Текст книги "Клава Назарова"
Автор книги: Алексей Мусатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)
И он полез вверх по разрушенной стене, поросшей молодыми берёзками.
Вслед за ним поднялись на стену и остальные выпускники. Они заглянули в обомшелые бойницы, потрогали старые камни, кто-то нашёл кусок чугуна и принялся уверять, что это осколок старинного пушечного ядра.
– А знаете, ребята, что бы я хотел? – негромко сказал Федя. – Я хотел бы, чтобы мы всегда оставались островчанами.
– Чего? – не понял Борька Капелюхин. – А если я, скажем, в Ленинград уеду… и у меня прописка будет другая?
– Да нет, я не о том, – с досадой отмахнулся Федя. – Чтобы мы, если в случае беда какая… чтоб мы стояли твёрдо. Насмерть. Как вот наши прапрадеды-островчане в этой крепости.
– Хорошо говоришь, Федя! – задумчиво произнесла Клава. – Стоять твёрдо… Всегда и во всём… Как островчане.
Горизонт на востоке посветлел, заалела заря, вода в реке порозовела, над ней закурился белый туман.
Ребята молча смотрели на восток, на светлевшую реку, на спящий ещё город. О чём они думали? Вот и кончилось их детство. Уже не придётся им больше ходить по утрам в школу, зимой скользить на лыжах, весной бегать на Великую смотреть ледоход, летом удить рыбу в тихих заводях, купаться у мельничного омута, забираться на крепостную стену.
Разъедутся они кто куда, станут учиться в других городах, потом поступят на работу, и кто знает, вернутся ли когда-нибудь в родной Остров.
– Чуешь, Варя, – шепнула Клава подруге, кивая на ребят, – примолкли, задумались. Это как перед дальней дорогой.
И она первая нарушила оцепенение, охватившее ребят:
– Эй вы, островчане, потомки вольного и славного Пскова! Песни не слышу! Какую споём?
«Любимый город»!
Клава высоким чистым голосом запела про любимый город, который может спокойно спать. Все дружно подхватили, песня понеслась над рекой, над городом, разбудила сторожа у торговых рядов. Он вылез из будки, отвернул брезентовый капюшон с головы и долго не мог понять, что это за весёлые люди собрались на острове…
Солнце уже взошло, когда начали расходиться по домам.
– Сегодня едем в Пушкинские горы. Автобусом. Сбор у школы в двенадцать часов, – объявил Дима Петровский.
Ребята одобрительно загудели. Каждый из них уже совершил туда пеший поход, когда ещё был пионером, но как не поддержать доброй традиции и не посетить пушкинские места после окончания школы!
Сколько там волнующего и незабываемого: Михайловское с его дивным парком, домик няни, пушкинский флигелёк, могила поэта в Святогорском монастыре, «скамья Онегина» в Григорском, гигантская «ель-шатёр» – одно из любимых деревьев Пушкина.
Я твой: люблю сей тёмный сад
С его прохладой и цветами,
Сей луг, уставленный душистыми скирдами,
Где светлые ручьи в кустарниках шумят,—
встав в «поэтическую» позу, продекламировал Дима Петровский.
Федя и Саша Бондарин стали уговаривать Клаву поехать с ними в Михайловское.
– Я бы с охотой. Но, сами знаете, у меня же семья. И не малая.
Клава простилась с выпускниками и в это же утро с попутным грузовиком поехала в пионерский лагерь.
Километрах в пяти от Острова грузовик остановился. Клава высунулась из кабины. Впереди вытянулась длинная вереница машин.
Около встречной легковой машины сгрудились сосредоточенные, молчаливые люди.
– Что-то случилось… Должно быть, авария… Пойду узнаю, – сказала Клава шофёру.
Легковая машина стояла с распахнутыми дверцами, из неё доносился глуховатый голос. Клава подошла ближе услышала сообщение по радио: гитлеровская Германия напала на Советский Союз.
Бомбы над лагерем
На шестой день после начала войны на рассвете над лагерем загудели самолёты.
Клава, не спавшая почти всю ночь, выскочила из брезентовой палатки. За эти дни над лагерем не раз пролетали советские самолёты, устремляясь на запад, иногда доносились звуки воздушной перестрелки или отдалённых взрывов.
Но сейчас на восточной стороне неба, где уже вовсю разгорелась заря, никаких самолётов не было видно. Клава тревогой взглянула на запад, где небо было затянуто лёгкими сизыми облаками: гул моторов приближался, нарастал, становился угрожающим, зловещим.
Неожиданно из просвета между облаками вырвался самолёт, от него отделилась чёрная капля и стремительно полетела вниз. Затем грохнул взрыв. Тугая волна воздуха прокатилась через лагерь. Где-то зазвенели стёкла, испуганно закричали ребята. Клава бросилась к ребячьей спальне. Навстречу ей бежал тучный, задыхающийся врач.
– Изверги! Варвары! – кричал он, потрясая кулаками вслед вражескому самолёту. – Бомбить пионерский лагерь!.. Нашли военный объект!
– Куда попала бомба? – спросила Клава.
– В продовольственный склад. Засыпало все продукты.
Клава вбежала в спальню. Малыши, не понимая, в чём дело, с плачем звали матерей, кто постарше – выпрыгивали в окна, выбрасывали подушки, чемоданы. Между койками бестолково метались вожатые отрядов.
– Лагерь! Слушай мою команду! – перекрывая шум, властно крикнула Клава. – Все по своим кроватям!
Когда паника немного улеглась и пионеры вернулись к своим койкам, Клава распорядилась выводить ребят из спальни звеньями и рассредоточивать в лесу.
Вскоре лагерь опустел.
В лесу на большом расстоянии одна от другой раскинулись брезентовые палатки, замаскированные зелёными ветками. Обедали пионеры небольшими группами. Старшие ребята организовали наблюдение за самолётами – лежали в кустах на пригорке и в бинокль следили за небом. Когда показывались вражеские самолёты, горнист играл тревогу, и все пионеры прятались в укрытия.
Многие ребята просились домой. Петька Свищёв тоже упрашивал Клаву отпустить его в город – там, наверное, бомбят, и он непременно должен записаться в какую-нибудь спасательную команду.
Глаза у Петьки были тоскливые, он постоянно поглядывал на небо, прислушивался, и Клава понимала, что ещё день-другой, и уже никакая сила не удержит мальчишку в лагере.
– Скоро все уедем, – удерживала его Клава.
Её тоже неудержимо тянуло в Остров. Как там дома, в школе, в райкоме комсомола?
Прошло ещё несколько томительных дней. Рано утром Клаву разбудил Петька Свищёв и сообщил, что на Остров уже сбросили несколько фугасок, подожгли железнодорожную станцию и повредили водокачку. Жители города ходят рыть окопы, а из комсомольцев создали истребительный батальон для борьбы с воздушным десантом противника.
– С каким десантом? Откуда ты всё это знаешь? – удивилась Клава.
– А… я… мы… ну, наше звено, словом… Мы в разведку ходили, – признался Петька. – Все видели, все слышали. Сейчас в городе только о десанте и говорят.
– А приказ о разведке был? – спросила Клава.
– Так мы же… мы как лучше хотели, – сконфуженно забормотал Петька и умоляюще посмотрел на вожатую: – Клава Ивановна, а давайте и мы истребительный отряд создадим? Я уже и ребят собрал…
Он отодвинул полог палатки, и Клава увидела с десяток пионеров.
– Вот они. Мы слово дали ничего не бояться. Вы нам Клава Ивановна, только оружие достаньте. Хотя бы винтовки… Одну на двоих. Как только десантников на Остров сбросят, мы с тыла и ударим…
Всё это Петька выпалил залпом и покосился на приятелей: так ли, мол, они договаривались.
Пионеры одобрительно загудели и принялись убеждать Клаву, что борьба с воздушным десантом им по плечу: они знают около города каждый кустик, каждый овражек и так ловко замаскируются, что никакой десантник их и не заметит. Только бы вожатая раздобыла им оружие.
– А почему вы ограничиваетесь истребительным батальоном? – усмехнулась Клава. – Почему бы вам всем лагерем не отправиться на фронт? Чем вы не бойцы?
– Так малыши будут мешать! – не чувствуя подвоха, пожаловался Петька.
– Ах, да, я и забыла. Хорошо, мы обо всём этом подумаем. А сейчас, ночные разведчики, спать, спать. До подъёма ещё далеко…
Пионеры разошлись по палаткам.
В этот же день Клава направилась в город: надо было решать судьбу пионерлагеря. Но на полпути её встретил нарочный из райкома комсомола. Он сообщил ей, что в Острове началась эвакуация жителей и пионерлагерь закрывается.
На другой день Клава перевезла детей в город.
Остров показался ей хмурым, непривычным. Шли куда-то строем красноармейцы, двигались зелёные грузовики, мчались мотоциклисты. Кое-где зияли воронки от фугасок. При въезде на мост стоял часовой, и он долго и сосредоточенно проверял Клавины документы.
Грузовики с пионерами остановились около райкома комсомола. Здесь ребят поджидали родители. Многие из них прямо из райкома увозили детей на станцию.
Клава смотрела вслед пионерам, и сердце её сжималось: куда забросит их судьба, встретится ли она ещё когда-нибудь со своими питомцами?
Подошла группа девочек.
– Клава Ивановна, мы хотим вам сказать… – заговорила полненькая и розовощёкая пионерка, первая лагерная привереда и капризница, попортившая Клаве немало крови. – Хотим сказать… Мы… Ну не все, конечно, а отдельные девочки… Мы плохо себя вели, Клава Ивановна. Одна капризничала – обед ей не нравился, другая часто опаздывала на линейку… вы не сердитесь, Клава Ивановна… Мы вас всё равно не забудем, никогда не забудем… – Девочка, уткнувшись подруге в плечо, вдруг заплакала.
– Ну, ну, зачем же так?.. – Клава обняла девочку. – Давайте лучше попрощаемся… Живите, девочки, смело, честно, где бы ни были, не забывайте, что вы носите красный галстук.
– Мы вам писать будем! – сказала другая девочка. – Вот только куда? На фронт или в тыл?
– Не знаю, пока ничего не знаю. Надеюсь, что встретимся после войны.
В стороне, наблюдая за Клавой, с рюкзаком на спине стоял Петька Свищёв. Он был недоволен вожатой. Ещё бы, она почти согласилась с его планом создать истребительный отряд, а вместо этого привезла всех пионеров в город, под крылышко родителей.
Распрощавшись с девочками, Клава подошла к мальчугану.
– Сердишься на меня?
– Чего мне сердиться! – буркнул Петька. – Понимаю, война… Вишь, как все драпают…
– Почему же драпают? Просто эвакуируются. Временно. Подальше от бомбёжек. А ты разве никуда не поедешь?
– А зачем? – потупился Петька и, помолчав, с недетской озабоченностью спросил: – А это правда, что фашист придёт? Сюда вот, в Остров? А? Клава Ивановна?
Клава вздрогнула. Она бы и сама отдала невесть сколько, только бы знать, что будет с Островом, с Россией. Враг уже захватил почти всю Прибалтику, рвётся к границам Псковской области. Но Клава всё же верила, что вот-вот его остановят и погонят обратно.
– Что ты, Петя! – заговорила она с обидой. – Кто же допустит фашистов до Острова? Это… это дичь какая-то! Нет! Никто не допустит. Ты же знаешь, какие наши бойцы сильные да храбрые…
– Знаю, – обрадовался Петька. – Вот я никуда и не поеду. Да и нельзя мне. У меня мамка больная, с постели не встаёт… – Он вновь помолчал и вдруг вскинул на Клаву свои зеленоватые, по-мальчишески лукавые глаза. – Клава Ивановна, помогите мне… Скажите, где надо… в райкоме… в военкомате, чтобы меня в истребительный батальон записали. Я не побоюсь… Я стрелять умею.
– Как же я могу? – растерялась Клава. – Я ещё сама ничего не знаю.
– Вы всё можете, всё! – воскликнул Петька. – Вы только скажите, поручитесь за меня…
– Ну хорошо, хорошо. Постараюсь всё узнать, – согласилась Клава. – Заходи ко мне домой.
Сестра
Распрощавшись с пионерами, Клава пришла домой. Её встретила заплаканная, с опухшими глазами мать.
– Наконец-то! Заявилась! Тебя там с твоими пионерами немцы ещё не захватили?
– Какие немцы, мама?
– Ну, те самые, что отца в первую войну всего изрешетили… Лезут и лезут они на чужое. Ты там в лагере не знаешь ничего, а через Остров столько беженцев идёт! Из Литвы бегут, из Латвии. Лютует, говорят, немец, всё палит, грабит. Скоро и до нас доберётся.
Клава настороженно оглядела комнату. Гардероб был распахнут, сестрина постель не убрана, на стуле стоял раскрытый чемодан.
– А где Лёлька?
– Ох, Лёлька! – тяжко вздохнув, Евдокия Фёдоровна опустилась на лавку и поднесла к глазам платок. – На фронт она уезжает.
– Лёля? На фронт?! – поражённая Клава даже отступила назад. – Её что, в военкомат вызывали?
Мать безнадёжно махнула рукой.
– Разве ты её не знаешь? Помнишь, как в финскую было? Подруги дома сидят, а Лёлька в военкомат помчалась – хочу на войну! Тогда она ещё недоросток была, ну и погнали её, знамо дело, домой. А теперь она совершеннолетняя, курсы закончила, вот и собралась на фронт медсестрой.
Клаша опустилась на лавку рядом с матерью. Лёлька уезжает на фронт, Лёлька, которую она до сих пор по привычке считала маленькой, вечно опекала, терпеливо сносила все её капризы.
Ведь это ей, Клаве, как старшей сестре, надо бы с первых же часов войны пойти в военкомат и попроситься на фронт. А она до сих пор сидела с пионерами, нянчилась с ребятишками.
Клава посмотрела в окно. До военкомата отсюда рукой подать – стоит только повернуть за угол и пересечь Первомайскую улицу. И можно будет всё поправить, ещё совсем не поздно.
Но кто же останется с больной матерью, если она и Лёлька уйдут в армию? Ах, эта Лёлька! Вечно она забегает вперёд, не посоветуется ни с кем, никогда не подумает о матери.
– Клашенька, ты бы отговорила её, – попросила Евдокия Фёдоровна. – Какая она вояка!.. Совсем ещё зелёная, глупенькая…
– Никуда она не пойдёт, – поднимаясь, решительно заявила Клава. Она сейчас же отправится к военкому и добьётся того, что на фронт пошлют не Лёльку, а её, старшую сестру.
Но не успела Клава выйти из комнаты, как на пороге появилась Лёля. И без того худощавая, она за последнее время похудела ещё больше, вытянулась и, казалось, повзрослела.
– А-а, сестрёнка, – обрадовалась Лёля. – Я уж думала, ты всю войну в своём лагере просидишь… Хотела к тебе ехать. Надо же проститься…
Клава нахмурилась. Уж не намёк ли это на то, что она до сих пор не сходила в военкомат?
– Давно надо было ко мне заехать да посоветоваться, – строго сказала Клава и взяла сестру за руку. – Вот что, Лёля! Пошли в военкомат.
– Зачем? – удивилась сестра. – У меня всё в полном порядке. Сегодня в восемь ноль-ноль отправка…
Мать ахнула и вопросительно посмотрела на старшую дочь.
– Тем более надо сходить, – сказала Клава. – Ты знаешь, что есть такой закон: если в семье престарелые или больные родители, то в армию призывают одного человека, и при этом старшего по возрасту. А кто из нас старше?
– Ты, сестрица, не переживай, – остановила её Лёля. – Тебя всё равно не возьмут!
– Это почему же? – обиделась Клава. – Что я, инвалид?
– Да нет, дивчина кровь с молоком. И ямочки на щеках и родинка на подбородке, – усмехнулась Лёля. – А в армии ты пока не нужна – специальности не имеешь. Вот если бы ты медицинской сестрой была или радисткой, тогда другое дело. А пионервожатые на фронте не требуются.
Клава прикусила губу. Выходит, что младшая сестрица обогнала её по всем статьям. Но ведь это не совсем так. Она, Клава, тоже кое-что умеет. Училась прыгать с парашютом, умеет стрелять, ездить на кавалерийской лошади, знает азбуку Морзе, умеет оказать первую помощь пострадавшему… В пионерской работе ей это очень помогало. Но в военкомате, наверное, потребуют дипломы, документы, справки, которых У неё нет. Что же ей делать?
– Пусть на какие-нибудь срочные курсы посылают, – стояла на своём Клава. – Обучусь…
– А ты знаешь, сколько девчата заявлений в военкомат натащили, и все на курсы хотят?.. – охладила её Лёля.
Всё же Клава не послушалась сестры и отправилась военкомат.
Но Лёля, оказывается, была права: желающих пойти добровольцами на фронт или записаться на курсы было более чем достаточно.
С трудом Клаве удалось добиться, чтобы её записали на курсы медсестёр.
Присмиревшая, она вернулась домой и принялась помогать Лёле собираться к отъезду.
– Так-то лучше, – улыбнулась сестра. – А то счёты затеяла: старшая, младшая… – И, осмотрев в гардеробе свои платья, юбки и блузки, она кивнула на них Клаве: – Забирай моё добро. Больше не требуется…
– А мне, думаешь, только и дела осталось, что на танцульки бегать, – с досадой отозвалась Клава. – Ты мне лучше учебники оставь…
– Ты что, на курсы записалась?
Клава кивнула головой.
– Значит, тоже скоро на фронт? – покосившись на мать, шёпотом спросила Лёля. – А как же с мамой?
Клава в ответ только вздохнула.
Вечером она провожала сестру. Евдокия Фёдоровна на станцию не пошла: не надеялась на свои ноги. С трудом спустилась она со второго этажа, посидела с дочкой на крыльце, потом обняла Лёлю и беззвучно заплакала.
Лёля, обычно грубоватая и неласковая с матерью, сейчас растрогалась и принялась уверять, что мать одна не останется, а будет жить вместе с Клашей. В горле у неё пощипывало всё сильнее и сильнее.
– Клашка, ведь так? Да скажи ты маме… – толкнула она сестру, которая с безучастным видом смотрела на догорающую на горизонте зарю.
– Ладно, дочка, – пересилила себя Евдокия Фёдоровна. – Я ведь всё разумею. Раз ты уходишь, старшая тоже дома не усидит. Считайте, что я вас обеих и провожаю. Идите, дочки.
На станции творилось что-то несусветное. Пути были забиты железнодорожными составами. Из вагонов выносили раненых и укладывали в грузовик. Теплушки были переполнены беженцами. Женщины у водокачки стирали бельё, между путями горели костры, на них готовилась пища, всюду сновали ребятишки. Поезда трогались без всякого предупреждения, и застигнутые врасплох беженцы наспех тушили костры и бросали в тамбуры недогоревшие чадящие поленья – берегли топливо. С воплями и криками гнались за поездом отставшие женщины и ребятишки.
– Клаша, что ж это?.. – каким-то сдавленным голосом просила Лёля. – Неужто так плохо там? – И она кивнула на запад, откуда доносились глухие звуки взрывов и орудийной стрельбы.
– Поезжай, Лёля, скорее, – вслух подумала Клава. – И мне надо ехать… Всем на фронт надо.
Сёстры с трудом отыскали состав, идущий на Псков, нашли нужный вагон. В нём уже было полно девушек-медсестёр.
– Ну, Лёлька, смотри… чтоб нам не краснеть за тебя, – сказала на прощанье Клава.
– Ещё что скажешь! – грубовато ответила Лёля и, устыдившись, крепко обняла сестру, поцеловала её в губы и скрылась в вагоне.
Клава пошла обратно. Неожиданно в станционной суматохе она столкнулась с Федей Сушковым и Капелюхиным.
– Клаша! – вскрикнул Федя. – Вот хорошо, что встретились! Я ведь к тебе проститься забегал. Мы с Борькой в Ленинград едем…
– Вот только неизвестно, как доедем, – подал голос Капелюхин. – Третий час на станции крутимся. Ни в один вагон не пробьёшься…
– Нас все за беженцев принимают, – признался Федя, смущённо поглядывая на внушительных размеров чемодан в руках у Капелюхина. – Говорил я тебе, – упрекнул он приятеля. – Не мирное время – с таким гардеробом ехать. По-походному надо, с рюкзаком.
Клава с удивлением покосилась на ребят. Одеты они были по-праздничному, в новые костюмы, в светлые, с начёсом, кепочки, а у Капелюхина под горлом широким франтоватым узлом был повязан цветастый, как фазанье крыло, галстук.
– Что это разоделись, как на экскурсию?
– Это он уговорил, – смущённо кивнул на приятеля Федя.
– А что ж такого? – заспорил Капелюхин. – Не куда-нибудь – в Ленинград едем. А вдруг придётся в выходной по Невскому прошвырнуться, в Эрмитаж сходить…
– Ох, Боря, думаю, что не до прогулок вам будет, – вздохнула Клава и спросила Федю, как отец относится к его отъезду.
– Получил полное родительское благословение, – ответил Федя. – Так и так, говорит, а войны тебе не миновать. Да вот он и сам…
Подошёл Матвей Сергеевич, поздоровался с Клавой и сообщил, что наконец-то он пробился к военному коменданту и получил у него два посадочных талона на псковский поезд.
Но вагоны, к сожалению, не указаны, так что придётся пробиваться в какой попало.
– Пойдёмте, я вас усажу, – предложила Клава и повёл всю компанию к псковскому поезду.
Отыскав знакомый вагон, она вызвала из него Лёлю и попросила взять с собой ребят.
Девчата, узнав Сушкова и Капелюхина, охотно втащили их вещи в вагон.
Потом, простившись с Клавой и Матвеем Сергеевичем влезли в вагон и сами ребята. Вскоре поезд тронулся и, лязгая колёсами на стыках, отошёл от станции.
Над городом завыла сирена. По радио объявили воздушную тревогу…
Батальон в школе
Утром чуть свет Клаву вызвали в райком партии.
– Не удивляйся, что так рано подняли, – протягивая руку, объяснил ей секретарь райкома Остроухов, плотный крупнолицый мужчина с седеющим ёжиком волос на голове. – У нас теперь рабочий день без начала и без конца. Присядь, подожди!
Клава отошла к окну.
Дмитрия Алексеевича Остроухова она знала неплохо. Не один раз, придумав с пионерами какое-нибудь интересное дело – то пылающий костёр на берегу Горохового озера, то встречу пионеров со старыми коммунистами и знатными людьми города, то далёкий поход по местам первых боёв Красной Армии, Клава прорывалась в кабинет к секретарю райкома партии за советом.
– Несподручно мне заниматься такими делами… Возраст не тот! – отшучивался Дмитрий Алексеевич, но Клава настойчиво заставляла выслушивать себя.
Сейчас в кабинет секретаря то и дело входили люди и, склонившись над столом, вполголоса докладывали, как идёт подготовка к эвакуации жителей города.
«Зачем меня-то позвали? – подумала Клава. – Неужели опять поручат какую-нибудь работу с детьми? Может быть, пошлют сопровождать эшелон с детдомовцами и школьниками». Ну нет, с ребятами она распрощалась надолго, ей надо сейчас догонять Лёльку…
– Прошу, – пригласил Остроухое Клаву, когда волна посетителей немного спала. – На фронт, наверное, собралась? – прямо спросил он.
Клава кивнула.
– Откуда вы знаете?
– Время такое – догадаться нетрудно, – усмехнулся секретарь райкома. – Сестру проводила, сама на курсы записалась… Так вот, Клаша. Фронт для тебя уже есть… Здесь же, в городе, рядом.
– Как – в городе? – не поняла Клава.
– Хотим послать тебя в истребительный батальон к комсомольцам. Будешь помогать Важину…
– Василию Николаевичу? – вскрикнула Клава.
– Да, да. Он назначен командиром истребительного батальона.
– Дмитрий Алексеевич, а кого истреблять будем? Неужели город сда… – Клава не договорила, помешал телефонный звонок.
Сказав в трубку, что он выезжает, Остроухов поднялся из-за стола и нахлобучил на голову фуражку.
– Так как же, Клаша? Ребят ты знаешь. Многие твои бывшие пионеры. Будешь у них вроде за политрука. Твоему слову они вот как верят. А положение в городе не из лёгких, ожидать можно всякого… Так согласна?
– Раз надо, пойду, – кивнула Клава. – А только курсы я всё равно не оставлю…
– Ну что ж, учись, пригодится. Желаю успеха! – Остроухов пожал ей руку, и они расстались.
Заглянув домой и предупредив мать о своём назначении, Клава направилась в свою школу, где теперь размещался истребительный батальон.
У дверей со старенькой трёхлинейной винтовкой в руках стоял на посту Саша Бондарин. Он был в своей неизменной школьной вельветовой куртке с «молниями», в тапочках на босу ногу и в сатиновых спортивных шароварах. Куртка была заправлена в шаровары и перетянута широким солдатским ремнём, на котором висел патронташ. От аккуратного пробора не осталось и следа, тёмные волосы были взлохмачены, и на макушке чудом держалась залихватски посаженная крошечная кепка.
У школьной ограды толпилось несколько мальчишек во главе с Петькой Свищёвым. Они завистливо поглядывали на Сашу, особенно на его винтовку, вздыхали, переминались с ноги на ногу и упрашивали часового пропустить их в школу к командиру истребительного батальона.
– Сказано вам, без пропуска нельзя, – говорил Саша. – И вообще шли бы вы по домам… Тут вам не игрушки.
– А может, я книжки в классе забыл, – настаивал Петька. – Почему в школу не пропускаешь?
– Спохватился тоже… Какие теперь книжки, когда война? – отмахнулся Саша.
– А почему тебе автомат не дали? – не унимался Петька.
– Винтовка тоже неплохо…
– А может, она учебная… не стреляет. И патроны, наверное, холостые.
– Много ты понимаешь! – рассердился Саша и запальчиво принялся объяснять, что винтовка у него самая настоящая боевая, безотказная, и патроны совсем не холостые.
– А часовому на посту разговаривать не полагается, – усмехнулась Клава, подходя к дверям школы.
Саша вспыхнул, как девица, и, бросив на мальчишек свирепый взгляд, замер по стойке «смирно», прижав винтовку к бедру.
Клава, косясь на сконфуженного часового, взялась за дверную ручку.
– Про… пропуск? – сдавленным голосом произнёс Саша.
– Пропуск?! – с деланным удивлением переспросила Клава. – Разве ты меня не знаешь? Я же старшая пионервожатая.
Саша смутился ещё больше.
– Нельзя без пропуска… Никому… Так приказано… – забормотал он и с решительным видом загородил дверь.
– Наконец-то часовой вспомнил свои обязанности, – улыбнулась Клава и покачала головой: – Ах, Саша, Саша…
Она показала ему направление райкома и вошла в школу. Истребительный батальон, составленный из выпускников школы, из старшеклассников и городских комсомольцев, размещался в школьных классах. Парты были вынесены в коридор, на полу лежали матрацы, набитые соломой или сеном и застеленные разномастными домашними одеялами: комсомольцы находились на казарменном положении. В углу в козлах стояли винтовки, на стене висели противогазы. Тут же были свалены фанерные мишени для стрельбы, прицельные станки, учебный станковый пулемёт.
Командира истребительного батальона Василия Николаевича Важина Клава отыскала в учительской. Он давно уже расстался с пионерской работой, пошёл добровольцем на финский фронт, перенёс тяжёлое ранение и, вернувшись обратно в школу, преподавал здесь черчение и рисование. Важин очень обрадовался приходу Клавы.
– Это хорошо, что тебя сюда направили. Основной состав истребителей как раз твои бывшие пионеры. Вот давай и прибирай их к рукам.
– А что? Вы недовольны ребятами?
– Да как тебе сказать… Народ они боевой, все рвутся с фашистскими десантниками схватиться, а нам пока приходится другими делами заниматься. Мост охраняем, хлебозавод, оклады… Окопы роем… Военную подготовку проходим. А ребятам всего этого мало. – Важин вздохнул и пожаловался: – Я ведь, Клаша, на фронт просился, а меня вот сюда, в батальон. А какая же тут война…
Клава незаметно вздохнула. А она-то собиралась пожаловаться Василию Николаевичу на свою неудачу!..
В учительскую вошла Анна Павловна Оконникова. Она приметно постарела, осунулась, глаза её смотрели скорбно и строго: в последние дни учительница проводила на фронт двух сыновей.
– И ты, Клаша, тут? Это правильно, – заговорила Анна Павловна. – Сейчас всем трудно, а ребятам в особенности. На фронт их не берут, вот они мечутся. Каждый из них вроде экзамен держит. Как дальше жить, что делать, как делу помочь? Самый ответственный экзамен. Перед людьми, перед своей совестью. Вот и поддержи.
Анна Павловна открыла шкаф и попросила Клаву помочь ей собрать ребячьи документы, характеристики, классные журналы и ведомости.
– Зачем всё это? – спросила Клава.
– Директор школы наказал перед уходом в армию. Что бы ни случилось, а ребячьи документы велел сохранить. Вот я и спрячу их где-нибудь дома…
Клава помогла учительнице собрать нужные бумаги. Они отнесли их на квартиру к Анне Павловне, сложили в деревянный сундучок, окованный железом, и закопали на огороде.
С первого же дня Клава вошла в жизнь батальона. Проверяла посты у моста, у складов, у хлебозавода, вместе с комсомольцами занималась военной подготовкой – училась в считанные минуты окапываться, маскировать стрелковую ячейку, делать перебежки, переползать по-пластунски.
Эвакуация города между тем продолжалась. Уезжали женщины, дети, старики. На грузовиках и на подводах они двигались на Псков, на Порхов, на Старую Руссу.
Клава уже несколько раз говорила матери, что ей надо бы уехать из Острова, хотя бы в деревню к родственникам. Всё же там спокойнее, безопаснее, не надо каждый день прятаться от бомбёжки в подвал.
– Куда я пойду… С моими-то ногами, да ещё одна, – отказывалась Евдокия Фёдоровна. – Вот если бы с тобой…
– Мне, мама, нельзя. Дела в городе, – говорила Клава, не в силах признаться матери, что она, так же как и Лёля, вскоре может уйти в армию.
– Так я подожду, – соглашалась Евдокия Фёдоровна. – Жить ещё можно. Управляйся со своими делами.
Как-то вечером, когда Клава находилась в школе, ей сообщили, что её хочет видеть отец Саши Бондарина. Клава вышла на улицу. Опираясь на палку, навстречу ей шагнул пожилой грузный мужчина.
– Хочу с вами насчёт Саши поговорить, – сказал старший Бондарин.
Клава не удивилась: родители частенько останавливали её на улицах или заходили в школу, чтобы посоветоваться о своих ребятах.
– Слушаю, Иван Сергеевич.
Бондарин заговорил о том, что его Саша вот уж девятые сутки ночует в школе, дома почти не бывает и считает себя мобилизованным бойцом истребительного батальона. А дома у них больная мать, и её надо вывезти из города. Но без провожатого больная мать выехать, конечно, не может.
– Посодействуйте, Клаша, повлияйте на сына. Пусть он с матерью едет – за ней уход нужен… И на руках поднести потребуется.
– А вы сами с Сашей говорили?
– Начинал, – сказал Иван Сергеевич. – Только парень слушать ничего не хочет: «Не могу, я мобилизованный боец-истребитель».
– Но он ведь действительно мобилизован, – подтвердила Клава. – Как комсомолец.
– Понимаю… Сам добровольцем на гражданской был, – вздохнул Иван Сергеевич. – И Саша никуда от армии не денется. Сейчас о матери надо подумать.
– Хорошо. Я поговорю, – согласилась Клава.
Вернувшись в школу, она отыскала Сашу Бондарина и передала ему разговор с отцом.
– Так и знал, – с досадой сказал Саша. – Я же ему сколько раз объяснял: не могу уехать. А он опять за своё. Ребята в батальоне, Федька Сушков в военном училище, а я в тыл забирайся. Ну уж нет…
– А как же мама? – напомнила Клава.
Саша нахмурился: с матерью действительно положение тяжёлое.
– А если так, – подумав, заговорил он, – пусть с матерью отец уезжает. Он инвалид, возраст у него не призывной. А я здесь останусь. Отец и твою маму может захватить.
Сашино предложение показалось Клаве заманчивым, и она решила переговорить с Иваном Сергеевичем.
С утра за Великой усилилась орудийная канонада, и первые снаряды упали на окраину города.
Клава побежала к Ивану Сергеевичу. Дома его не было, он ушёл на работу. Тогда Клава отправилась в продмаг за рекой, которым заведовал Сашин отец. Магазин был открыт, и за прилавком стоял сам Иван Сергеевич.
– Вот, один остался, – растерянно пояснил он. – Все мои продавцы сбежали… И покупателей никого.
– Какая уж теперь торговля! – сказала Клава. – Весь город снимается… Слышите – немцы из орудий бьют. Уезжайте и вы.
Иван Сергеевич окинул взглядом полки, заставленные пачками сахара, соли, крупы, бутылками с вином.
– Команды нет, – хрипло выговорил он. – Куда я всё это добро подеваю? Пятнадцать лет в кооперации служу. На копейку просчёта не имел. И вдруг бросить всё псу под хвост! Что потом про Бондарина скажут… Нет, не могу… Совесть не позволяет.
