Текст книги "Три этажа сверху (СИ)"

Автор книги: Александра Ковалевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

Два человека задержались, чтобы обойти здание, проверить ещё раз потухшие камины и огниски, окна на этажах, и надёжно закрыть заново вставленное окно, служившее входом в деревню. Это были Алина и Влад.

Когда дело было сделано, Алина проверила рану под повязкой на шее Владислава, которого она всё чаще называла по имени-отчеству – так само собой получилось.

Она прикрепила ему поверх повязки кожаный нагрудник с воротником-стойкой, прикрывшим шею. Эта штука была искусно расшита гайками, мелкими металлическими трубочками и зубчатыми колёсиками от разбитых будильников и впереди застёгивалась на два крючка-защелки, снятых со шкатулок.

Владислав сказал:

– Отличная сбруя! Я верный твой конь, мастерица! Или дракон. Кто тебе больше нравится?

– Конь это благородно. А дракон это глупо. У него спина шипастая и летает он безбашенно.

– Реально красиво! – придержал её ладони Влад. – Чувствую руку художницы.

– Эстетика стимпанка, – улыбаясь и любуясь своим изделием, ответила Алина. – Я хотела делать дипломный проект по этой теме. Раньше воины носили на шее кольцо из тордированной стали, оно защищало шею от рубящих ударов и называлось шейная гривна. Но это лучше, чем кольцо, это тебе мой оберег от укусов волков.

– Супер! – согласился Влад, разглядывая их двойное отражение в зеркале. Промурлыкал, намекая на безлюдье вокруг:

– Чем займёмся?..

Алина увильнула:

– Владислав Олегович, я больше никогда не позволю волкам дегустировать вас, даже если придётся сообразить вам доспехи с головы до ног.

– И я пойду, как тряпичный танк, бренча великолепием шестерёнок, и таким и войду в историю нашего племени! – подыграл ей Карнадут.

– В историю мы уже вошли, – грустно рассмеялась Алина. – Мы даже влетели в неё! Всей толпой, дружно и, похоже, бесповоротно.

Она вздохнула, потому что представила, какая непростая дорога предстоит, хоть некоторым поход по дикому лесу длиной в двадцать пять километров кажется пустяковым… Сохранить бы всех, не случилось бы беды… Особенно беспокоилась за младших детей и девочек в плохой обуви и худой одежонке; девушки старательно обшивали парней-добытчиков, а сами вышли в чём пришлось…

Она и Владислав неожиданно сблизили губы и поцеловались, сначала тревожно, как перед разлукой, потом сладко. Отдышались, сдерживая горячий порыв, и двинулись в путь.

Миссия осмотра трёх этажей задержала их на полчаса, но Алина и Боксёр догнали остальных у Большой реки. До переправы люди так и не дошли, наблюдая с речного обрыва миграцию животных, идущих вдоль воды. Внизу неспешно двигалось стадо зубров, по-видимому, тоже уходившее подальше от затянувшегося ненастья.

Таня Гонисевская воскликнула:

– Девочки, это настоящие зубры! Они ровесники мамонтов, только мамонты не дожили до наших дней, а зубры сохранились!

По колонне пронеслось сенсационное: "Ровесники мамонтов! Зубры ровесники мамонтов!"

Жека ответил Тане:

– Не знаю, какие дни ты называешь нашими. Если сегодняшний, когда нам перешли дорогу опупенные коровы, то в этом дне, может, и мамонты где-то бродят!

У переселенцев оставался выбор: или плестись за стадом огромных зубров, что было опасно, или ломиться по верху, лесом, обходя овраги и спускаясь в них. А с юга наступал новый грозовой фронт.

Бродячее племя, вытянувшись цепочкой по одному, принялось пробивать себе тропу в зарослях, держась края речного склона и внимательно изучая местность на противоположном берегу Большой реки.

Глава седьмая. Переправа

Уже начался день, когда десяток Краснокутского вышел к ледяному мосту через Большую реку.

Вован втянул ноздрями морозный воздух.

На подступах к переправе было пронзительно и непривычно студёно, как бывало, резко обдавало холодом, когда залазишь в холодильник…

Передовой отряд приближался к полосе глубокого снега, покрытого твёрдым настом.

Они разглядели впереди небольшое стадо олених с оленями-первогодками. Животные тоже тянулись вверх по течению, на юг, но две сытые самки отстали от стада. Они с трудом перебирали ногами и проваливались в снег. Их острые копытца пробивали наст, наст больно резал им ноги.

Охотничий азарт и голод сработал, как спусковой крючок; бывшие гопники рванулись, выставив подбородки вперёд. Кобелёк Зуб радостно лаял на бегу и тянул за поводок своего хозяина, и вскоре корка снега захрустела под ногами рыскунов Краснокутского. Они окружили отставших олених, и через несколько минут исколотая шпагами и добитая топориком добыча лежала на окровавленном снегу.

Парни недолго ликовали.

Перед угрозой новой бури суетливо, напрягаясь в спешке и потея, перетащили туши по льду на другой берег. Возиться с дичью было некогда, грозовые тучи наступали и ходили кругом, небо темнело, и приходилось торопиться, чтобы уйти подальше от реки. Вован и Толян срезали кусок мяса с бедра оленихи в расчёте накормить своих людей; остальную добычу решили оставить, вот-вот должны подойти остальные.

Но из-за поворота Большой реки вышла не колонна переселенцев, а стадо зубров.

Вован только присвистнул; ситуация менялась на глазах. Он понял, что людей задержали быки, и всем грозит встречать непогоду на открытой местности. И в который раз за сегодняшнее утро Краснокутский вынужден был менять план, потому что зубриха с тёмной гривой и обломанным левым рогом, ведущая стадо коров и молодых телят, уверенной поступью шестовала… на лёд через реку!

Стадо двигалось медленно, самка-матриарх не спешила. Передние животные столпились на заснеженном участке, остальные коровы подтягивались сюда, молодые телята тыкались лбом в бока животных и взбрыкивали задними ногами.

Важно было отогнать коров от переправы. Молодой лёд не выдержит поступи восьмисоткилограммовых туш (это парни определили навскидку, но, в принципе, не ошиблись).

В свете далёких зарниц на краю обрыва показались ребята, возглавлявшие колонну переселенцев. Они рассматривали берег, прикидывая, где лучше спуститься. Рыскуны Вована свистом и жестами направили их дальше – им с другого берега был виден удобный спуск, и ради этого стоило пройти ещё полторы сотни метров.

Потом на тропе показались девушки. Они радостно махали рыскунам и верещали.

Парням стало тепло от этих криков, приветов – да просто от мелодии родной человеческой речи. По бровке склона шла их семья, а они, получается, вели свою семью к новой жизни.

Передовые ребята уже спустились и бежали вдоль воды, перекрикиваясь и сговариваясь, как прогонят от переправы стадо зубров. Но самка-матриарх, рассерженная появлением шумных существ, сделала всего один, зато проворный скачок в их сторону, заставив передумать: зубру с его размерами ничего не стоило в три скачка догнать любого быстроногого охотника. Самка развернулась боком, косясь на людей и недовольно фыркая, и заняла позицию, сигналившую о том, что она намерена прикрывать отход своего стада через реку по льду.

В начале моста встали Краснокутский и его рыскуны, и они свистели и махали заточками, отпугивая животных; Макс держал дымившую ветку, ради которой чиркнул зажигалкой.

Матриарх рванулась в их сторону.

Краснокутский отпрыгнул, его ноги разъехались, он поскользнулся на льду и не смог сразу подняться.

Зубриха наклонила голову.

Смерть глядела в лицо Большого Вована маленькими тёмными и бездумными глазками, утопленными в кудлатой шерсти, и могуче пыхнула влажными ноздрями, пустив пар. Он видел каждый волосок на чёрном носу, единственном участке тела зверя, покрытом короткой шерстью, и уже слышал хруст своих рёбер под копытом первобытного бородатого чудовища…

Толян и Макс метнули камни в лоб главной зубрихи, ничтожными дробинами отлетевшие прочь.

Девушки на тропе сжались от страха, Таня неосторожно охнула:

– Растопчет Вована!

Ксюша вздрогнула и тонко и пронзительно заголосила. Звук её голоса отчётливо донёсся с высоты правого берега:

– Страшные-бычищи-не топчите-нашего-братика!!! Убирайтесь!!!

Ксюша тряслась от страха, уставившись на реку, и кричала теперь что-то бессвязное про вылезшие глазки, кишки и косточки. Алина прижала её к себе, закрывая девочке глаза ладонью. Таня проклинала себя за неосторожность.

Медлительные зубры плохо видят, но хорошо слышат. Зубриха прянула едва заметными в космах гривы ушами, повела массивной головой вправо и шагнула не на лёд, а в воду, отвернувшись от побледневшего Вована, замершего на низком старте. Стадо невозмутимо пошло за ней в реку и поплыло вдоль наледи, раздвигая хрупкие стекляшки тонкого молодого льда.

Рыскуны, стоявшие на мосту, разглядывали колоссальные мохнатые загривки трёхметровых плывущих коров. Краснокутский ткнул пальцем в сторону матриарха и пробурчал: «Вот отчего я офигел и растянулся, видите штуку у неё на роге?!»

Зубры вышли из воды и спокойно прошествовали своей дорогой. Но их путь опять совпал с путём племени: зубры устремились вниз по течению, куда надо было возвращаться и переселенцам, чтобы выйти на тропу с метками, ведущую через лес в далёкий лагерь.

Выждав, пока отойдут зубры, парни и девушки перебежали на левый берег. Им бы радоваться, но не получалось: день померк, вокруг потемнело, ветер взмёл снежные вихри, угрожающе раскачал деревья, вздыбил воду Большой реки.

Сверкнула первая молния и раскатился далёкий гром.

Невысокий левый берег, тем не менее, хорошо укрыл их от пронзительного северного ветра. Переселенцы осмотрели промоину в породе береговой террасы недалеко от переправы: промоина была как длинная и достаточно просторная пещера, которой не хватало внешней стены. Им пришлось воспользоваться этим пристанищем и достроить стену пещеры из снега. Все принялись нарезать снежные блоки, бегая к мосту за строительным материалом и обратно со снежными кусками в руках; нужда заставляла шевелиться.

У них было мясо, вдоволь свежего мяса, и это придавало сил, вот только успеть закончить стену, да собрать побольше хвороста…

Вот только бы…

Скоро девушки обнаружили, что остались одни; десятники погнали парней собирать дерево для костров, ломать и резать хвойный лапник для постелей, и девчонки поднимали стену, думая о том, чтобы не свалиться на землю и не замёрзнуть насмерть. Алина приказала не терять из виду друг друга, в сторону не отходить.

Начался град и за ним метель, но стены пещеры были почти готовы, а с упавшей иссохшей ивы обрублены все ветви и сложены внутри самодельной норы. Ствол ивы, корнем зацепившийся за берег, вершиной лежащий внизу, послужил дополнительной опорой для стены.

Начали по одному выскакивать из снежной круговерти ребята, каждый с охапками хвороста и с лапником; они отфыркивались и отирали лицо, побитое колючим градом.

Замёрзшие, с красными лицами и руками, переселенцы свалили хворост в кучу перед низким входом. Успели притащить с другого берега крупные сухие сучья. Добытого дерева кострам должно было хватить на всю ночь. Дрожащие в ознобе люди стеснились в своём убежище и развели костры. Внутри пещеры было холодно, стены только начали оплавляться и покрываться коркой льда.

Девушки, чувствуя, что коченеют, решили продолжать строительство – останавливаться сейчас было смерти подобно.

Что-то переклинило у Вована. Вован отказался распоряжаться своим десятком, поручив все хлопоты Толяну. В ледяной норе он опустился перед костром и сидел, уставившись в огонь. Алина выпросила у него пса; по её просьбе Вован приказал Зубу лежать с детьми, греть их.

Краснокутского оставили в покое, попросили только следить за огнём в кострах.

Пока снаружи суетился народ, Вован сидел неподвижно, а у него под боком сбились в кучу Ксюша, Матвей и Зуб. Ксюша не могла прийти в себя от стресса и тихо ныла, Зуб жалел её, пытаясь облизывать лицо, Ксюша отмахивалась, затем зарылась рукой в шерсть собаки, вжалась в собачий бок и уснула.

Постепенно Краснокутский вернулся к действительности. Он сноровисто поджарил для младших на прутике тонко нарезанные полоски мяса. Матвей жадно съел все. Ксюшу решили не будить.

Снаружи парни, мужественно перенося мороз, разделывали оленьи туши, и в целях безопасности избавились от требухи и шкур, отправив их в реку – не хотели привлекать к пещере волков.

Когда девушки сложили из снежных блоков ещё и коридор, чтобы внутрь не задувало, в пещере стало ощутимо теплее.

И вот уже на огне закипело варево, в вёдрах готовилась оленина.

Хроники Насты Дашкевич. Загнанные в нору

Я не знаю, почему записываю всё в таких подробностях в неверном свете костра в снежном доме, положив на колени толстую тетрадь. Но пока я пишу, пока двигаются мои пальцы, два часа назад деревянные от холода, я ещё жива. И все, о ком я пишу, живы на страницах моей книги.

Я перечитываю эпизод за эпизодом и словно просматриваю любительское видео. Вот наши говорят, смеются, пугаются, скалятся от напряжения, подначивают друг друга, спят, раздувают костёр, протирают красные глаза, просят о чём-то, решают всем собранием, затачивают оружие, шьют, остругивают ножичком…

Потрескивает очередной костёр, закипает вода в безнадёжно закопченном снаружи ведре, ждёт приготовления свежее мясо оленя, благоухает еловый лапник, которым устелили пол пещеры. Лапник пахнет морозом, лесом и Новым годом, перебивая запах множества стеснившихся людей, их одежд, их разгорячённых недавней работой тел…

Дым от трёх костров вытягивается в отверстия, оставленные в своде нашей длинной снежной норы, но порой ветер отправляет дым назад и метель швыряет в нас горсть снега со льдом. А мы сидим на гимнастических ковриках, раскатанных поверх елового лапника, и всё равно чувствуется холод, хоть воздух в нашей норе уже прогрелся, снежные стены покрылись ледяной коркой, и это хорошо – так будет теплее.

Корень ивы на потолке стал оттаивать, и с него срывается ожившая мышь и падает на колени Лилии. Лилия подпрыгнула, словно подброшенная пружиной.

Мне, сидящей с другой стороны костра, отлично видно, как Влад Адамчик стоит на четвереньках, раздувая пламя, а Лиля прыгает ему на спину.

Матвей шустрит, пытается словить мышь шапкой, девочки визжат, Лиля стоит на спине Адамчика и трясёт кистями рук от гадливости – она не меньше других испугалась, но молчит. Адамчик не знает, кто у него на хребте, а вокруг теснота, а рядом костёр… Он поводит головой и спрашивает друга Карнадута:

– Ху?

– Рыбка! – отзывается Карнадут.

– О, Рыбке можно! Главное, чтоб не Контора… (это он Светку Конторович помянул).

Но Лилия уже слезла со спины Адамчика, перебежала на другую сторону костра и спряталась за моей спиной.

Адамчик находит её взглядом и говорит:

– Рыбка Лилёк, ты можешь запрыгивать на меня, когда хочешь! Всегда пожалуйста, буду рад!

– И пусть сыплются мыши и прыгает на Адамчика Рыбка! – дополняет Жека, а Елисей ставит точку:

– Аминь!

Они беззлобно смеются, а за стеной снежного домика мороз, метель завывает и крутит, гремит и блистает вокруг. А мы в самом глазе бури, и приходится отогревать у костра то один бок, то другой – по очереди.

– Почему это я рыбка? – спрашивает Лиля из-за моего плеча, и я понимаю, что для этого ей понадобилось собрать всю свою решимость. – Потому что я пловчиха?

Адамчик блестит на неё глазами:

– Упс… а ты пловчиха? Вот почему ты молчишь, как рыбка!

Впервые я наблюдаю в режиме реального времени, как люди находят друг друга, потому что я случайно оказалась на пересечении их взглядов.

Не знаю, замечал ли Адамчик Лилю? Скорее всего, замечал, и у ребят давно сложилось мнение о неразговорчивой Лильке, как и обо всех нас, девушках. Но Лилёк разглядела Влада Адамчика только после того, как использовала его в качестве табурета.

Потом молчаливая Лиля незаметно отплыла в самый тёмный уголок омута – то есть, нашей норы, и почти спряталась в охапке хвойных лап. Лилька из тех, кто умеет и в людской толпе оказаться в сторонке, отдельно от всех. А Владик Адамчик закончил хозяйничать вокруг ведра с варевом, выловил кусок дымящегося мяса, положил его на свою рукавицу поверх еловой веточки, заменившей ему салфетку, и с важным видом отнёс угощение Лиле, переступая через сидящих парней. И они с Лилькой тихо ели этот кусок, развернувшись вполоборота друг к другу. Адамчик отрезал мясо ножом, а Лиля, как птичка, следила за его руками, принимала отрезанный кусок, её губы что-то беззвучно произносили, наверное, обычное Лилькино: 'Спасибо!', – и опять тишина, и двое жующих: парень с красными обветренными щеками и подпаленными у костра бровями, и бесцветная, перемёрзшая, с аккуратным носиком тихой отличницы, теперь с красным подмороженным носиком, наша Лиля. Адамчик ещё раз сходил к костру и зачерпнул мясного бульона. И они выпили его по очереди из одной чашки. Лиля пила первая, Адамчик разглядывал её, и когда она хотела вернуть ему чашку, он уговорил её сделать ещё пару глотков, а у самого кадык шевельнулся, должно быть, от голода. Потом он сказал что-то Лильке, и вернулся к ребятам. А вечером я видела, как Лиля выплыла наружу в накинутой на плечи куртке Адамчика. Он позаботился, чтобы Лилёк не переохладилась.

Я размышляю о том, как выросли в цене самые простые вещи: тепло, забота, еда и кров. И как обесценилось всё, совершенно всё, что когда-то было престижным и важным.

Мы успели поесть, чуть размякнуть после обеда и почувствовать, как к пальцам рук и ног возвращается кровь и больно покалывает, согревая. А рыскуны Вована, выглянув наружу, решили идти дальше.

Сказали, что небо проясняется, возможно, продержится ясная погода.

И неудобный Макс Грека сейчас такой нужный – он отличный бегун, он успеет, добежит до "Солнечного", а в лагере есть умная собака, она проведёт людей по тропе даже в полной темноте… И мы благодарны этим ребятам; да, они драчуны, и дури у них в голове выше крыши, но ведь они стараются жить. И ещё для нас они стараются тоже… хотя бы иногда… как сегодня утром на ледяном мосту…

Я наблюдаю за всеми через пламя костра. Из глаз текут слёзы и я объясняю, что это, наверное, дым раздражает мои обветревшие глаза. Никогда ещё мы не были такими жалкими загнанными в нору животными, и никогда мы не будем более близкими людьми…

Глава восьмая. Декамерон

– За что? – неожиданно спросила Наста Дашкевич. Все поняли, что она имела в

виду, повернули к ней грязноватые, примявшиеся и распотевшие лица, и повисла хрупкая тишина, потому что все боялись собственных воспоминаний, а без них на вопрос Настасеи не ответить.

И тогда Алина попросила у Матвея его рюкзак. Младший мальчик принёс ей маленький пёстрый ранец, в нём лежали четыре учебника, которые Алина велела взять в лагерь – учиться, учиться и ещё раз учиться. Кроме того, Алина подсунула Матвею перекидной настенный календарь на будущий год, скрутив его тугим рулоном. Она развернула этот дорогущий большой календарь, открыла вторую страницу – февральскую, с качественной репродукцией Беноццо Гоццоли, и сказала:

– Вот идёт торжественная процессия людей. Впереди – совсем юные всадники с фонарями в руках. За всадниками едет герцог, вокруг него много молодых людей и мальчиков. Следом едут верхом важные и влиятельные господа. В середине процессии женщины, потом снова молодёжь. Есть прогуливающиеся парочки, есть мудрецы, даже в пути не переставшие разговаривать о чём-то глубокомысленном; есть копьеносцы и охотники….

Я не могу больше ничего сказать об этой картине, я не специалист по эпохе Раннего Возрождения, но, когда я смотрю на неё, мне кажется, что художник изображал не просто процессию, он показывал течение жизни. И молодые идут впереди, освещая путь. Потому что они сильные, красивые, они на конях – всё у них есть для того, чтобы быть первыми. Великолепие красок в этой картине радует, но, если не замечать нарядные цвета, мне кажется, с нами происходит то же самое. Мы тоже идём по дороге жизни. Через холмы, меж гор, по долинам. Вокруг растения и животные – весь мир перед нами. И так вышло, что мы идём далеко впереди, обогнав остальных, даже герцогов и королей. Кто знает, что случилось с человечеством в нашем вчера? Зачем думать, что мы отстающие?

– Арьегард, – вставил Елисей.

– А если мы не арьегард? Что, если мы – авангард? Тот самый, с фонарями в руках. Разгоняем светом тьму и прокладываем дорогу другим.

Календарь пошёл из рук в руки. Рассмотрели сначала фреску Беноццо Гоццоли, которую показала Алина. Нашли на этой репродукции сцену охоты на упитанного оленя, или мула, обсудили замах копьём охотника, гнавшего свою добычу к обрыву, покритиковали. Листали и рассматривали дальше, и всё больше находили параллелей со своим бытом. В картине Мантеньи у знатных мужчин на поясе висели кинжалы и длинные узкие шпаги – совершенно как у них, добытчиков. Обсудили чулки мужчин разного цвета и потешались над ними вволю. Над портретом работы Антонелло де Мессина зависли, сказав, что дядька на портрете похож на Макса Греку лет через десять.

– Макс ушёл, но я скажу за него, – отозвался один из парней. – Знаете, про что он рассказывал?

Кто-то хмыкнул:

– Как ехал грека через реку!

– Нет, я серьёзно. Его дед переехал с семьёй в Югославию из Болгарии, и там их накрыла война. Это было за три года до рождения Макса. Его мамке было семнадцать, как Максу сейчас. Потом она за белоруса с фамилией Грек вышла замуж, а тогда амеры их стали бомбить – ни с того, ни с сего. Бомбили только в первый день, но город оказался в окружении: ни подвоза продуктов, ни купить, ни продать. И так целый год. Они там голубей и кошек ели. Спилили на дрова все деревья в городе, а город был курортный, зелёный, там же тепло, примерно как в Одессе, если кому непонятно. Выжили, говорит Макс, благодаря деду: тот был фельдшер, сошёл за медика, и умел элементы питания подзаряжать, как наш Левант Славка, как Елик. К ним все шли – услугу за услугу. В основном, хавчик приносили. У кого не было хавчика, тот в беде. Одинокие женщины за банку тушенки отдавались – только чтоб детей накормить. А что ещё им было делать? Семью Грека спасло то, что дед в первый день войны быстро сообразил, и созвал к себе в дом всех родственников. У них мужиков в родне было достаточно, это стало главным. Плохо было, когда одни бабы… Родственники в свои квартиры так и не вернулись – в квартирах вообще людям была труба… Жили Греки всей большой семьёй, хавчик и самое необходимое прятали в потайной погреб. Днём спали, выходили только по ночам – это чтобы мародёры не узнали, что дом жилой, не пришли, не ограбили, не перестреляли всю семью. Свой квартал Греки охраняли вместе с соседями – дружные соседи попались. Въезды в квартал завалили хламом. Выходили в караул по очереди, чуть что – сигналили друг другу. Собирали дождевую воду, другой не было. Вода в реке через неделю стала непригодна для питья, туда сливали нечистоты и трупы скидывали. Макс говорил, сколько лет прошло, а для его деда война так и не кончилась. Дед погреб забивает тушенкой, консервами, мылом, лекарствами – у него всегда есть годовой запас. Потом запас обновляет. И так до сих пор. Макс, когда послушал Алину, сразу сказал: 'Она двинутая как мой дед, но с ней реально выжить!' Макс назад не хочет. Он говорит: 'Живёшь себе, никого не трогаешь, и вдруг. Везде жопа, и там, и тут. Без разницы!'

– Я тоже не хочу назад, – сказал пацанский голос, и многие его поддержали.

– А что меня ждёт? Типа, мы не понимаем, что никому после школы не нужны? Пойти в работяги и спиться от безнадёги? А в универе меня матушка не выучит, откуда у неё бабки? А если бы даже получил высшее – что, сидеть на зарплате инженера, как отец сидел? От получки до получки перебивались с пустым холодильником, пока его отдел решал проблемы, типа, заказов нет, то да сё, нафик вы, инженеры-архитекторы, кому нужны… Тогда папашка начал таксовать после работы, крутился, как мог. Однажды выехал недоспавший, пассажира покалечил, сам – насмерть. В той, прошлой жизни, что, много было смысла?

– А ты, Саша? – спросила Алина гитариста, всегда казавшегося беспечным.

– Ну… – смутился гитарист. – Наверное, я не готов ответить. Смысл… смысл…

Есть песня, свежая, её только этим летом начали крутить. Я даже не просёк, кто поёт, но припев помню.

Он, бряцая по струне лежащей на коленях гитары, напел:

Ведь я мечтаю о том, что и ты тоже,

Чтобы журавль в руках, а клинок в ножнах,

Иметь дочурку и сына к тридцати примерно

И быть не просто отцом, а быть примером.

Понимаете, двадцать первый век, всемирная связь и всё такое, а песни – про что? Про клинок, чтобы был в ножнах. Так и мы здесь этого хотим – чтобы клинок не доставать. Да?

Алина кивнула:

– Мне ваша учительница истории когда-то сказала: 'Полные опасностей джунгли никуда не делись, они просто стали выглядеть по-другому. И по-прежнему человек ищет безопасную пещеру и жмётся к сородичам'.

Один из гимназистов потрепал по спине Прокопенко:

– Елисей, теперь ты расскажи!

Елисей подкатил глаза и изрёк то, что только от него можно было услышать:

– На всё воля божья!

– Угу. Мало твоему папашке крутизны, он, оказывается, ещё и бог, раз его воля – божья. Давай про то, как ты оказался в нашей футбольной команде.

Елисей сказал:

– Отец запретил заниматься математикой.

– Родной батюшка отлучил от складывания богомерзких цифирей!

– Ну, всё! – фыркнул Елик и демонстративно отвернулся.

– Не хочешь сам рассказывать, давай я расскажу!

– Обломись. В пятнадцать лет я принял участие в математическом конкурсе и победил на республике. А в тот год мелкая девчонка, Алёна… как её там… Федуто победила в детском Евровидении, и её семье дали трёхкомнатную квартиру в столице, в самом центре. Мой отец ждал, что обо мне хоть в местной газете напишут, как я всех математиков на республике обошёл. Нет, не написали.

– Об этой Алёне зато написали на полразворота. Рот открыла и спела – и героиня. А наш Елик, получается, никто.

– Мой отец так и сказал. И ещё сказал: 'Сын, больше никакой математики! Петь ты не можешь, значит, пойдёшь в футбол!' Директор гимназии звонила отцу, и к себе вызывала для серьёзного разговора. Но папка не повёлся. Он одел футбольную команду, мячи купил, директрисе пару машин щебня со своего предприятия выписал, чтобы засыпали яму на въезде в гимназию, и всё затихло. Математица ждала, что я снова к олимпиадникам вернусь, а потом перестала.

Разговоры ещё кружили. Девушки молчали и слушали. Им было что сказать, но это если подружке, и на ушко. Вслух и для всех – они так не умели.

Алина подумала, что как раз, их родной мир был устроен для женщин. Женщинам в нём было легче, чем здесь, и её девушки не просто потерялись во времени – девушки потеряли всё, абсолютно всё

Алина пообещала раскисшей Ксюше набрать воды в свистульку, потому что в их убежище был только кипяток в ведре над костром. Позвала Таню Гонисевскую и вдвоём они вылезли из норы сначала в приделок-коридор, упиравшийся в мёрзлый берег; повернули вправо, оказались под голубым умытым небом. Вечерело. Было холодно, но тихо. Они вдохнули, словно испили по глотку, свежего воздуха. По слегка наклонному песчаному берегу девушки медленно приблизились к речной воде, которая текла в нескольких метрах от их пещеры.

Алина поискала твёрдое место над водой, чтобы поставить ногу, наклонилась и наполнила свистульку. Легонько свистнула – раздалась булькающая соловьиная трель. Алина задумалась: слышала ли она, городская, когда-нибудь трель соловья? Она любила вставать рано, и ловить пару часов, когда время принадлежит только ей, а соловьи, вроде бы, поют поздно ночью…

– Танюша, ты слушала соловья? – спросила она Гонисевскую.

– Может, разок слушала. Наш дом на краю микрорайона, под окном частный сектор, если ночью не спать, услышишь, как соловьи поют в садах. Но я поспать люблю, и мальчики меня в скверике на задерживали, сами понимаете, я для них была толстая Танька, или мадам Гонисевская…

– Зато здесь ты самая нужная и самая популярная девочка, а уж красавица какая! Поверь, Таня, ты – ладная, настоящая, надёжная даже с виду, на тебя положиться можно. Всё в тебе для жизни, и кто-то из всемирно известных кутюрье, ненавидевший худые модели, с которыми ему приходилось иметь дело, говорил про таких, как ты: "Когда я вижу крепкую девушку с грудью и бёдрами, я думаю, что Бог всё-таки есть!"

Танюшка засмеялась. В словах Алины не было фальши.

– Да уж, я похудела, но в модели вряд ли гожусь! Спасибо, Алина Анатольевна! Но вы ребятам больше нравитесь!

– Это каждая девушка про других девушек думает. Ерунда всё это, Таня. На самом деле, девушке нужна не любовь вообще, а любовь одного-единственного.

Таня её удивила, сказав:

– А если не одного, а двух?

Алина подумала, что сейчас как раз тот случай, когда на некоторые вопросы и даже мысли у неё нет права.

Спросила о другом:

– Ты слышала, что рассказывали про семью Макса? А ты, лично ты, задаёшься вопросом – за что мы здесь, и зачем?

Таня Гонисевская сказала весело:

– Алиночка Анатольевна, у меня наоборот. Я чувствую, что сейчас я там, где мне и положено быть. Я вам расскажу, вы поймёте.

Перед республиканской олимпиадой я была на сборах. Однажды я сидела и пыталась понять, почему моя группа крови не вписывается в решётку Пеннета?

– Какая-то схема совместимости групп крови?

– Ну, да. Решётка Пеннета – простая и наглядная таблица. Группы А и В – доминантные гены, группа 0 – рецессивный ген. Алина Анатольевна, можно я не буду сейчас об этом?

– Конечно, Танюшка, – кивнула Алина. – Нам не до решёток Пеннета. Разобраться бы в нашей ситуации. Рассказывай.

– Ну, я разволновалась, потому что подумала, что я чего-то не догоняю, и хороших результатов на олимпиаде мне не видать как своих ушей. Тогда я сказала о своей проблеме профессору и выложила перед ним: у моего отца нулевая группа крови, у матери – группа крови "А", но при этом у меня группа крови "АВ"'. Профессор объяснил, что это невозможно, быстро нарисовал разные решетки Пеннета, стал горячиться, и внезапно – пауза. Профессор внимательно глянул мне в лицо и опустил глаза. И вот когда он замолчал, я вдруг поняла, что значит «красноречивое молчание», и поняла, почему моя группа крови не вписывается в решетку Пеннета. Всё просто. Я растерялась и у меня началась тихая паника. Профессор мягко сказал: «Давайте продолжим разговор завтра, если хотите». Но я бросила курсы и уехала домой, и рассказала всё маме. Мама не отпиралась, но припечатала: «Провалилась бы эта школа и биология! Кому она нужна, биология твоя? Что, умная сильно стала? И что тебе теперь с этого-то ума?! Ну, живи, как хочешь!» И я поняла, что случилось непоправимое, и счастье разбито, а мне ещё год до окончания школы, а потом я рвалась в университет, на терапевтическое отделение, и вдруг все мои старания обернулись против меня… А мой папа – не мой папа, чужой человек. Они стали с мамой разводиться, потому что, оказывается, бабушка пришла, когда мы с мамой говорили, подслушала наш разговор и папе пересказала. Мама призналась, что я – ребёнок от его родного брата, моего дяди. Я очень переживала, я вдруг оказалась чужая в родном доме, и мои успехи в учёбе никого не радуют, и лишняя я, всем ненужная… Маме своей жизнь сломала, а она ведь ещё нестарая женщина…