Текст книги "Не измени себе"
Автор книги: Алексей Першин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)
Не надо было упрашивать Кондрата – он был на седьмом небе от такого приглашения…
А через три-четыре встречи у Софьи пошла голова кругом, и она влюбленно представляла Кондрата своим знакомым:
– Мой самородок!
Отца удивила увлеченность дочери, но втайне он тому обрадовался. Социалист-революционер по убеждениям, Галактион Алексеевич давно уже поселился в Подмосковье и по заданию своего партийного центра занялся торговлей – партия эсеров нуждалась в деньгах. Турищев поставил дело на широкую ногу. Он и свой центр, не обижал, и дочь не забывал, хотя жила она в Петербурге вместе с дедом и бабушкой, души не чаявшими в единственной внучке.
Эти люди хотя и не принадлежали к высшему свету, тем не менее имели довольно широкие связи, которые помогли дать внучке блестящее по тем временам образование. И дед и бабушка постоянно давали Соне понять, как не правы ее родители, связавшие свою судьбу с преступным миром революционеров, из-за чего и оказались в Сибири. Из Сибири мать Сони не возвратилась – умерла от чахотки, и потому отца Сони, зятя, в этом доме не любили. Тем не менее хлопотами деда срок наказания Галактиону Турищеву сократили наполовину и разрешили поселиться в Московской губернии.
У Сони с детских лет были два учителя: один из них француз по национальности (он владел и английским), а другой, русский, учил ее немецкому языку. К тайному огорчению бабушки, особое пристрастие Сонечка проявила к немецкому и увлекалась в основном немецкой литературой.
– И что ты, Сонечка, нашла в этом солдафонском языке? – сетовала бабушка, говорившая больше по-французски, чем на родном русском.
А увлечение Софьи объяснялось причинами весьма простыми: учитель немецкого языка, студент Станислав Александрович Полонский, с восторгом рассказывал Соне о ее отце Галактионе Алексеевиче, убеждения которого он разделял. Он же и внушил девочке самую горячую любовь к отцу, о котором в доме деда запрещено было упоминать. Любовь эта разрасталась по мере того, как строжали запреты. Отец в глазах Сони из «каторжника и преступника», как именовали его дед и бабушка, вырос в героя, жизни своей не жалевшего для счастья народа.
Именно Полонский устроил приезд Галактиона Алексеевича в Петербург, хотя бывшему политзаключенному показываться в столице было строжайше запрещено. В то время Соня заканчивала гимназию. Она-то, эта встреча, и определила всю ее дальнейшую жизнь. Целый месяц тайно отец и дочь встречались почти каждый день, оба были счастливы. На хорошо подготовленную почву легли слова Галактиона Алексеевича. Именно в это время Соней было решено, что она пойдет на Бестужевские курсы.
Конечно, ее душевное смятение не осталось незамеченным. Бабушка заподозрила: уж не влюбилась ли внучка в Стасика? И она была не так далека от истины. Станислава Александровича Соня обожала, но ее обожание было совсем другого рода. И все же бабушка снисходительно посмеивалась: она в незабвенной юности тоже трепетала перед красавцем учителем, правда, французского языка. Снисходительность ее объяснялась и твердой уверенностью в благородстве и высокой порядочности Станислава.
По мнению деда и бабушки, все бы у Сонечки было хорошо, то есть жизнь бы ее сложилась так же, как у других девушек ее круга, если бы «не взбунтовался однажды Галактион». Отец официально предъявил свои права на дочь. И дед с бабушкой пошли на уступки, разрешили внучке провести лето у отца под Москвой, где в общем-то, по рассказам деда, побывавшего у Галактиона, было чуть ли не царствие небесное. И все бы «образовалосьсовсем не дурственно», это тоже по разумению деда
,
если бы внучка во время гостевания не сломала руку, упав с лошади. Надо было в столицу на лечение, а отец кинулся к местному «коновалу», и случилась беда– Соня сделалась криворучкой.
К осени Соня возвратилась в Петербург. Успехи ее на курсах, так же как и в гимназии, были завидными, дед и бабушка не могли нахвалиться внучкой.
– Настоящий аналитический ум,– констатировал не без гордости дед.
А бабушка вздыхала:
– Я в ее возрасте больше танцевала, чем сидела книгой,– и заключала печально: – Это все из-за руки.
– Но ведь уродства не видно!—протестовал дед.
– Ах, что ты понимаешь в заветных чувствах и тайных мыслях девиц в таком возрасте.
Право же, если бы бабушка узнала об этих тайных мыслях Софьи, она тоже бы пришла в замешательство от непонимания. В мыслях этих был неотступно Кондрат Пухов. Полуграмотный мужик, а какой острый ум. Впрочем, не об уме Кондрата она думала, не ум она вспоминала, а поцелуи и руки его, крепко обнимавшие, их первую и последнюю ночь, когда он тайно пришел ж ней. Соня задыхалась от нетерпения вновь увидеть его и теперь уже сожалела, что упросила повременить с женитьбой – ее пугала малограмотность Кондрата. Теперь вот семимесячная разлука заставила Софью дрожать от страха. Вдруг он не дождется и женится на другой? Не мог же он не понимать, как велик разрыв в их положении? Примет за блажь богатенькой барышни…
И вот она снова в Мазине. Занятие себе нашла быстро, организовала школу для бедных крестьянских детей, хотя отец и предупредил, что ее затея может провалиться, потому что дети в этих семьях рано начинают работать – и тогда уже не до учебы.
– Не спеши. Еще раз все продумай,– советовал отец.– Летом к тебе ходить никто не будет, подожди до осени.
– Но и я буду полезной. За это время они узнают так много интересного.
Эх ты, социалист-идеалист! – мягко укорял Соню отец.– Эти люди хотят выжить. Они должны думать завтрашнем куске хлеба. Разве ты не понимаешь, как голодно им живется?
Нет, пока что Соня не понимала этого и… потерпела поражение.
Кондрат нашел Соню и подавленной и растерянной.
А что касается женитьбы… Нет, Кондрат не женился, но у него появился приемный сын – усыновил мальчишку дальнего, но богатого родственника, погибшего случайно вместе с молодой женой. Первый раз в дом Турищевых Кондрат пришел тайно. А через неделю Софья была уже законной супругой Кондрата Пухова…
Отец не мог противиться этому браку. Он убедился, что дочь полюбила Кондрата искренне. Что же может быть прекрасней такого союза: сила, ум, уверенность, что земля основа жизни, – и культура, красота, сама нежность? Раз жизнь в деревне Соню не страшит, раз она в какой-то степени стала ей желанной – какие могут быть сомнения? Не он ли, эсер Турищев, в жарких политических спорах отстаивал этот путь? Пугала, правда, сгущавшаяся международная обстановка, пахло войной, а это могло отразиться на положении новой семьи, на их планах. Впрочем, Галактион Алексеевич видел, что Кондрат крепко стоит на земле. Чувствовалось: он воплотит в
жизнь все его идеалы, создаст на селе такую образцовую семейную ячейку и богатое крестьянское хозяйство, по которым может и должна строиться будущая послереволюционная Россия.
Галактион Алексеевич приобрел молодым довольно приличную усадьбу с земельным наделом. Не забыл о домашнем скоте, инвентаре. Но действовал в разумных пределах, хотя мог бы не поскупиться и на большее.
Напутствовал молодоженов вещими словами:
– Живите! На вас Россия смотрит.
2
В положенный срок па свет появилась дочь. А чета с нетерпением ждала сына. В отношениях Софьи и Кондрата произошла хотя и крошечная, но все-таки трещина.
– Уж не могла поднатужиться на сына,– шутливо ворчал Кондрат.
– Полюбишь и дочь,– мягко улыбалась Соня.– Тем более сын уже есть.
На скулах заметно обозначались желваки, и все же Кондрат воздерживался пока от резкости. Бормотал сумрачно:
– Для наследника… своя и кровь должна быть.
Софье хотелось успокоить мужа: она с радостью родит ему и сына. Но что-то ее удерживало от этих слов.
Девочка росла здоровой, доброй матерью стала Соня я для приемного сына, ни чем не отличая его от своего ребенка. Вступление в счастливую пору материнства поразительно изменило Соню. Хорошенькой, темпераментной и непосредственной она была всегда. Но после рождения Жени она как-то незаметно превратилась в красавицу, полную достоинства молодую женщину. Софья не гнушалась никакой работы, но все же нелегко было ей привыкать к жизни в крестьянском, хотя и богатом, хозяйстве. В доме отца, так и не женившегося второй раз, жила дальняя родственница, тетя Глаша, по-матерински привязавшаяся к Соне. Глаша не захотела бросать Сонечку – на нее-то и легла большая часть забот по хозяйству, тем более что она привыкла заниматься этим.
Сложным было отношение Кондрата к Соне. Он был покорен ее хрупкой красотой, ему хотелось оберегать ее, чтобы смело могла она опереться на его сильную руку. Но постепенно Кондрат стал убеждаться, что в Соне своя сила, невидная глазу, но зато пересиливающая его силу – сила ума. Что бы ни говорила она – так и сбывалось, и Кондрату, оказывалось, не стоило ей перечить. Но главное, ему постоянно мерещилось, что она надсмеется над ним, тыкает ему в нос свою образованность более того, есть у нее в душе такие тайные двери, в которые он не мог достучаться, как бы ни грохал кулаками, Соня после родов превратилась в Софью Галактионовну, он теперь казался себе приказчиком возле барыни, хотя видел, что Соня старается не подчеркивать разницу их образовании и работает с ним наравне. Но совершенно вывел Кондрата из себя и поселил в душу глухую неприязнь случай с офицерами.
Кондрат перед женитьбой перевез и собрал в Мазине добротный дом под цинковой крышей, принадлежавший когда-то родственнику. Цена дома в пятидесяти километрах от Москвы неизмеримо выше, чем за триста верст. Но тесть расщедрился на хоромы, а пятистенок стоял, зарастая паутиной и пылью.
– Пусть стоит. Ромку отселю, когда подрастет.
И вдруг разразилась война с Германией. В Мазине обосновалась интендантская служба, потому что рядом проходила железная дорога, имелись вместительные склады. Кондрат выгодно сдал в аренду пустовавший пятистенок и заключил еще более выгодные контракты на поставку армии зерна и кожи – и через полгода на этих поставках он набил порядочную мошну.
Однажды Кондрат устроил для офицеров званый обед.
Те же, напившись, стали вести себя в доме по-хозяйски. Терпению Софьи пришел конец, когда плюгавенький капитан вдруг обратился к полковнику на скверном французском языке:
– Вы не находите, Николай Игнатич… у этого сиволапого весьма пикантная женушка?
– О, да… действительно очаровательна.
Капитан ухмыльнулся и скосил глаза на Софыо.
– М-да. Может, расщедрится на ночку-другую..,
У Софьи отлила кровь от лица. Она поднялась со своего места и направилась к капитану. Отчеканивая каждое слово, Софья произнесла по-французски:
– Вашему хамству нет предела. Я щажу вашу потную, красную физиономию только потому, что вы мой гость.
Трое офицеров, сидевших во главе стола, онемели.
– Боже мой, что вы натворили, капитан?! – наконец обрел дар речи полковник – говорил он теперь по-немецки.– Что угодно, капитан… Инцидент должен быть ликвидирован немедленно.
TOC z o "1-5" hОднако капитан счел себя оскорбленным. Покачнувшись и едва удержавшись на ногах, он также на немецком языке ответил полковнику:
– Эта семейка заработала на нас многие тысячи. За такую сумму и графиня…
У Софьи потемнело в глазах. Она отвесила капитану две пощечины и также перешла на немецкий:
– Да вы не просто хам. Вы негодяй! Жаль, что мне, женщине, недоступна дуэль. Я бы с наслаждением всадила пулю в ваш медный тупой лоб… О, как я вижу, вы можете драться и с женщиной? – заметила Софья, увидев, как рука капитана ищет кобуру.
– Подите вон, капитан! Вон! – в бешенстве выкрикнул полковник уже по-русски.
TOC z o "1-5" hНо капитан будто не слышал приказания. Набычив лысую голову и глядя на хозяйку исподлобья, он захрипел:
– Да я тебя, хамское отродье!
– Нехлюдов! Истомин! Отобрать оружие… И домой! Под арест!
Два поручика легко заломили руки капитану, пытавшемуся вступить с ними в борьбу. Пьяного увели. Полковник был обескуражен, искренне теперь опечален. Он долго извинялся, пытался как-то замять скандал, обещал строго наказать… Но вечер был безнадежно испорчен.
Кондрат за это время не произнес ни слова. У него был вид рака, ошпаренного крутым кипятком. Он ничего не понял, его оскорбляли в собственном доме, и он наливался злобой и молчал. Баба защитила его честь, вернее– свою честь, потому что какая может быть честь у мужика. С того дня он возненавидел Софыо.
Слова о многотысячных доходах, явно преувеличенные, все же заставили Софыо насторожиться. Не было сомнений, что Кондрат замешан в каких-то грязных махинациях. А между тем чувствовалось по всему, что война вот-вот может закончиться народным взрывом, который не пощадит и их дом. Ее любовь к Кондрату, рождение ребенка отодвинули от нее все происходившее на свете, она жила будто завернутая в вату. Но сейчас она пробудилась от спячки: стала выписывать газеты, перетащила в свой дом книги из библиотеки отца, попыталась как-то приобщить Кондрата, хотя бы к газетам, но его интересовали только биржевые новости да скандалы, связанные с военными поставками.
К осторожным просьбам Софьи поубавить жадность Кондрат оставался глух. Увидев однажды полугнилую кожу и проросшее зерно, скупленные им где-то по дешевке, Софья не сдержалась, расплакалась:
– Понимаешь ли ты, что за все это придется расплачиваться, когда грянет революция?
Кондрат холодно процедил:
– Была уже революция… Не лезь не в свои дела. Что ты во всем этом понимаешь?
– Куда больше тебя. Послушал бы, о чем народ толкует.
– Собака лает – ветер относит. Запомни, деньги не пахнут. С деньгами нигде не пропадем.
И как раз в эти тревожные дни января семнадцатого неожиданно на станции Софья встретилась со Станиславом Полонским. Станислав был в офицерской форме, их состав простоял более двух часов, и они говорили и наговоритьс.я не могли. Полонский подтверждал ее мысли: вот-вот монархия взлетит на воздух. Не было сомнений, Станислав – революционер, но он, видимо, пошел дальше ее отца. Софья и раньше слышала об Ульянове-Ленине, о большевиках, еще учась на курсах, она с большим риском достала несколько брошюр, с жадностью все прочла и устрашилась железной логики и огромного темперамента этого человека, призывавшего покончить и с монархизмом, и с капитализмом. Он ее просто напугал. Но с той поры она не могла не думать над тем, куда звал этот бурлящий энергией человек.
Из разговора Софья поняла: Станислав – с Лениным. И ей стало страшно за его откровенность.
Станислав на это мягко улыбнулся.
– Сонечка! Перед вами мне не надо кривить душой. Мы с вами стали единомышленниками еще с той поры, когда я был студентом, а вы учились в гимназии. Ничего, вы еще возвратитесь к старому, к накопленному с юных лет. Сейчас вас просто-напросто засосала обстановка. Страшная это штука мещанство.
Бурю чувств и мыслей породила у Софьи эта встреча, заставила взглянуть правде в глаза: а ведь действительно она подлинная мещанка…
Грянула Февральская революция. Кондрат переполошился, перетрусил, однако испуг его не был продолжительным, вскоре он понял, что такая революция ему только на пользу.
Но вот произошел Октябрьский переворот, и Кондрат растерялся не на шутку, он не знал, что ждать от новой власти, которая хотя и отдала крестьянам землю, но тем не менее казалась ему, Кондрату, враждебной.
Софья бросилась к отцу, но вразумительного ответа от него получить не могла, он лишь блаженно улыбался, удовлетворенно потирая руки, и нес явную околесицу – вот-де теперь-то и покажет себя крестьянство.
Нет, не верила и не хотела верить Софья ни одному слову отца. Она воочию убедилась, во что вырос Кондрат Пухов, ее «самородок», светлая надежда эсера Турищева. Если бы в эти месяцы ей встретился Станислав Полонский! Но Полонского не было, а надо было действовать. Софья поняла, что налаженному быту, семейному благополучию придет конец, если она не вмешается и чего-нибудь не предпримет. Самое разумное, если всерьез думать о будущем, все лишнее официально сдать государству, оставив себе только то, что необходимо для жизни. Но Кондрат воспринял ее слова как бред, даже пришел в бешенство. Софья удивлялась потом, как он не ударил ее? Но что-то все-таки его остановило. И это «что-то» давало ей право возобновить разговор.
– Пойми, с большевиками шутки плохи, они жизней своих не жалели, а своего добились. Теперь никакая сила их не возьмет. Отступись, Кондрат. Ты умный человек.
На этот раз Кондрат плакал, подперев щеку рукой. Кудри его только-только тронула седина. Физической силы ему бог дал на пятерых, но если бы ему столько же было отпущено и трезвого ума!
Софья мягко коснулась ладоныо его лба.
– К чему все эти ненужные страдания? – с улыбкой спросила она. – Пойми ты! Любая власть будет устанавливаться и утрясаться лет пятнадцать – двадцать. Как раз столько нам и нужно, чтобы ужиться с ней. Не можешь отдать государству, продай все и вон отсюда. Куда угодно, Россия велика и широка.
– Да разве я могу тайком? Мне ширь требуется. Уж лучше в другую страну.
– Бежать за границу? – Софья в страхе отшатнулась от мужа. – Да что ты значишь без Родины? Ты же за один год сопьешься и погибнешь.
Кондрат мутным, ненавидящим взглядом уставился на жену.
– Дура! – только и выдавил он.
Софья не стала спорить, но и от своего не отступилась. В селе и по всей округе пополз слушок, что земли, скот и многое из недвижимого имущества отдается Пуховыми в уплату за старые долги. Через пять-шесть лет от богатого хозяйства остались только старый дом (тот, что хотели отдать Роману) да немного скота. Работников теперь не нанимали. По дому крутилась с утра до ночи тетя Глаша. Наемным работником такой человек считаться не мог.
Надо сказать, что все это было проделано умело и осмотрительно. Что делать – разорился человек. Раньше па него другие работали, теперь управляется сам вместе со своей семьей. Так оно и было на самом деле. Кондрат, сама Софья и даже дети трудились в поте лица. Хотя и заметное было хозяйство, но теперь оно не так уж выделялось из числа других. К концу двадцатых годов Пуховы считались на селе справными середняками. Чего это стоило Софье, знала только она одна. Все это делала она, руководимая любовью, чтобы спасти Кондрата, спасти семью. Но любовь Кондрата, она чувствовала, уходит безвозвратно. Можно было подумать, что она, Софья, совершила обе революции и лишила всех богатств Кондрата Пухова.
По селу пошел слушок, что Кондрат похаживает к солдатке Ульяне Захаркиной. И солдатка, и ее подрастающая дочь отличались броской красотой, но семья считалась нищей: бескоровной и безлошадной. И вдруг Ульяна привела во двор корову, которая в марте принесла теленка. Удойная оказалась коровенка, хотя на вид была инеказиста. Ульяна продавала на станции молоко, сметану, масло, а на вырученные деньги к весне купила лошадь.
За два года Захаркины оправились, а потом и заметно поднялись. Об Ульяне говорили разное, кивали на Кондрата Пухова. Но не пойманный – не вор. Так бы, может, все и продолжалось, не случись однажды скандала. Рассказывали, что Ульяна, возвратившаяся поздно ночью со станции, застала Кондрата и дочь свою в одной постели. Но скандал быстро угас. Полыхнул вроде костра из соломы. А потом вдруг Нину Захаркину стали частенько встречать с Романом Пуховым, приемным сыном Кондрата. Удивились: то отец с нею, то приемыш. А может его-то, Романа, и застала Ульяна в своем доме? Нравы на селе строгие, если уж парень показался с девкой в открытую, жди вскорости сватов.
Так оно и случилось. Осенью Нина Захаркина, сменив фамилию, поселилась в доме Пуховых. Правда, свадьба была скромной – гостей десятка два и управились за один день.
Месяца два молодожены жили дружно. Роман будто на крыльях летал. И вдруг однажды Софья услышала из чулана странные булькающие звуки. Она попробовала открыть его, но дверь была изнутри закрыта.
– – Кто там?—тихо спросила она.
– – Чего тебе? – раздался злой, осипший от слез голос Романа.
Сколько она ни упрашивала открыть ей, рассказать, что случилось, Роман упорствовал. Кончилось тем, что он нагрубил Софье и стал кричать, что всех ненавидит и они еще попомнят, как издеваться над сиротой.
Постепенно дом Пуховых превратился в постоялый двор. Кто-то уезжал, кто-то приезжал. У них собирались люди, о которых Софья понятия не имела – кто они, откуда и что им надо в их доме. Кондрат не считал нужным что-либо объяснять ей. Он лишь отдавал приказания, чаще через тетю Глашу: приготовить стол на столько-то едоков. О чем они шептались в горнице, Софья не знала. Пропасть между супругами все больше углублялась.
Женечку, когда ей исполнилось шестнадцать лет, стараниями Софьи Галактионовны устроили в торговый техникум в Москве. А теперь не стало в доме и Романа, он заявил, что едет в Москву искать работу. На ее вопрос, а что же теперь с Ниной, как ей быть, Роман со злостью ответил: пусть Нина сама о себе думает. Никакие уговоры Софьи не помогли: Роман ушел из дома.
– Да что же происходит с Ромкой? – едва сдерживая слезы, пробормотала Софья.
Тетя Глаша всплеснула руками:
– Святая ты душа, Сонечка. Святая и слепая ты. Муженек твой, кобель ненасытный, Нинку-то в постель уволок.
Она не верила, не хотела верить доходившим до нее слухам, но после слов Глаши – надо было решать. Как жить дальше? Уехать в Москву? Со знанием языков, с ее образованием, наверное, сможет найти себе занятие, чтобы прокормиться вдвоем с Женей? Но решить она ничего не успела. Дня через три после разговора с Глашей, возвращаясь на бричке из соседнего поселка, Софья издали увидела около их риги какую-то повозку. Встревоженная (зерно еще не успели перевезти в амбар), она помчалась к риге. Ворота были прикрыты. В полумраке увидела она Нину и Кондрата, устроившихся на старом тулупе…
Что произошло потом, Софья с трудом вспоминала. Кажется, ома схватила сломанную оглоблю, валявшуюся неподалеку, и что было силы опустила ее на спину Кондрата. Тот взвился разъяренным зверем, сбил ее с ног, и тотчас раздался душераздирающий крик Нины:
– Не убивай!.. Не убивай ее, Кондрат!.. Она не виновата… не виновата!..
Очнулась Софья в незнакомом месте. Боль рвала все тело. Во рту было сухо, голова разламывалась, ее тошнило, и хотелось пить. Сколько раз она потом теряла сознание и приходила в себя, Софья не знала. Снова очнулась от того, что почувствовала укол в левую руку. Открыв глаза, она увидела над собою их старого фельдшера и сероглазого, подтянутого мужчину, – как ей показалось, она где-то уже видела его.
– Пи-ить!
Софью напоили. Она откинулась на подушки и погрузилась в полузабытье. О чем-то говорили фельдшер и незнакомец. Из всего ими сказанного она поняла: у нее сломана рука, та самая, что в детстве срослась неправильно, и теперь ее, Софыо, надо немедленно отправлять в больницу.
В больнице она пробыла долго. Рука срасталась медленно, но на этот раз правильно. Как говорится: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Много раз приходили из милиции, спрашивали, от кого она пострадала, но Софья упорно повторяла, что на нее в поле напали незнакомые люди, а кто доставил в больницу – она не помнит. У нее изболелась душа. Как живется Жене? Где Роман? Почему ни разу не пришли к ней? Приезжала только тетя Глаша. Она-то и сообщила, что Нина уехала вместе с Кондратом.
Дом свои Софья нашла в запустенье. Казалось, что в нем не жили уже много лет. В хозяйстве осталась корова с телкой, лошадь и с десяток овец. Спасибо Глаше, что еще хоть как-то она присматривала за хозяйством.
Покатились тусклые дни и недели. Кое-как держались на старых запасах. Весной, правда, вспахали поле под яровые, но до урожая было далеко. Под Майские праздники приехала Женя. Втроем стало веселее, посадили огород. А через несколько дней после того как дочь уехала на занятия в техникум, вдруг объявился Кондрат. Пришел ночью, тайком. Молча упал ей в ноги. Она в страхе отшатнулась и с ненавистью смотрела на него. Пролежав так несколько минут, Кондрат поднялся и ушел. Возвратился под утро, проспал сутки, потом где-то пропадал три дня.
И вдруг телеграмма от Жени. Софья прочитала и обмерла: «Мама срочно приезжай Роман спятил грозит порешить меня жить не хочется Евгения».
Софья помчалась в Москву. В общежитии дочери не нашла. Подруги по курсу сообщили, что за Женей ночью заехал брат и куда-то повез ее. С тех пор она еще не появлялась. Софья переночевала у знакомых, утром снова пошла в общежитие. Жени не было…
Истерзанная тревогой, Софья вернулась домой, в надежде, что Женя ожидает ее там – другого пути у дочери, кажется, не было.
Но здесь на Софью обрушилось страшное известие: дом вместе с надворными постройками этой ночью сгорел. На пожарище нашли обгорелый труп с разрубленной головой. В покойнике опознали Кондрата.
В этот же день Софья уехала в Москву па поиски Жени.
3
Софью Галактионовну арестовали сразу же, как только она появилась на перроне Ленинградского вокзала – ехала в Мазино навестить Глашу. Произошло это просто, буднично, корректно.
Кто-то мягко коснулся сзади ее плеча и спокойно, вежливо, спросил:
– Вы… Софья Галактионовна Пухова?
Она обернулась, надеясь увидеть знакомого человека, но перед ней стоял незнакомый мужчина лет тридцати пяти, среднего роста, до синевы выбритый. Серые, строгие его глаза смягчились на миг мелькнувшей улыбкой, показавшейся знакомой, – несомненно, когда-то она видела эту улыбку.
Не скрывая удивления, Софья ответила:
– Да, я Пухова.
– Вы арестованы, гражданка Пухова.
Она не хотела верить своим ушам. С недоумением, будто услышала неуместную шутку, осведомилась:
– Я?! Да за что же?!
Софья не испугалась, даже не растерялась; она просто ничего не понимала. Она бросила удивленный взгляд на второго мужчину, коренастого, низкорослого, молчаливого. И, ничего не понимая, переводила взгляд с одного мужчины на другого.
– Не волнуйтесь, Софья Галактионовна. О причинах вам скажут непременно.
Густым басом отозвался наконец и второй:
– Советуем вам не поднимать шума. Это в ваших же интересах.
– Помилуй бог, какой шум. Боюсь, что тут какая-то ошибка… А вы… кто сами-то? – спросила она, понимая нелепость своего вопроса.
– Мы… сотрудники ОГПУ,– Это опять первый.– Вам документы показать?
– Нет-нет, что вы. Говорите, куда идти.
– Вон к той машине. Только, прошу вас, не торопитесь. Времени у нас достаточно.
Софья шла и мучительно вспоминала: где она видела сероглазого? И кажется, не один раз встречала. И только в машине память ее сработала. В прошлом году, когда у них собиралась какая-то компания по приглашению мужа, был в их числе и он. Среди лохматых, плохо выбритых или вообще не бритых мужиков он был единственным, кого можно, было как-то выделить. Спокойный, подтянутый, красивый и вел себя с достоинством. Она тогда чисто по-женски нет-нет да и бросала на него заинтересованные взгляды. Он сделал вид, что ничего не заметил.
– Оружия с собой нет? – забасил второй уже в машине.
– Нет, отчего же? Складной ножичек в сумке. Оперативники и шофер по-простецки расхохотались.
Сероглазый заметил:
– Страшное, конечно, оружие. Но мы рискнем не отбирать его.
– Спасибо, – подумав, она все-таки решилась продолжить разговор.– А я вас знаю… Вернее, видела несколько раз.
– Вспомнили все-таки, – почему-то обрадовался сероглазый.– Не забудьте сказать об этом следователю. И постарайтесь сделать это первой.
Второй бросил настороженный взгляд на коллегу.
– Ты чего это… инструктируешь?
– Помолчи. Знаю, что делаю.
На Лубянке, когда они уже оказались в большом здании, сопровождал Софью Галактионовну один сероглазый. Он торопливо говорил ей:
– Вы, пожалуйста, не бойтесь. И ничего не скрывайте. Рассказывайте как можно подробней. Не забывайте о мелочах. Очень важны и приметы людей, которые собирались в вашем доме. Вы их помните?
– Не всех, конечно. Знаю двух-трех, да и то плохо.
– Ничего, говорите, что знаете. Если возникнут какие-нибудь затруднения или осложнения, скажите, что вас арестовывал человек, которого вы не один раз видели у себя дома. Вы меня поняли?
– Конечно поняла.
– И еще. Я нарушаю все инструкции, подготавливая ас к ответам. Делаю это потому, что хорошо знаю, что вы пережили и кто вы есть в действительности.
Софья лишь посмотрела на своего спутника долгим
взглядом. Удивительный человек. И арест какой-то странный.
Оперативный работник открыл одну из похожих друг на друга дверей, усадил ее на стул у стены и, бросив ей торопливо: «Подождите здесь», – скрылся за второй внутренней дверью, обитой плохо выделанной кожей. Потянулись минуты. Прошло пять, десять, наконец, тридцать минут.
На столике были в беспорядке навалены газеты и журналы. Софья Галактионовна, беспокойно поерзав на стуле, взяла газету и как-то сразу обо всем и обо всех забыла. Газет она давно уже не читала. Не до газет было в эти недели. Последние годы она с возрастающим вниманием следила за политической жизнью страны. Экономика страны явно крепла, развивалась и двигалась вперед промышленность. Но особенно Софью волновало село. Кондрат однажды бросил фразу:
– Без нас, крепких хозяевов, задохнется село, захиреет… А всех голоштанных пролетариев поедят вши. Попомни меня…
И Софья помнила. Помнила и торжествовала. Колхозы-то оказались далеко не мертворожденными. Хлеба, мяса, всех продуктов в магазинах и на рынках становилось все больше.
Быстро пробежала колонки. Они говорили об успехах в области животноводства, не скрывали и недостатков. Но вот взгляд ее задержался на коротком заголовке: «Сказ о коне».
Софья улыбнулась. Коней она полюбила еще с ранней юности, хотя и жестоко поплатилась во время верховой езды. Но Софья хорошо запомнила, как страдал ее конь Огонек, когда она упала и сломала руку. Огонек сразу же возвратился к ней, некоторое время жалобно ржал и мягко водил по ее лицу горячими и ласковыми губами. Потом, наверное, учуял запах крови, вздрогнул всем телом, призывно заржал. Долго потом ждал, чутко прислушиваясь и поворачивая из стороны в сторону голову – не идет ли откуда помощь?
А потом случилось то, чего до сих пор не может забыть Софья. Огонек наклонил голову и нежно-нежно кончиками своих губ коснулся ее лба. Соня попробовала приподняться и застонала – боль в руке была дикая. Конь вздрогнул, глубоко вздохнул.
– Помоги мне, Огонек! Помоги!
Конь слегка заржал, обернулся в одну сторону, в другую и стал медленно опускаться. Вот он встал на колени так, чтобы она могла взяться здоровой рукой за пуку, подняться и перекинуть ногу через седло. Огонек осторожно поднялся, запах крови пугал его, он раздувал ноздри, вздрагивал, но резкого шага не позволял.
Так они и добрались до дома. Сколько потом Соня ни рассказывала, как се спасал Огонек, как он ей сочувствовал, ей не верили.
