Текст книги "Не измени себе"
Автор книги: Алексей Першин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
– Костюм… – одновременно выпалили Борис и Люба.
Все трое рассмеялись. Продавщица попросила Бориса
снять пальто, окинула профессионально примерочным взглядом.
– Пятидесятый размер, рост четвертый. Несколько костюмов у нас есть. Посмотрите.
Борис подтолкнул Любу локтем и заговорщически подмигнул ей.
– Давай, давай, жених, присматривай. Королевский выбор перед тобой,– Люба смешливо фыркнула.
Екнуло сердце Бориса от этих наверняка случайных слов Любы.
«Королева! Ох, Женька-Женька!»
Выбор был не велик, но Люба браковала один костюм за другим: то не тот цвет, то не тот фасон…
– Ты что, спятила? – улучив момент, шепнул Борис.– Пo ордерам все-таки.
– Молчи, дуралей. Знаю, что делаю.
Наконец надоело и продавщице.
– Ну уж вы закопались, милые,– с обидой сказала она.– И для жениха такой костюм годится.
– А он у нас больше чем жених, он передовик, о нем газеты пишут. В «Известиях» портрет его видели? – щеки у Любы горели, она готова была пронзить взглядом эту женщину, ничего не знающую о Дроздове.
Продавщица добродушно улыбнулась:
– То-то я смотрю, лицо знакомое вроде. Подождите минутку, сейчас я вам помогу. Только что был завоз и там… есть темно-серые. Как раз вам к лицу.
Борис удивленно взглянул на нее, потом на Любу. Минут через пять его энергично вертели перед зеркалом.
– Будто по заказу сшитый для вас.
А когда продавщица на минутку отлучилась, Люба ткнулась носом ему в спину и, обняв за плечи, прижалась к нему. Борис замер от неожиданности, но не сказал ни слова. Люба тотчас отпрянула. Обернувшись, Борис увидел, что глаза у нее полны слез.
– Соринка попала,– прошептала она.
– Вам бы еще ботинки… – несмело подсказала вернувшаяся продавщица, пересчитывая деньги.– У вас есть ордер?
– Есть, есть. Ему все выдали,—это Люба. Голос хоть и бодрый, но какой-то сконфуженный.
«Да ведь я же подлец! – застучало в голове у Бориса.– Как же раньше не замечал? Ведь она же, наверное, строит какие-то планы…»
– Напротив обувной,– говорила продавщица.
Они купили не только ботинки, но и шапку-ушанку. А Любе Борис вручил в подарок красную косынку в крупный белый горошек.
Наконец пришло и воскресенье…
Собираясь, Борис боялся опоздать, по пришел раньше назначенного часа, хотя по дороге заходил в магазины, накупил всякой всячины, даже цветы не забыл. Сообразил, что – кстати.
День был яркий, солнечный, а морозец слабый, под стать оказалось и настроение у всех.
– Знаю, знаю, к девчонкам из десятой? – еще издали заулыбалась строгая вахтерша.
– Пухова в десятой?
– Во-во, к ней-то и собираются. Вон та, что предпоследняя… Туда и стучи.
Он не постучал, а надавил дверь плечом. Услышал голос Тамары:
– Господи, кто же это ломится?
За цветами он ничего не видел.
Но стоило свалить все свертки на диван, как поднялся радостный визг. Первой повисла на Борисе Тамара. Зацеловала, при всех, демонстративно. Потом его потащили по кругу. С кем обнимался, не имел понятия. Отвечал, как мог.
Поднялся гвалт, шум, смех. Но Борис растерянно искал ту, ради которой пришел. А она закрыла ему сзади глаза. Борис схватил ее за руки и повернулся.
Перед ним стояла красивая яркая девушка. Именно яркая. Будто и не было больницы. Молодость взяла свое. Платье в крупных цветах подчеркивало стройность ее фигуры. Вот уж действительно королева!
– Да обними ж ты его, Женька! – крикнул кто-то из девчат.
А Женя будто и не слышала. Она все смотрела на Бориса. Счастье было в ее глазах? Да, пожалуй. Но еще в них как бы застыл вопрос: за что мне все это? Что я сделала всем вам хорошего? Во всяком случае, именно это прочитал Борис в ее взгляде.
В неожиданно образовавшейся паузе послышался шутливый, но и упреждающий голос Тамары:
– Если ты его не станешь целовать, я это сделаю с удовольствием.– И она потянулась руками к Дроздову.
– Ну, уж нет, Томочка. Сначала я сама…
– Ну, пропал парень… Зацелуют.
То был уже мужской голос. Борис хотел обернуться и не успел. Женя наклонила его голову, стала целовать глаза, щеки, нос, подбородок. А губы все же обходила, будто страшилась чего-то.
Тамара властно отстранила Женю.
– Эх, ты! Разве так целуют?
Но Женя загородила собою Бориса – все рассмеялись.
– Иди, целуй вон Сашуню своего.
– А я думала, ты и ревновать не умеешь.– Тамара, улыбаясь, подталкивала к Борису высокого парня.– Это Сашуня мой ненаглядный. Познакомься, Борис.
Дроздов поспешил пожать протянутую руку. «Ненаглядный» и в самом деле оказался красивым парнем. Был он высок, худощав; черные волосы, расчесанные на косой пробор, приглажены бриллиантином. Хорошо сшитый костюм, белая сорочка, галстук…
Шyм в комнате внезапно смолк, будто выдернули штепсель громкоговорителя. С другого конца комнаты, прорезая тишину, донесся Тамарин голос; как получилось, что он, Дроздов, попал в газету?
– Сам удивляюсь, Тамарочка. Ни за что ни про что. Влип, что называется.
Ответом был смех. А потом пришли приглашенные девушками парни: Анатолий, Андрей, Алексей. Запомнил легко, все на «А». И все по первому взгляду свои, рабочие ребята. Не дождавшись приглашения, поволокли со стола кому что поближе. Получив по рукам от Тамары, дисциплинированно начали рассаживаться. Борис хотел быть рядом с Женей, но как-то так получилось, что его соседкой оказалась Тамара.
И Борис ловил через стол ревнивые взгляды Жени. Правда, грустно ей, пожалуй, не было: она то отвечала на внимание Анатолия с одной стороны, то на ухаживания «ненаглядного». Наконец, когда, сдвинув столы, изготовились к танцам, Борис «выловил» Женю, и тотчас выяснилось: танцоры они скверные. Хоть в этом сошлись.
– Давай удерем незаметно,– шепнула Женя.
Улизнули, кажется, удачно. Женя вцепилась в его два пальца: ладонь оказалась совсем маленькой, горячей, хотя и жесткой. Говорили обо всем и ни о чем, пока не очутились на берегу Москвы-реки. Забрели в безлюдный уголок, снега здесь почти не было.
– Ну как, Женя? Отдышалась?
Она вздохнула всей грудью, подняла на него глаза.
– Ох… Даже верить боюсь.– Торопливо стала рассказывать, как ее учит Екатерина Михайловна.– Уже пять раз похвалила.– И вдруг прижалась щекой к тыльной стороне его ладони и поцеловала.
Борис отдернул руку, как от ожога.
– Да ты что?! Что я тебе, поп? Чего ты мне руки целуешь?
– Какая она у тебя большая, добрая!.. И сам ты… такой надежный и добрый-добрый…
Расстегнув пальто, девушка прижалась к его груди. Щека Жени оказалась где-то у его подбородка, а руки – у него за спиной. Тихо отстранив голову Жени, он поймал ее губы, крепкие, горячие, податливые. Целовались долго, пока дрожь не охватила обоих. Он опомнился первым, а Женя не отпускала.
– А ты на самом деле любишь?
– Очень!
– А за что?
– Разве любят только за что-то? Все время о тебе думаю.
– И я тоже. Но боюсь, боюсь!..
– Чего?
– Уйдешь! Узнаешь все и уйдешь.
Первым порывом было сказать, что он и так знает много, но не ушел же – наоборот, стал еще ближе и теперь готов заслонить ее ото всех бед, от всего злого и подлого.
Но сказал другое:
– Запомни, Женя. Никогда у тебя не будет более верного человека, чем я. Что бы со мной или с тобой ни случилось… – Он сжал в ладонях ее лицо, заглянул в глаза.– Помни, у меня это – на всю жизнь.
– Это правда?!
– Правда. Сил у меня на десятерых хватит. Если поверишь… шагай рядом.
– Да я знаю… верю… Но я, я такая плохая… Разве я могу с тобой… с таким… – и заплакала, горько и безутешно.– Я исстрадалась вся.
– Но почему?!
– Тебя так долго не было. Я думала – ну все, конец. Узнал обо мне и шарахнулся… А Тамара мне сказала… ты в какой-то комиссии…
– Тамара?
– Она тебя тоже ждала.
– Почему меня? У нее же Сашка…
– Нет… Он ко мне лезет. Четыре раза провожал. Замуж зовет.
– Так вот сразу… и замуж! Голову ему задом наперед…
– Не надо. Я ему и так повернула.
Потом они опять целовались. А Бориса сжигала мысль: вдруг у Сашки всерьез? Мордобоем тут не поможешь, в ней, в Жене, все дело. Но Борис так и не смог сказать в тот вечер, что видит Женю своей женой.
А Женя чего-то ждала, заглядывала ему в глаза, глубоко вздыхала… О чем вздыхала?
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ИЗМЕНА
1
Покатились недели, складываясь в месяцы… В один из выходных побывал Борис у Пашки Зыкова. Встретили его с такой радостью и хлебосольством, так хорошо ему показалось после общежития в семейном кругу, что он заколебался: а может, зря отказывается поселиться у Зыковых? Но когда стал рассказывать о себе, в глазах у Пашки промелькнула ехидная завистливая усмешка. Мелькнула и тотчас погасла.
«Нет уж, шалишь. Буду жить у себя»,– подумал Борис.
На службе у Пашки были немалые достижения, об этом он говорил долго, с подробными деталями. Он догнал, а потом и оставил позади дядины рекорды скоростного резания металла. Так что Пашка тоже жал в рекордсмены.
С Женей Борис встречался каждую неделю. Зимой ее аттестовали на разряд. Работала она с увлечением. Получала Женя почти в три раза меньше Бориса и одевалась во все простенькое, дешевое, а выглядела королевой. Они ходили в театры, в кино, как-то Борис затащил Женю на лекцию с интригующим названием – «Есть ли жизнь на других планетах», но девушка заснула под мягкий говорок лектора, доверчиво прислонившись к плечу Бориса.
Потом Борис часто вспоминал, как посапывала Женя во время лекции у него на плече, причмокивая пухлыми губами, которые он так любил целовать.
А Женя все больше стала задумываться: любит ли ее Борис, если ему достаточно одних поцелуев?
Время, прожитое в Москве, многому научило Женю. На ее глазах распался привычный уютный семейный мир. Она понимала, что между матерью и отцом что-то происходит, что именно, не знала и все же сердцем тянулась к матери. Ни словом не обмолвилась мать, почему так поспешно отправляла ее в Москву, на учебу, даже не особенно задумываясь над выбором учебного заведения. Так было надо, и Женя смирилась с этим, мечтала о дипломе, о самостоятельной независимой жизни, тем более учеба подходила к концу.
Роман перечеркнул всю ее жизнь, в какое-то мгновение он превратил ее в свою сообщницу, в вокзальную воровку… Могла ли она противостоять Роману? Наверное, могла, не растеряйся она так, не испугайся его запугиваний их кулацким происхождением.
Из этих размышлений Женя извлекла одно, главное для себя,– все в этом мире зыбко, если ты не опираешься на сильную и преданную руку.
Неделю она голодная, бездомная бродила по Москве, Бориса ей, наверное, сам бог послал. Но он говорил ей ласковые слова, целовал, водил по кино и театрам, а о главном молчал, все оттягивал объяснение. Главная причина его нерешительности Жене была понятна – жилье… Им негде будет жить.
Но в конце весны на заводском дворе Бориса случайно встретил директор. Разговорились. Георгий Иванович спросил впрямую: не думает ли Дроздов жениться?
– Думаю, Георгий Иванович. Но куда деваться с женой? Не вести же ее в общежитие.
– Н-да… С жильем проблема,– он задумался.– Вот что, Дроздов. Подавай заявление. К осени, я думаю, комнату тебе выкроим.
Но рассказать об этом разговоре Жене Борис так и не успел.
Борис не знал, что у него есть соперник. Он потешался над этим старомодным словом. Но потешайся не потешайся, бейся о стену головой – факт есть факт, соперник был, и соперник победил его, Бориса, хотя и не вступал с ним в открытый поединок.
Все началось с той вечеринки в общежитии. Саша Михеев влюбился в Женю. Влюблялся он часто, но то, что он чувствовал на этот раз, было ему в новинку.
Когда Борис и Женя выскользнули из комнаты и пошли гулять, он устремился за ними. Он проходил седом весь вечер, забыв о Тамаре, видел, как они целовались на набережной. И после того вечера Сашка много раз провожал их, преследуя по пятам. Сколько раз он мечтал напасть на Дроздова, но силы были явно не в его пользу.
Получив диплом, попросил, чтобы его распределили на комбинат, к матери, и теперь «нечаянно» встречал Женю у проходной, в цехе, в столовой, вместе они возвращались домой.
Сашка был внимателен до мелочей. Женя в карманах своего рабочего халата находила конфеты, красивые безделушки. Сначала она все выбрасывала, но жалко же! Стала прятать или поскорее съедать: как можно выбрасывать конфеты или шоколад? А он словно читал ее мысли: Женя мечтала о хороших духах – и вскоре они уже стояли на ее тумбочке.
Отправляясь с Борисом или в кино, или в театр, Женя воровато оглядывалась и, к своему ужасу, видела, как за ними крадется Сашка. Этот человек был вездесущ, о нем непременно что-нибудь напоминало: лежало на тумбочке или было спрятано под подушку.
– Женя! Выходи за меня замуж! Все-таки… жена инженера… Есть квартира… Понимаешь, квартира! А у твоего Бориса нет даже комнаты. Да и мать тебя обожает. Ты для нас самая желанная… самая любимая,– твердил, не уставая, Сашка.
А Борис молчал. Почему он молчал? Почему не говорил об их будущей жизни? Хотел ли он этого будущего вместе с нею?
– Ма! – заявил однажды Сашка матери.– Послушай… Я дошел до крайности. Хоть руки на себя накладывай!
– Да уж вижу… кожа да кости.
– Люблю Женьку. Жить без нее не могу.
– Ты спятил, парень?! Она же спит и во сне видит своего Дроздова.
– Да ничего между ними нет и не было.
– Откуда тебе знать?! Что болтаешь?
– Если говорю, значит, знаю. Я хочу жениться на Женьке.
– Он хочет!.. А ты спросил у Женьки, хочет ли она?
– Захочет, если ты не помешаешь.
Екатерина Михайловна промолчала, она полюбила Женю. Но, откровенно говоря, не о такой жене мечтала она для своего сына. Кто знает, что было у этой девки, когда она копошилась на самом дне. Одно дело помочь по работе, а тут ведь в дом пустить!..
Но что было делать? Запретишь – все равно поступит наоборот, одобришь – сама обречешь свою кровинку на страдания. Но ведь надо же когда-нибудь и остепениться шалопаю! Душа разрывалась от сомнений и страхов!..
– Ма! Пригласи Женьку домой. Я поговорю с ней по душам, а через час ты придешь и вместе будем говорить.
– Небось кобелиное задумал?
– Клянусь, ма! Люблю Женьку!..
Екатерина Михайловна сделала так, как просил сын. Для него у матери не было слова «нет».
Женя пришла, хотя понимала, что идти не должна.
Как она и предполагала, Екатерины Михайловны дома не оказалось.
– Скоро придет. Даю честное слово. Придет.
Женя молча повернулась и хотела уйти. Но Сашка упал на колени, обвил руками ее ноги.
– Люблю я тебя, Женя. Люблю!.. Пойми ты! Это выше моих сил.
Он будто присох к ней. Целовал ноги, руки, платье. Голова у нее закружилась…
Об остальном не помнит…
А Сашка был потрясен тем, что эта, казалось бы прошедшая Крым и рым и медные трубы Женька,– оказалась девицей. Но даже если бы действительно были в ее жизни те медные трубы, он, Сашка, все равно бы женился.
С нежностью он целовал Женю. И вдруг из глаз его брызнули слезы.
Женя с удивлением смотрела на его слезы.
– Почему ты плачешь?
Он и сам удивился:
– Разве я плачу?
– Ну, конечно,– она провела пальцем по его щеке.
– А я и сам не знаю. Это от счастья, наверное.
Только сейчас Женя окончательно поняла, что происшедшее отрезало ее от Бориса…
Кажется, у нее начиналась новая жизнь.
Женя заплакала. Ведь знала же, знала, что так и случится, и все-таки шла. По краю пропасти ходила, но себя берегла, а тут… Она плакала горько, с раскаянием. Как же она будет теперь жить? Ведь нужен-то ей только Борис.
Но почему? Почему он молчал о главном? Что-то, стало быть, его останавливало. Женя была уверена, что встреча с Борисом тогда, осенью, у столовой, не первая. У нее острая память. И сейчас, всхлипывая и давясь слезами, она упорно хотела вспомнить, где она видела Бориса впервые. Именно сейчас. Ей казалось, что вспомни она это, и все, все станет на свое место.
Ну где и когда она могла видеть Бориса?.. Постой-ка… Как-то он говорил, что в Москву приехал в конце мая. Да, она тогда… уже начала «работать». С Васькой Губошлепом… Точно, с ним!
И вдруг словно молнией высветилось лицо Бориса. Казанский вокзал… Парень искренне поверил, что у нее стащили чемодан, что она просит помощи. Да, она даже вспомнила и о своем мгновенном раскаянии: нельзя, нельзя этого парня обижать. Васька хотел цапнуть чемодан, но раздался визг того, плосколицего, отгадавшего их намерения.
Женя была рада, что у них ничего не вышло. Больше того. Именно тот случай стал в какой-то степени поворотным в ее жизни. Она почувствовала отвращение к себе. Роман избил ее, когда она заявила, что больше не станет «работать» в его шайке.
Выходит, Борис ее искал? По заданию или по собственной воле?.. Тогда в столовой предчувствие ее не обмануло. Правда, все случилось к лучшему. Вон сколько у нее друзей стало!
А может, Борис жениться-то вовсе и не думал? Может, специально вывел на большую дорогу, чтобы она нашла свое счастье? А она, дура, влюбилась в него по уши, ждала, надеялась, а он… перевоспитывал ее!
– Ну, хватит, хватит, Женя,– задыхаясь, шепотом говорил Сашка.– Я же люблю, люблю тебя, дурочку… Я жить без тебя не могу. Можешь ты в это поверить?
– Н-никому… н-никому я не верю. Подлецы! Все вы подлецы… Жить просто не хочется.
– Глупенькая! Да у нас с тобой такая жизнь пойдет. Только верь мне. Плохим я был, Женя, каюсь. Но с прошлым покончено. Скажи честно: хочешь быть моей женой?
Женя резко повернулась к нему.
– А ты… ты не врешь случаем, ненаглядный? Клялся в любви Тамаре, а замуж зовешь меня. Ты мне одолжений не делай. Не думай, не слабачка. Захочу – и у меня будет инженерский диплом.
«Ненаглядный» Сашу покоробил, а остальное он воспринял как согласие Жени и едва не задохнулся от радости.
Женя понимала – Сашка ее действительно любит. Что же делать ей? Надо как-то решать, но посоветоваться не с кем. Ах, если бы рядом была мама!
И вдруг вспомнилась их с матерью недавняя встреча. Женю срочно попросили в партком комбината.
– Я… в партком?!
– Конечно, если ты Евгения Пухова.
– Но я же беспартийная.
– В партком ходят не только партийные.
Удивление и любопытство вызвало в ней это приглашение.
Ожидал Женю симпатичный молодой мужчина. Он сразу же заулыбался и пошел ей навстречу.
– Как вы удивительно похожи на свою мать! – сказал он, пожимая ей руку.
– Вы знаете маму? – Женя не сводила с него глаз.
– Еще бы мне не знать! Я и вас, Женечка, знаю. А вот вы меня забыли.
Женя и в самом деле где-то раньше видела этого человека. Но мысль эта искрой мелькнула в голове и была вытеснена сообщением о матери. Она, оказывается, находилась сейчас за городом.
Выехали минут через пятнадцать. Дорога заняла около часу. Подъехали к закрытым воротам. Шофер три раза проквакал клаксоном, и створки ворот начали медленно расползаться в стороны…
Женя увидела мать сидящей за большим письменным
столом. Она что-то быстро писала. Но вот мама подняла голову и вскрикнула. Плача, они прижались друг к другу.
– Женечка! Девочка моя! Ненаглядная моя! Кровиночка! Какая ты стала… – мать отстранила ее от себя, посмотрела, погладила по голове, потом прижала еще крепче.– Прости меня! Столько ты пережила, бедняжка…
– Ой, мама! Мамочка! Миленькая!.. Если бы ты знала!..
Если б только знала!..– захлебывалась Женя в рыданиях, словно какую плотину открыли в ее душе, и все накопившееся вырывалось слезами.
Они перебивали друг друга, говорили и говорили, и обе
беспрерывно плакали. А Голубев в это время стоял неподалеку, переминался с ноги на ногу и не решался вставить хотя бы слово.
– Софья Галактионовна,– наконец обратился он к матери,– я заеду за Женей ровно через три часа.
– Как через три? – испугалась мать.– Может, Женя переночует здесь?
– К сожалению, нельзя. Завтра у вас каждая минута на счету.
– Спасибо и за эти три часа,– ответила мать.
– Не прощаюсь,– Голубев поспешно вышел.
Женя заторопилась, она рассказывала матери о Романе, о его банде, не скрывала даже мелочей.
Но особенно много она говорила тогда о Борисе Дроздове.
– Дроздов! Дроздов! Подожди-ка! – Софья вытерла слезы, подошла к столу, выхватила из стопки бумаг номер газеты.– Здесь тоже о Дроздове. Не этот ли?
– Это он, мамочка. Он!
– Хороший парень. Внешне, во всяком случае. Если это все правда, что о нем пишут, везучая ты у меня, Женя. С таким не пропадешь.
– А я его, мамочка, первое время за милиционера принимала,– улыбалась сквозь слезы Женя.
– Почему у тебя сейчас-то такое предубеждение против милиции? Туда отборные люди идут.
– Ох, мама! Ты же знаешь, что мне напел Роман: дочь кулака, Соловки, Сибирь…
– Твой отец не был раскулачен, поэтому он и не значится в списках как кулак.
– Но где же он? Что с ним?
– Отца нет. Нет у тебя, Женя, и дома. Дом сгорел, отец погиб во время пожара.
Женя побелела, прижала ладони к щекам.
– Как же так?!
– Не имею о том понятия,– сухо ответила Софья.
– Почему же его не спасли? Бедный… – Женя опять заплакала.
– Тебе жаль его? Добрая ты, незлопамятная душа,– мать ласково погладила Женю по голове.– Он никогда не жалел и не любил нас с тобой, от меня хотел избавиться. Ты же знаешь, сколько я провалялась в больнице.
– А это разве не бандиты напали?
– Нет, не бандиты. Прошу тебя, никогда больше не будем об этом говорить… Я хочу, чтобы ты, Женя, всегда помнила о своем деде. Он был достойным человеком на земле, революционером. Пусть эсером, пусть заблуждался, но в конце жизни честно исправил свою ошибку, стал большевиком…
Они проговорили три часа, но о себе мать почти ничего не рассказала. Коротко сообщила, что ее зачисляют переводчицей в одно из наших посольств. Станет работать она под руководством Станислава Александровича Полонского, старинного ее друга. Скоро она уедет за рубеж, но при первой же оказии напишет ей на адрес комбината.
– У тебя тоже все налаживается. Жаль, что не буду на твоей свадьбе,– говорила, прощаясь, мать.– Семья – это главная поддержка в жизни…
…Обо всем этом с щемящей грустью думала сейчас Женя. Мать далеко, ей не расскажешь о случившемся. Все предстоит решать самой. Все, все!
– А как же теперь с Борисом? – сказала она вслух. Сашка опешил. И все же до него дошло, он наконец-то ясно ощутил радость победы.
– Борису, Женечка, бог подаст,– вдруг захохотал он.
2
Весть о том, что Женя Пухова вышла замуж за Сашку Михеева, всех словно громом поразила. Слухам не хотели верить.
А между тем все текло своим чередом. Из общежития Женя ушла тайно, не простившись с подружками,– переселилась к Михеевым. На свадьбу молодые никого из прежних знакомых не пригласили. Да и была ли вообще свадьба? Даже Тамара, принимавшая дела мастера у Екатерины Михайловны, не посмела спросить. На лице у Михайловны – непроницаемая маска.
Но в последнюю минуту все-таки дрогнула Михайловна, вцепилась в Тамару, разрыдалась.
– Господи, за что наказанье такое на меня свалилось?!
Тамара не ответила: она-то знала за что – за безрассудную любовь к сыну…
– Куда теперь-то? – только и спросила Тамара.
– Повысили. В начальницах ходить буду,– но где – так и не сказала.
Черную весть Борису решилась сообщить Тамара. Она встретила его у проходной: вышел, как всегда, сосредоточенный, внутренне подобранный, только какой-то серый. Энергично зашагал по тротуару. Она догнала. Не здороваясь, молча взяла под руку. Борис, не сбавляя шага, глянул на нее, улыбнулся краешком губ.
– А, Тамара? Упустила своего Сашку?
Тамара едва не споткнулась от неожиданности. Знает
уже. Откуда, от кого? А она-то приготовила целую успокоительную речь.
– Мы, по-моему, оба пострадали, Боренька? – сказала она.
По тому, как на минуту дрогнуло и исказилось лицо Бориса, Тамара поняла, что сказала нехорошо. Совсем ведь с другим шла…
И вдруг неожиданно для себя разревелась. Борис остановился, сжал сильнее ее ладонь, но тут же двинулся вперед, увлекая за собой. Он не сказал ни слова. И слезы у нее все текли. Она ничего не могла с собой поделать, но плакала теперь молча, без всхлипываний.
– Надеюсь, мы не будем утешать друг друга, Тома?
Вопрос был задан после того, как они уже свернули в
парк Донского монастыря и теперь тихонько шли по аллее. Тамара вытерла платочком слезы. Борис, задрав голову, что-то рассматривал на храме. Лицо его казалось совершенно спокойным.
А Тамаре хотелось прижаться к нему, приласкать, пожалеть, но понимала, что не для Бориса ее бабьи утешения. Этим только его оттолкнешь. А потерять его она не могла. Ей легче умереть, чем согласиться на такую потерю.
– Ты не гони меня от себя, Боря,– жалобно вдруг попросила она, это первое, что ей пришло в голову.– Я, кажется, удавлюсь от тоски.
Борис остановился, удивленно спросил:
– Неужто так любила своего Сашуню?
– Господи, о какой любви ты говоришь? Или за полтора года я не изучила Сашку? Мужчина должен быть надежным, верным, сильным. А разве он такой?
Борис ничего не ответил, но вдруг резко обернулся, глаза его загорелись:
– Слушай, Тамара, а тебе не кажется, что мы подло поступаем?
– О чем ты? Не понимаю…
– Столько возились с девчонкой, к делу пристроили… А теперь все сразу отвернулись.
– А что же мы, по-твоему, должны делать? – голос Тамары зазвенел от негодования.
Борис мягко провел ладонью по ее плечу и тихо, успокаивая, встряхнул.
– Ну, Тома. Ты – да не знаешь, что делать? Сашку-то вон как обрисовала. А вдруг все у него невсерьез? Ведь если все так… сама понимаешь… Каково ей будет…
– И тебе ее жалко?..
– Да, признаюсь, что мне турусы на колесах разводить.
Они прошагали тогда всю ночь – дошли пешком от завода Бориса до Красной Пресни. И о чем только не было переговорено! Больше, правда, говорил Борис. Всю жизнь свою наизнанку вывернул. Рассказал и об их путешествии с Пашкой на «каравелле», и о том, как едва не остался глухим.
– А что помогло-то? – встревожилась Тамара и нетерпеливо повернула его к себе.
– Как тебе сказать… Само по себе стало отходить. А потом подлечился в институте отоларингологии.
– Как ты сказал? – переспросила Тамара.
– Проще… ухо – горло – нос… Понимаешь,– Борис заколебался,– опять вот начало закладывать.
Тамара вдруг порывисто сжала щеки Бориса в своих ладонях и закричала:
– Да ты что… А я-то не пойму… переспрашивает… молчит, говорит невпопад. Ну же!
– А что говорить? Закладывает вот уши… И все больше.
Они уже стояли около дома Тамары. Начинались предрассветные сумерки. Прохладная апрельская ночь наливалась сыростью, тем более где-то недалеко катила свои воды Москва-река. Город тихо спал, только на реке низким хриплым басом изредка ревели буксиры, тащившие баржи, да кое-когда подавали голос запоздалые автомашины. Но Борис не слышал этих ночных звуков – его настигала болезнь. Возбуждение проходило, он вдруг почувствовал слабость.
– Да ты весь горишь! – жалобно вскрикнула Тамара.– Эх, кавалер ты, кавалер! Никуда тебя не отпущу.
Борис не сопротивлялся. Он чувствовал себя все хуже. Они поднялись к Тамаре. Его чем-то натирали, что-то давали попить. Никого и ничего не рассмотрев, ни с кем не перекинувшись словом, Борис заснул, будто куда-то провалившись. В полдень, когда он очнулся, ему вроде бы стало легче. В комнате тихо. У окна – девчонка лет двенадцати, явно дежурная няня.
Борис подозвал ее, но слов девочки почти не услышал.
«Плохо дело. Надо к врачу»,– решил Борис и стал собираться.
Но врач пришел сам: Тамара съездила с утра в Институт отоларингологии и привезла специалиста на дом. К счастью, врач помнил Бориса по прежним его посещениям. Немалую службу сослужил и материал в «Известиях».
– Вам надо лечь в наш стационар,– заявил врач, осмотрев больного.– Амбулаторное лечение вряд ли будет эффективно.– Он ободряюще похлопал Бориса по руке.– У вас сильный организм.
– Еще какой сильный! – добавила и Тамара не без гордости.
Все это доносилось до Бориса слабыми звуками, но, к счастью, он все-таки слышал обоих.
…Через два часа Тамара ласково укладывала Бориса на больничную койку.
– Все у тебя пройдет, мой дорогой,– успокаивала она его, как малого ребенка.– Ты у нас крепкий, поправишься. Ты ведь поправишься?
Борис добродушно улыбнулся:
– Я буду послушным-послушным. Микстурку и касторку буду пить стаканами.
Тамара засмеялась, хотя все еще была встревожена. А когда вышла няня, вдруг осыпала лицо Бориса быстрыми поцелуями.
– Ох, суеверной становлюсь. Храни тебя бог, Боренька,– потерлась на прощанье щекой по колючей его щеке.– Я все тебе принесу. Лежи спокойно.
С тем и удалилась.
«Надежный, верный человек,– подумал вдруг Борис. И еще пришло в голову: – А разве Люба – ветреная девушка?.. Все умом, Дроздов, все умом. А свалила тебя Женечка. Вон сколько грехов у нее, а забыть не можешь».
3
За полтора месяца, что пролежал Борис в институте, у него перебывали все друзья и товарищи.
Каким-то образом узнал о его болезни Пашка Зыков. Явился с огромным свертком всякой снеди.
– Так, глядишь, и разоришься,– пошутил Борис,– и меня превратишь в обжору.
– Да это все тетка… Первейшим делом… чтоб питался.
– А мы вот что сделаем… Давай сюда соки да фрукты… Ставь на нижнюю полку. Остальное неси обратно.
Не поговорив толком, расстались. И непонятно, зачем человек приходил. Борис только и успел узнать, что портрет Павла Зыкова красуется на цеховой доске Почета.
Чуть ли не каждый день приходила Тамара, всегда принаряженная, ласковая, милая. Старалась говорить обо всем, что могло повысить его настроение.
– Ты чего зачастила? – спросил ее Борис.
– Ношу тебе хорошее настроение.
– А может, ты того – влюбилась в меня?
Тамара чуть изменилась в лице, но ответила задорно:
– Больно надо. Вашего брата… успевай только отбивать…
Тамара говорила правду. Без внимания она никогда не оставалась, а с той поры, как ее перевели в мастера, число ее поклонников возросло, и все – «с самыми серьезными намерениями». Пробыв в палате минут пятнадцать, она простилась. И вот, выйдя от Бориса, дала реву.
– Не любит… Он же совсем меня не любит!..
Долго не могла успокоиться. Наконец отошла. По дороге домой решила твердо: «К черту! Все к черту! Выброшу из головы. Подумаешь! Зубоскалит еще».
Тамары не было пятый день, и Бориса извела тревога. Он казнил себя за дурацкие слова. Да и она хороша! По физиономии дала бы раз-другой за хамство, сразу бы поумнел. Надо ей подсказать по дружбе – пусть упражняется, иначе ведь дурь ничем не выбьешь.
И все-таки Тамара пришла, побледневшая, с ввалившимися глазами.
– Ты мне в другой раз по вывеске, и посильнее, если хамить начну,– заявил Борис, когда они уселись в саду на скамейке.
Ответ последовал грустный:
– От битья твоей вывески, как ты выражаешься, любви не прибавится.
– Может, оно и так… Когда любовь… а вот дружбу такой метод укрепляет, это я точно знаю.
– А про любовь… Это у тебя все выверено?
Борис смешался. Вечно он влипает в истории! Как бы ей поделикатней ответить? Меньше всего о любви говорят вслух. Жене он ни одного слова о любви не сказал, а жить без этой глазастой не может. И он пустился в долгие рассуждения о любви вообще. Даже Ромео и Джульетту вспомнил.
