Текст книги "Клава Назарова"
Автор книги: Алексей Мусатов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
Новый староста
После зимних каникул Анна Павловна сообщила Клаве, что Миша Сидоров, староста шестого «Б», сегодня получил в школе свои документы и на днях уезжает с родителями в Псков.
– Надо нам о новом старосте подумать, – сказала учительница, – ученик должен быть толковый, с характером и, чтоб другим пример показывал. Мне вот Саша Бондарин по душе. Да и Дима Петровский подошёл бы для старосты. Мальчики серьёзные, выдержанные, ребята с ними считаются.
Клава заметила, что ребята и без того загружены: Дима – председатель совета отряда, Саша – вожатый звена да ещё вдобавок староста географического кружка.
– Так кого же ты посоветуешь? – спросила Анна Павловна.
– А что, если Ваню Архипова предложить в старосты?
– Ваню?!
– Да, да… Почему всегда одних и тех же выдвигают? А почему Архипова стороной обходим? Знаете, какой у него характер? Что захочет – обязательно сделает. И других за собой потянет… Помните, как он на сборе металлолома отличился.
– Погоди, погоди, – остановила вожатую Анна Павловна. – Ты же сама жаловалась на Ваню: несносный, противный…
– Да он и теперь колючий, как ёж… Не подступись. Я ж вам рассказывала, как у него жизнь-то сложилась. А вот мы возьмём и поверим ему…
– Попробуем, – подумав, согласилась Анна Павловна. – Это, Клаша, хорошо, что ты новые силы в классе поднимаешь. Вот только как ребята?.. Выберут ли они Архипова?
– Я с ними поговорю… – пообещала Клава. – Они поймут.
На классном собрании ученики были немало удивлены, когда Борька, Саша и Федя предложили в старосты Ваню Архипова. Среди ребят раздались недоверчивые возгласы, что Ване не до школьных дел, что ему нужно заколачивать копейку, но Клава и Анна Павловна так горячо поддержали кандидатуру Архипова, что за него проголосовало большинство класса.
Увидев вскинутые вверх руки, Ваня яростно замотал давно не стриженной головой.
– Меня?! В старосты?! Нет, вы это бросьте! Не пригоден я на такое дело… Зараз со всеми переругаюсь!..
– Всё! Кончено! – объявил председательствующий на собрании Саша Бондарин. – Проголосовали почти единогласно. Принимай дела, новый староста.
На другой день в большую перемену Клава заглянула к шестиклассникам – и ахнула. В классе царил неописуемый беспорядок: ученики сидели на партах, форточка была наглухо закрыта, доска не протёрта.
– А где дежурный по классу? – спросила Клава. – Куда смотрит староста?
– А он пока никуда не смотрит… – пожал плечами Саша и объяснил, что Ваня Архипов делает вид, что забыл про вчерашние выборы, и не думает приступать к работе. – Да вон и он… спросите его.
В дверях класса стоял Ваня. Клава встретилась с ним взглядом и хотела было как следует отчитать мальчишку. Но потом, вздохнув, распахнула форточку и принялась молча собирать разбросанные по полу бумажки.
Кто-то из ребят попытался ей помочь, но Клава предложила ему сесть на своё место. Подобрав все до единой бумажки, она не спеша вытерла доску и только тогда обратилась к Ване:
– Если ты, как староста, не имеешь времени назначить дежурного и проследить за порядком в классе, то сообщай мне об этом заранее. Я буду приходить каждый день и проводить у вас уборку. Хорошо? Договорились? – И Клава быстро вышла из класса.
Сконфуженный Ваня догнал её в коридоре и схватил за руку.
– А это правда, что старостой меня всерьёз выбрали? Без подвоха, не ради смеха?
– Да ты что! – изумилась Клава. – Какой подвох!.. Это ж тебе задание такое, чтоб порядок в классе был, дисциплина. Ведь сам понимаешь, что без этого шестой «Б» ни в какой поход не пустят…
– Задание? – переспросил Ваня.
– Самое боевое, ответственное. Все ребята надеются на тебя.
– Да я ж не знаю, с чего и начинать надо, – признался Ваня.
– Подумаешь – найдёшь, с чего. – Клава покосилась на лохматую Ванину голову и усмехнулась: – Сходи в парикмахерскую, остригись для начала, сними свои лохмы. А то говорят, от тебя все встречные шарахаются…»
Ещё день или два Ваня ходил нестриженым, а потом заявился обработанным под «нулёвку» и заявил всем мальчишкам, что он теперь, как староста, не пустит в класс ни одного «волосатика».
Он почти силой прогонял ребят в парикмахерскую, ссужал их деньгами (при этом без всяких процентов!), а затем, раздобыв машинку, принялся самолично стричь мальчишек.
«Архип входит в роль, стрижёт всех под ноль, – посмеивались ребята. – Теперь уж он наломает хворосту».
Рука у нового старосты действительно оказалась твёрдой. Ваня был настойчив, никому не давал поблажки, ревностно следил за порядком в классе. Насорит кто-нибудь из мальчишек под партой или прольёт чернила, староста непременно разыщет виновника, приведёт в класс и не выпустит до тех пор, пока тот не наведёт порядка.
Назначая классных дежурных, Ваня деловито внушал им, что они должны нести свою службу, как часовые на посту, контролировал каждый их шаг и не скупился на взыскания. Когда во время дежурства Дима Петровский не вытер как следует классную доску, староста назначил его дежурить ещё раз.
Презрительно фыркнув, Дима заявил, что он председатель совета отряда и вновь испечённый староста не имеет права командовать им. Ваня сгрёб председателя в охапку, притащил в класс и заставил его в присутствии ребят до блеска надраить доску. Возмущённый Дима бросился к вожатой с жалобой: Архипов применяет насилие, подрывает председательский авторитет, и надо срочно осудить его поведение.
– Ну что ж, я согласна, – кивнула Клава. – Давайте на классном собрании и поговорим. О дисциплине в шестом «Б» и о новом старосте.
– А почему же на собрании? – растерялся Димка.
– А где же ещё? Вы доверили Ване, выбрали его, вот и обсудите его работу. Но и он, думаю, кое-что скажет ребятам.
– Я думал, вы ему наедине повнушаете, – забормотал Димка. – А так оно ни к чему…
Но классное собрание всё же состоялось. Вслед за Анной Павловной Ваня рассказал о том, кто и как из ребят ведёт себя на уроках и дежурит в классе, кто занимается подсказыванием и списыванием, кто и почему опаздывает на занятия.
Не одному ученику пришлось покраснеть на этом собрании. «Ну и глазастый наш староста, ничего не пропустит», – говорили между собой шестиклассники.
Потом Анна Павловна попросила ребят рассказать, кто как учится, какие испытывает затруднения и кому нужна помощь товарищей.
– Попросим второе звено сказать, – предложила Клава. – У них уже есть небольшой опыт.
Пионеры пошептались, вытолкнули вперёд Любу Кочеткову, и та сообщила, как звено Саши Бондарина готовит домашние уроки. Пионеры каждый день собираются после занятий у Любы дома, садятся за один стол и вместе занимаются.
Подготовку обычно начинают с самых трудных предметов. Когда ребята устанут, они выходят на улицу поиграть и побегать, потом опять садятся за работу. Если попадается что-нибудь очень сложное, то они приглашают вожатую, и та помогает ребятам разобраться в домашних заданиях.
– И каковы же результаты ваших коллективных занятий? – спросила Анна Павловна.
– За последнюю неделю в нашем звене ни одной плохой отметки не было… – сообщила Люба. – И я свой «неуд» по геометрии исправила.
– Неплохо придумано, неплохо… – одобрительно кивнула головой учительница.
– А если бы нам вот так же не только одним звеном, а всем классом домашние уроки готовить, – вслух подумала Клава, вопросительно посмотрев на Анну Павловну.
– Так нас же больше тридцати человек, – недоумевая, заметил кто-то из ребят. – Ни в одном доме не уместимся.
– А давайте у нас собираться, – предложил Саша Бондарин. – у нас во второй половине дома никто не живёт, места всем хватит. Хотите, я с отцом поговорю, он позволит…
– Нет, зачем же у вас? – сказала Анна Павловна. – Я думаю, что мы вполне сможем заниматься и в школе, в своём классе.
– Верно… – обрадовалась Клава. – Вот и мы с ребятами так думали. – И она принялась развивать свой план: закончив занятия, ученики идут домой, обедают, немного отдыхают, потом собираются в школе и садятся вместе готовить домашние уроки. Никто не болтается без дела, каждый находится под наблюдением друг друга.
– А ещё неплохо бы создать из успевающих ребят особую группу, вроде как «скорую помощь», – продолжала Клава. – Эта группа должна всегда знать, кто по какому предмету отстал, и сразу же прийти на выручку. Возглавить «скорую помощь» я бы предложила Диме Петровскому. Когда захочет, он хорошо ребятам помогает. И подсказывать стал меньше.
– Ну что ж, всё очень дельно! Завтра, пожалуй, и начнём, – согласилась Анна Павловна. – А я ещё с преподавателями поговорю, чтобы они консультации для вас наладили.
Часть третья
Старшая вожатая
Вечером, как обычно, Евдокия Фёдоровна поджидала дочерей.
Первой вернулась младшая – Лёля. Она быстро вошла в комнату, бросила на кровать жакетку, сдёрнула косынку с головы и призналась, что очень голодна. На курсах сегодня сумасшедший день – экзамены, и она так замоталась, что не успела даже пообедать.
– Сейчас ужинать будем, – заторопилась мать. – Только вот Клашу дождёмся. И куда она запропастилась? Не видела её?
– Видеть не видела, но адресом не ошибусь. Где же ей быть, как не в школе! – Лёля усмехнулась. – Всё со своими пацанами возжается…
Лёля умылась и, вытирая полотенцем лицо, со смехом продолжала:
– Клашка у нас совсем знаменитая стала. Куда ни пойдёшь, всюду спрашивают: «Вы сестра Клавы Назаровой? Старшей пионервожатой?» Вот уж не думала, что такая честь вожатым.
– Да, да, – закивала головой Евдокия Фёдоровна. – И меня ребятишки зовут «мать пионервожатой».
Внизу хлопнула входная дверь. Деревянная лестница заскрипела под торопливыми шагами.
– Клава, – догадалась мать и с досадой подумала: «И что за коза-дереза? Лёля помоложе её – ходит строго, степенно, а эта всё песенки поёт да через ступеньки скачет. А ведь совсем уж невеста».
В комнату вбежала Клава. Невысокая, плотно сбитая, смуглая, темноглазая. Тёмные косы облегают крутой чистый лоб. На Клаве чёрная юбка клёш, белая кофточка, на затылке расшитая узбекская тюбетейка.
– Почему не ужинаете? – удивилась Клава. – А вдруг я бы ещё задержалась…
– Тогда сестру старшей пионервожатой поминай как звали. Умерла бы с голоду, – фыркнула Лёля.
– Не пугай, сестрица. Желаю тебе сто лет жизни. Мама, корми Лёльку скорее. Смотри, какая она у нас худая.
Поддразнивая друг друга, сёстры принялись помогать матери собирать на стол.
А мать, глядя на дочерей, невольно задумалась. Шутки шутками, а надо им и о себе подумать. Какой уж год они без передышки живут, а она вроде как на пенсии у них. И всё это по милости дочек, особенно старшей, Клавы. А случилось это так.
Муж Евдокии Фёдоровны вернулся после первой мировой войны с тяжёлым ранением, да так и не оправился от него. Долго болел и умер. Пришлось Евдокии Фёдоровне ходить по чужим людям – мыть полы, шить, стирать бельё. Потом она устроилась уборщицей в хлебный ларёк.
Как ни трудно жилось Назаровым, но всё же дочки пошли учиться, и мать делала всё, чтобы они не отстали от других и дотянули до десятого класса.
Но Клава с Лёлей видели, что мать у них совсем уже старая и больная: она еле передвигала отёкшие ноги, с трудом поднималась по лестнице, плохо спала по ночам.
Дочери принялись уговаривать мать оставить работу.
– Как можно? – возражала Евдокия Фёдоровна. – Всю жизнь работала. И вдруг на покой… Несподручно мне это. Да и на службе я, не отпустит меня заведующий. Строгий он.
– Нет, вы только подумайте! – засмеялась Лёля. – Мама на службе!.. Государственный человек… незаменимая уборщица.
– Какой же тут смех может быть! – обиделась мать. – Когда в ларёк свежий хлеб привозят, я всегда на разгрузке работаю. Зачем же покупателя задерживать? Наш магазин на первом счету в городе, хоть кого спроси…
Клава отвела мать в больницу, получила справку о состоянии её здоровья, затем отправилась к «строгому» заведующему и от имени матери подала ему заявление об уходе с работы.
Вскоре незаменимую уборщицу отпустили из ларька, и она, как говорили соседи, перешла на «домашнюю пенсию».
Только изредка, когда Евдокии Фёдоровне становилось уж очень тоскливо без работы, она тайно от дочерей шла в хлебный ларёк и помогала продавцам разгружать хлеб с подводы.
– Вы мне, дочки, вот что скажите, – ворчливо заговорила мать. – Едете вы со мной на лето в деревню или нет? – И она принялась расписывать прелести летнего отдыха в деревне. В Сошихине, километрах в сорока от города, у них есть родственники. Назаровы поселятся в деревенской избе, будут пить молоко, ходить за ягодами, за грибами. Захочется – можно поработать в колхозе, народ там радушный, хозяйство крепкое, трудодень хлебный. – Так как, дочки?
– Я, мама, уже сказала тебе, – ответила Лёля. – Как только с экзаменами разделаюсь – на всё лето в деревню закачусь. Приеду оттуда сдобная, пышненькая, с ямочками на щеках, как вот у Клашки. – И она лукаво покосилась на сестру.
– Ну как, поедем? Ты хоть от своих озорников отдохнёшь немного…
Как Лёля ни любила сестру, она не могла понять её привязанности к детям.
Закончив десятилетку, Клава уехала в Ленинград и поступила в Институт физической культуры имени Лесгафта.
Но проучилась всего лишь год: дома трудно жилось матери и сестрёнке, надо было им помогать.
Клава вернулась в родной город и в той же школе имени Ленина, в которой училась сама, стала работать старшей пионервожатой.
Работа с пионерами казалась Лёле слишком уж несерьёзной и беспокойной профессией. Ребята ходили за своей пионервожатой по пятам, не давали ей ни минуты покоя, одолевали бесчисленными вопросами, неотложными делами, секретами, тайнами. Лёля постоянно видела сестру в окружении ребятишек, которые шумели, галдели, о чём-то спорили.
«У меня бы от такой жизни голова вспухла. Сбежала бы я куда глаза глядят», – думала обычно Лёля.
Сейчас она с жаром принялась уговаривать сестру поехать в Сошихино.
Евдокия Фёдоровна с надеждой и тревогой смотрела на старшую дочь.
Клава, опустив глаза, молчала.
– Да нет, не поедет она, – со вздохом сказала мать. – Вижу, не зря молчит.
– Это почему? – удивилась Лёля.
– Она с ребятами в лагерь едет… Начальником… На всё лето…
– Правда, Клаша?
– Правда, – кивнула сестра. – Сегодня в райкоме утвердили. Мама, а откуда тебе это известно?
– А почему бы мне и не знать? – усмехнулась Евдокия Фёдоровна. – Ты же у всего города на виду. Ребятишки каждый твой шаг знают. Заболела ты, отлучилась куда, встретилась с кем – всё известно. Сегодня пошла я на реку бельё полоскать, а мальчишки с камней рыбу удят. Ну и разболтались они между собой. «Ты куда в пионерский лагерь едешь?» – спрашивает один. «На Горохове озеро», – отвечает другой. «А я в Рубилово». – «На Гороховом лучше». – «И совсем не лучше. Знаешь, кто у нас начальником лагеря будет? Сама Клава Назарова. С такой не заскучаешь. В палатках будем жить, в походы пойдём…» Вот ведь как почта у ребят работает. Наверное, раньше твоего узнали, что ты начальником станешь. Наслушалась я мальчишек да так расстроилась, что Лёлькину сорочку в реку упустила.
– Это какую? – встревожилась Лёля.
– Да голубенькую, с прошивкой.
– Ну, Клашка, – погрозила сестра, – я тебе этого не прощу. То голодом меня моришь, теперь ещё по миру голой пустишь.
– Ладно, бери мою сорочку, – примирительно сказала Клаша и обратилась к матери: – Ну зачем же расстраиваться? Я ведь не первый год в лагерь еду…
– Исход-то какой-нибудь должен быть. Ты уже не девчонка, а для людей всё «Клава» да «Клаша». Бегаешь, скачешь, в прятки с мальчишками играешь. А по годам вроде уж невеста на выданье.
– Да где там невеста! – фыркнула Лёля. – Разве пионеры её отпустят куда… Они же Клашке проходу не дают. Как кто пойдёт домой её провожать, а ребята следом. Идут, ревнуют. Одного ухажёра зимой даже снежками закидали. Да нет, быть Клашке старой девой-вековухой.
– Хватит об этом, – нахмурилась мать. – Села на своего конька… поехала. – И она с нежностью посмотрела на старшую дочь. И какая только сила привязывает её к ребятам?..
На лестнице послышались шаги, потом раздался осторожный стук в дверь.
Евдокия Фёдоровна выглянула в сени.
На лестничной площадке стояли пять или шесть мальчишек.
– Вы зачем это на ночь глядя? – недовольно спросила Евдокия Фёдоровна.
Мальчишки переглянулись и вытолкнули вперёд приземистого вихрастого паренька лет тринадцати, с облупившимся носом, в обтрёпанных штанах.
Евдокия Фёдоровна узнала: это был тот самый мальчишка-рыболов, который рассказывал на берегу реки, что начальником Рубиловского пионерлагеря будет сама Клава Назарова.
– Нам бы Клашу, – неуверенно сказал мальчишка.
– А может быть, Клаву Ивановну? – поправила Евдокия Фёдоровна.
– Да, да, Клаву Ивановну, – торопливо согласился мальчишка. – Нам спросить надо…
В сени вышла Клава.
– В чём дело, ребята?
– Клава Ивановна, – обратился к ней вихрастый мальчишка с облупленным носом, кивая на своих приятелей. – Мы вот все из Рубиловского лагеря. А вы у нас начальником будете. Так мы спросить хотим. Военные походы у нас будут?
Клава вгляделась в мальчишку – это был Петька Свищёв, сын школьной уборщицы, беспокойное и неугомонное существо.
– Думаю, что будут.
– Так мы, Клава Ивановна, оружие захватим.
– Оружие?
– У нас тайный склад. Винтовки со штыками, пулемёт. Пушка на колёсах. Мы всё сами сделали.
– Пулемёт… пушка, – прыснула в кулак Лёля. – Ох, вояки! Так это вы вчера шум подняли? Всех коз на пастбище трещотками перепугали? Вот уж хозяйки ругались…
Петька отвёл глаза в сторону: рассказывать о вчерашнем бесславном военном сражении совсем не входило в его планы.
– А кто у вас начальник оружейного склада? – с серьёзным видом спросила Клава.
– А… а у нас нет начальника, – признался Петька. – Просто всё у меня под крыльцом лежит.
– Так вот, Петя. Назначаю тебя начальником склада. Завтра в двенадцать ноль-ноль доставишь всё оружие к райкому комсомола.
– Есть доставить в двенадцать ноль-ноль, – с готовностью согласился Петька, довольный тем, что история с козами забыта.
– А сейчас отбой! И по домам спать! – приказала Клава, подталкивая пионеров к выходу. – Завтра едем в лагерь.
Ребята ушли.
– Ну вот и начинается весёлое лето, – засмеялась Лёля, – захороводят они тебя, товарищ старший пионервожатый.
Клава только улыбнулась.
За советом
К атаке всё было готово. Замерли в окопах бойцы, чтобы по первому сигналу перескочить через бруствер, замаскированный зелёными ветками, и начать короткими перебежками продвигаться вперёд. Изготовились к бою пулемётчики, заняла свои места орудийная прислуга.
В небо взвилась зелёная ракета – сигнал атаки. Рядом, почти над самым ухом, затрещал пулемёт. Мощно, в один голос, бойцы закричали «ура»…
Подхватив этот крик, боец Сушков с винтовкой наперевес перескочил через бруствер, ринулся в атаку и… проснулся.
На тумбочке оглушительно трещал никелированный будильник: словно застоявшись за ночь, он сейчас так неистово, взахлёб трезвонил, что даже весь содрогался и, казалось, вот-вот свалится с тумбочки.
Федя выскочил из-под тёплого одеяла и остановил будильник.
Из-за перегородки выглянула беспокойная тётя Лиза, сестра Фединой матери, жившая в одном доме с Сушковыми.
– Ну и спишь ты не по-людски, Феденька, – упрекнула она. – То команды подаёшь, то «ура» кричишь… Совсем тебя заворожило это военное училище – днём и ночью о нём бредишь.
Тётя Лиза выглянула в окно.
Солнце только ещё поднималось над крышами домов, пастух лениво гнал коз на пастбище, на траве лежала обильная сизая роса.
– Спи, Фёдор. Ещё рано. Сегодня в школу не бежать – ты теперь вольный казак.
Тётя Лиза ушла на кухню.
Федя юркнул под одеяло и блаженно улыбнулся.
В самом деле, он теперь вольный казак. Экзамены за десятый класс сданы, в школу ходить не надо. Ни звонков, ни уроков – полная свобода. Хорошо! Можно вволю отоспаться, пошататься с дружками по городу, заняться фотографией, радиоделом или «нажать» на кино – смотреть, например, по три картины в день: одну в детском парке, вторую в летнем саду, третью в военном городке.
Неплохо, наконец, посидеть с удочками на Великой и доказать этому «морскому волку» Сашке Бондарину, что он не такой уж незадачливый рыболов, как тот изображал его на школьном вечере самодеятельности.
На этом Федя и остановился. Сейчас он знатно отоспится, а потом займётся рыболовной снастью.
Но сон не шёл. Видимо, сказывалась привычка просыпаться чуть свет, нажитая за дни подготовки к экзаменам. Федя рывком сбросил одеяло, вскочил с постели и быстро оделся.
«Солдат встал и пошёл», – вспомнил он суворовское изречение. Сделал перед окном несколько приседаний, потом выбежал в огород к турнику и принялся подтягиваться на железной высветленной руками трубе.
Вдруг Федя услышал за спиной негромкий голос: «Восемь… девять…» – оглянулся и сорвался с турника. Под раскидистой яблоней, уперев в землю лопату, стоял отец, Матвей Сергеевич. Он был в нижней рубахе, волосатая сильная грудь обнажена, на литых, обнажённых по локоть руках перекатывались тугие мускулы. В густых белёсых усах пряталась добродушная усмешка.
– Ну зачем ты, папа, считаешь? – растерянно воскликнул Федя, дуя на покрасневшие ладони.
– Девять раз подтянулся. Маловато, прямо скажу.
– Так я бы и больше мог. Это ты меня сбил…
– Не знаю, не знаю, кто кого сбил. А только девять раз маловато для военного человека.
Отец снисходительно относился к увлечению сына военным делом, и в душе он надеялся, что с годами оно пройдёт. Сам он за свою жизнь навоевался досыта, был изранен и исколот в двух войнах, знал, как нелегка военная служба. А Федя с детства был слабым, болезненным мальчиком.
Трудно сказать, как это получилось, что Федя с малых лет увлёкся военным делом. Может быть, это шло от военных, которых много находилось в Острове – город был пограничным. Федя часто видел их на улицах, на ученьях, на стрельбищах. Подражая им, Федя ходил в детстве в гимнастёрке, носил на голове старую командирскую фуражку отца, любил нацеплять на себя ромбики, красноармейские звёздочки, бумажные ордена.
Уже в восьмом классе Федя твёрдо решил, что после школы пойдёт в военное училище.
В огород, через дыру в изгороди, пролез Борька Капелюхин, Федин одноклассник.
– Слушай, Сушков-Суворов! Победа! Виктория! – заговорил он гулким внушительным баском, перешагивая через грядки с клубникой и на ходу не забывая срывать красные, спелые ягоды, которые сами просились в рот.
– Виктория, говоришь? Ошибаешься, парень. Плохо в сортах разбираешься… А тебе бы пора, – ухмыляясь, сказал Матвей Сергеевич, намекая на пристрастие Капелюхина к ягодам из чужих садов и огородов.
– Здравствуйте, Матвей Сергеевич! – заметив Фединого отца, в замешательстве поздоровался Капелюхин и бросил выразительный взгляд на Федю, что должно было означать: есть новости, надо срочно поговорить.
– Здравствуй, здравствуй… – ответил Матвей Сергеевич, подозрительно поглядывая на ребят. – Так что же у вас за победа-виктория? Или посекретничать надо? Сделайте одолжение… могу и уйти.
– Да нет, какие там секреты, – остановил Федя отца и обратился к Капелюхину: – Чего там, Борька, говори…
Капелюхин привык видеть в каждом простом деле что-то необыкновенное и сообщать об этом другим только наедине и по секрету, поэтому сейчас заговорил без особого подъёма.
Вчера он был в горвоенкомате. Там уже получили разнарядку в военные училища. Скоро будут выдавать направления. Есть места и в Ленинград: военно-инженерное училище и морское. А это то самое, что им нужно.
– Наши заявления уже разобрали, и мы допущены к медицинской отборочной комиссии, – сообщил Капелюхин. – Комиссия послезавтра. Ты готов?
– Как? Ты уже подал заявление? – с изумлением спросил у сына Матвей Сергеевич. – И ничего не сказал дома?
– Понимаешь, папа, – краснея до ушей, признался Федя, – говорили, что будет очень мало мест. Вот мы с Борькой и поторопились…
– Та-ак! – задумчиво, с ноткой обиды протянул отец. – Самостоятельный человек, значит, сам с усам… Ты не думай, сынок, что я против военной профессии. Дело это важное, почётное. Да вот здоровьишко у тебя не того…
– Но я же тренируюсь… – начал было Федя, но его перебил Капелюхин.
Чувствуя, что стеснительный и немногословный приятель ничего больше не скажет, он поспешил Феде на выручку:
– Вы знаете, Матвей Сергеевич, он как Суворов в молодости. Закаляет себя с ног до головы. Его ребята так и зовут: Сушков-Суворов. И знаете, какие сдвиги: раньше Федя воды боялся, а теперь Великую пять раз без передышки переплывает. А в футбол как режется! И в нападении может, и в защите. Его уже в сборную юношескую сманивают…
– А что, Суворов тоже в футбол резался? – Матвей Сергеевич неприязненно покосился на Капелюхина и обратился к сыну: – Я так считаю, комиссия своё слово скажет. Придётся тебе всё-таки подумать о гражданской профессии. Передохни за лето, собери документы, прикинь, что тебе больше по душе. Вот так-то, сынок, подумай.
– Подумаю, папа, – растерянно отозвался Федя.
Отец ушёл. Капелюхин присел у грядки, бросил в рот несколько краснобоких ягод и неодобрительно покосился на Федю.
– Ты что же, вспять пошёл? Отбой даёшь? Эх ты, Сушков-Суворов!
– Совсем не вспять… Просто сказал, «подумаю», – с досадой сказал Федя.
И в самом деле, подумать было о чём. Отец плохого ему не пожелает. Он сам был военным человеком, участником двух войн, знает, какие крепкие и выносливые люди требуются в армии.
Да вот ещё бабка с тёткой тревожатся. Сколько бессонных ночей провели они над Федей, когда он болел ангиной или гриппом. Они постоянно твердят, что Федя должен пойти учиться на врача или на учителя. Работа, мол, тихая, сквозняком не продует, ног не натрудишь – как раз по Фединому здоровью.
Может, они и правы, как знать? С кем бы это посоветоваться, получить твёрдый ответ: куда пойти после школы, как жить дальше.
Может быть, сходить к Саше Бондарину? Слов нет, Саша закадычный друг, готов помочь в любом деле, но насчёт военного училища он, пожалуй, не советчик.
Нет, лучше всего сходить к Клаше Назаровой.
И с чем только Федя не обращался к старшей вожатой! К ней можно было прийти с любым вопросом. Мальчишеские радости и огорчения, обиды и замысловатые вопросы, необузданные фантастические планы и жалобы на обидчиков – всё умела выслушать и понять вожатая Клаша. Она никогда не говорила: «не могу», «занята», «приди завтра». У неё всегда находилось время для задушевного разговора. К Клаше можно было в любой час прийти домой, остановить на улице, вызвать с собрания или из клуба…
После завтрака Федя направился на Набережную улицу к Назаровым.
В комнате за швейной машинкой он застал одну лишь Евдокию Фёдоровну. От неё Федя узнал, что Клава вот уже неделю назад уехала в Рубилово начальником пионерлагеря и не будет в городе до осени.
Тогда Федя решил поехать в Рубилово – это не так уж далеко, всего каких-нибудь двадцать километров от Острова. Кстати, на днях в школе выпускной вечер десятиклассников, и Федя пригласит на него Клашу Назарову. Разве может вечер обойтись без старшей вожатой, когда там соберётся более сорока ребят и девчат – бывших Клавиных пионеров!
Не заходя домой, прямо от Назаровых, Федя отправился в Рубилово. Дорога проходила мимо дома Бондариных: Федя, на минуту остановился и подумал, что хорошо бы позвать в Рубилово Сашку. Они уже не виделись несколько дней, да и идти вдвоём куда веселее. Но потом Федя вспомнил, какой острый язычок у его друга. Узнает, что он идёт за советом к Клаше, и высмеет. Мол, выпускник, взрослый человек, а всё ещё бегает до няньки-вожатой… Нет, лучше уж Федя пойдёт один.
Он выбрался на загородное шоссе. День был тихий, спокойный, солнце пряталось за облаками. В поле узорчатым ковром зацветал клевер, сочно зеленели посевы льна-долгунца, гордость островских колхозов. Вдали синел лесок, и там начинались торфоразработки.
Федя прошёл несколько километров. Солнце выглянуло из облаков, и начало припекать. «Каких-нибудь двадцать километров» оборачивались долгой и трудной дорогой.
По шоссе то и дело пробегали грузовики, гремя и лязгая на крупных булыжниках. Федя остановился на повороте дороги, дождался очередной машины и, когда та замедлила ход, уцепился за задний борт, подтянулся на руках и полез в кузов. Неожиданно на выбоине машину сильно тряхнуло, и Федя наверняка свалился бы на шоссе, если бы чьи-то здоровые руки не схватили его за плечи и не втащили в кузов.
– Вот гонит, дьявол! – выругался Федя. – Спасибо, дядя…
– На здоровье, тётя… – раздался знакомый голос.
Федя поднял глаза и узнал Сашу Бондарина. Он смотрел на него с лукавой ухмылкой.
– Сашка? – удивился Федя. – Куда это ты?
– Да вот… вроде тебя на грузовике катаюсь, – уклончиво ответил Саша. – А ты куда путь держишь?
– Я… я в Рубилово, – запнувшись, признался Федя. – Клаву Назарову на выпускной вечер пригласить надо. Меня директор школы просил.
– Вот и меня директор просил, – помолчав, сказал Саша и отвёл глаза в сторону.
Федя недоверчиво покосился на приятеля: нет, здесь что-то не то.
Неожиданно на крутом повороте грузовик занесло, и Саша всем телом навалился на Федю.
– Ну и дорожка! – буркнул он, с трудом оторвавшись от приятеля.
– Слушай, – решил схитрить Федя, – а зачем нам обоим трястись по такой дороге? Пусть кто-нибудь один едет в Рубилово.
– Можно и одному, – согласился Саша. – Ты слезай, а я уж как-нибудь доберусь.
– Почему же мне слезать? – удивился Федя. Он хотел было предложить кинуть жребий, но сдержался: кто знает, чем это может кончиться? А ему так надо увидеть Клашу!
И тогда Федя решил переменить тему разговора. Он сообщил, что в горвоенкомате в ближайшие дни можно будет получить направление в военные училища, в том числе и в ленинградские.
– Ну и что? – притворившись непонимающим, переспросил Саша.
– Как – что? У тебя уже память отбило? Мы о чём с тобой договаривались? Кончим десятилетку – и прощай, Остров! Поступаем в военные училища. Послушай, – принялся уговаривать Федя, – нам же счастье само в руки лезет. Поедем в Ленинград. Я в военно-инженерное поступлю, ты в военно-морское. Учимся в одном городе, выходные дни проводим вместе, ходим в театры, в музеи… Вот это дружба! Ты только подумай…
– Я уже подумал, – сказал Саша.
Федя махнул рукой: странные всё же вещи происходят на свете! Никто из островских мальчишек, пожалуй, так не увлекался морским делом, как Саша Бондарин. Он отличный пловец и ныряльщик, не раз ходил под парусом на лодке, перечитал великое множество книг о моряках, любил щегольнуть перед ребятами знанием морских терминов. Чуть ли не круглый год Саша ходил в полосатой матросской тельняшке и охотно отзывался, когда его звали «морская душа».
Да и по виду Саша вылитый моряк – плечистый, скуластый, крепко сбитый, с выпуклой бронзовой грудью, с железными мускулами. Казалось, такому только бы и учиться в морском училище. Но Саша, как это ни странно, о военной профессии и думать не желает, собирается поступить в какой-то планово-экономический институт.
