Текст книги "Не измени себе"
Автор книги: Алексей Першин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)
– А ты бы смог… как этот… твой Ромео?
Борис растерялся. А в самом деле, доведись ему попасть в положение, в каком оказался итальянский юноша Ромео, отдал бы он жизнь, чтобы не расставаться с любимой? И тотчас подумал: нет, он бы стал бороться.
– Нет, Тамарка, не смог бы. Загнала ты меня в угол своим вопросом, и потому откровенно тебе отвечаю: в наше время так дешево с жизнью счеты не сводят. Уж лучше схватиться с врагами.
В Тамару будто черт вселился. Глаза ее сверкнули.
– А что же ты, борец, Женьку упустил? Ведь ты же, если уж на то пошло, в больницу-то попал из-за Женькиной измены… Или спорить будешь?
Такой лобовой атаки Борис не ожидал.
И первый раз за эти недели, пережить которые он и врагу бы не пожелал, задал себе вопрос: почему на самом деле он даже не попытался встретиться с Женей, узнать, что же ее толкнуло на этот брак? И понял, что он не может простить ей предательства, он ее ненавидит. Кто-то сказал, что время – лучший лекарь. Но почему так долго, не переставая, мучится его душа? Сколько уже прошло времени, а боль не утихает.
Так ничего и не ответил Борис Тамаре. Расстались они по-прежнему тепло. Борис помахал Тамаре в окно и, понурив голову, побрел в палату. А там его ждала… Екатерина Михайловна.
Борис остолбенел. Растерянность его была так велика, что он даже забыл сказать: «Здравствуйте».
Екатерину Михайловну было не узнать, она сильно сдала: седина выступила как-то странно, пятнами. Она осунулась, глаза потускнели.
Смятение, видимо, испытывала и она, но первая вышла из затруднительного положения; смело глянула в глаза Борису.
– Вот так и будем стоять друг перед дружкой и рукав жевать?
Борис попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривая.
– Вы… садитесь. Что ж мы и в самом деле стоим?
– Меня предупредили, чтоб ненадолго… А я увидела издали Томочку и, признаться, струхнула, вот сюда и спряталась. Думаю, зачем мешать хорошим людям?
Борис не нашелся что ответить. «Зачем она пришла?» От слабости в ногах он не мог стоять и сел. Это, наверное, заметила и Екатерина Михайловна.
– Ну, что… что побелел-то? С горем пришла к тебе. Не с кем мне… Никому не скажешь о том. Решила с тобой. Сердце у тебя золотое…
Борис болезненно поморщился:
– Не надо о моем сердце.
– Ох, Борисушка. Плохо все. Видно, вправду люди исстари говаривали: на чужом несчастье не построишь своего собственного.
– К чему вы все это говорите? Что произошло? – насторожился Борис.
– Каждый день слезы льет… Женька-то… Плачет и плачет. Стану спрашивать, только махнет рукой и молчит.
Борис почувствовал, что у него пересохло во рту.
– Он что? Обижает… – хотел сказать «жену», но не мог переступить через это слово.– Обижает Женю?
Екатерина Михайловна замахала руками:
– Что ты! Что ты! Не надышится. На часок боится отпустить. Признался мне: «Вдруг убежит?» Совсем дитя неразумное.
– Ну! Напрасно вы так-то. Он у вас опытный по этой части…
Екатерина Михайловна бросила на него быстрый, исподлобья взгляд. Колючий был взгляд, недобрый. Но, будто что-то вспомнив, вздохнула:
– Кобель он был порядочный, что и говорить. А сейчас будто подменили.– И сказала с едва сдерживаемыми слезами: – Не любит Женька его… Не любит, Борисушка.
Ни один мускул не дрогнул на лице у Бориса. Подумал: «Зачем она все это мне рассказывает?»
– Я же мать. Все вижу. Все чувствую…
– А что ж так? Никто ведь не гнал. Или под ружьем повели ее в загс?
Она вздохнула, посмотрела на Бориса.
– Тебя она любит, Боря,– голос у Екатерины Михайловны доверительно затих.– Сашка говорит, что имя твое во сне поминает. И все уговаривает, все просит о чем-то.
Борис боялся поверить. Но не может же она лгать! Таким не шутят – ведь речь шла о ее родном сыне. Борис представил себе, через какие муки прошла Екатерина Михайловна, прежде чем наведаться к нему и рассказать о беде в их доме.
– Не понимаю я вас. Зачем вы… все это мне?.. Чтобы меня утешить? Если так, то зря. Я человек не слабенький, вы знаете. Переживу. Пережил уже.
Екатерина Михайловна порывисто схватила Бориса за руку.
– Нет, Борисушка, нет, родной. Не утешить пришла, тяжесть снять с сердца. Святое у вас с Женей было. Язык отрезать тому, кто осудит… Но только что ж делать – ушло теперь. А жить ей надо. Я бы успокоить хотела Женечку-то. Передать, что не осуждаешь…
Борис резко поднялся, но тут же без сил опустился на кровать.
– Нет, нет. Что значит не осуждаешь? Как можно не осуждать предательства?
– Побойся бога, Борис.
– А чего мне его бояться? Я чужих невест не краду, в свой дом их не заманиваю. Если хотите, больше скажу… Вот на этом месте ваша бывшая ученица сидела и рассказывала мне… Ей бы легче провалиться было сквозь землю, чем говорить это о своем учителе…
У Екатерины Михайловны расширились глаза, она потерла рукою горло, будто ей дыханья не хватало.
– Что?! Что она рассказывала?!
– А то, Екатерина Михайловна, что именно вы… вы, а не кто-то другой уговорили Женю прийти к вам домой, а сами – задержались в цехе. В тот вечер Женя в общежитие не вернулась. Так иль не так?
Екатерина Михайловна побелела, губы ее вытянулись узенькой синей каемкой. Как он сейчас презирал эту женщину, готовую ради сына на все.
– Каюсь, Борис, действительно я уговорила Женьку прийти к нам. Но клянусь… вот те крест,– она истово перекрестилась,– не думала, что у них в одночасье все решится.
– Что вы креститесь? Вы же член партии…
Екатерина Михайловна махнула рукой.
– Крестятся не потому, что верят в бога. Крест на душу человек кладет, когда выворачивает свою душу наизнанку.
– А вы… вы сами-то верите своим словам?
– Боря! Сынок! – Екатерина Михайловна покачнулась и упала бы, не удержи ее Борис на стуле.
– Ох, горе мое, горе!.. Пожалел бы ты Женечку,– выговорила она.– Понесла ведь.
– Что понесла?
– Ну… что ты как маленький! Ребенок у ней будет.
В глазах у Бориса потемнело и что-то хрустнуло около шеи. Екатерина Михайловна говорила, плакала, тянула к нему руки. Он видел, как она шевелит губами, как старается всеми силами его разжалобить, но Борис ничего не слышал. Он смотрел на нее и с горечью думал:
«Вот всегда так… Все о себе, все о своей боли. Даже не спросила, что со мной… Эгоизм. Подлый эгоизм».
– Уходите! Уходите отсюда немедленно! – в бешенстве закричал он и пластом упал на кровать.
4
Тамара не могла победить в себе чувство ревности к тем вечерам, в которые Борис был не с нею. Вот уже месяца три, как он вышел из больницы и вел, на ее взгляд, какую-то странную жизнь. Понедельник, среда и пятница для Бориса оставались неприкосновенными, куда-либо вытащить его в эти дни было невозможно. Где он бывал и, главное, с кем? На ее вопросы он отвечал нечто невразумительное.
– Занимаюсь…
– Чем занимаешься?
– Мозги наполняю. Понимаешь, мало извилин у меня.
– Гм… Хитришь ты, Дроздов.
Борис разводил руками, разуверять Тамару он не собирался.
И наконец Тамара не вытерпела, пришла к Борису в одну из сред. Он действительно был дома. Тамара потихоньку открыла дверь и подивилась тому, что увидела. Комната, которую занимал Борис вдвоем с кем-то из товарищей по цеху, показалась ей тесной и неухоженной. Стеллажи из грубо сколоченных неструганых досок – до самого потолка ломились от книг. И вообще книги были везде. На полках, на столе, на тумбочках, под столом, на подоконниках, на шкафу. Борис сидел за столом, что-то писал в толстую тетрадь и бубнил себе под нос. На краю стола – грязная тарелка с остатками подгоревшей картошки и огрызком луковицы, рядом – чайник с полуотбитым носиком. Борис как раз приложился к чайнику и едва не выронил его, когда увидел Тамару.
– Чуть не лишился своего фарфора.
Говорил Борис подчеркнуто спокойно, с наигранной ленцой, за которой не трудно было угадать смущение.
Тамаре жалко стало парня, она чмокнула его в щеку, как делала всегда при встрече, взъерошила ему волосы.
– Чем же ты тут занимаешься, хотела бы я знать?
– Было бы желание, а заняться всегда есть чем.
– Можно глянуть?
– Гляди.
Тамара уселась за стол, схватила тетрадь, но тут же отложила и недоуменно уставилась на Бориса.
– Шпион ты, что ли? Здесь же не по-русски.
– Ага, шпион. Германский притом, нынче самый модный.
– Действительно немецкий.– Она рывком придвинула к себе толстую книгу в твердом переплете.– Интересно! Ка…пи…тал. Капитал?
– Капитал. Изучаю. Хочу богатым женихом стать.
– Не трепись. Я серьезно.
– А ты читай. Учила же в школе немецкий? Учила. Читай.
Тамара передернула плечами, прочитала:
– Карл Маркс. Значит, «Капитал» Карла Маркса? Но зачем тебе он на немецком?
– Перевожу. Я прочел на русском и ничего не понял. Понимаешь, ну – ничего! Подумал тогда: может, перевели книгу плохо. Вот я и решил сам… И запас слов поднакоплю… и, глядишь, пойму скорее. Другие-то понимают…
– Сумасшедший какой-то! Вот над этим и корпишь каждый понедельник, среду и пятницу?!
Тамара глядела на него во все глаза и чем дольше всматривалась, тем больше удивлялась.
– Господи, смешной какой!
Но глаза Тамары не смеялись.
– Борька, тебе какой год-то пошел?
– А что?
Тамара вдруг вскочила, обвила руками шею Бориса и стала целовать его: в щеки, в губы, в нос, в глаза…
– Милый ты мой!.. Да где ж ты уродился такой? Золотой ты мой! Сил моих нет!.. Жить не могу без тебя! Чурбан ты мой бесчувственный!
Тамара оступилась о горку книг, сброшенных с кушетки, и, падая, невольно потянула за собой Бориса…
Потом они долго лежали рядом и молчали. Тамара лишь изредка глубоко вздыхала, а Борис, откликаясь на ее вздохи, ласково прижимал к ее горячим губам свой палец.
Случилось то, что и должно было случиться между ними, молодыми и симпатичными друг другу людьми.
Теперь Борис был даже рад, что это наконец произошло. Клин клином вышибается, и он надеялся, что так оно и будет…
Иное чувствовала Тамара. Она чувствовала – даже то, что случилось сегодня, еще не означает победы. За Бориса ей бороться и бороться. Но Тамара не унывала, она любила Бориса: уж такая у нее судьба – само в руки ничто не дается. Она всю жизнь чего-то добивалась. Как было трудно работать и учиться в техникуме, а все-таки закончила, не бросила. Теперь надумала учиться в институте, уже документы отнесла и была принята, как отличница.
И все-таки с этого дня она почувствовала: жизнь ее стала полна до предела. У Бориса никого нет, кроме нее. А понедельники, среды и пятницы – что ж, чем бы дитя ни тешилось… Пусть себе занимается, может, и в самом деле когда-нибудь пригодится. Но ненормальность, бесперспективность, что ли, этих занятий Бориса ее порой раздражали. Она дала себе слово не вмешиваться в его жизнь и не вносить своих поправок, но однажды все-таки не утерпела.
– Слушай, Борис, ты умный, способный человек. Вон как книгами обложился. Не для вида же?
– Уверяю – читать, а не пыль пускать в глаза красивым девушкам.
Тамара улыбнулась, поколебавшись было в своей серьезности.
– Так вот я о чем, Боренька,– продолжала она деловито.– Почему бы тебе не поступить в институт?
Улыбка сбежала с лица Бориса. Он задумался. Вопрос был не праздный. Тамара сама училась, и, конечно, ей хотелось видеть его образованным. Понять ее можно.
– Видишь ли, Тамара. Я давно уже размышляю над этим… И скажу откровенно… Наладчиком станков я, кажется, становлюсь хорошим, буду – отличным. Могу добиться самых высоких степеней совершенства в этом деле. Я люблю механизмы, потому что понимаю их душу. А буду ли я хорошим инженером?
– Если любишь механизмы, что тебе помешает стать приличным инженером?
– Вот видишь… приличным.– Борис не скрывал иронии.– Этакая серединка на половинку…
– Чудо мое! А зачем в таком случае тебе книги? Ты же ведь не романы читаешь?
– Случается, и романы. Но больше научные и технические… Ну… чтобы не быть олухом. Хочется общего развития. Это смешно?
Тамара не знала, как отнестись к его словам. Ей никогда прежде не доводилось слышать ничего подобного. Учиться, видите ли, он хочет только потому, чтобы не быть олухом,
а не потому, чтобы как-то утвердить себя в этом мире. Чудик какой-то.
– Блажишь ты, Борька. Инженером не хочешь… Но ведь высшее образование – это высшая квалификация хотя бы и в твоем же деле.
– Хорошо. А для получения высшей квалификации наладчика сложнейших станков что нужно?
– А я… я не знаю,– пожала плечами Тамара.
– Неправда. Такая умная… Техникум на «отлично»– и не знаешь?
– Ну… Старание. Талант.
– Может быть. А еще?
– Технические знания, наверно.
– Вот-вот, в самую точку. Уйма знаний нужна. Всяких и разных. Когда-нибудь настанет время, и наладкой сложных машин будут заниматься инженеры. Но даже инженеру, чтобы он наладил станок, какой бы он сложности ни был, требуется практический навык. А я хочу быть асом в станкостроении. Налаживать станок, а не указывать, как работать. Вот и накапливаю знания.
Тамара порывисто обняла Бориса.
– Но тебе же трудно будет! Все не как у людей.
И после этого разговора жизнь покатилась по прежней своей колее, правда, к трем дням занятий Борис прибавил еще вторник. Остальные три вечера принадлежали Тамаре.
У нее была своя комната. Раньше с ней жила мать, но теперь она переехала к сыну, нянчить внука, а к Тамаре приходила по праздникам.
Часто после театра или позднего сеанса в кино Тамара тащила Бориса к себе выпить чаю, поужинать. Но странное дело, чем нежней становилась с ним Тамара, тем больше замыкался в себе Борис. Он хорошо понимал, что ведет себя недостойно,
но
ничего с собой поделать не мог. Тамара ни разу ни в чем его не упрекнула. Но Борис видел, как она страдает от егo подчас неожиданной для нее замкнутости. Бориса захлестывало чувство раскаяния, он становился особо внимательным, старался предупредить все ее желания. Тамара, настораживаясь, искала в его поступках нарочитость. И от всего этого Борис уставал до изнеможения.
Именно в это время у него особенно не ладилось с переводом. Начинался ералаш в сложносочиненных и сложноподчиненных предложениях. Они вообще становились неуправляемыми, и потому текст перевода превращался в бессмыслицу. На одну страницу приходилось затрачивать почти по неделе.
Борис заметил, что стал сильно уставать. Он как-то сказал об этом Сергею Кириллову. Без нажима и намека на отпуск, просто к слову.
И вдруг нежданно-негаданно его пригласили в завком.
– Слушай, Дроздов, есть две горящие путевки в подмосковный дом отдыха,– объявил ему заместитель председателя.– Я слышал, у тебя что-то намечается по семейной линии. Если хочешь, отправляйся хоть завтра.
– Но вторая путевка… Тот человек не наш.
– В принципе-то наш, советский? Это главное. Вот путевки. Дуй к тому человеку. Я в цехе договорюсь, можешь на меня положиться.
До окончания смены оставалось чуть больше двух часов, Борис переоделся и поехал на комбинат, к Тамаре. И у проходной столкнулся с Женей, но она не заметила Бориса – так была погружена в себя. Женя сильно изменилась, похудела, побледнела, будто отцвела – такой показалась поникшей. Был уже заметен живот. Борису стало трудно дышать, глаза заволокло туманом.
Но вот Женя прошла…
После некоторого колебания он вызвал по внутреннему
телефону Тамару. Она примчалась запыхавшаяся, раскрасневшаяся, еще издали увидела его, засияла улыбкой.
– Вот,– протянул ей путевки Борис.
– Это что? —она с недоумением повертела перед глазами две розовые бумажки.
– Путевки в дом отдыха. Горящие. На двенадцать дней.
– Господи, вот счастье-то!.. А когда ехать?
– Послезавтра или завтра.
– Сколько надо платить?
– Бесплатные.
– Вот здорово! А у меня отгулы накопились…
– Тогда завтра же и отправимся. Успеешь оформиться?
– За один час, радость моя. Отправляйся за чемоданом – и ко мне. Мама два вилка соленой капусты переслала с братом и свиную ногу. Закатим пир?
– Закатим.
Но всю дорогу до общежития, а потом и к дому Тамары он видел перед собой будто отрешенное лицо Жени.
А на третий их день в доме отдыха Тамара, уткнувшись носом в его щеку, прошептала стыдливо:
– Боренька, любимый мой, давай поженимся?.. Я так хочу ребенка! Очень!
Борис промолчал. Тамара разрыдалась, она накрыла голову подушкой и плакала до рассвета. А Борис, отупелый, деревянный и почти оглохший, смотрел в одну точку и отчетливо видел перед собой грустное лицо Жени.
Утром Тамара уехала, не простившись. На другой день отправился и Борис. Больше с Тамарой они не встречались.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
УЧЕНЫЙ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
СПУСТЯ ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ
1
Женщину в строгом, мужского покроя, черном жакете Борис заметил еще на берлинском аэродроме. Она привлекла его внимание каким-то едва уловимым внешним сходством с Женей Пуховой. Весь путь от Берлина до Москвы Борис видел ее профиль, и воспоминания о Жене, о прожитых годах не отпускали его.
Последний раз он видел Женю случайно в сорок первом. И опять на том же Казанском вокзале. Она очень изменилась, не сказать, чтобы подурнела, но вместо молоденькой девушки Борис увидел уже зрелую женщину. По-прежнему она была притягательна и женственна, хотя и бедновато одета – в поношенное шерстяное платье и желтую кофточку; туфли – на низком каблучке, в руках хозяйственная сумка. Было начало октября, погода стояла еще теплая. Голова у нее была не покрыта и коса, все такая же толстая, собрана в пучок на затылке.
Она задохнулась на мгновение, неожиданно с ним столкнувшись, вспыхнула, остановилась и даже как бы попятилась, но тут же бросилась к нему и, закрыв глаза руками, разрыдалась, не обращая внимания на прохожих. Сколько он ни спрашивал, что у нее случилось, она так и не ответила. Немного успокоившись, сказала со злостью:
– Есть справедливость, Борис! Есть! Так мне, сволочи, и надо. Казню себя и крест несу.
Говорила, а сама сжимала его руку, будто боялась, что он вырвется, не дослушает ее, уйдет. Но какое там! Борис с места не мог сдвинуться. И не отводил взгляда от ее красных, наплаканных глаз. Во рту пересохло, голова слегка кружилась. Едва-едва нашел в себе силы спросить, что нового в ее жизни,– столько не виделись?..
Сообщила торопливо: мать жива, но не виделась она с ней с тридцатого года, с момента ее отъезда за границу. Где она, в какой стране, Женя не знает. Письма приходили лишь до тридцать пятого года, а потом вдруг все оборвалось. До сих пор приходят денежные переводы, только бланки почему-то заполняются не маминой рукой.
– Но она жива, это точно,– торопливо говорила Женя. Не так давно, ее, Женю, вызывали в партком комбината, и человек, назвавшийся сослуживцем матери, передал Жене от нее записку и сообщил торжественно, что за выполнение важного задания Софья Галактионовна Пухова представлена к правительственной награде.
О себе Женя ничего не рассказала. Но по ее распухшим от слез глазам Борис все-таки понял, что она, видимо, кого-то здесь провожала.
«Уж не Сашку ли?»
Когда прощались, Женя виновато потупилась. Глаза ее опять набухли слезами; сжав ему руку, вдруг рванулась и убежала, как девчонка.
Много раз потом Борис возвращался в мыслях к этой встрече: как ему хотелось тогда схватить Женю за руку и увести с собой. Но разум диктовал свое: имеет ли он на это право, даже если бы она и захотела с ним пойти? У них с Сашкой, он знал, подрастала уже дочь, Нина.
Чем дольше думал Борис о Жене, тем больше укреплялся в мысли: порушенного не восстановишь – она выбрала, с кем ей выгодней. Инженер или рабочий? Отдельная квартира или тесная комната? Выбрала инженера и квартиру. Ну что ж, живи…
В 1947 году Борис Дроздов был направлен в командировку Министерством станкостроения с группой специалистов-станкостроителей в Восточную Германию. Официально значилось: для обмена опытом, а если точнее– надо было помочь немцам наладить производство. С удивлением Борис тогда узнал, что группой руководит… Павел Порфирьевич Зыков. Вот так сюрприз! За войну они виделись лишь однажды, в начале сорок второго. Борис тогда только что возвратился из Челябинска на свой завод, пустой, гулкий от мороза, и по заданию директора ездил по смежным предприятиям, в поисках, чем бы «разжиться».
Надо было поднимать завод, а многое из его оборудования осталось в Челябинске, где не прекращалось производство на нужды фронта. Павел Зыков тогда тоже возвратился из эвакуации. На его заводе они и встретились. Павел Зыков работал мастером, ему Борис и предъявил ходатайство наркомата.
Борис знал, что у Павла подрастает сын, что перед войной он получил квартиру. Сразу после женитьбы Павла Борис заходил к ним несколько раз в гости. Но разговора как-то не получалось. Жена Павла подкалывала Бориса его холостяковством, набивалась познакомить с подругой. Супруги были озабочены устройством быта. Борису расхотелось бывать у них…
И вот теперь Павел Зыков, хотя и временно, стал начальником Бориса. На этот раз Павел произвел на него приятное впечатление своей простотой, заботливостью о товарищах. Ехали они в мягком вагоне, с музыкой и горячим чаем. Их самыми первыми кормили в вагоне-ресторане. И когда приехали на место, Павел позаботился, чтобы все были хорошо устроены. Правда, проявились там и его коммерческие наклонности, особенно после того, как из двадцати пяти человек их оставили вшестером для длительной работы. Павел стал специалистом по части где и что достать за марки, которыми на редкость щедро оплачивался их труд.
– Да уймись ты, бога ради,– на правах старого товарища сказал как-то Павлу Борис.
– А что такого? Свое заработанное можем тратить на что угодно.
– Мы же не тряпичники. Неловко же… будто кроме магазинов нет ничего другого интересного.
С той поры Зыков почти перестал разговаривать с Борисом.
Но вот настал день отъезда из Германии. Их группу пригласили в Советское представительство. А за два часа до официальной встречи за Борисом прислал машину ответственный работник представительства Алексей Георгиевич Смирнов. Во время войны Смирнов работал одним из секретарей райкома, принимал Бориса в партию и выдавал билет.
Встретил Смирнов Бориса без церемоний, будто они были старыми товарищами. Сразу же сообщил, что в Москве его ждет однокомнатная квартира на Большой Калужской улице.
– Может, у вас есть планы?.. Я говорю о женитьбе…– с улыбкой осведомился Смирнов.– Могу договориться с Москвой. Вам дали бы и большую площадь.
Борис смутился,
– Не знаю, что и сказать… Некогда было о семье подумать, работал… Какие уж там женщины!
Борис хмуро оглядел плотную фигуру Алексея Георгиевича. Человек свой, рабочий. Интересно, зачем он пригласил его к себе?
– Вы не удивляйтесь моей осведомленности, Борис Андреич,– сказал он.– Уж так случилось – все у меня на столе скапливалось: и заявления ваши об отправке на фронт, и наградные листы. Так что – все я о вас знаю. И хочу, чтобы вы были со мной откровенны.
Борис вспомнил теперь уже далекий сорок третий год, как вручали ему тогда орден Ленина за быстрое восстановление завода после возвращения из Челябинска. Даже неловко было перед главным инженером или главным технологом, которые получили ордена Боевого Красного Знамени. Не обошлось и без шуток. Главный энергетик, грозно нахмурившись, спросил:
– Признавайся, к Калинину ходил?
Борис обомлел от этих слов. Он действительно ходил однажды на прием к Калинину – требовать отправки его на фронт, после извещения о гибели его старшего брата. Прежние заявления Бориса успеха не имели: от него просто отмахивались – молчи и делай свое дело, в тылу ты нужнее. К Калинину его, разумеется, не пустили. Один из секретарей, созвонившись с парткомом завода и узнав, что Дроздов – специалист по наладке станков, которому нет равных на предприятии, отослал заявление, походившее больше на жалобу, в райком партии с просьбой разъяснить члену партии Дроздову, как важен и нужен его труд для обороны страны.
Вот это «мягкое внушение» и сделал Борису Алексей Георгиевич Смирнов.
– Да нет, мужики, не за этим я ходил к Калинину, честно! – начал отнекиваться Борис на слова главного энергетика.
– Да шутим мы, чудак-человек. Как ребенок, ей– богу! – замахал на него руками энергетик.
Вспомнив сейчас обо всем этом, Дроздов вдруг рассмеялся. Смирнов удивленно взглянул на него: ничего смешного он вроде бы не говорил…
– Я вспоминал, как разыграли меня на заводе, когда мне орден Ленина вручали…
– Это уже без меня было. В сорок третьем я ушел на фронт,– задумчиво постучал Алексей Георгиевич дужками очков о стол.
– Видал! А меня стыдили ни за что ни про что…
– Ты не равняй людей… Я уже тогда свободно владел немецким.– И вдруг круто изменил разговор.– Поди, гадаете, Борис Андреич, зачем позвал?
Борис утвердительно наклонил голову.
– За откровенность плачу откровенностью… Еще в Москве, пять лет назад мы говорили о вас с первым секретарем… Да-да, Дроздов, вы о себе не думаете – люди о вас думают. Вам сколько сейчас?
– Тридцать с гаком.
– Не поздно еще, если гак не большой. Так вот… Можно откровенно?
– Буду рад, Алексей Георгич.
– Почему вы не хотите стать дипломированным специалистом? Отлично владеете немецким языком. Хорошо знаете технику. Вон как вас хвалят ваши немецкие коллеги.
Меньше всего Дроздов ожидал такого разговора. И не понятно, почему он возник у него с этим, в сущности, не так уж и знакомым ему человеком? Правда, он когда-то принимал участие в его судьбе – добился правительственной награды, не пустил на фронт. А вообще-то выстрел у Алексея Георгиевича получился в самое яблочко.
Именно здесь, работая с немецкими специалистами, изучая опыт зарубежных рабочих и техников, Борис понял, как многого ему недостает в профессиональном развитии.
Подобные мысли возникали у него и до поездки за рубеж. Конструкции станков, выпускаемых заводом, год от года усложнялись, впереди уже виделись станки-автоматы. И вопрос о пополнении знаний сам собою вставал на повестку дня.
Но если все так складывается, если он действительно хочет идти впереди, а не ковылять в хвосте у жизни, нужно приобретать более глубокие знания. Можно, конечно, продолжать самостоятельно штудировать учебники, можно также и углубиться в научные труды, преодолевая одну за другой крутые горки, что он и делал. Но год от года Бориса смущала эта самодеятельность. Появились сомнения: а не однобоки ли его знания? Другими словами, трудно было учиться без опытных наставников. Борису, как он теперь понимал, было необходимо знание высшей математики и новейших исследований в области станкостроения. Словом, без вуза действительно не обойтись…
Вот на этой стадии раздумий Борис и остановился. Не возникни даже этого разговора с бывшим партийным работником и не окажись он за рубежом, весьма вероятно, что он именно в этом учебном году переступил бы порог какого-то вуза (его вечернего отделения). Борис хотел учиться, но, как ни странно, он не находил «своей» инженерной специальности.
– Видите ли, Алексей Георгич… Задели вы самую больную струну.– Борис перевел дыхание.– Я долго думал над этим. Вуз окончить я в силах и учиться буду с охотой, хотя и давно со школьной скамьи. А зачем?
– Вопрос риторический… Диплом открывает дорогу для широкой инженерной деятельности. И еще другая сторона… Живет в вас эдакий центр притяжения, факту этому вы лично не придаете никакого значения. Не смейтесь, не смейтесь, нет мне ни нужды, ни охоты льстить вашему самолюбию. Вы умеете сплотить вокруг себя людей, заразить их своим делом.
Борис слушал и с сомнением покачивал головой: «Центр притяжения». «Организующая сила». Откуда это все? Когда это Алексей Георгиевич успел рассмотреть а нем, обычном наладчике Борисе Дроздове, организатора? Какой организатор из него выйдет – это еще вопрос…
Немного помолчав, заговорил:
– Давайте так рассуждать, Алексей Георгиевич: может быть, инженер из меня и неплохой получится. Не буду скромничать. Если уж назначат – стану хорошим. Но я о другом. Начну я расти и на этой должности. Ну, может, выдвинут меня со временем главным инженером, а то, глядишь, и директором завода.
– И отлично. По заслугам. Я лично так бы и сделал.
– Вот-вот. «По заслугам». То есть по прошлым заслугам слесаря или, скажем, инженера. А если нет у меня таланта руководителя?
– Но вы – честный человек, отличный работник, коммунист. Впрочем, зачем мне повторяться?
– А этого всего, Алексей Георгич, мало. Нужен талант. Руководить тысячами работников может лишь особо одаренный человек, а не просто хороший инженер.
Хозяин кабинета, окинув внимательным взглядом Дроздова, тоже встал. Подошли к окну. Молчание затянулось,
– Да… позиция. Я бы сказал—целая философия.
– Не философия. Простая убежденность, Алексей Георгич.
– Ну, а вывод какой?
– Хочу быть образованным человеком. И в ширину, в глубину хочется иметь познания. А работать все-таки там, где больше всего принесу пользу.
Разговор на этом пришлось закончить: явились приглашенные «во главе с товарищем Зыковым», как объявил Смирнову подтянутый молодой человек, одетый в строгий черный костюм. Алексей Георгиевич больше не стал спорить с Дроздовым, но и полностью согласиться с ним, видимо, не мог. Сказал, что через полгода или от силы через год он снова будет работать в Союзе. Вот тогда непременно разыщет его, и они продолжат этот разговор, если к тому времени сам Борис Андреевич не изменит своей позиции. А он, Смирнов, почти уверен, что она должна претерпеть изменения.
2
…Борис, не отдавая себе отчета, зачем он это делает, старался не отставать от женщины, так заинтересовавшей его, и когда они спускались по трапу самолета. Он не мог отделаться от мысли, что она имеет какое-то отношение к Жене. И вот подтверждение.
– Здравствуйте, товарищ Пухова! – услышал он обращенные к ней слова молодого человека, поджидавшего у трапа.
– Юра?! – удивилась та.– Вот не ожидала. Да я и сама бы добралась…– Голос был мягкий, низковатый, бархатистый.
– Все Иван Федосеич, всех на ноги поднял. Хотя и бывший, но генерал. Автомобиль ждет у ворот, справа от аэровокзала.– Молодой человек указал глазами на ворота, почему-то сейчас открытые.– Между прочим, в машине вас кое-кто дожидается.– От лукавой улыбки у него чуть дрогнули уголки губ.– Не ходите через таможню. Прямо к автомобилю, солдат предупрежден.
У Бориса сердце екнуло. Сомнений не оставалось – это была мать Жени. Насторожило Бориса упомянутое лейтенантом имя «Иван Федосеевич». Неужели Вальцова он имел в виду? Но почему его называют генералом?
И вдруг вспомнил о письме Разумнова, в котором тот сообщал, что недавно объявился Вальцов и всех поразил
генеральскими погонами. Войну он начинал в звании подполковника.
Черт возьми, явно о Вальцове говорилось. Это он, он! Но когда же Иван мог познакомиться с Софьей Галактионовной?
Нет, тут что-то не так. Совпадение. Мало ли в России Иванов с таким же отчеством.
