Текст книги "Не измени себе"
Автор книги: Алексей Першин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)
АЛЕКСЕЙ ПЕРШИН
НЕ ИЗМЕНИ СЕБЕ
РОМАН
«СОВРЕМЕННИК»
МОСКВА
1983
Першин А. Н.
П27
Не измени себе: Роман.– М.: Современник, 1983.– 317 с.
В своем романе Алексей Першин обращается к истокам тех глубинных революционных преобразований советского общества, которые позво– лили рабочему пареньку Борису Дроздову, приехавшему в начале 30-х годов из далекой провинции в столицу, стать крупным ученым-экономистом. На фоне острой социальной борьбы показана трудная любовь Бориса и Жени Пуховой. Сюжетные линии героев, переплетаясь в сталкиваясь, создают напряженные ситуации и вместе о тем правдиво отражают жизнь страны в 30—50-е годы.
4702010200-015 113-83 ББК84Р7
М106(03)—83 Р2
© Издательство «Современник», 1983 г.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПРОВЕРЬ СЕБЯ ЮНОСТЬЮ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
СМУГЛЯНКА
1
– Ну вот и доехали…
Борис вздохнул с облегчением и выглянул в открытое окно вагона.
– Выглядывай – не выглядывай, нас с тобой не встретят,– хмуро предупредил Пашка.
– А могли бы и встретить. С работы, поди, уж вернулись.
– Плохо ты знаешь моего дядю. Скажи спасибо, что принять племяша согласился.
Их спутники по купе уже вышли, и Борис ждал товарища, еще не успевшего сложить в мешок с веревочными лямками свои пожитки. Пашка любил поспать и сегодня тянул до последнего, как ни тормошил его Борис.
– А народу-то!..– провожал Борис глазами вокзальную толпу.—Сельдям в бочке и то просторней.
– На то она и Москва. Столица– всероссийская, всесоюзная. Эвон какой землищей руководит…
– Ладно. Кончай политграмоту да собирайся порасторопней, пока состав от платформы не отогнали. Забыл про Нижний Тагил?
Не сговариваясь, расхохотались: в Тагиле проспали оба. Пока собирались, маневровый паровозик уволок их в тупик. Пришлось потом с мешками пробираться к вокзалу под вагонами или перелезать через тамбурные площадки…
На перрон они вышли последними.
– Вот и сони выползают,—подковырнула замешкавшихся пассажиров молоденькая проводница.
– Зато бодро шагать будем,—добродушно отбился от ее насмешки Борис.
– Вон товарищ-то от бодрости припух даже,—проводница расхохоталась, глядя на Пашку, сонно трущего глаза. У нее заиграли ямочки на щеках. Этими ямочками оба в дороге не раз любовались, стараясь специально рассмешить девушку. Почти за двое суток пути они подружились, и это заставило сейчас Пашку сдержаться от резкости.
Паровоз все еще деловито пыхтел, выпуская клубы пара. Толпа пассажиров, обремененная мешками, узлами и самодельными рундуками, независимо топтала мусор перрона.
Стоило Борису и Пашке шагнуть от вагона, как людской поток подхватил их и понес к выходу.
Шел тридцатый год.
Перед Борисом и Павлом предстала Москва, точнее – Казанский вокзал. Ни один из вокзалов столицы не принимал столько людей – бледнолицых и желтокожих, с серыми, синими или жгуче-черными глазами, в кепках, цветных тюбетейках, коротко стриженных бойких молодаек в красных косынках или пугливых смуглых девушек с множеством тонких косичек. И весь этот разноязыкий люд вливался в огромный город.
В здании вокзала, с высоченными потолками, похожем на арбуз, разрезанный, вычищенный и по-диковинному расписанный изнутри, было душно и гулко. Человеческие голоса, сливавшиеся воедино, могуче резонировали, и гром этот пугал не только детей, но и взрослых, впервые здесь очутившихся…
По мере того как зал вбирал поток пассажиров из только что прибывшего поезда, сутолока усиливалась.
Людской водоворот стремительно понес Бориса и Пашку куда-то в сторону от выхода. Боясь потерять товарища, Борис тянул шею, поминутно оборачивался; Пашка что-то кричал ему, но что – понять было невозможно. Борис показал рукой, чтобы тот не отставал от него, и попытался остановиться. Но не тут-то было. Остановиться удалось лишь за дверью вокзала. Тут и нагнал его Пашка.
– Ну, кажись, выбрались,– пробормотал Борис и с облегчением поставил около столба фанерный чемодан.
– Вот она, Москва! – с некоторым страхом отозвался Пашка, крепко прижимая к себе вещи.
Москва оглушала всякого, кто попадал в нее впервые. Тревожно ревели или по-лягушечьи квакали автомобильные клаксоны. Важные и властные извозчики нетерпеливо покрикивали на зазевавшихся недавних пассажиров, которые теперь обрели новый статус – пешеходов. Лошади ржали от бензинной вони и туго натянутых вожжей. Звенел трамвай, кондукторы грозно осаживали гроздьями свисавших с подножек безбилетников.
От извозчиков и трамвайных кондукторов по ретивости
не отставали суетливые и хапужистые носильщики. И они не менее властно покрикивали на всех, кто мешал их стремительному шагу:
– Дорогу! Сторонись, деревня!.. А ну с дороги, почтенная публика!..– и старались свалить поклажу к знакомому извозчику – рука руку моет…
Внимание друзей привлек женский крик, испуганный, пронзительный. К Борису стремглав подбежала высокая голенастая девушка. Смуглое лицо ее было в слезах. Схватив Бориса за руку, она заговорила прерывающимся голосом:
– Помогите же мне, помогите! Убежит! – и показала на парня, проталкивающегося через толпу с узлом в руках.
Борис, не раздумывая, бросился вслед за вором.
Парень с узлом забежал за стоявший трамвай, мелькнул перед носом быстро движущегося встречного, и пока Борис пропускал трамвайные вагоны, его и след простыл.
Сконфуженный и растерянный, Борис пошел назад. Он ожидал увидеть грустную, заплаканную девушку, а встретил разгневанного Пашку.
– Дубина стоеросовая! Поверил слезам… Тебя разыграли, понимаешь или нет? Только ты припустился вскачь, как другой шкет – хвать за чемодан и давай ходу. Спасибо хоть соседи помогли, а то бы мог проститься с ним в два счета.
Борис некоторое время не мог понять, что же тут произошло.
– А где девушка? – спросил он, озираясь.
– Он еще спрашивает! – вышел из себя Павел.– Так и будет тебя ждать. Тебя обманули, пойми ты, простофиля! Сыграли на твоем губошлепстве. Тут шайка работает. Целая шайка.
Пашка затравленно озирался, будто вот-вот на них нападут сзади.
– Чего стоишь? Бери чемодан – и ходу отсюда!
– Ладно ты, чего кричишь. Я же не враг себе и не нарочно. Сам видел, как плакала..,
– «Плакала»! – передразнил Бориса Пашка.– Что б ты делал без чемодана?
Пашку трясло от злости, и не будь в его руках котомки, он, пожалуй, дал бы Борису хорошего тумака.
– Ну, ну, успокойся. Не такая уж большая потеря – чемодан. На две копейки добра!
– Господи, вот уж связался с дурнем! – Пашка в отчаянии шваркнул котомку на мостовую.– Тебя же обчистят в два счета!
– Меня, а не тебя. Чего волнуешься? Говорю, две копейки цена чемодану-то.
Пашка только плюнул с досады и, подхватив котомку, помчался вперед. Борис шел следом и вспоминал происшедшее.
«Неужто и в самом деле она охотилась за чемоданом? Врет, поди, Пашка?..» – и вдруг поймал себя на мысли, что ему и в самом деле не жаль чемодана, а вот голенастую ту девчонку он повидал бы еще разок. Красивая, совсем молоденькая – и вдруг воровка! Что же привело ее к этому? Ведь такую девушку всюду возьмут на работу, она же честно может зарабатывать деньги.
«Вот устроюсь – и разыщу ее»,– неожиданно для себя решил Борис.
А Пашка тоже хорош! Из-за какого-то паршивого чемодана готов лопнуть от злости. Попадись ему эта девчонка, он бы ей влепил, ни с чем бы не посчитался. Весь в папашу. Собственники, черт бы их побрал!
Мысли его опять и опять возвращались к происшедшему. Ведь у девчонки были слезы на глазах. Неужто можно заставить себя плакать? Он бы не сумел. Только от злости или обиды плакал Борис, да и то редко. А тут слезы градом – и такая боль в глазах! Четко представилось ее лицо. Глаза черные, блестящие, пронзительные. Ресницы густые, изогнутые. И взгляд, взывающий о помощи. Нет, такой взгляд бывает только у человека, с которым случилась большая беда. Он голову мог бы отдать на отсечение, что у девчонки несчастье, и немалое…
Борис тащился вслед за Пашкой, поглощенный мыслями о незнакомой девушке, о ее незадавшейся судьбе. И вдруг вспомнил о своей Лене. Хорош удалец-молодец! За какую-то минуту все забыл. А сколько вечеров коротал с ней!
Хотя, ведь это и ее вина, даже проводить его не пришла. Он глаз не отрывал от пристани, все высматривал ее белую пушистую шапочку. Нет! Не пришла и вести о себе не подала. Может, родители не пустили? Но как нм стало известно о его отъезде? Да и вообще, вряд ли они знали, с кем встречалась их дочь, иначе давно бы закрыли Ленку на три замка.
Мать Лены была набожной. С ее легкой руки и отца Бориса, Андрея Степановича Дроздова, бывшего гвардейца из экспедиционного корпуса, воевавшего во Франции,
стали именовать антихристом и супостатом. И даже мать Бориса, ласковая, добрая и души не чаявшая в своем муже, в горячую минуту звала его супостатом.
Отец же беззлобно посмеивался над ее богобоязненностью, часто тянулся обнять ее, но не тут-то было: отцовская рука нередко отлетала в сторону.
– Сгинь, супостат!
– Темная ты у меня, Катеринушка,– вздыхал отец и с мягким укором улыбался.
– Больно ты светел, нехристь иноземная.– Это из-за того, что отец бедствовал в Африке на каторжных работах вместе с другими русскими солдатами, которых пытались, но не заставили воевать против молодой Советской Республики. И грозилась: – Вот прижмет тебя господь бог, возопиешь к нему, да поздно будет. Попомнишь меня…
– Попомню, попомню, Катеринушка. Сразу же спрячусь под твое крылышко,– и ловко нырял под руку жены.– Ты ж у меня спасительница желанная…
Мать охала и, пятясь от него, мелко-мелко крестилась. А кончалось все, как правило, по-доброму, мирно и тихо: она прижимала к пышной своей груди голову отца с мощной гривой жестких волос, запускала в них пятерню и задыхающимся голосом признавалась, будто стыдясь себя:
– Да куда ж я без тебя, непутевого…
Любил Борис эти родительские незлобивые перепалки. Отец вроде бы покорялся матери, но в этой его покорности скрывалась добрая усмешка. Нельзя сказать, что мать не понимала, не чувствовала игры в этом раскаянии. Все видела, да поделать ничего не могла, до самозабвения продолжала любить своего «супостата».
От отца же все обидные слова отскакивали горохом. Проходил день-другой, и он принимался за старое, опять с неизменным добродушием посмеивался над матерью. За всем этим внешним благодушием ощущалась непоколебимая сила убежденного в своей правоте человека. Эта сила отцовская покоряла многих, но особенно детей. Нет на небе никакого бога и его архангелов, есть солнце, луна да миллиарды звезд, точно таких же солнц, как наше, светящее каждый день. Про звезды и множество других солнц тоже как-то не особенно верилось (больно уж трудно было все это представить), и все же отцовская вера в реально существующий мир вещей была куда убедительнее, чем вера матери в бога. Никто того бога никогда не видел, на иконах он был всегда разным, рассказы о нем казались, как правило, путаными. Даже дети понимали, что мать повторяла чужие слова, заученные и не очень понятные ей самой. Но особенно детскую антипатию к богу вызывали его мстительность и злоба. Он всегда наказывал, карал, грозил сварить в кипящей смоле. Бр-р!.. А самая большая милость – рай? Рай этот представлялся тусклым и скучным.
И все-таки бог смущал душу Бориса. Тысячи лет жили на земле люди, неужели же они так глупы и трусливы, что эти тысячи и тысячи поколений упорно цеплялись за бога?
– Ну почему, почему так могло случиться?!
Недоумение и жалость крылись в этих словах.
– Вот и еще один богоискатель.– Отец притягивал за плечи Бориса.– Много умных книг написано, чтобы ответить на этот вопрос. Я о них только слышал, а сам не читал. Где уж мне с моей церковноприходской… Только в армии умные люди кое-чему научили.– Отец порывисто взъерошивал свои волосы, как делал порой, когда хотел осмыслить и объяснить что-то трудное.– Людям всегда нужно было во что-то верить. Страшно даже представить, что после смерти ты сгниешь, превратишься в прах. Вдумайся в это… А поп, церковь дают надежду на загробную жизнь, на рай со всякими чудесами…
Борис фыркнул. Отец удивленно взглянул на него.
– Человеку хочется жить вечно, а ничего вечного в мире нет. Все люди смертны. И я, и мама, и твои братья. И сам ты. Все!
Мурашки поползли по коже от слов отца. Как же так? Люди будут жить, а его, Бориса, не станет. Много дней потом думал он об этом разговоре. И так и эдак прикидывал, но к окончательному выводу не пришел. Тринадцать лет к тому времени прожил Борис. И как-то однажды, проснувшись утром и увидев глазастое и сверкающее солнце, он решительно отбросил глупые и недостойные человека страхи и сомнения. Не он первый, не он последний.
И утешился мыслью: люди живут до шестидесяти, а то и до семидесяти лет. Эвон сколько ему еще отпущено. К чему печалиться?.. Жизнь все-таки хорошая штука и не надо ее разменивать на печали.
А вот Ленка, та боялась бога, ее даже в дрожь бросало, когда Борис пытался поговорить с ней о религии и, главным образом, о том, как она утвердилась в человеческой жизни,– тут же вырывалась и убегала…
Видно, эти его дурацкие и неумелые разговоры и погубили их дружбу. Даже проститься не пришла…
2
– Куда мы идем? – громко спросил Борис.
Пашка резко остановился. Борис налетел на него сзади, толкнул,– тот вполголоса выругался:
– Растяпа!
Тон снисходительный. Пашка вообще после случившегося на вокзале как-то преобразился, почувствовал себя старшим. Он уже бывал в Москве с отцом, правда, давно, и сейчас никак не мог вспомнить, куда им надо идти. Признаваться, однако, ему не хотелось – внезапно приобретенная власть над Борисом пришлась ему по душе.
– Может, спросить? – предложил Борис, заметив неуверенность товарища.
Тот заколебался, но делать нечего. Они остановили молодую женщину и спросили, как им проехать к Сивцеву Вражку.
Женщина почему-то обрадовалась и воодушевленно принялась объяснять:
– Вам, милые юноши, нужно сесть на «четверку», а потом на «аннушку». А там вы по малому кольцу прямиком до Арбатской площади доберетесь.
– На какую еще «аннушку»? – удивленно спросил Пашка.
Женщина улыбнулась.
– Трамвай так называется. Это номер такой: «А».
Вверху смотрите номера. Сначала садитесь вот на этот. У Мясницких ворот пересядете, да вам в вагоне скажут. Садитесь, садитесь, а то вас затолкают. Давайте ваш узел, помогу.
Она хотела помочь Пашке, но тот испуганно от нее отшатнулся: Борис и женщина рассмеялись.
– Пуганая ворона куста боится! – шутливо воскликнула она.– Вы что же, юноши, в гости приехали?
– Нет, работать хотим.
Лицо женщины посерьезнело.
– Трудно сейчас с работой. На биржу вам надо.
Собеседница задумалась. Потом вдруг, пошарив в сумочке, достала листок бумаги, что-то черкнула на нем и протянула Борису.
– Туго придется, позвоните мне по этому телефону. Зовут меня Клавдия Ивановна Осетрова. Может, и помогу. Ну… счастливо вам,– и помахала им рукой.
Борис и Пашка заторопились к трамваю. Их волной внесло в вагон, а там так сдавили, что не вздохнешь. Кондуктор сердитым голосом требовала оплачивать проезд, только какое там: оба рукой пошевелить не могли. Борис попытался поставить чемодан на пол, на него сердито закричал сосед:
– Убери с ноги! – и Борис поспешно подхватил чемодан.
Так и проехали «зайцами» до пересадки. Здесь было свободней, Пашке удалось даже сесть. Вагон трясло и мотало из стороны в сторону, он гремел на стыках, глаза хотелось закрыть от страха, того и гляди, опрокинутся; однако к Трубной площади они спустились благополучно и бойко покатили вдоль зеленой стены деревьев.
В «аннушке» было так же шумно, как и в «четверке». Кондуктор, еще молодая девушка, чем-то похожая на ту, вокзальную воровку, задорно улыбнулась Борису, когда он стал на нее удивленно посматривать: действительно похожи, даже ноги у обеих голенастые, загорелые.
– Чего уставился? Не видал таких? Иль понравилась?– громко, на весь вагон, спросила она.
Борис вспыхнул и не знал, куда глаза девать.
– Нет, не понравилась,– вмешался в разговор Пашка.– У него точно такая же девица едва чемодан не сперла.
Кто-то громко рассмеялся, а девушка обиделась.
– Я с пяти утра трясусь в вагоне, а он мне какие слова! И не стыдно?
Кондуктора поддержала какая-то старушка, оказавшаяся на редкость остроязыкой. Она набросилась с руганью на Пашку, даже оторопевшего от неожиданности.
– Хватит с него,– вступилась кондуктор за Пашку.– Если молчит – значит понял, что такое хорошо, а что такое плохо,– и, улыбнувшись Борису, объявила: – Сивцев Вражек. Ваша остановка, господа хорошие.
– Какие же мы господа? – обиделся Борис.
Девушка простодушно рассмеялась.
– Я пошутила. Хотела услышать ваш голос. А то молчите и молчите.
Они вышли, огляделись. Кондуктор помахала Борису рукой, а Пашке погрозила пальцем, и трамвай со звоном и скрипом укатил. Пашка вздохнул с облегчением, огляделся и довольно быстро сориентировался.
– Пошли.
3
Дядя встретил Бориса не очень-то дружелюбно: намекнул, что ждал племянника одного. Трудно сейчас с работой, и он-де не имеет ни малейшей возможности помочь Борису. Переночевать, что ж, за одну ночь места не пролежит.
Нос у Пашки жалобно сморщился, но он тут же спрятал глаза от Бориса.
– Вот скупердяй проклятый! – ругал своего родственника Пашка, когда наутро провожал Бориса.– Куда ты теперь?
– Не знаю. На биржу пойду, куда же еще?
– Ну ладно, ты уж того…
– Будь здоров.
– Заходи, коли что.
– Да уж, к вам зайдешь…
– Я-то здесь ни при чем.
– Понимаю.
И Борис зашагал со двора, не оглядываясь.
На бирже было шумно и людно. Все куда-то спешили, громко переругивались. Борис опустил чемодан на пол и тотчас получил толчок в бок. Оглянулся.
– Сейчас же возьми в руки,– строго сказал ему пожилой мужчина с худым, истощенным лицом.
– А что? – с удивлением спросил Борис.– Уволокут?
– А то?
– Так уж все и воры?
Сомнение в голосе Бориса почему-то задело мужчину за живое.
– Ему добра желаешь, а он туда же, ерепенится. Ты погляди, сколько тут вокзального люду шныряет!
Борис пожал плечами, огляделся:
– Люди как люди… Как их тут отличишь друг от друга?
– Ты что, малый, впервой здесь?
– И десяти минут еще нет, как заявился. А в Москве со вчерашнего дня.
– Никак работать захотел? – повернулся к нему мужчина.
– За тем и приехал. По программе пятилетки на четыре миллиона увеличится число рабочих. Чем я хуже других?
Мужчина с интересом посмотрел на Бориса, однако продолжал недовольным тоном:
– Едут в Москву, как к теще на блины. Москвичи еще кое-как находят работу, а он с поезда – и подавай ему завод.
– Найдется и мне работа,– уверенно ответил Борис, сам удивляясь и своему тону, и этой своей уверенности.– Безработице скоро конец.
Собеседник посветлел лицом.
– Боевой малый, лиха, поди, хватил?
– Да уж чего-чего, а этого всегда пожалуйста.– Борис вздохнул.
– Теперь, поди, море по колено?
– Ну… Я бы так не сказал. Просто… Больше уверенности. У меня хорошая специальность. Слесарь. Работы никакой не боюсь. В своей стране все-таки…
Мужчина широко улыбнулся.
– Только смелые города берут… Вроде так говорится?
– И духом сильные,– расхрабрившись, уточнил Борис.
Собеседник одобрительно и как-то очень мягко улыбнулся, слегка сжал плечо Бориса и сказал в тон ему:
– Главное, браток, ты нутром наш. Не за длинным рублем явился в столицу. А таких здесь тоже немало. Пойдем, слесарь, поспрошаем вместе.
Они пошли. Спросили в одном окне, в другом. Борису дали какой-то листок, чтоб он заполнил его. Под добродушное гудение неожиданного своего спутника он заполнил все графы, а когда дошла очередь до домашнего адреса, растерялся…
– Что теленком смотришь? Адреса нет?
Борис лишь плечами пожал.
– Н-да, задача! Как же я-то, старый дурак, сразу не сообразил…– Мужчина потер подбородок, потом решительно сказал: – Ладно. Пиши мой, и пойдем отсюда.
– А куда?
– Молчи себе. Куда поведу, туда и пойдешь. Тебе не из чего выбирать.
Ночевал Дроздов у нового своего знакомого, жившего в Люблине. Звали его Петром Ильичом. Позже Дроздов подыскал себе комнату, прописался. Теперь он уж точно не сомневался, что и для него найдется место на каком-нибудь московском заводе. Биржа труда пока что не могла устроить всех по специальностям, особенно в машиностроении. Много рабочей силы взяли Днепрогэс, тракторный на Волге, Краматорский и Горловский заводы, Горький, Ростов-на-Дону, строительство на горе Магнитной, Донбасс, Кузбасс. Но свободные руки все еще оставались – тяжелая индустрия только набирала силы.
С квартирой Борис устроился, а с работой не везло. И тут еще досадный случай.
В первых числах июля началась жара. Борис целый день пробегал по отделам найма, и под вечер нет сил как захотелось искупаться в Москве-реке; нашел укромное место, разделся, с наслаждением нырнул и прошелся саженками, а потом долго фыркал и постанывал от удовольствия. Когда раздевался, был один, а вышел – целая ватага ребят расположилась рядом.
Он хотел уж взять одежду и уйти подальше от шумной, подвыпившей компании, но его кто-то хлопнул по плечу. Борис обернулся.
Рядом стоял, обиженно насупившись, белобрысый, худощавый парень. Незнакомец что-то сказал, но Борис не понял и переспросил. В последние два дня у него сильно заложило уши, и он плохо слышал. Парень, еле сдерживаясь, прошипел что-то сквозь зубы, его дружки что-то крикнули, но он лишь отмахнулся и, развернувшись, ударил Бориса. Правда, Борис отшатнулся, чем ослабил удар, но потерял равновесие и свалился в воду.
Гнев и боль заставили его пулей выскочить из воды.
– Ты за что меня ударил? – набросился он на обидчика.
– Он еще спрашивает! – заорал тот и занес кулак для нового удара.
Борис успел перехватить руку, выкрутил ее, заставив парня закричать дурным голосом. Потом отпустил и снова спросил:
– За что все-таки ты меня ударил?
Их окружили, однако бить Дроздова, кажется, не собирались.
– Я спрашиваю, за что ударил? Чем я не угодил?
– Не кривляйся. И говори, когда спрашивают,– ответил парень уже спокойнее и с опаской покосился на кулаки Бориса.– Приглашают его как человека, раз, другой, а он, видишь ли, не отвечает, переспрашивает… Ну и влепил для порядку…
– После болезни я плохо слышу, а ты кулаки распускать.
– Ладно, парень. Можешь и ты его стукнуть,– вмешался товарищ драчуна.– Произошла ошибка. За пижона тебя приняли, только и всего.
– Что же я, на буржуя похож, что ли? – с обидой спросил Борис.
Компания рассмеялась миролюбиво.
– Да не очень. Мы, браток, выходной заработали сегодня, вот и решили отметить.
– Вам хорошо, у вас выходные. Тут вот работу не найдешь. А с таким привеском неделю в отделе найма не появляйся,– сказал Борис, потирая синяк.
– Что ты говоришь?..– сочувственно покрутил головой тот, кто первый пошел на примирение.– И давно ищешь?
– Порядком.
В разговор вмешалась девушка:
– А сами не из Москвы?
– С Камы приехал…
Борис поднял одежду, собираясь уйти.
– Нет, браток, такое не пойдет. Своего обидели. К нам давай, за компанию, глядишь, и работать вместе придется.
– А ну вас, второй глаз подобьете.
Веселый гвалт заставил рассмеяться и Бориса. В него вцепились сразу несколько человек, подтащили к разложенным припасам, усадили, налили в стакан.
– Я пить не умею. И нельзя мне.
– Ну, за знакомство, дело святое.
Пришлось сделать глоток, другой. Глаз у Бориса ныл, хоть он и приложил к нему пятак по совету обидчика, которого называли Сергеем. Особенно хлопотала девушка, Люба. Она все норовила поухаживать за пострадавшим, придумала холодные примочки, но Борис сконфуженно отстранился…
На второй день глаз у Дроздова заплыл, и теперь в отделах найма с ним даже разговаривать не хотели. Не пришла и Люба к остановке трамвая, как договорились: она вызвалась узнать о месте для Бориса на их заводе.
Вот тут и вспомнил Дроздов о телефоне Клавдии Ивановны Осетровой. Некоторое время он вертел в руках бумажку, раздумывая: звонить или нет? И все-таки решился: уж очень участливыми были глаза у Клавдии Ивановны. Сама же и телефон дала. Вдруг что-то выгорит?
Смущаясь, он попросил прохожего помочь ему позвонить по автомату (Борис не знал, как это делается). Тот охотно исполнил его просьбу.
– А, пропащий! – сразу вспомнила его Клавдия Ивановна.– Кстати, как хоть зовут-то вас?
– Дроздов. Борис Андреевич Дроздов,– смущенно представился он.
– До Андреевича вам пока что далековато. С работой, конечно, не устроились, как я понимаю?
– Все бегаю…
– Так я и знала. Трудно сейчас… Вы оба без работы?
– Нет, я один. Приятелю моему дядя место нашел.
– И живете сейчас один?
– Да, снял комнату.
– Понятно… Ну, да ладно, не вешайте носа. Вот что сделайте. Отправляйтесь на станкостроительный. Там народ дружный, молодежь любят. Разыщите Разумнова. Он кадрами ведает. У вас есть какая-нибудь специальность?
– Я слесарь. Год работал на Урале.
– Отлично. Сейчас же ступайте. Я уже неделю назад разговаривала с Разумновым… Он любит возиться с молодежью. Если возьмет, будете довольны.
– А как его зовут?
– Константин Арефьевич.
– А кто вы, если спросит?
Осетрова рассмеялась.
– Не волнуйтесь, не спросит. Я – комсомольский работник. И мне бы очень хотелось, Борис, чтобы вы не думали, будто все у нас в Москве такие же, как родственники вашего приятеля. Поняли? Есть и другие москвичи. На них Москва держится.
Почему-то при этих словах, как живая, представилась ему та голенастая черноглазая девчонка. Неужто она все еще орудует на вокзале? Как ни странно, до этого разговора он ни разу не вспомнил о пей.
4
Июль выдался на редкость жарким. Мостовые раскалились. Жгло даже через подошву. Может быть, и потому еще жгло, что сандалеты у Бориса уже на ладан дышали…
Не без страха подходил Борис к заводу. Большой красивый корпус с застекленной галереей. Как раз в том корпусе и находился отдел кадров. Там же разместился и механический цех. Отгадать было не сложно: еще издали Борис услышал волнующий гул работающих станков.
Может быть, и храбрее чувствовал бы себя Борис, не будь у него синяка под глазом. Черт знает за кого могут его принять из-за этой нелепой случайности. Ну да что поделаешь!
Тихонько постучал в окошко, над которым красовалась надпись: «Отдел кадров». Оно не сразу открылось. Но вот показалось красивое, не очень молодое женское лицо. Из приветливого оно вдруг стало суровым.
– Слушаю вас, молодой человек.
– Извините… Я в отношении работы…– каким-то не своим, деревянным голосом пробормотал Борис.
– У вас направление из биржи?
– Да… То есть нет, позвонить должны,– растерялся Борис.
Красивое лицо исказилось гневом.
– Вы что, молодой человек, правил не знаете? Принимаем на работу только по направлению биржи труда.– Губы ее презрительно скривились.– Драться, как я вижу, вы успели научиться, а вот правил соблюдать не желаете.– И окошко резко захлопнулось.
Тыльной стороной руки Борис смахнул пот со лба. Чертова мамзель, даже вопрос задать о Разумнове не дала.
Кто-то вдруг хлопнул сзади Бориса по плечу. Он обернулся и… отпрянул, удивленный. Тот самый парень, который поставил ему синяк под глазом, стоял рядом и от удовольствия растягивал в улыбке рот до ушей.
– Вот так встреча, а мы тебя уж и не чаяли увидеть!
Но Борису было не до улыбок.
– По вашей милости от ворот поворот получаю,– буркнул он и, отвернувшись, направился к выходу.
– Да ты постой, чудак-человек,– всполошился парень, хватая за руку Бориса.– Я же извинился… С кем не бывает?.. Лучше толком расскажи, что тут произошло?
Борис неохотно рассказал о случившемся.
Слова его произвели неожиданное впечатление на собеседника. Глаза Сергея зло сощурились, он погрозил сжатым кулаком окошку и громко сказал, явно в расчете на то, чтобы его услышали:
– Эта мамзель кое у кого из наших в печенках сидит. Законница…– Он замолчал, над чем-то размышляя.– Ты вот что, браток. Кадрами ведает не эта Аделина Макароновна, а большевик Разумнов. Может, слыхал о таком? Айда к нему…
Начальник отдела кадров Константин Арефьевич Разумнов, мужчина лет тридцати трех, с округлым лицом и щеточкой аккуратных черных усов, участливо осведомился: почему так долго Борис не давал о себе знать? Секретарь райкома комсомола Клавдия Ивановна Осетрова еще неделю назад звонила о двух уральцах.
– Видите ли…– Борис замялся.– Хотелось проявить самостоятельность —меня ведь никто не знает. Может, я обормот или за длинным рублем в Москву…
– Ах, вот оно что! – Разумнов насмешливо улыбнулся.– Щепетильность и гордость – это все похвально, конечно… Но нужно знать Осетрову… Глаз у нее наметанный. Пока что ни разу не ошиблась. Человек она особой закалки. Всего лет на пять постарше вас… Но опыта у нее поднакопилось порядочно. С беспризорниками возилась много лет. Так-то, Дроздов.
Помолчали, думая каждый о своем. Но вот Разумнов, глянув на Бориса исподлобья, спросил: откуда у него такое украшение под глазом? Тот, не смущаясь, сердито ответил, что кадровые станкостроители таким вот образом утверждают свой авторитет.
Разумнов насторожился, попросил рассказать подробней, но Борис сидел насупившись и молчал.
– Видно, не очень приятно вспоминать… Ну что ж, не хочется говорить – и не надо.– Разумнов резко переменил тему разговора.– Документы, я надеюсь, у вас в порядке?
Борис подал свои бумаги. Чем дольше Разумнов их читал, тем светлее становилось его лицо.
– У вас, Борис Андреевич, как я вижу, уже начала складываться рабочая биография… Надеюсь, как-нибудь расскажете на досуге?
– Хоть сейчас могу. У меня этого досуга – отбавляй.
– Был у вас досуг, молодой человек, а с этого часа не станет, и полагаю, надолго.
Борис боялся поверить своим ушам.
– Так вы берете меня?
– Конечно, Борис Андреевич. В неполные девятнадцать лет – пятый разряд… Думаю, стыдно мне за вас не будет.
А Борис все еще не мог поверить.
– Берете даже с этой вот блямбой? – изумленно проговорил он.
Разумнов вскинул удивленный взгляд на Бориса, откинулся на спинку кресла и вдруг откровенно рассмеялся.
Привлеченная смехом, в кабинет заглянула помощница. Она молча оглядела обоих и, ничего не поняв, осторожна прикрыла за собою дверь.
Потерянный вид этой своенравной женщины вызвал и у Бориса смешок.
– Наверное, впервые в жизни так растерялась Аделина Макароновна?
Разумнов, согнав улыбку с лица, переспросил вполголоса:
– Как… как назвали ее?!
– Это ее ваши рабочие так зовут – Макароновной,– смущенно пояснил Борис.
Разумнов задумался, постучал карандашом по краю стола, сказал со вздохом:
– Не любят ее у нас, товарищ Дроздов. Есть в ней сухость какая-то… высокомерие, что ли… А вот документы содержит в безупречном состоянии. Странный человек. Муж ее, крупный инженер, эмигрировал во Францию в восемнадцатом. Она же наотрез отказалась и дочь не oтдала. Русские, говорит, с Россией должны быть. А высланные мужем средства на переезд отнесла в Госбанк. Попросила истратить их на борьбу с беспризорностью. А в двадцатых-то годах – холод, голод… Вот и суди-ряди о человеке.
