Текст книги "Не измени себе"
Автор книги: Алексей Першин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
«Направить… инженера вместе с наладчиком». Опыт опытом, а знания-то должны быть прежде всего у человека с высшим образованием. Услышанные Борисом слова, несмотря на их кажущуюся на первый взгляд по отношению к нему, Дроздову, бестактность, в общем-то были правомерны. Сам он презирал формальности, для него важна была сущность человека, но далеко не все, наверное, разделяли его взгляды…
…Григорий Григорьевич Зонов, бывший ученик Дроздова, искренне недоумевал:
– Виданное ли дело, Василий Борисович, учителя учить? Мне, если хотите знать, просто стыдно именовать себя старшим в этой поездке.
А Дроздов остался доволен, что вместе с ним направили Гришу Зонова. Цепкий оказался малый. Борис убедил его в конце войны закончить вечернюю школу, а потом паренек нашел в себе силы и поступил в институт.
…И вот они с Зоновым па Украине, в огромном цехе завода. Предприятие сооружено недавно и оборудовано по последнему слову техники. Все здесь новое, не успевшее закоптиться, даже следов масла и эмульсии на полу не видно. Цех залит светом, просторно, гулко, красиво.
Их станки стояли на отшибе. Вид у них был внушительный. Подошли к одному из них. Борис потрогал рукой деталь, зажатую в патроне, спросил Григория:
– Знаешь, что за деталь?
– Догадываюсь. Пыхтел и я над станком. Деталь, конечно, ответственная. Сталь специальная, жароустойчивая.
требует сложнейшей обработки. Брак возможен из-за малейшего дефекта.
Подошел начальник цеха, высокий бледнолицый мужчина лет пятидесяти с усами, уныло свисавшими к подбородку.
– Гарно, хлопцы, шо швыдко приихалы. Замордовались зовсим с этим норовистым жеребцом, хай ему бис.
Григорий улыбнулся и ласково погладил «жеребца».
– Погоди, отец, ругать жеребчика. Он еще покажет себя – пыль из-под копыт столбом взовьется.
Начальник цеха недоверчиво взглянул на Зонова: уж он-то вдосталь намучился с московской новинкой.
– Пыталы во усих режимах, и так и эдак. А вин ни тпру ни ну. Шось воно з конструкцией того… – начальник покрутил растопыренными пальцами в воздухе. – Недоробылы з ним, хлопцы. Ей-ей, недоробылы. – Он подошел к другому станку, довольно древнему на вид. – Гляньте на цей станок. Сто лет ему с двумя хвостиками, а тянэ, як добра коняга. А цей… хоть лопни, – и безнадежно махнул рукой.
– Ладно, товарищ начальник, – прервал его Дроздов.– Мы тут с ним поколдуем.
Пускали станок на всех режимах– он действительно не хотел работать. Дроздов, засучив рукава, теперь разбирал станок по узлам, а у Григория опустились руки: сейчас он горько сожалел о том, что помогал создавать такой скверный станок. Дроздов по их долгому опыту общения знал: словами сейчас Григория ни в чем не убедишь, нужен – факт. Между тем сам он ни минуты не сомневался в добротности конструкции. Разобрав станок, Борис проверил, как подогнаны друг к другу плоскости, особенно в суппортной части. Старательно подтянул подшипник шпинделя. Другими словами, станок был тщательно осмотрен и проверен заново. Каких-либо отклонений от нормы Борис не заметил.
Оставалось поставить резец, заточенный по чертежу, разработанному на его родном заводе. Вот на этот резец и падало подозрение: не в нем ли все дело? Но подозрение, едва уловимое, как слабый писк комара.
Впрочем, к чему гадать? Сейчас все выяснится.
Борис включил станок, установил глубину резания, а дальше умный механизм должен все выполнять автоматически.
Но, увы, от того, что станок делал сейчас, до того, что он должен делать, было далеко, как от земли до неба. Вот резец приблизился к вращающейся детали и начал уверенно вгрызаться в металл. Прошла секунда-другая – и вдруг штанга держателя вздрогнула и стала мелко-мелко вибрировать. По цеху разнесся визг металла, режущий ухо и вызывающий оскомину во рту.
Как по команде, все, кто работал в цехе, повернули головы к москвичам. У некоторых на лицах появились иронические усмешки. Но и сочувственных взглядов Дроздов увидел не так уж мало: «Плохо, когда у человека не ладится, свой же он, рабочий человек».
– У-у, чертов бугай. Ревет, проклятый, на всю Украину.
Ненависть, бессильная ярость были сейчас в глазах у Гриши Зонова. Молодой инженер, увы, ничем не мог помочь своему учителю.
Потянулись нудные, изматывающие дни. Чего только не делали с упрямым станком, а он по-прежнему трясся, будто в лихорадке.
– Слушай, Григорий Григорич, – напустился в воскресенье Дроздов на своего коллегу. – Ты до каких пор будешь ворчать, как старая тетка?
Они гуляли по берегу реки. Была она неширокой, спокойной. Казалось, спокойствие ее охраняли вербы, стройной шеренгой выстроившиеся по обоим берегам.
– А что мне прикажете делать?
– Руководить, подсказывать, действовать активно, а не истощать себя злостью.
– Хватит вам смеяться надо мной. Послали руководить желторотика опытным специалистом. Курам на смех…
– Эк его, в самокритику ударился. А я ведь вижу, что мозгам своим покоя не даешь. Так или не так?
– Ну и что из того? О резце думаю, а что в этом толку?
– И я о резце. Надо изменить геометрию его заточки.
– Но черт подери! Ведь все резцы заточены по чертежу, с учетом марки металла и всех других требований.
– Я лично, дорогой мой Гриша, в этих расчетах не участвовал и ответственности за это нести не могу, – съязвил Дроздов.
Зонов раздраженно отмахнулся.
– Да дело в губошлепах наших.
– Но позволь! Ты же сам участвовал в создании станка.
– А я не губошлеп, что ли?
Они рассмеялись. И с этого момента оба повеселели, у них появилась уверенность, что с дроблением они непременно справятся. Впрочем, у Дроздова эта уверенность имела конкретные основания: он уже теоретически рассчитал новую геометрию резца, и ему хотелось, чтобы Григорий проделал этот путь самостоятельно.
Вообще поездка вызвала у Бориса глубокие раздумья. Не имея формально законченного высшего образования, по общему уровню профессиональной подготовки он, слесарь– наладчик, фактически обгонял Зонова. Да это и понятно: прочесть столько же, сколько прочел за свою жизнь он, Дроздов, Григорию просто не под силу, даже если бы он и захотел этого: тут и разница лет имела значение, да и склад характера. Если большую часть вечеров Борис тратил на книги и лекции, доставлявшие ему истинное удовольствие, то Гриша, весельчак, балагур и любимец девичьего сословия, тратил свое свободное время на более веселые занятия.
И вот именно здесь, работая бок о бок со своим бывшим учеником, Дроздов понял, что не так-то просто будет ему теперь общаться вот с такого рода специалистами, для которых диплом – всего лишь «поплавок». Понимать, что знаешь намного больше инженера, и оставаться у него в подчинении, мириться с его неосведомленностью он уже больше не сможет. Это противоестественно.
Одно дело – сейчас: Борис чувствует к инженеру Зонову снисходительность, и это было вполне понятно – Гришук, можно сказать, вырос на его руках. Но другому он не спустит.
Как-то сам собой выкристаллизовался вывод. Теперь без высшего образования ему уже нельзя. Ставить всех на место, как он поставил неведомого ему Сергея Сергеевича, вряд ли возможно.
Но разве путь в высшую школу ему закрыт? Словом, следует крепко подумать, когда он возвратится в Москву…
А поединок со станком между тем продолжался. Увы, конструктивного решения от Зонова Борис так и не дождался, пришлось посвящать его в свою задумку. У всякого резца работала верхняя режущая кромка, а нижняя стачивалась под углом. Сопротивление материала во время работы отжимало резец вниз, между тем как резцедержатель стремился возвратить резец в прежнее его положение. Это и вызывало непрерывную вибрацию.
Нарушая общепринятую теорию, Дроздов уменьшил нижний угол, чтобы низ резца при отжиме упирался в металл детали. По расчетам это и должно погасить вибрацию.
– Ты понял, в чем тут закавыка?
– Н-да.– Григорий рывком взъерошил себе волосы,– Понять-то я понял, но того в толк взять не могу: как можно так вот, в голове, поправить теорию резца, не зная этой теории?
– А ты уверен, что она мне неизвестна?
– Неужто раскусили?
– Много будешь знать, инженер, быстро состаришься.
…В понедельник резец новой конструкции был готов.
Попробовали. Глубину резания установили в один миллиметр.
Станок с задачей справился отлично.
– Борис Андреевич, по-моему, первый проход нужно делать при глубине резания в два миллиметра, а при чистовом – в один, – предложил Григорий.
Борис улыбнулся – все-таки загорелся человек.
Попробовал чистовой вариант Зонова. Хорошие получились результаты.
Теперь уже все радовались за москвичей. Хотя нашлись и скептики: пробовали с опаской, с недоверием.
– Уедете, и все начнется сначала.
Но их обрывали: не за границей люди живут, до Москвы и суток езды нет.
– А если на три миллиметра попробовать?
На вопрос Зонов ответил вопросом:
– А если я на ваши плечи сразу взвалю полтора центнера?
– Да шо ж воно таке? Чи я, коняга якась? – под смех станочников удивился спрашивавший.
– А станок, выходит, слон?
Согласились с доводом: всему есть предел.
Пришлось затратить еще день, чтобы заточить резцы впрок…
По пути в Москву Зонов все больше молчал. Да и что ему было говорить, если к ненормальному станку опытный наладчик придумал ненормальный резец. Наладчик, а не он, инженер…
На этом они расстались.
3
Вступительные экзамены Борис сдал легко, и профессор Резников пригласил его к себе, объявил ему приказ ректора (Дроздов допускался к экзаменам экстерната), вручил зачетную книжку и целую кипу брошюр с программа– мм по разным предметам. Технические вузы экстерната не имели, и Дроздов осенью 1948 года оказался на экономическом факультете.
– Итак, с богом, как говаривали в старину. Вам, разумеется, известно, что вы вольны сдавать зачеты и экзамены, когда сочтете себя достаточно подготовленным по тому или другому предмету?
Дроздов лишь кивнул в ответ – от волнения у него пресекся голос.
Зачеты Борис сдал успешно. И вот наконец настала очередь экзаменов.
Январский день был яркий, морозный. И мороз-то – не больше десяти – двенадцати градусов, для Москвы самый желанный. Кристаллики инея светились всеми цветами радуги. Под ногами звонко и бодро поскрипывал снег. От остановки троллейбуса до института Борис шел не торопясь, с наслаждением вдыхая морозный воздух, пахнущий ванилью. Запах этот Борису правился, поднимал настроение, рождал уверенность, что экзамен не так уж страшен, как ему казалось все эти дни. Тем более контрольная работа принята без замечаний и зачет сдан. Да к тому же и одну из логических задач на зачете он решил, видимо, каким-то неожиданным для ассистента способом. Тот торопливо переписал ее в свою толстую общую тетрадь, потом отошел к другому столу, показал записанное молодой женщине и наконец куда-то вышел из комнаты. А Дроздов ждал, не понимая, что все это значит?
Минут через десять к Борису подошла та самая женщина, зябко кутавшаяся в огромный пуховый платок.
– Товарищ, а вы кого ждете? – с удивлением спросила она Дроздова.
Борис пожал плечами.
– Я зачет сдавал… А преподаватель куда-то исчез…
– Это вы логику задом наперед повернули?
– Как это повернул? Как пошло, так и доказал.
– Вы нашли интересный ход доказательств. Александр Василич ушел к профессору показать ваше решение.
– А зачет-то я сдал или не сдал?
– Конечно сдали. Где ваша зачетка?
– Лежит на столе. Вот она.
Женщина крупным решительным почерком написала в соответствующей графе «зачет» и так же крупно и решительно расписалась.
– Экзамен по политэкономии милости прошу ко мне. Я – доцент Протопопова. Алла Васильевна. – Она заглянула в начало зачетки, где значились его фамилия, имя, отчество.– Уговорились, Борис Андреич?
– Охотно, Алла Васильевна. А вы не вкатите мне «неуд» для первого знакомства?
– Наверняка вкачу, если не будете ничего знать. – И широко улыбнулась, ослепив улыбкой. Зубы у нее были плотными, один к одному, крупными, рот широкий, глаза большие и сама вся какая-то крупная, но удивительно ладная, крепко сбитая.
– Но мне кажется… – продолжила Алла Васильевна,– человек, способный находить оригинальные ходы рассуждений, двойку схватить вряд ли сможет. До свиданья, Дроздов. Жду вас на экзамен.
Вот к этому доценту с широкой улыбкой и шагал сегодня Дроздов, энергично приминая снег генеральскими белыми бурками с кожаными ярко-коричневыми задниками и носками. Эти бурки подарил ему Вальцов вместе с диагоналевой гимнастеркой и офицерскими галифе. Преодолев сопротивление Бориса, он почти силой заставил все это надеть и с не меньшей настойчивостью прикрепил к гимнастерке три ордена.
– Ор-рел! Ты же ор-рел! Как ты можешь стыдиться своих наград? Орден Ленина, Красное Знамя, «Знак Почета»!.. В такие-то годы!
– Я и так дед по сравнению с другими студентами. Зачем все это?
– А ну шагом марш! И ровно через три часа буду ждать v себя. Без рассуждений…
– А если очередь?
– Боже, какой же он остолоп! Да кто посмеет преградить путь кавалеру таких орденов?
Борис пожал плечами, вздохнул.
– Кого сейчас удивишь орденами? В метро на каждом шагу звон от орденов и медалей.
– Но не такими, Борис. Не надо принижать самые высокие награды.
– Ну, хорошо. Только скажи мне: какой чудак будет рваться первым на экзамен? Наоборот, нужно незаметно прошмыгнуть…
– Я те прошмыгну! – Толстый указательный палец Ивана Федосеевича угрожающе закачался перед носом Дроздова. – Не тот ты человек, чтобы решиться на халтуру.
…Вот и его институт. Быстро разделся и, шагая через две ступеньки, поднялся на второй этаж. Перед дверью аудитории, где проходил экзамен, сидело четверо.
– Кто принимает? – спросил он высокого парня, вопросительным знаком согнувшегося над конспектами.
– Кольцов и Протопопова, – выпалила за парня маленькая худенькая девушка с толстой пепельного цвета косой.
– Кто к Протопоповой?
– Ой, не нужно к ней. Она такая вредная… Засыплет в два счета…
– Ну?! Так никто к ней и не пошел?
– Нет, наверное.
– Может, мне? Страшнее кошки зверя нет.
У девушки расширились глаза. Она смотрела на Дроздова как на самоубийцу.
«Может, и в самом деле повременить?» – подумал Борис и устыдился этой осторожной мыслишки.
Резко распахнул дверь. Два преподавателя и восемь студентов скрестили па нем взгляды. Протопопова едва приметно улыбнулась.
– Неужто вам не сообщили, что я вредная и жадная на отметки? И что я «засыпаю»… – сказала она, когда Борис решительно подошел к ее столу.
Дроздов сдержанно рассмеялся, но ничего не сказал.
– Садитесь, Борис… Борис, не помню отчества.
– Я Дроздов. У студента, как мне кажется, нет отчества.
– Но ведь вы… простите… вон вы какой! – Алла Васильевна кивнула на ордена.
Борис почувствовал, что краснеет: черт бы побрал этого Вальцова! Еще подумает – пришел выпрашивать себе снисхождения.
Улыбка его угасла. Он кивнул на узкие полоски бумаги.
– Билеты?
– Они, Борис Андреич. Я вас чем-то обидела?
Вид у нее был такой, будто она собиралась его утешить.
– Что вы, Алла Васильевна. Это я себя ругаю. Слабость проявил.
Протопопова внимательно и изучающе посмотрела на него. Потом молча кивнула на билеты. Он взял верхний. С волнением стал читать и тут же понял, что все знает и может отвечать без подготовки. В теории прибавочной стоимости Борис хорошо разбирался. И все-таки выделяться не хотелось. Он назвал номер билета и направился к одному из свободных столов.
Видимо, состояние Дроздова пе осталось не замеченным Аллой Васильевной.
– А может, без подготовки, Борис Андреич? – окликнула она.
Дроздов живо обернулся, будто ждал этих слов.
– Можно. Да вроде неловко как-то?..
– А что вам на других смотреть, Борис Андреич! Дерзайте! – и успокаивающе улыбнулась.
Отвечал Дроздов спокойно и обстоятельно. Теорию прибавочной стоимости он мог изложить даже спросонья. За долгие месяцы, потраченные на самостоятельный перевод «Капитала», он, что называется, выдолбил и русский и немецкий текст. Брови у молодого доцента поднялись, глаза округлились, и в них застыло удивление. Она легонько кивала головой и неслышно пристукивала необточенной стороной карандаша. Наконец лицо у нее вспыхнуло, и она жестом остановила Дроздова.
– Вы что же, весь «Капитал» так знаете?
Борис пожал плечами. Знал ли он весь «Капитал», как теорию прибавочной стоимости? Вряд ли. Перевел он всего лишь четвертый том – «Теорию прибавочной стоимости», но цели своей добился: в экономической теории Маркса он разбирался хорошо.
– Нет, так знаю только теорию прибавочной стоимости, Алла Васильевна, – ответил Борис откровенно, – с билетом мне повезло.
Алла Васильевна с пониманием кивнула.
– Ну, что ж, Борис Андреевич… Удовлетворена.
Она рывком придвинула к себе зачетную книжку, энергично обмакнула перо в массивную чернильницу (раздался скрипучий звук о дно) и крупным четким почерком вывела: «отл», размашисто расписалась.
Проскочив сквозь живой коридор сгрудившихся перед дверью студентов, Борис торопливо спустился вниз и оделся. Он шел и с волнением думал:
«Темпераментная женщина! Сначала вроде бы – сухарь, а присмотришься – женщина что надо. И красавица, и умница. Кандидат… А всего лет на восемь меня моложе. Черт возьми, запоминающаяся женщина! В такую и влюбиться можно…»
Борис сопроводил эту шальную мысль улыбкой и заспешил, вспомнив об Иване Федосеевиче – поди, совсем разомлел около накрытого стола. Ждет его. Ждет его «со щитом». Ну что ж, «со щитом» и возвратимся..
4
Зимнюю сессию Борис сдал на «отлично», весеннюю – тоже. Особого напряжения, каким его пугали, он не почувствовал, значит, самоподготовка у него все же солидная. Ему не хватало знаний по технике, и для себя он решил: если успешно осилит экономику, то попытается добиться разрешения досдать и те дисциплины, которые необходимы для получения высшего технического образования. Но для исполнения таких почти наполеоновских замыслов ему прежде всего нужно убедить людей, что он в состоянии справиться с программой этого вуза…
И вот уже позади первый учебный год, а по учебной программе он продвинулся на два курса. Если и дальше пойдет теми же темпами, экономический факультет он одолеет за два с половиной года. Да еще около двух лет, поди, уйдет на преодоление технических вершим, если, конечно, не возникнет каких-либо непредвиденных обстоятельств. К тому времени ему уже будет многовато лет для учащегося.
Вот когда пришло горькое сожаление об упущенных годах.
Нет, столь медленное развитие событий Дроздова не устраивало. Это было прямым расточительством драгоценных лет. Конечно, если кое-чем пожертвовать, урезать, например, на час или па полтора время на сон, то можно уложиться и в более короткий срок. Он уже давно приучил себя засыпать мгновенно и просыпаться в назначенное время. До Рахметова ему, конечно, далековато, но кое-чего он все– таки добился.
Свои соображения Борис изложил Ивану Федосеевичу. Разговор происходил на квартире Вальцова. Жил Иван Федосеевич вдвоем с матерью, хотя у ней имелась и своя комната. Анне Дмитриевне было около семидесяти, но выглядела она еще крепкой женщиной. Двухкомнатную квартиру сына, именуемую ею «светелкой», содержала в чистоте и уюте, соответствующим этому названию. Впрочем, и сам Иван Федосеевич ревностно, по-флотски поддерживал введенный порядок…
– Черт его знает, Борис. – Вальцов помял в затруднении подбородок. – В том, что ты медведя осилишь, не сумлеваюсь, как говорит моя досточтимая матушка. А вот как сократить время обучения? Единственный путь… к Софье Галактионовне.
При этом имени оба они, не сговариваясь, притихли и ушли каждый в свои мысли.
Вальцов бобылил с тридцатого, после развода с Натальей, сыгравшей тогда не последнюю роль в его исключении из партии. Сразу же после развода она вышла замуж за «Гошу», который и устроил Вальцову провокацию с колбасой. Кое-как выпутавшись из истории с компрометацией Вальцова, Гриневич увяз в другой. Года через три его осудили за крупные валютные махинации, причем имущество конфисковали. Тогда-то Наталья и разыскала Вальцова, слала одно за другим покаянные письма, но ни одному из них он не поверил – ответил столь резко и решительно, что после она уже больше никогда не пыталась к нему обратиться. Что с ней стало, Вальцов не знал, да и не хотел знать. В то время в жизнь его уже вошла Софья Пухова, и Вальцов понял, что он встретил человека, которого ждал всю свою жизнь, что дороже этого человека у него никогда не будет. Хотя лишь месяц они пробыли рядом друг с другом… Они расставались на долгие годы, но Иван Федосеевич уже знал, что будет ждать Софью. Тогда они даже и предположить не могли, какие испытания готовит им судьба. Но им повезло. Софья выжила и возвратилась на Родину, и Вальцов прошел войну и не погиб.
После возвращения Софьи в Союз она сразу же встретилась с Иваном Федосеевичем. Произошло это вроде бы случайно, но Софья давно вышла из девичьего возраста, когда верят в подобные случайности. Жизнь у них была далеко не легкой, оба сильно изменились. Но у Ивана Федосеевича чувство к Софье не угасло, просто поутихло: так тлеют угли, но для них достаточно дуновения, чтобы разгорелось пламя.
При первой же встрече с Вальцовым Софья поняла, что под внешней бравадой будто бы шутливой влюбленности Ивана Федосеевича кроется истинное чувство. Увы, этого не могла сказать о себе Софья. Вернее, она считала несвоевременным проявления каких-либо чувств со своей стороны. Всеми ее помыслами владела Женя, ее несложившаяся жизнь. Какая там любовь, если единственное дитя так несчастно!..
И еще один немаловажный момент. Так уж случилось, что по роду своих занятий за рубежом Софья имела доступ к важным документам. Как-то исподволь у нее созрела мысль после возвращения на Родину обобщить свои наблюдения. После отдыха и лечения, а потом согласования темы диссертации в одном из вузов столицы она была направлена в Германию для сбора материала. С задачей она спра– вилась, работу над диссертацией успешно закончила. Вот-вот должна была состояться защита.
Именно с Софьей Пуховой, с без пяти минут кандидатом исторических наук, и рекомендовал Борису посоветоваться Иван Федосеевич. О том же еще раньше подумывал и сам Дроздов, но он боялся в ее доме встретить Женю, которая сейчас, по словам Вальцова, большую часть своего времени проводила у матери, эта боязнь погнала Бориса опять к Ивану Федосеевичу, с которым он и созвонился на определенный час.
На его звонок в дверь почему-то долго никто не отвечал.
«Заснул он, что ли?» – удивился Борис и нажал еще раз на кнопку.
– Иван Федосеевич, вы что… ключи потеряли?
Голос, раздавшийся за дверью, заставил Дроздова вздрогнуть. Он сразу же понял, кому принадлежал этот голос. Кровь стала медленно отливать от его лица. Борис хотел уже повернуть и сбежать по лестнице, но дверь резко распахнулась. На пороге стояла… Женя. Она молча, словно не веря своим глазам, смотрела на него. И вот раздался шепот:
– Бо-оря-а!.. – Недоверчиво протянула руку, коснулась его щеки. – Милый! Родной ты мой! – наконец обрела голос.
Опомнился и Борис. Он порывисто обнял Женю и увлек ее в квартиру. Женя сквозь слезы пыталась ему что-то сказать, но волнение, радость так переполнили ее, что все слова у нее перемешались. Да и нужны ли были тут слова? Он сжимал ее плечи, нежно гладил по голове и сам бормотал что-то несвязное.
А Женя, захлебываясь слезами, все пыталась поведать обо всем, что пережила за эти годы. Но Борису не нужны были ни объяснения, ни оправдания – разве можно изменить прошлое? Он сам мучился и метался, да поделать ничего не мог. И не знал он сейчас, чего в его душе больше: радости или страдания?
Как же он любил ее! Даже такую вот, запутавшуюся, несчастную, но по-прежнему прекрасную и желанную. Теперь уж он не мог, не хотел, не в силах был с нею расстаться.
Он усадил Женю в кресло, тихонечко стал гладить ее руки, плечи, щеки. И все повторял ласково:
– Ну, хватит, хватит, Женечка… Успокойся! Ну, пожалуйста, успокойся. Все, все теперь будет хорошо. Ну, скажи мне что-нибудь…
Лицо у нее распухло от слез, глаза покраснели, зато капризный излом губ стал еще заметней. Сколько лет прошло после их последней встречи, а годы будто не коснулись ее красоты. Ни морщинки на лице. Порода, что ли, такая?
Мысли его прервал телефонный звонок. Борис взглянул на Женю, но тут же понял, что ей нет никакого дела до телефона.
– Черт с ним. Пусть звонит, – весело сказал Борис.
Телефон зазвонил опять. Но может, сам Вальцов звонит Жене?
«Вальцов. Это он».
Борис резко поднял трубку.
– Здравствуйте, Иван Федосеич.
– Откуда знаешь, что это я?
– Кто же так долго может названивать?
Вальцов рассмеялся. Потом сообщил, что он находится у матери.
– Поехала к себе старушка и вдруг расхворалась. Плохо ей, до утра не смогу вырваться отсюда.
– Все понятно, – с нажимом сказал Дроздов.
– Не мудри. И слушай сюда, как говорит мой шофер. Холодильник полон всего…
– Ты это специально?
– Не будь дураком. В конце концов от твоего счастья и благополучия зависит мое собственное. А мне жить отпущено поменьше, чем тебе. Это можешь себе уяснить?
– Ох, Иван, Иван! Если бы ты знал, что наделал!
– Слушай, Борька… Милушка… Ну, пожалей хотя бы Соню. Вот-вот у ней инфаркт… поверь! Пожелтела вся… Пальцы прыгают… Не могу смотреть. Пойми!
– Понял. Не о себе думаю.
– Спасибо, Борис. И не злись. Потом оценишь.
Дроздов помолчал. Надо было кончать разговор, но ему
почему-то стало страшно.
– Ну, что сопишь? Не казни себя – будь хоть раз мужчиной. Принимай, как воин, ответственное решение. Знаешь, поди: семи смертям не бывать, а одной не миновать.
Борис вздохнул и, подыгрывая, намеренно громко спросил:
– А температура у матери большая?
– Не мерил. Но горит вся.
– Не волнуйся, Иван Федосеич, ключи занесу – как раз около министерства буду.
Но Вальцов, видимо, не понял нарочитости слов Бориса.
– Да на кой бес они мне сдались! – загрохотал он. – Вторая связка есть. Оставь себе и держи крепко.
И вдруг горячая волна нежности к Вальцову заполонила душу Бориса. Он, видите ли, о себе думает! Не о себе, нет. О нем, Дроздове. И думает, и страдает. Пусть грубовато, по-мужицки сработал. Но черт возьми, надо же когда-то рубить этот узел и прибиваться к какому-то краю!
– Ох, Иван Федосеич! Если б ты знал!
– Знаю!..
Трубка разразилась частыми гудками. Борис осторожно положил ее на аппарат.
Во время разговора он не видел Женю. Но она, наверное, глаз с него не спускала.
– Что?! – не голосом, а только губами задала вопрос.
– Мать заболела у Ивана Федосеича. На работу утром от нее поедет.
Она в изнеможении закрыла глаза, вздохнула.
– Господи! Каким эгоистом становишься поневоле… Надо пожалеть Анну Дмитриевну, а я счастлива, что мы наконец-то вдвоем с тобой…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
КОНФЛИКТ
1
Ничто не проходит бесследно. В том, что это именно так, Бopис Дроздов убеждался не раз…
Как-то в заводском клубе, было это в году сорок восьмом, Борис тогда только возвратился из Германии, состоялась лекция – об амортизации машин. Читал ее экономист и философ, профессор Протасов. Лекция была рассчитана в основном па инженерно-технических работников, но приглашались все желающие. В малом зале заводского клуба мест не хватило, пришлось переходить в большой.
Борис слушал профессора с большим удовольствием. На трибуне действительно был мастер своего дела. На живых и конкретных примерах он сумел так построить свое вступление, что речь его не раз прерывалась аплодисментами слушателей. Искушенный в ораторском искусстве, заставил он их и посмеяться, явно для разрядки разговора на столь серьезную тему.
И вдруг Дроздов насторожился… Василий Васильевич (так звали профессора) затронул тему морального износа оборудования. Он утверждал, что в условиях социалистического производства ее быть не может:
– Амортизация у нас возмещает только материальный или физический износ основных фондов. Явление так называемого морального износа, в результате которого машина – я цитирую Маркса – «утрачивает меновую стоимость, по мере того как машины такой конструкции начинают воспроизводиться дешевле или лучше, машины вступают с ней в конкуренцию».– Профессор взглянул в зал поверх очков и вдруг понизил голос… —Для тех, кто заинтересуется, сообщаю: цитата взята из первого тома «Капитала», со страницы четыреста десятой. Итак, продолжаю. Явления морального износа присущи лишь капиталистическому хозяйству…
Дроздов не верил своим ушам. Он не удержался и громко сказал:
– А почему это моральный износ возможен только у капиталистов? Машины и у нас такие же. Такую же примерно продукцию получаем и мы.
– А потому, товарищ… Извините, я не вижу того, кто подал эту реплику… Потому, что при капиталистической форме производства машины, фактически вполне пригодные к работе, идут на свалку. Истина проста: экономически для капиталиста на них невыгодно работать – они не выдерживают элементарной конкуренции с новыми, разумеется, более совершенными машинами. И потому я хотел бы спросить вас, неведомый мне оппонент… В условиях социалистического хозяйства вы когда-либо наблюдали конкуренцию? Или хотя бы слышали о ней?
Дроздов встал.
– Действительно, конкуренции у нас нет. Но объясните мне, рабочему человеку… Я на своем станке, на своей машине за смену могу дать продукции на сорок тысяч рублей. А, скажем, в Ленинграде группа конструкторов, инженеров, рабочих создала машину, на которой я за ту же самую смену могу дать продукции уже на сто тысяч рублей. Притом за ту же смену я в два раза меньше измотаюсь. Разве старая моя машина выгодна для социалистического производства?
– Вы задаете элементарный вопрос. Обратите внимание, товарищ, на слово «выгода»… Да вы садитесь, садитесь, товарищ…—снисходительно бросил профессор Дроздову.– «Выгода»… Слово это типично для капитализма. Допустим, в Ленинграде изобрели машину в два раза производительнее той, на которой работает сей уважаемый молодой человек. Но что же делать с этой вашей машиной или станком? Выбросить? По стране таких станков или машин наберется примерно тысяч сорок. А каждая машина или станок стоит, допустим, не меньше пятидесяти тысяч рублей. А ну-ка посчитайте, сколько лишь за один день мы выбросим на свалку ценностей.
Зал оживленно зашумел. На Дроздова стали оборачиваться, с насмешкой рассматривая его. Кто-то с издевкой спросил: «Что, выкусил?..» Однако Бориса ни вопрос профессора, ни насмешки зала не смутили.
– Что же получается, товарищ профессор? Капиталисты будут систематически производить той же продукции в два раза больше и уж, конечно, намного дешевле? А мы будем шлепать по старинке?
