийное слово.

– Нет-нет, этого вполне достаточно. И последний вопрос… Уж извините. Кем вам доводится товарищ Вальцова? Борис добродушно улыбнулся.

– Тещей. Но я бы еще назвал ее добрым своим другом. – По каким соображениям?

– Личным… Во всяком случае, к моей работе теща отношения не имеет.

– Так ли это?

– Разумеется. Впрочем, вру. Она помогла мне быстро перепечатать работу, потом переплести ее.

Собеседник мягко рассмеялся.

– Дорогой мой Дроздов. У меня к вам просьба. Не могли бы вы на днях забросить мне по пути черновик вашей диссертации?

– Хорошо. Пожалуйста. Только я не пойму, зачем это министерству? Там все исчеркано-перечеркано.

Опять последовал вздох.

–  Формальность. Нужна экспертиза. Но вы не беспокойтесь. Рукопись непременно возвратим.

–  Могу подарить.

–  Э-э, батенька. Подождите разбрасываться.

На этом они расстались. Тепло и даже, как показалось Дроздову, дружелюбно.

…И покатились дни с той поры. Они бежали быстро, складывались в недели, в месяцы. А министерство молчало. За это время Борис успел сдать все зачеты и экзамены технического вуза (к счастью, их оказалось не так уж много) и подготовить положенную по объему дипломную работу, вернее сказать, то был дипломный проект. Дроздов использовал их совместную с Григорием Зоновым работу по превращению станка-полуавтомата, где не последнюю роль сыграл новый зоновский узел, в автомат. «Авторские свидетельства» тогда получили не только Зонов, Дроздов и Астахов, но еще пятеро конструкторов. Дипломный проект Дроздова был принят, и ему вручили диплом об окончании технического вуза.

На другой же день после защиты профессор Резников пригласил Бориса к себе и предложил место в очной аспирантуре.

–  Кандидатский минимум вам сдать будет нетрудно, а диссертация – готова,– поддержал Резникова и пришедший на беседу Протасов.

–  Помилуйте… Сорокалетнему дяде и вдруг – в очную аспирантуру! – рассмеялся Борис.– Я уверен, что это не по возрасту… Даже формально. Есть и другая причина, и я бы ее посчитал основной. В мои намерения не входит расставаться с заводом. Поймите меня правильно.

Протасов вскочил и начал вышагивать по кабинету.

–  Борис Андреевич, отказываюсь понимать вас. Когда-то ведь придется расставаться со штанишками школьника.

–  Я бы, Василий Васильевич, завод не приравнивал к школе, а меня лично—к школяру. Тут принципиальные соображения, не каприз.

Вмешался спокойный и уравновешенный Резников:

–  Прошу вас, Василь Василич… Может, присядете?

Протасов сел, однако это его нисколько не успокоило.

–  Какое имеют отношения частные дела завода к огромному фронту политической экономии? К философии, наконец? Вы же ученый, Борис Андреевич! Эго же безумие – растрачивать свои силы на второстепенное.

– Работу на заводе не могу считать занятием второстепенным. А что касается аспирантуры, можно ведь заниматься и в заочной…

На этот раз быстро поднялся со своего места Резников.