Текст книги "Люди сороковых годов"

Автор книги: Алексей Писемский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 46 (всего у книги 55 страниц)

IV
СВИДАНИЕ С ФАТЕЕВОЙ

На другой день, как нарочно, стояла мрачная, сырая погода. У Вихрова было очень нехорошо на душе. Главное, его беспокоило то, что о чем будет с ним говорить Фатеева? Не станет ли она ему говорить о прежних его чувствах к ней, укорять его?.. Но, во всяком случае, это свидание будет, вероятно, несколько сентиментальное. Тому, что будто бы m-me Фатеева была очень больна, как говорила m-lle Прыхина, – Вихров не совсем верил; вероятно, сия достойная девица, по пылкости своего воображения, много тут прибавляла. Часу в одиннадцатом, однако, он велел заложить экипаж и поехал в город. Катишь уже ожидала его в небольшой зальце своего дома и была по-прежнему совсем готова – в шляпке и бурнусе. С тем же серьезным лицом, как и вчера, она села в экипаж и начала приказывать кучеру, куда ехать: «Направо, налево!» говорила она повелительным голосом.

Вихров при этом невольно заметил, что они проехали все большие улицы и на самом почти выезде из города въехали в глухой и грязный переулок и остановились перед небольшим домиком.

– В каком захолустье она живет! – проговорил он.

– Да, она немножко нуждается в средствах, – отвечала Катишь. – Хорошо то, по крайней мере, – продолжала она, вводя Вихрова по небольшой лесенке, что Клеопаша приучит меня к званию сестры милосердия.

– Приучит? – повторил Вихров.

– Да, я ведь у нее провожу все дни мои и ночи – и только вот на свадьбу Юлии выпорхнула от нее.

Потом они вошли в крошечное, но чистенькое зальце, повернули затем в наугольную комнату, всю устланную ковром, где увидали Клеопатру Петровну сидящею около постели в креслах; одета она была с явным кокетством: в новеньком платье, с чистенькими воротничками и нарукавничками, с безукоризненно причесанною головою; когда же Вихров взглянул ей в лицо, то чуть не вскрикнул: она – мало того, что была худа, но как бы изглодана болезнью, и, как ему показалось, на лбу у ней выступал уже предсмертный лихорадочный пот.

– Благодарю вас, что вы приехали ко мне, – говорила m-me Фатеева, привставая немного со своих кресел, и сама при этом несколько покраснела в лице.

– Еще бы не приехать! – подхватила Катишь. – Однако вы сегодня изволите сидеть, а не лежать! – прибавила она Фатеевой.

– Это вот я для него встала, – отвечала та, показывая с улыбкою на Вихрова.

– Зачем же для меня? Бога ради, лягте! – произнес тот.

– Нет, я не настолько больна, могу еще сидеть, – возразила Фатеева. Ну, садитесь, только поближе ко мне.

Вихров сел очень близко около нее.

Катишь держала себя у подруги своей, как в очень знакомом ей пепелище: осмотрела – все ли было в комнате прибрано, переглядела все лекарства, затем ушла в соседнюю заднюю комнату и начала о чем-то продолжительно разговаривать с горничною Фатеевой. Она, конечно, сделала это с целью, чтобы оставить Вихрова с Фатеевой наедине, и полагала, что эти два, некогда обожавшие друг друга, существа непременно пожелают поцеловаться между собой, так как поцелуй m-lle Прыхина считала высшим блаженством, какое только существует для человека на земле; но Вихров и m-me Фатеева и не думали целоваться.

– Давно ли вы больны? – спросил ее тот.

– Месяца два или даже больше, – отвечала с какой-то досадой Фатеева, и главное, меня в деревню не пускают; ну, здесь какой уж воздух! Во-первых город, потом – стоит на озере, вредные испарения разные, и я чувствую, что мне дышать здесь нечем!..

– Но нельзя же вам быть без докторского надзора.

– Мне решительно не нужно доктора, решительно! – возражала Фатеева. – У меня ничего нет, кроме как лихорадки от этого сырого воздуха – маленький озноб и жар я чувствую, и больше ничего – это на свежем воздухе сейчас пройдет.

– Но здесь все-таки скорее пройдет при помощи медика, – говорил ей Вихров.

– Никогда! – возражала Фатеева. – Потому что я душевно здесь гораздо более расстроена: у меня в деревне идет полевая работа, кто же за ней присматривает? Я все ведь сама – и везде одна.

– Ну, бог с нею, с полевою работою!

– Как, друг мой, бог с нею? Я только этим и живу. Мне на днях вот надо вносить в опекунский совет.

– Вы об этом не беспокойтесь. Вы пришлите мне сказать, сколько и когда вам надо заплатить в совет, я и пошлю.

– Merci за это, но еще, кроме того, – продолжала m-me Фатеева видимо беспокойным голосом, – мне маленькое наследство в Малороссии после дяди досталось; надобно бы было ехать получать его, а меня не пускает ни этот доктор, ни эта несносная Катишь.

– Чем несносная Катишь, чем? – говорила та, входя в это время в комнату.

– Тем, что не пускаешь меня в Малороссию.

– Успеешь еще съездить, когда совсем поправишься, – отвечала та как бы совершенно равнодушным голосом.

– Да, у вас никогда не выздоровеешь, – все будете вы говорить, что больна.

– Ей всего недели две осталось жить, а она думает ехать в Малороссию, шепнула Катишь Вихрову; у него, впрочем, уж и без того как ножом резала душу вся эта сцена.

– А как там, Вихров, в моем новом именьице, что мне досталось, хорошо! – воскликнула Клеопатра Петровна. – Май месяц всегда в Малороссии бывает превосходный; усадьба у меня на крутой горе – и прямо с этой горы в реку; вода в реке чудная – я стану купаться в ней, ах, отлично! Потом буду есть арбузы, вишни; жажда меня эта проклятая не будет мучить там, и как бы мне теперь пить хотелось!

– Выпей оршаду! – сказала ей Прыхина.

– Нет, гадок он мне – не хочу!..

– Расскажите ей что-нибудь интересное; не давайте ей много самой говорить! Ей не велят этого, – шепнула Прыхина Вихрову.

– Что же ей рассказывать, я, ей-богу, не знаю! – отвечал ей тоже шепотом Вихров.

– Ну, да что-нибудь, досадный какой! – возразила ему Прыхина. – Павел Михайлович хочет тебе рассказать про свою жизнь и службу, – сказала она вслух Фатеевой.

– Что же он хочет рассказать? – спросила та.

– Ну, рассказывайте! – обратилась к нему настойчиво Прыхина.

Вихров решительно не находил, что ему рассказать.

– Что же мне такое рассказать вам? – как бы спросил он.

– Что же, вы побед там много имели? – спросила его сама уже Фатеева.

Вихров и на это не знал, что отвечать. Он поспешил, впрочем, взглянуть на Прыхину. Та легонько, но отрицательно покачала ему головой.

– Какие мои победы? Стар я для этого становлюсь, – отвечал он.

– Ну, не очень еще, я думаю, стар, – возразила с улыбкой Фатеева. – В той губернии, где были вы, и Цапкин, кажется, служит? – прибавила она, нахмуривая уже свои брови.

– Там же, – отвечал Вихров, потупляясь.

М-lle Прыхина при этом даже несколько сконфузилась.

– Что же, вы видали его? – продолжала Фатеева.

– Видел раз.

– Переменился он или нет?

– Мало, бакенбарды только отпустил.

– Мне сказывали, – продолжала Фатеева с грустной усмешкой, – что жена его поколачивает.

Понятно, что Клеопатра Петровна о всех своих сердечных отношениях говорила совершенно свободно – и вряд ли в глубине души своей не сознавала, что для нее все уже кончено на свете, и если предавалась иногда материальным заботам, то в этом случае в ней чисто говорил один только животный инстинкт всякого живого существа, желающего и стремящегося сохранить и обеспечить свое существование.

– При его росте это не мудрено, – отвечал ей Вихров.

– Да, росту, да и души, пожалуй, он – небольшой, – произнесла как-то протяжно Клеопатра Петровна. – А помните ли, – продолжала она, – как мы в карты играли?.. Давайте теперь в карты играть, а то мне как-то очень скучно!

– Но тебе не вредно разве это будет? – спросила ее Прыхина.

– Нисколько, мне скука вреднее всего!.. А вы будете со мной играть? прибавила она, обращаясь к Вихрову.

– Если вы хотите, – отвечал ей тот.

– Ну, так вот мы и станем втроем играть, – продолжала Клеопатра Петровна, – только вы выйдите на минутку: я платье распущу немножко, а то я очень уж для вас выфрантилась, – ступайте, я сейчас позову вас.

Вихров с Катишь вышли в зало – у этой доброй девушки сейчас же слезы показались на глазах.

– Какова, а? – спросила она, указывая головой на дверь Клеопатры Петровны. – Видеть ее не могу, и все фантазирует: и то-то она сделает, и другое... Уж вы, Вихров, ездите к ней почаще, – прибавила она.

– Непременно, – отвечал он, исполненный почти рыданий в душе.

– Потому что доктор мне сказывал, – продолжала Катишь, – что она может еще пожить несколько времени, если окружена будет все приятными впечатлениями, а чего же ей приятнее, как ни видеть вас!

На этих словах в зало вошла знакомая Вихрову Марья, глаза у которой сделались совсем оловянными и лицо сморщилось.

– Что, Маша, забыла уж моего Ивана? – не утерпел и пошутил с ней Вихров.

– Ну его к ляду, судырь, бог с ним! – отвечала она. – Пожалуйте-с, вас просит Клеопатра Петровна.

– Вы старайтесь ей проигрывать, у ней теперь денег нет – и это будет ее волновать, если она будет проигрывать, – шепнула Вихрову Катишь.

Когда они возвратились к Клеопатре Петровне, она сидела уж за карточным столом, закутанная в шаль. На первых порах Клеопатра Петровна принялась играть с большим одушевлением: она обдумывала каждый ход, мастерски разыгрывала каждую игру; но Вихров отчасти с умыслом, а частью и от неуменья и рассеянности с самого же начала стал страшно проигрывать. Катишь тоже подбрасывала больше карты, главное же внимание ее было обращено на больную, чтобы та не очень уж агитировалась.

– Как, однако, вы дурно играете! – воскликнула Клеопатра Петровна Вихрову.

– Да, я давно уж не играл – и, кроме того, несчастлив очень – ничего не идет.

– Зато вы в любви счастливы, – произнесла опять с какою-то горькою усмешкою Клеопатра Петровна.

Вихров на это промолчал и даже немного потупился.

– А вот я так наоборот: в картах счастлива, зато в любви несчастлива, прибавила с прежнею горькою ирониею Фатеева.

– Счастлива и ты, – подхватила Прыхина.

– Кто же меня еще любит? Разве вот он еще немножко любит, – проговорила Клеопатра Петровна, указывая на Вихрова.

– И он любит, – отвечала Катишь. – Ведь вы любите ее? – отнеслась она к Вихрову.

– Люблю, – отвечал он, и слезы против воли послышались в его голосе.

– Нет, уж нынче не любит, – подхватила Фатеева. – Однако будет играть! Мне что-то очень нехорошо!.. – прибавила она, кладя карты и отодвигая от себя стол.

– Конечно, будет! – подхватила Прыхина уже встревоженным голосом.

– Будет сегодня! – повторила еще раз Фатеева, протягивая Вихрову руку.

– Ну, так я уеду, а вы отдохните, – говорил он, пожимая ей руку.

– Да, я отдохну; только вы смотрите же, приезжайте ко мне скорее!

– Непременно приеду, – отвечал он.

– Как можно скорее! – повторила Фатеева.

– Да поцелуйтесь же, господи, на прощанье-то! Гадко ведь видеть даже вас! – воскликнула Катишь, видя, что Вихров стоит только перед Фатеевой и пожимает ей руку.

– Ну, поцелуемтесь! – произнесла и та с улыбкою.

– Поцелуемтесь! – сказал и Вихров.

Они поцеловались, и оба при этом немного сконфузились.

Катишь вышла провожать Вихрова на крыльцо.

– В самом деле, поскорее приезжайте; ей очень недолго осталось жить, проговорила она мрачным голосом и стоя со сложенными на груди руками, пока Вихров садился в экипаж.

Случалось ли с вами, читатель, чтобы около вас умирало близкое вам существо? Не правда ли, что при этом, кроме мучительнейшего чувства жалости, вас начинает терзать то, что все ваши маленькие вины и проступки, которые вы, может быть, совершили против этого существа, вырастают в вашем воображении до ужасающей величины? Вам кажется, будто вы-то именно и причина, что пропадает и погибает молодая жизнь, и вы (по крайней мере, думается вам так) готовы были бы лучше сами умереть за эту жизнь; но ничто уж тут не поможет: яд смерти разрушает дорогое вам существование и оставляет вашу совесть страдать всю жизнь оттого, что несправедливо, и нечестно, и жестоко поступали вы против этого существа. В такого именно рода чувствованиях возвратился герой мой домой. Его, по обыкновению, встретила улыбающаяся и цветущая счастьем Груша.

– Где это, барин, так долго вы были? – спросила она.

– У Фатеевой, – отвечал Вихров без всякой осторожности.

– Вот у кого! – произнесла Груша протяжно и затем почти сейчас же ушла от него из кабинета.

Вихров целый вечер после того не видал ее и невольно обратил на это внимание.

– Груша! – крикнул он.

Та что-то не показывалась.

– Груша! – повторил он громче и уж несколько строго.

– Сейчас! – отвечала та явно неохотным тоном и затем пришла к нему.

Вихров очень хорошо видел по ее личику, что она дулась на него.

– Это что такое значит? – спросил он ее.

– Что такое значит? – спросила Груша, в свою очередь.

– А то, что вы гневаетесь, кажется, на меня.

– Нет-с, – отвечала та. – Что вам гнев-то мой?! – прибавила она, немного помолчав.

– А то, что ты вздор думаешь; я ездил к Клеопатре Петровне чисто по чувству сострадания. Она скоро, вероятно, умрет.

– Умрет, да, как же!.. Нет еще, поживет!.. – почти воскликнула Груша.

– Нет, умрет! – прикрикнул на нее с своей стороны Вихров. – А ты не смей так говорить! Ты оскорбляешь во мне самое святое, самое скорбное чувство, – пошла!

Груша струсила и ушла.

V
ПОХОРОНЫ

Вихрову не удалось в другой раз побывать у Клеопатры Петровны. Не прошло еще и недели, как он получил от Катишь запечатанное черною печатью письмо.

"Добрый Павел Михайлович, – писала она не столь уже бойким почерком, нашего общего друга в прошедшую ночь совершенно неожиданно не стало на свете. Мы с ней еще не спали, а сидели и разговаривали об вас. Она меня просила, чтобы я поутру послала сказать вам, чтобы вы непременно приезжали играть в карты; вот вы и приедете к ней, но на другого рода карты – карты страшные, тяжелые!.. Вдруг она приподнялась на постели, обняла меня, вскрикнула и лежала уже бездыханная в моих объятиях... Вообразите мой ужас: я сама закричала как сумасшедшая, едва дозвалась людей и положила труп на постель. Все кончено! Упокой, господи, душу усопшей рабы твоей! Пишу это письмо к вам на рассвете; солнце только что еще показалось, но наше дорогое солнце никогда не взойдет для нас..."

На этом месте видно было, что целый ливень слез упал на бумагу.

"Снаряжать ее похороны приезжайте завтра же и денег с собой возьмите. У нее всего осталось 5 рублей в бумажнике. Хорошо, что вас, ангела-хранителя, бог послал, а то я уж одна потерялась бы!

Ваша Катишь".

Вихров, прочитав это письмо, призвал Грушу и показал ей его.

– Вот ты говорила, что не умрет; умерла – радуйся! – сказал он ей досадливым голосом.

Груша только уж молчала и краснела в лице. Вихров все эти дни почти не говорил с нею. На этот раз она, наконец, не вытерпела и бросилась целовать его руку и плечо.

– Виновата, барин, виновата, – говорила она.

Вихров поцеловал ее в голову.

– Ну то-то же, вперед такого вздора не думай! – проговорил он.

– Не буду, барин, – отвечала Груша; а потом, помолчав несколько, прибавила: – Мне можно, барин, сходить к ним на похороны-то?

– Зачем же тебе?

– Да вот я говорила-то про них; ведь это грешно: я хоть помолюсь за них, – отвечала Груня.

– Если с этою целью, а не из пустого любопытства, то ступай! – разрешил ей Вихров.

После того он, одевшись в черный фрак и жилет, поехал.

В маленьком домике Клеопатры Петровны окна были выставлены и горели большие местные свечи. Войдя в зальцо, Вихров увидел, что на большом столе лежала Клеопатра Петровна; она была в белом кисейном платье и с цветами на голове. Сама с закрытыми глазами, бледная и сухая, как бы сделанная из кости. Вид этот показался ему ужасен. Пользуясь тем, что в зале никого не было, он подошел, взял ее за руку, которая едва послушалась его.

– Клеопатра Петровна, – сказал он вслух, – если я в чем виноват перед вами, то поверьте мне, что мученьями моей совести, по крайней мере, в настоящую минуту я наказан сторицею! – И потом он наклонился и сначала поцеловал ее в голову, лоб, а потом и в губы.

Катишь, догадавшись по экипажу Вихрова, что он приехал, вышла к нему из соседней комнаты. Выражение лица ее было печально, но торжественно.

– Клеопаша всегда желала быть похороненною в их приходе рядом с своим мужем. "Если, говорит, мы несогласно жили с ним в жизни, то пусть хоть на страшном суде явимся вместе перед богом!" – проговорила Катишь и, кажется, вряд ли не сама все это придумала, чтобы хоть этим немного помирить Клеопатру Петровну с ее мужем: она не только в здешней, но и в будущей даже жизни желала устроивать счастье своих друзей.

– Съездите теперь к этим господам, у которых дроги, и скажите, чтобы их отпустили в деревню, и мне тоже дайте денег; здесь надобно сделать кой-какие распоряжения.

Вихров дал ей денег и съездил как-то механически к господам, у которых дроги, – сказал им, что надо, и возвратился опять в свое Воздвиженское. Лежащая на столе, вся в белом и в цветах, Клеопатра Петровна ни на минуту не оставляла его воображения. На другой день он опять как-то машинально поехал на вынос тела и застал, что священники были уже в домике, а на дворе стояла целая гурьба соборных певчих. Катишь желала как можно параднее похоронить свою подругу. Гроб она также заказала пренарядный.

– Ничего, растряхайте-ка ваш кармашек! Она стоит, чтобы вы ее с почетом похоронили, – говорила она Вихрову.

Гроб между тем подняли. Священники запели, запели и певчие, и все это пошло в соседнюю приходскую церковь. Шлепая по страшной грязи, Катишь шла по средине улицы и вела только что не за руку с собой и Вихрова; а потом, когда гроб поставлен был в церковь, она отпустила его и велела приезжать ему на другой день часам к девяти на четверке, чтобы после службы проводить гроб до деревни.

Вихров снова возвратился домой каким-то окаменелым. Теперь у него в воображении беспрестанно рисовался гроб и положенные на него цветы.

Поутру он, часу в девятом, приехал в церковь. Кроме Катишь, которая была в глубоком трауре и с плерезами, он увидел там Живина с женою.

– Умерла, брат, – проговорил тот каким-то глухим голосом.

– Да, умерла, – повторил Вихров.

Юлия только внимательно смотрела на Вихрова. Живин, заметивши, что приятель был в мрачном настроении, сейчас же, разумеется, пожелал утешить его, или, лучше сказать, пооблить его холодною водою.

– Последний-то обожатель ее, господин Ханин, говорят, и не был у нее, пока она была больна, – сказал он.

Вихрову досадно и неприятно было это слышать.

– Ну, не время говорить подобные вещи, – сказал он.

В половине обедни в церковь вошел Кергель. Он не был на этот раз такой растерянный; напротив, взор у него горел радостью, хотя, сообразно печальной церемонии, он и старался иметь печальный вид. Он сначала очень усердно помолился перед гробом и потом, заметив Вихрова, видимо, не удержался и подошел к нему.

– Спешу пожать вашу руку и поблагодарить вас, – сказал он и, взяв руку Вихрова, с чувством пожал ее.

– Что такое? За что? – спросил его тот.

– От его превосходительства Сергея Григорьича (имя Абреева) прислан мне запрос через полицию, чтобы я прислал мой формулярный список для определения меня в полицеймейстеры.

– Вот как! – произнес Вихров с удовольствием. – Значит, письмо подействовало!

– Да как же, помилуйте! – продолжал Кергель с каким-то даже трепетом в голосе. – Я никак не ожидал и не надеялся быть когда-нибудь полицеймейстером – это такая почетная и видная должность!.. Конечно, я всю душу и сердце положу за его превосходительство Сергея Григорьича, но и тем, вероятно, не сумею возблагодарить ни его, ни вас!.. А мне еще и Катерине Дмитриевне надобно передать радостное для нее известие, – прибавил он после нескольких минут молчания и решительно, кажется, не могший совладать с своим нетерпением.

– А разве и об ней есть запрос? – спросил Вихров.

– И об ней, и она, наверно, будет определена, – отвечал Кергель и, осторожно перейдя на ту сторону, где стояла Катишь, подошел к ней и начал ей передавать приятную новость; но Катишь была не такова: когда она что-нибудь делала для других, то о себе в эти минуты совершенно забывала.

– Ну, после как-нибудь расскажете, мне не до того, – отвечала она, и все внимание ее было обращено на церемонию отпевания.

В одном из углов церкви Вихров увидал также и Грушу, стоявшую там, всю в черном, и усерднейшим образом кланявшуюся в землю: она себя в самом деле считала страшно согрешившею против Клеопатры Петровны.

Когда, наконец, окончилась вся эта печальная церемония и гроб поставили на дроги, Живин обратился к Вихрову:

– А ты поедешь провожать до деревни?

– Да, – отвечал тот мрачно.

– Прощайте, Вихров, – сказала ему Юлия с каким-то особенным ударением. – Я сегодня убедилась, что у вас прекрасное сердце.

Кергель между тем, как бы почувствовав уже в себе несколько будущего полицеймейстера, стал шумно распоряжаться экипажами. Одним велел подъехать, другим отъехать, дрогам тронуться.

Катишь все время сохраняла свой печальный, но торжественный вид. Усевшись с Вихровым в коляску, она с важностью кивнула всем прочим знакомым головою, и затем они поехали за гробом.

Вскоре после того пришлось им проехать Пустые Поля, въехали потом и в Зенковский лес, – и Вихров невольно припомнил, как он по этому же пути ездил к Клеопатре Петровне – к живой, пылкой, со страстью и нежностью его ожидающей, а теперь – что сталось с нею – страшно и подумать! Как бы дорого теперь дал герой мой, чтобы сразу у него все вышло из головы – и прошедшее и настоящее!

– Последний уж раз я еду по этой дорожке, – проговорила вдруг Катишь, залившись горькими слезами.

Вихров взглянул на нее – и тоже не утерпел и заплакал.

– Ну, будет, пощадите меня, – сказал он, взяв и сжимая ее руку.

– Я очень рада, что хоть вы одни понимаете, как можно было любить эту женщину, – бормотала Катишь, продолжая плакать.

Она в самом деле любила Клеопатру Петровну больше всех подруг своих. После той размолвки с нею, о которой когда-то Катишь писала Вихрову, она сама, первая, пришла к ней и попросила у ней прощения. В Горохове их ожидала уже вырытая могила; опустили туда гроб, священники отслужили панихиду – и Вихров с Катишь поехали назад домой. Всю дорогу они, исполненные своих собственных мыслей, молчали, и только при самом конце их пути Катишь заговорила:

– Кергель сказывал, что меня непременно определят в сестры милосердия; ну, я покажу, как русская дама может быть стойка и храбра, – заключила она и молодцевато махнула головою.

Вихров всю почти ночь после того не спал и все ходил взад и вперед по кабинету.

– Я, решительно я убил эту женщину! Женись я на ней, она была бы счастлива и здорова, – говорил он.

И это почти была правда. После окончательной разлуки с ним Клеопатра Петровна явно не стала уже заботиться ни о добром имени своем, ни о здоровье, – ей все сделалось равно.