Текст книги "Не измени себе"
Автор книги: Алексей Першин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
Борис опешил, но тут же овладел собой.
– А не подавишься? В ней пуда два.
– Ты это брось… Брось шутки шутить. Мой крючок, моя леска, моя рыба…
– Ладно. Пусть будет так. Бери свою рыбину и плыви к берегу.
Пашка испуганно охнул, оглянулся. Круглое лицо его с тонкой стрелкой проступавших усиков посерело. Берег отсюда скорее угадывался, чем был виден.
– Ты что? Ты это что задумал? Ты это брось… Ишь ты! Не имеешь никакого права.
Борис улыбнулся (он представил себе, как бы добирался до берега Зыков со своей рыбиной в обнимку) и с неприязнью оглядел товарища. Вот друга нажил! Знал, что жадноват, по чтобы до такой степени!.. Разве он вытащил бы такую рыбину один? Когда рыбаки вместе ловят, то ведь и добычу делят пополам, это всегда соблюдалось строго. И вдруг– «моя рыба», «мой крючок»!..
Они стояли над длинной обмякшей рыбиной, хвост которой с неровным плавником свисал со скамейки, и молча смотрели друг на друга. Борис – презрительно, Пашка – отчужденно, почти враждебно.
– Черт с тобой! Стоило бы, конечно, тебя выбросить за борт с твоей рыбиной. Да уж ладно… Берись за весла. Только греби, больше я церемониться не стану, какие бы у тебя ни были поджилки… Понял, торговец?
3
И снова они гребли. Когда устали, решили пообедать. Борис развязал свой узелок, молча положил его на середину. Пашка быстро окинул взглядом его содержимое: краюха черного хлеба с овсюгом, несколько луковиц, шесть яиц, пять вяленых вобл, соленые огурцы, целый вилок квашеной капусты. Взглянул и отодвинулся от Бориса. Из своей котомки достал большой кус мяса, четверть буханки серого ноздреватого хлеба и стал торопливо жевать. Желваки ходили на скулах, щеки раздулись – Пашка торопился.
Борис, хрустнув сочной луковицей, хотел было заметить Пашке, чтоб он, чего доброго, не подавился и чтоб жевал получше, но, обернувшись и увидав черную хмарь, выползавшую из-за горизонта, многозначительно присвистнул.
От бури им уже не уйти. Берег далеко, к нему и за два часа не добраться, как бы быстро они ни гребли.
Вот в спину ударил ветер, пока еще прерывистый, он будто испытывал свою силу.
Борис крикнул:
– За весла! Быстрее!
Пашка замешкался, видно, еше ничего не понял.
– Брось котомку, или я ее выброшу за борт!
Обернувшись и увидав тучу, Пашка заметался. Стал
котомку завязывать, потом бросил, схватился за весла.
На этот раз он греб умело, сильными рывками, ни одного лишнего движения.
Ветер окреп. По воде прошла рябь, потом заплясали волны. Вот ветер стал срывать их верхушки, пенить воду. Лодка переваливалась с волны на волну, управлять ею становилось все труднее.
И тут Борис вспомнил об одеяле. В несколько минут он поставил слежку-мачту, закрепил ее и стал натягивать одеяло. Ветер вырывал концы, мешал работе, но все-таки Борису удалось затянуть узлы и соорудить парус.
К счастью, ветер оказался попутным. Ход лодки заметно увеличился. Борис сел за кормовое весло.
Пашка греб не останавливаясь.
Стало быстро темнеть. Вот тяжелая туча настигла лодку. Ударили косые струи дождя. Холодные, колючие. Они тотчас ослепили обоих. Пашка закрыл глаза. Борис одной рукой заслонил лицо, а другой держал кормовое весло – перевернуться сейчас ничего не стоило.
От дождя стало еще темнее. Туча постепенно закрыла все небо. Дождь не ослабевал, нарастали и волны. Они круто вздымались над лодкой, грозя перевернуть ее. «Каравелла» стала быстро наполняться водой.
– Пашка! Бери ведро, вычерпывай воду.
Зыков послушно исполнял приказания. Но как ни сноровисто он работал, вода почти не убывала…
А ветер, найдя какую-то щелочку между мачтой и парусом, стал жутковато посвистывать. Началось с тихого посвиста, но этот свист нарастал, становился все пронзительней, выворачивая душу наизнанку. Он будто потешался над рыбаками.
Вспышка молнии, а вслед за ней грохот ослепили и оглушили обоих. И будто издали донесся странный вой.
«Что это? – удивился Борис.– Уж не Пашка ли?»
– Пашка! Черпай! Вода прибывает. Утонем.
– Не могу я.
– Тогда иди на корму. Я возьмусь за ведро.
– Я ничего не могу,– послышался слабый стон Зыкова.– Мутит меня.
– Бери ведро! Последний раз говорю, бери ведро!
В тоне Бориса было, видимо, нечто такое, что заставило Пашку схватиться за ведро. Вода в лодке стала заметно убывать. Минут через пятнадцать дно почти очистилось.
Дождь ослабевал, хотя на небе не было и намека на просвет, а ветер все набирал силу. Начала угрожающе скрипеть мачта.
Борис с опаской посматривал на нее: хоть бы выдержала…
Бег лодки все ускорялся. Казалось, она летит по воздуху, едва касаясь волн. Если при такой скорости их выбросит на берег, «каравелла» расколется, как орех. Нетрудно было представить, что будет с ними.
Борис стал всматриваться в даль. По его расчетам, беper должен был быть рядом. Но за серой пеленой дождя ничего нельзя было разглядеть.
«Неужто направление ветра изменилось? – снова со страхом подумал Борис.– Как там Пашка?»
Он поднялся, чтобы посмотреть на него, но опять совсем близко ударила молния, сильный порыв ветра толкнул
Бориса, и он, чтобы не упасть, схватился за парус, который тотчас с треском лопнул. Лодка мгновенно потеряла скорость, силой инерции Бориса бросило на мачту, мачта затрещала и вместе с Борисом обрушилась на Пашку. Тот завопил от страха.
Пока лодку не развернуло бортом к волне, Борис успел выбросить мачту с одеялом за борт и взялся за весла.
– Держись, Пашка! Греби! Берег рядом!
Борис кричал, что берег близко, хотя сам в этом не был уверен.
– Слышишь, греби! – снова крикнул он.
Если лодка не перевернется, их куда-то должно же вынести?.. Хоть бы знать, где находятся.
Пашка, схватившись за грудь, время от времени перегибался через борт, но, напуганный кипением воды за бортом, отшатывался, и этот испуг на какое-то время прекращал рвоту.
Стало жаль товарища.
– Пашка, греби… Изо всех сил греби! Иначе ты совсем свалишься.
– У меня нет сил.
– Ну, ну, не будь тряпкой. Греби!
– Не могу.
– Берись за весла. Ну, быстро! Вот так. Греби! И глубже дыши. Как можно глубже…
Греб Пашка сначала слабо, а потом все сильнее и сильнее. Тошнота прошла. Но было видно, как ему плохо. Даже сумраке сгустившихся туч. В лице ни кровинки, в глазах – животный страх. Особенно неприятно было смотреть его раскрытый в отчаянии рот.
– Кныш, черт тебя подери! Закрой рот и ровней держи. Главное, чтобы не подставить волне борт. Ты слышишь?
– Слышу.
Зыков приходил в себя. На лице его появилось осмысленное выражение.
– Оглянись, Борька. Неужто берега не видно?
– Мгла закрывает. Но он скоро…
Борис не окончил фразы. Раздался гром, и синее пламя вспыхнуло где-то совсем рядом. На какое-то мгновение молния высветила берег. Уже совсем близкий. Правда, не такой высокий, явно не улагинский.
– Берег! Берег! – закричал Борис.– Я только что видел его. По ходу левее…
И Павел, и Борис вскочили, но очередная волна тотчас свалила обоих.
– Греби левой! Поворачивай бортом.
Опоздай они на две-три секунды, новый вал перевернул бы их. Но они справились. Борису показалось, что берег левее, значительно левее того направления, куда они гребут. Если лодку довернуть, волны будут бить в борт. А это очень опасно. Лодку перевернет, вплавь до берега ни за что не добраться. Буруны могут накрывать с головой. Сил и без того мало. Захлебнуться можно в считанные секунды.
Новая вспышка молнии, на этот раз отдаленная, заставила обоих обернуться, и они отчетливо увидели берег.
– Давай, Пашка, налегай.
Борис еще раз обернулся. Берег! И совсем рядом.
– Приготовься, подходим. Ты греби, а я направлять буду.
Лодку резко вскинуло вверх. Борису сквозь сизую полосу дождя удалось рассмотреть пологую отмель. Но она была левее от них по ходу. Надо было развернуть лодку, чтобы их выбросило на облюбованную отмель.
«Придется рискнуть».
Лодку несколько раз ударило в борт сильной волной.
– Греби изо всех сил! Налегай! Еще! Еще раз! Сильнее!
Берег приближался. И вдруг лодку взметнуло волной и
понесло. Они не сразу поняли, что случилось – раздался треск, их выбросило на берег, оба, кувыркаясь, покатились по песку.
Борис больно ударился головой, но тут же вскочил: надо было спасать лодку, очередная волна могла ее смыть в пучину, Вскочил и Пашка. Подбежали они к лодке почти одновременно. Пашка схватил за жабры осетра и поволок вверх по отмели…
Борис не удержал лодку, волна подхватила ее, с силой увлекла от берега, а новый мощный вал понес посудину на камни. Днище лодки хрястнуло, и она как бы повисла на камне, сдвинуть ее уже было нельзя.
А Пашка все тащил осетра… Вот он бросил рыбину и помчался обратно. Дождался, когда отхлынет волна, и ринулся к лодке, выхватил из нее котомку, свои удочки и все так же молча, словно не видя его, Бориса, побежал вверх. Борис ошалело наблюдал за ним.
Дождавшись, пока схлынет вода, он забрался в лодку, выбросил из нее весла, ведро, удочки, подсачик. На дне оставалось еще много рыбы, но ему почему-то было противно смотреть на нее. Единственное, чего ему сейчас хотелось,– скорее к огню, хоть под какую-нибудь крышу. Только сейчас почувствовал Борис, как продрог и устал.
И опять мимо него пробежал Пашка, он залез в лодку, стал судорожно собирать рыбу.
Борис зашагал прочь от берега.
4
Еще ночью, во сне, Бориса стала обступать тревожная тишина. Пожалуй, от этой тишины Борис и проснулся. Проснулся в холодном поту, не понимая, что случилось, но чувствовал: что-то произошло.
Он протер глаза. Чулан. Жесткая его постель: на доски брошен тюфяк, набитый свежим сеном. Такая же, пахнущая сеном подушка, на ней вылинявшая кумачовая наволочка в маленьких цветочках. В окошко врывалось солнце. Его луч будто дымился – в нем затейливо плавали пылинки.
Борис встал. Хотел потянуться и размяться, но застыл, удивленный этой беззвучной тишиной.
Что случилось?
Он вышел. Ни в доме, ни во дворе – никого. Братья, наверное, работали, а мать могла уйти на рынок. Не это удивляло. Пугала мертвая тишина вокруг. Странно.
Борис прошелся по двору, огляделся. Навстречу попался петух. Он неодобрительно покосился на Бориса, обошел его стороной и вдруг, хлопнув крыльями, напрягся, отчего взъерошились перья на его вытянутой шее, и широко раскрыл клюв. И было нелепо и дико, что звонкого и лихого «кукареку» не раздалось. Петух должен был встревожиться. Ничуть не бывало. Встряхнулся и по-хозяйски бочком-бочком подогнал к развороченной куче навоза несообразительных кур.
И тут Борис понял, что он оглох. Он прижал ладони к раковинам и резко отдернул их.
Ничего.
Попрыгал сначала на одной ноге, прижав ладонь к уху, потом на другой…
Ничего.
Расставил ноги, положил руки на пояс и стал раскачиваться из стороны в сторону. Так всегда делал, когда хотел откачать из ушей воду, чтобы восстановить слух.
Опять безуспешно…
Как же это так?
Пока еще Борис был больше удивлен, чем встревожен. Должно же это пройти?..
Пришла мать – она действительно ходила на рынок – и что-то сердито начала ему выговаривать. Вчера Борис едва добрался до дому. Почти на двадцать километров в сторону от Улагина унесло лодку. Ни брат Сашка, ни мать еще не знали о том, что днище у лодки проломлено. Но тем не менее Борису крепко влетело, правда, в основном на словах, если не считать подзатыльника старшего брата. До рук в семье Дроздовых никогда не доходило. Поэтому Сашкин подзатыльник сразу же оборвал нудную сцену – это было пределом наказания. И другим членам семьи стало жаль измученного и сгоравшего со стыда парня…
Сейчас было ясно: мать продолжала старое, вчера не договоренное. Борис, еще не успевший отойти от умывальника, смотрел на мать, стоявшую на ступеньках крыльца, видел ее шевелящиеся губы, смотрел на сошедшиеся у переносья брови, которые она всегда грозно хмурила, когда хотела показать, что сердится. Но это было скорее смешно, чем страшно. Лицо оставалось добрым, родным.
– Мама, я ничего не понимаю. Оглох я,– виновато улыбнулся Борис.
Мать с досадой махнула рукой, что-то сказала и, повернувшись к нему спиной, заспешила в дом. И вдруг круто обернулась, встревоженно стала вглядываться в его лицо.
Еще сердясь, она сделала шаг, другой и опять что-то спросила его.
– Ничего не слышу, мама. Не думай, я тебя не обманываю.
И только после этих слов в глазах у матери мелькнул страх. Она взяла обеими руками его голову, резко наклонила к себе (сын уже перерос мать) и прокричала что-то в самое ухо. Ее голос едва-едва пробился сквозь толщу тишины, понять же, что она говорит, было невозможно.
– Нет, мама, не слышу. Только чуть-чуть.
Мать будто онемела. Потом встрепенулась, схватила за плечи Бориса и стала трясти, что-то выкрикивая. Борис с недоумением смотрел на нее.
И мать поняла… Она прижалась к нему головой и тихо заплакала. Потом с трудом оторвалась, дрожащей рукой вытерла почему-то не глаза, а рот и заспешила в дом. Через минуту она вышла на крылечко, сделала знак рукой:
«Жди меня здесь. Я скоро вернусь».
Минут через десять она возвратилась с Сашкой, их старшим, заменившим отца после его смерти. Но что мог посоветовать брат! Ехать в Москву? Денег на это не было.
Единственное, что они могли сделать – немедленно отправиться в местную больницу.
Их принял седой сухонький старичок.
«Не купался ли вчера потным?» – написал он на листке бумаги.
– Купался,– ответил Борис.
Доктор укоризненно покачал головой.
«А когда плыл к берегу, чувствовал озноб?»
Кто его знает. Кажется, чувствовал. Ему вообще как-то не по себе стало примерно часа через полтора после того, как их выбросило на берег. У него действительно мурашки по спине ползали, но тогда Борис не обратил на это особого внимания, добраться бы до дому.
Да неужто из-за этого можно оглохнуть? Чепуха какая-то!
А врач тем временем начал о чем-то расспрашивать мать и старшего брата. Расспрашивал долго и все, что узнавал, записывал.
Так закончились крушением великолепные планы двух отважных путешественников.
Пришлось сознаться старшему брату, что «каравелла» «сидит» на камне. К удивлению Бориса, Сашка к этому отнесся довольно спокойно.
– Возвратилось бы здоровье, десять лодок построим…
Эти слова Борис не услышал, но по его лицу понял,
что тот сказал. И вообще, как ни подавлен был в эти дни Борис, жизнь брала свое. Он волей-неволей стал приспосабливаться к своему странному и мучительному состоянию. Движение губ, выражение глаз, нахмуренные брови или, наоборот, вскинутые вверх, надломленные в раздумье, жесты – за всем этим теперь Борис следил внимательно.
Старший брат на другой же день перевез лодку домой. На «каравеллу» грустно было смотреть.
– Отремонтирую,– твердо сказал Сашка и улыбнулся.– Только поправься, Борька. И путешествие разрешу, и лодку подарю. Еще лучше сделаю.
А вечером того же дня, когда перевезли «каравеллу», к Дроздовым явился Пашка с корзиной в руках и молча сунул ее матери Бориса.
– Это что такое? – мать в недоумении уставилась на Зыкова.
– Его рыба.– Пашка ткнул пальцем в дверь чуланчика, где спал Борис.
– Откуда у него рыба?
– Ну… вместе поймали.
– А почему он сам не принес?
– Всяко бывает.– Пашка усмехнулся.– Психанул малость.
– Что-то я не разберу…
Мать развязала корзину, открыла ее, ахнула:
– Батюшки мои! Осетрина! Тут же целый пуд…
– Ровно половина рыбины.
– Господи боже мой, да когда же это вы успели?
– В тот день. Когда же еще…
– А что ж Борька ничего не сказал?
– Он скажет, дожидайся…
Мать с удивлением смотрела на Пашку. Она хорошо знала и его самого, и его семыо и чувствовала – чего-то парень не договаривает. Под осетриной оказались подлещики и еще какая-то рыба. Осетрину мать положила на стол. Наклонилась, понюхала. Обнюхала и остальную рыбу, лежавшую на дне корзины.
– Присолены,– отметила как бы про себя.– По-хозяйски сделали…
– Мама постаралась.
– Она-то и послала тебя?
– Не… Я сам. Вот ей-богу, сам я.
– Мать присолила… Хорошая она у вас, душевная. Эх, не тот Варьке мужик достался… – и умолкла, поняв, что нехорошо корить отца при сыне.
Всем па их улице было известно, как горько жилось Варваре Зыковой. Она пришла в дом к Порфирию с маленьким узелком. Порфирия Зыкова, перед самой революцией «выбившегося в люди», Октябрь потряс основательно, по революция, в общем-то, кончилась для него вполне благополучно. Хоть и жаден был Порфирий Иванович, однако
он нашел в себе силы тихо, мирно и не привлекая внимания ликвидировать богатую мастерскую. Правда, сам он по-прежнему тачал сапоги, а нанимать работников, как было прежде, уже не смел.
– Знает мать, какая беда с Борисом приключилась?
Пашка снова кивнул и угрюмо уставился в пол. Вспомнил, как горестно всплеснула мать руками, узнав, что Борису и рыбешки от их улова не досталось. В тот день, не глядя матери в глаза, он заспешил в чулан, где хранилась рыба, и честно разделил пополам весь улов. И вот принес.
…Через три дня Борис стал улавливать какие-то звуки. Пока еще плохо, будто сквозь стену, но главное – слышал собственный голос.
Мать Бориса побежала к врачу. Тот пришел на дом, чем немало смутил всех. Врачам, посещающим больных ка дому, нужно, как они слышали, платить, а в доме Дроздовых не густо было с деньгами.
Но старый доктор разобиделся, когда ему намекнули, что нечем отблагодарить за визит.
– Что это вы такое говорите, ей-богу! Раньше платили за визиты. Да оставим это.– Доктор отвел в сторону старшего брата.– Вот что, милок. Если у вас есть хоть малейшая возможность съездить с братом в столицу, поезжайте. Сейчас у больного слух восстановится. Правда, может статься, и не полностью, но не в этом главная беда. Страшны повторные его потери. Совершенно необходима консультация специалиста. А я что. Я, простите, мастер на все руки: и животы лечу, и глаза, и женские болезни…
– А на что везти?
Доктор выразительно развел руками, вздохнул. Потом повернулся к Борису:
– У вас, молодой человек, очень сильный, прямо-таки могучий организм. Будь он послабее, полной глухотой могли бы обеспечить себя на всю жизнь… Да, так вот. Кланяюсь вам.
Подхватив свой саквояж, врач заспешил к двери.
Мать метнулась к полке, схватила сверток и, смущаясь, сунула в руки доктору.
– Это что такое? – удивился врач. Он зажал в ногах саквояж и, сосредоточенно посапывая, начал разворачивать бумагу.– Батюшки! Никак, осетрина?
– Присолена она, может, понравится? – смутилась мать.
Доктор поднял очки и пристально взглянул на нее. Мать совсем потерялась:
– Это вам, доктор. Вам… Уж, пожалуйста, возьмите.
– Но откуда такое?
– Борька наш выловил вместе с дружком своим. И, гордец, не взял почему-то. Принцип, вишь ты, у него… Борькин приятель сам принес его долю, а я, грешным делом, приберегла на черный день. Для вас как-никак лакомство.
– Что верно, то верно насчет лакомства.
Доктор долго рассматривал подарок матери, со всех сторон, а потом махнул рукой.
– Семь бед – один ответ. Беру. Нет сил отказаться.
Расстались они довольные друг другом. Доктор галантно поцеловал руку матери, чем поверг ее в состояние мучительного смущения, пожал всем руки, а ему, Борису, взъерошил волосы и наставительно заметил:
– Не хмурься, не хмурься. Жизнь покоряется мужественным. Мотай на ус.
Слух восстановился почти полностью, но Сашка намекнул, что надо быть настороже: всякое может случиться.
– Как это – всякое? – не понял Борис.
– Оглохнешь, если не станешь беречь себя. Не вздумай опять купаться.
– А я, может, моряком хочу стать?
Сашка вздохнул, долго молчал, потом сказал:
– Доктор говорит – нужно обязательно к специалисту в Москву. Опять можешь потерять слух.
Борис задумался: что же делать? Неужели так вот все и оставить, смириться? Ну, уж нет, не бывать тому! Есть же какие-то средства против его недуга? Должны быть. Надо искать – под лежачий камень вода не течет.
А через два дня Борис и Пашка уже ехали в Москву.
Пашкин дядя, Федор Николаевич Зыков, проживавший в Москве в собственном доме, прислал письмо, звал племянника, обещая место на заводе.
– Где один притулится, там и другому место найдется,– решила сердобольная тетка Варвара, узнав от матери Бориса, что тому надо бы для леченья в Москву.– Да и Пашке моему не так дико будет, город-то чужой… агромаднейший… Пускай-ка едут вдвоем.
Но не так теперь рассудил Пашкин дядя. Да что там дядя?! Дядя чужой человек, а Пашка, Пашка-то… Борис никак не мог простить Пашке его предательства.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
СЛЕД ОТЫСКАЛСЯ
1
Уже месяц работал Борис на станкостроительном заводе слесарем. Распределителем работ он пробыл всего лишь четыре дня, хотя с начальником отдела кадров они условились на двухнедельный срок. А все получилось так. Борис подменял заболевшего слесаря – выполнял срочный заказ. Не исключено, что дело было не в срочности – хотели испытать Дроздова на конкретном задании. И вот тут-то повторилась история, из которой не так давно, на механическом заводе в Демьянске, Борис вышел победителем. Какой-то инженер, проходя мимо, небрежным тоном сделал Дроздову замечание, что тот-де действует не по инструкции, точно так же, как когда-то говорил и Потапыч. Борис стал утверждать, что уже «набил руку» на этом способе сборки валиков. Возражение задело инженера – он стал наставлять слесаря. Борис не соглашался, стал доказывать, отстранил инженера от верстака и на его глазах выполнил всю работу.
– Проверяйте,– вручил он готовую деталь инженеру. Тот с усмешкой покосился на Бориса.
– Фу-ты, ну-ты!.. Рекордист нашелся.
– Рекордист не рекордист, а дело свое знаю,– отчеканил Борис.
Инженер с любопытством оглядел слесаря, кивком подозвал контролера:
– Проверьте.
– Все в допустимых пределах,– заявил работник ОТК после замеров.
– Не ошибаетесь? – усомнился инженер.
– Ну что вы, Георгий Иваныч! За мной разве такое замечалось? – в голосе контролера улавливалась обида.
– Ну-ну, я к слову.– И, повернувшись к Борису: – Ваша фамилия?
Борис небрежно махнул рукой:
– Какая вам разница? Главное – прав я или не прав?
– Контролер, как видите, подтверждает вашу правоту.
– Стало быть, спасибо контролеру… – Борис отвернулся и занялся своим делом.
– Кем же он у вас тут числится? – поинтересовался инженер у бригадира.
– Пока что… распределителем работ. Ни одной вакансии слесаря…
– А вакансию, думаю, придется найти,– сказал, ни к кому не обращаясь, инженер и удалился.
…Через полчаса в цех прибежала запыхавшаяся Аделина Макаровна.
– Вы что же это, товарищ Дроздов, а? На заводе без году педеля, а такую бучу подняли. Директор уже за вас хлопочет. Некрасиво, право, некрасиво…
Борис удивленно уставился на инспектора.
– Да я в глаза не видал вашего директора.
– Как это не видели? Он прямо из цеха – и к Константину Арефьичу… Распушил нас ни за что ни про что.
– Но я-то здесь при чем? – обозлился Борис и, бросив напильник, выскочил из цеха.
Аделина Макаровна, опешив, глядела ему вслед. И только мастер Сергей Кириллов, тот самый Сергей, что когда-то поставил Борису «фонарь» под глазом, а теперь был его начальником, хитро подмигнул Аделине Макаровне и заспешил вслед за Дроздовым.
– Ну, даешь дрозда, товарищ Дроздов! – окликнул он Бориса. Глаза Сергея лукаво поблескивали.– Ты вот что… Бегом к Арефьичу.
– Подумаешь, Арефьич! Я и ему все скажу.– Борис понял, что его посылают для накачки.
– Да ну?! – потешно испугался Кириллов.– Ты па всякий случай кабинет кадровика не разнеси… Иди, иди, не заставляй себя ждать.
…Перед Разумновым Борис явился мрачнее тучи.
– Что букой смотрите, Борис Андреевич? – улыбнувшись, осведомился Разумнов.
– А что это ваша Макароновна напраслину возводит?.. Да я и в глаза директора не видел!
– Вы говорите неправду, товарищ Дроздов,– все еще улыбаясь, укорил Бориса начальник отдела кадров.– Вы только что лично говорили с директором.
Борис опешил.
– Ладно, давай прояснять. Спор ты затеял с директором. И спорил смело, ничего не скажешь. Наверное, потомy и доказывал свое, что не знал, с кем разговаривал,– похлопал Разумнов Бориса по плечу.
Борис смущенно погладил подбородок, промолчал.
– А доказал правоту по всем правилам. Так? Благодари Сергея Кириллова, что поставил тебя на это место,
Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло.
Только что получил приказ от директора перевести тебя в слесаря.– Разумнов встал.– Верстак получишь сегодня же.
Борис не верил своим ушам, он вскочил, будто тут же хотел бежать занимать этот верстак.
– Сиди, сиди, ради бога. Не кончил еще. Слесарной работой ты обеспечен. Но, к сожалению, еще три-четыре дня будешь числиться распределителем работ.
– Чехарда какая-то… Не пойму что-то. Я слесарь или распределитель?
– Штатную единицу будем выколачивать. Но это уж наша забота. Материальная потеря у тебя будет не такая уж заметная.
Борис опустил глаза.
– Да разве в деньгах дело?..
– Ладно, Борис, не девица, чего мнешься… Ступай, принимай верстак,– отпустил его Разумнов.
Только сейчас дошло до Бориса, как помог ему этот нечаянный спор с директором. Ну и Сергей! Не мог шепнуть, что с директором спорил. Уж его медом не корми, дай потеху устроить – все-таки шалапут этот Кириллов.
2
Наступил август. Жизнь Бориса вошла в рабочий ритм, и он уже казался себе старожилом Москвы. У него была работа, которую он знал и любил, была какая-никакая комнатушка, полка, набитая книгами, и чувствовал он себя в этой жизни вполне уверенно.
Но чем ближе подкатывалась осень, тем почему-то чаще в голову приходили ему мысли о той голенастой смуглой девчонке, что промышляла на вокзале чемоданами. То видел он ее съежившуюся, в драном пальтишке, в подворотне, то убегающей от погони…
Однажды он уже ездил на вокзал. Битый час толкался в толпе пассажиров и провожающих, даже привлек к себе внимание вокзальной милиции. Раза три с ним как бы случайно сталкивался один и тот же милиционер.
Именно этот ретивый работник общественного порядка и натолкнул теперь Бориса па мысль: а почему бы, чтобы найти девушку, не прибегнуть к помощи милиции? И решил: милиции не миновать.
Знакомым путем, меняя «аннушку» на «четверку», Дроздов во второй раз добрался до вокзала и на всякий случай обошел все, по его мнению, удобные места, где бы мог нечаянно столкнуться с девушкой. Но, увы, не встретил.
Вздохнув, он спросил носильщика с бляхой, где находится отделение дорожной милиции. Узкие глазки носильщика загорелись любопытством. Он зачастил:
– Тибя што, мал-мал грабил кто? Плохо што, а? Ти скажи, а? Я помогай буду.
– Никто не грабил. Человека ищу.
– Я помогай буду. Какой челавек, а?
– Вы мне скажите, где милиция!
– Ах, милиция!.. – потерял к нему интерес носильщик.– А вот милиция… За углом поворачивай, тута и милиция…
Действительно, дорожное отделение было в десяти шагах.
Дежурный, в белой, ладно скроенной гимнастерке с широким кожаным поясом, с наганом в ярко-желтой кобуре, встал со стула и молча козырнул. Эта почтительность смутила Бориса. С чего начать?
– А вы смелее… Так вот, с края… с начала и начинайте,– вдруг с добродушной улыбкой посоветовал дежурный, и тотчас строгое лицо его со сросшимися бровями на переносье стало открытым, простым.
Дроздов, невольно подражая Разумнову, потеребил подбородок.
– Понимаете… Помочь хочется человеку, и боюсь навредить ему…
– Гм… Загадки загадываете. Вы кто будете? Начнем с этого.
Борис представился. Для верности показал документы, что совсем расположило к нему работника милиции. Он и сам представился: Виктор Семенович Головастов. Следователь. Подменяет дежурного. Будет рад помочь рабочему, потому что рабочий класс – это сила, на которую они опираются. Сказал еще несколько фраз в том же духе.
Эти слова Виктора Семеновича пришлись по душе Борису. Он почти сразу почувствовал, что с этим человеком не надо кривить душой. Правда, слегка насторожили Бориса слова Головастова: «Если с преступностью будет бороться рабочая масса, успех обеспечен». К чему он клонит? Работать с милицией уговаривает?
Но раздумывать было уже некогда. Пришлось во всех подробностях рассказать о случае на вокзале. Подчеркнул, что крик ее, будто из самой души исходивший: «Помогите же мне! Помогите!» – он до сих пор не может забыть. Задумчивое лицо следователя оживилось.
– Н-да… Задача. Вроде… рядовая история, а закавыка основательная.
– Понимаете, Виктор Семенович… Голод заставляет
воровать самых честных. В семнадцать – восемнадцать лет так играть может только совсем уж изолгавшийся человек. Но когда же такая девчонка успела так низко пасть? Не похожа она на падшую, что-то здесь не так. Никаких у меня доказательств. Никаких. А верить девчонке хочется.
– Виктор Семенович добродушно улыбнулся.
– Может, товарищ Дроздов, влюбился?
Борис не принял шутки.
– Жалко мне девушку. Искать ее буду, если она в Москве.
Следователь в задумчивости стал теребить свой нос.
– Интересно у вас получается, Дроздов. «Жалко»… Вы и грудь свою подставите, коли придет нужда?
– Ну… Так уж сразу и грудь.
– Заранее хочу предостеречь. Преступный мир – мир жестокий. Беспощадный. Никакой самодеятельности.
Борис заколебался.
– А если нужно будет действовать немедленно?..
– Вот этого я и боюсь. За эти немедленные действия получите нож в спину. Да и вашей смуглянке можете только навредить.
– Навредить?!
– Конечно. Поверьте па слово, у нас опыта побольше.
– Хорошо, Виктор Семеныч. Но как же с вами держать связь?..
– Прежде всего есть телефон. Оставьте и домашний адрес. А теперь вот что… У нас имеются кое-какие фотографии… Минуточку!
Головастов открыл дверь и, загремев ключами, стал отпирать сейф.
– Прошу сюда.
Борис вошел. Комната была небольшая, с одним зарешеченным окном. Массивный, широкий стол, два стула, сейф. Следователь рассыпал по столу десятка два фотографий.
– Вглядитесь. Качество, конечно, увы и ах.
Одну за другой Дроздов перебирал фотографии. Бог мой! Ну и лица! Встречались, правда, изредка и красивые… Но от этой красоты хотелось заслониться. Лишь одно женское лицо светилось милой улыбкой. И чем-то отдаленно оно напоминало лицо той девушки. Но этой было за тридцать.
– Примерно так и есть, вы угадали возраст.
– Чем-то похожа. Вроде все другое, а похожа.
– Гм… Жена кулака. Подозреваем в убийстве мужа. Ищем ее и детей.
– А много у ней?
– По-моему, двое… Погоди-ка… Недавно мы получили фото дочери и приемного сына.
Виктор Семенович снова полез в свой сейф, стал перебирать папки.
– Эта вроде… Ага, вот и фотографии. Вот парень. А вот и дочь.
Борис даже вскрикнул от неожиданности.
– Она! Виктор Семеныч, это она! Ну как есть живая.
Головастов взял фотографию и сел на стул.
– Подождите! А тот, что будто бы удирал со свертком?.. Ну-ка посмотрите.
