Текст книги "Три этажа сверху (СИ)"

Автор книги: Александра Ковалевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Иванка впервые решилась позавтракать обычным образом, у неё проснулся аппетит, и Сивицкий сбегал к автомату, выдававшему пирамидки с жидкостью – по утрам им всем доставалось только питьё, похожее на ряженку.

Он поднёс ко рту Иванки надорванную сверху пирамидку, касаясь её тела под тонкой рубашкой своим бедром и предплечьем, как вдруг капля, сорвавшаяся с верхушки пирамиды, зависла круглым шариком перед губами Иванки.

Они замерли и расширенными глазами смотрели на каплю.

Дима машинально плеснул из тетрапака ещё немного утреннего напитка и жидкость медленно, медленнее, чем ей было положено, стала опадать вниз.

Иванка подставила под зависшие капли ладонь и оттолкнула их от себя, как в замедленной съёмке.

У Метлушко началась истерика. Она зачастила:

– Хочу домой! К Алине! К девочкам! Уйдём отсюда! Мамочки-мамочки…

– Ванятка, там мороз! – ответил Дима, стуча зубами от страха.

– Мне страшно! – шептала она.

И опять это её заполошное «мамочки… мамочки…»

Дима рванулся с места:

– Я мигом, я одежду соберу!

Дима пережил пугающие мгновения, зависнув по пути в медбокс в фазе застывшего движения, когда двигалась только мысль, а сам он висел. Потом его бег возобновился, он ворвался в медицинский отсек, в спешке нажав обеими ладонями на обод входной мембраны, чтобы оттолкнуться от неё и в один прыжок оказаться на реабилитационном столе. И вдруг из обода выстрелил пузырь плёнки, обтянул тело Димы и потянулся за ним, рвавшимся к столу. Зуммер не включился – Дима находился в туннеле из тонкой плёнки, а Иоанна на медицинском столе кричала и билась в агонии. Сеть за её спиной ожила, натянулась, и по красным волокнам шло свечение, пульсировавшее кольцами.

Дима выхватил нож, с которым не расставался, и вспорол плёнку на себе. Выла и мигала сигнализация, освещая медбокс тревожными сполохами, а Сивицкий расковыривал разъёмы на колпаке над столом, отсоединяя крепчайшую жизнесеть по волокну. Иоанна перестала трястись и, бледная, вцепилась в Сивицкого ослабевшими пальцами:

– Мне снова болит!

– Это потому что я перерезал сеть. Бежим! Одевайся!

– А ты?

– Я потом… Скорее, Ванятка!

Он лихорадочно одел на Метлушко и на себя несколько рубах и штанов из запасов ковчега, затем заправил девчонку в свои тёплые походные вещи, ворочая Иоанну, беспомощную и ничего не соображающую от страха и вернувшейся боли.

Он думал, как там ему придётся – на морозе? Оглянулся на мембрану входа и его осенило; он срезал плёнку, тянувшуюся по полу, укутал в неё Иоанну с головой, затем утеплил себя: плёнки было достаточно, и Дима замотался в неё как следует.

Он поволок Иоанну по коридору. Пластик на ноге Иоанны стучал о пол при каждом шаге. Дима привёл её к шахте лифта – это было рядом, – и увидел, что лифт медленно отправился вниз.

Елисей никого не стал ждать.

– Елик!!! – в отчаянии крикнул Дима, свесившись через перила заграждения, – Мы здесь!!!

– Он бросил нас! – Иванка, рыдая, осела к ногам Сивицкого.

– …аннигиляция…красным! – кричал Елисей, запрокинув лицо вверх, но не переставал давить на поручень платформы.

Сивицкий не пытался понять, что значат эти слова. Что слова – Сивицкий видел, как всё изменилось в хронокапсуле, и всё сигналило – она стала ловушкой.

– Веришь мне? – дрожащим голосом спросил он Иоанну, чувствуя, что слёзы застилают ему глаза.

Она всхлипнула и кивнула.

Дима молниеносно перехлестнул кусок плёнки вокруг них двоих и затянул узел.

– Закрой глаза и обними меня, матрёшка. Прорвёмся!

И он оттолкнулся ногами от края площадки, рассчитывая попасть в самый центр шахты а, значит, упасть на уходившую вниз платформу.

Глава двадцатая. И смерть дышала…

Мамонты поднялись до восхода. Они тихо фыркали, отрясая с себя снег. В крови животных тёк гемоглобин с особыми свойствами: он и при глубоком минусе насыщал кровь кислородом, поэтому мамонты спокойно переносили переохлаждение тела и зимнюю бескормицу.

Мамонты потёрлись друг о друга боками и мохнатыми толстыми хоботами, с тяжёлым сухим звуком постукивая бивнем о бивень соплеменника. Мамонтёнок напился материнского молока и только попробовал весело взвизгнуть, как мать, вожак стада, чувствительно ткнула его хоботом. Мамонтёнок замолчал. Мать позволила ему обвить свой хобот, что было проявлением нежности, но быстро прекратила игру. Занималась заря, и пора было трогаться в путь – протаптывать старые и прокладывать новые тропы.

Мамонтиха не помнила, как оказалась в этом странном краю с густыми щётками высоких растений, занявших сухие бугры по краям болот. В эти заросли мамонты не совались – чувствительную стопу кололи острые обломки растений, валявшиеся там на земле.

Она не помнила, чтобы бабушка или мать приводили семью в эту землю. А память у матриарха была отменная, хватало одного путешествия, чтобы она знала территорию во всех мельчайших подробностях и помнила до глубокой старости.

Мамонтам пришлось двигаться вдоль реки по болотам, нигде не встречая сородичей. Они попробовали на вкус молодые ветки некоторых высоких растений и нашли их съедобными. Травы и болотные мхи тоже годились им в пищу. Здесь текла Большая Вода, сейчас скованная льдом, а за ней был высокий берег, который мамонтов не интересовал. Но иногда матриарх вела туда семью, чтобы, пройдя по льду очередного притока вглубь берега, обследовать местность. Но везде были те же высокие непролазные заросли, покрытые зелёными колючками и пахнувшие резко.

По этим землям ходили звери, знакомые мамонтам: например, зубры, олени и лоси. Они измельчали по сравнению с прежними, но мамонты знали их и не опасались, по крайней мере, до ярых дней, когда самцы становятся безумными и могут броситься под ноги, целясь рогами в брюхо мамонту-подростку.

Сновали песцы и ярко-рыжие лисицы; зайцы оставляли петляющие цепочки следов, из-под ног порой вспархивали куропатки, ночевавшие в снегу.

Здесь стаей бродили измельчавшие волки с шерстью темнее обычной, боявшиеся мамонтов и способные только выть из чащи. Встретилась пара полярных волков, про которых мамонты знали, что они вестники смерти. Эти белые волки, где бы ни были, успеют в то место, где умирает мамонт а, чаще всего, мамонтёнок. Мамонтёнку проще умереть. Взрослые самки живут долго, рожая одного детёныша раз в четыре года; они держатся семьёй, они внимательны и осторожны. Самцы ходят одни и рискуют больше. Иногда самцы ломают бивни в битве за самку, и расколовшийся бивень мешает несчастному и, случается, он цепляется бивнем за естественную преграду и погибает не от старости, не оттого, что сточились зубы, и не от весенних болотных грязей, способных засосать даже мамонта. И, если это произошло, белые волки помогут ему умереть и расправятся с тушей погибшего, острыми клыками разрывая ему мохнатую шкуру, вгрызаясь под рёбра и выедая внутренности. За волками под шкуру просочатся куницы, хорьки и ласки и обгрызут мясо с костей острыми мелкими зубами, а потом замрут на ветках с раздувшимися от переедания животами. Если мамонт умер зимой, белые волки останутся жить под замёрзшим трупом, и потом, сытые, будут размножаться в норах неподалёку.

Рассвело, повалил снег.

Мамонты бесшумно перешли реку по льду, растянувшись цепью. Возле правого берега было место их водопоя. Мамонтам нравилось пить воду, это было лучше, чем есть снег. В новом краю вода не промерзала до дна, она текла подо льдом, и стадо не удалялось слишком далеко от разбитых в начале зимы лунок. Самыми удобными были лунки рядом с оврагами; там в большую воду вливалась малая вода, до которой легко дотянуться, потому что её уровень не опустился настолько низко, что хоботом уже не достать.

***

Отряд коменданта Карнадута рассыпался на десятки, чтобы обследовать здешнюю местность. Люди Краснокутского намеревались выследить стадо косуль, упущенное вчера. Удачливые охотники всегда получали лучшую часть добычи. Договорились сойтись вместе по сигналу горна – звук далеко разносился в пустынном краю.

На стоянке остались комендант и Матвей. Матвей проспал время утренней побудки, а Карнадут понимал, что несёт персональную ответственность за мальчишку. Алина спросит не с кого-нибудь, с него. Алина – величественная, авторитетная, приобрётшая статус некоронованной королевы… Он сам не раз прикрывался её именем, когда надо было склонить парней к общему решению. И парни, поспорив для порядка, соглашались. Потому что на стороне девушек, интересы которых представляла Алина, была особая, не сиюминутная, но годная для всех и для каждого, правда. И эта правда была в стороне от их пацанских личных разборок и споров за лидерство между десятками.

Влад присел у костра, чинил ботинок Матвея и собирался проверить рыболовные сети, пока ребята на лыжах обследуют окрестности.

Пальма вдруг насторожила уши и принюхалась. Шерсть на её загривке встала дыбом, собака негромко взвизгнула, а просвет между склонами узкого оврага загородила огромная туша. Мамонт, высотой три метра в холке, почти бесшумно прошествовал справа налево вдоль по берегу. За ним показался второй гигант и скрылся за поворотом оврага. Третий…

Влад схватил за морду испуганную собаку.

«Сидеть!» – приказал он Пальме и та, тихо повизгивая, поползла и забилась за палатку.

Влад привязал Пальму, чтобы не рванулась за ним под ноги мамонтам. Сгрёб в охапку ветки хвои и камыш, – всё это стелили под палатки, чтобы не ставить их на снег. Побил, как веником, себя поверх одежды. Решил прихватить пучок сухостоя c собой и двинулся за животными, стараясь находиться под прикрытием стволов деревьев. Он, как только что это делала Пальма, втягивал воздух ноздрями: от огромных животных ощутимо пахло, и непросто было обозначить этот запах. Пах длинный мех мамонтов – снегом, морозом, внутренним теплом, шерстью, зверем, чуть-чуть навозом. Ещё самую малость – дичью: оленем, когда он свалился в класс и наполнил помещение своим духом.

Влад Карнадут подобрался достаточно близко, чтобы разглядеть первобытных гигантов. Вожак стада, это была самка с коричневой шерстью и светлым загривком, высоко подняла переднюю ногу, и Карнадут, следивший за мамонтами сзади, разглядел пальцевые подушечки с трещинами на ступне матриарха и удивился. Самка с силой надавила на лёд. Она не в первый раз проделывала это: лёд ушёл вниз, сверху проступила вода, и мамонты стали подходить и окунать толстые у основания мохнатые хоботы в воду.

Матриарх напилась первая, отодвинулась от полыньи, а потом развернулась и посмотрела на крадущегося за деревьями человека.

Карнадут замер.

Мамонты перестали пить и молча наблюдали.

Карнадут стоял, держа перед собой камышовые стебли, словно букет, и обонял сухой их запах, и надеялся, что его собственный запах не раздражит животных. Он услышал скрип снега за спиной, и понял по звуку шагов, что за ним крадётся Матвей. Но не позволил себе оглянуться, потому что одновременно мамонтиха с коричневой шерстью в четыре гигантские подвижки, слишком стремительные для такой огромной туши, придвинулась к нему и остановилась: мохнатым лбом вперёд, настороженно шевеля хоботом. Хобот осторожно потянулся к человеку. Карнадут тихо переливисто свистнул, вытянул руку и слегка пощекотал камышовым пучком ноздри огромного животного.

Матриарх чуть отпрянула, качнув тяжёлыми бивнями, и показалось, всё пришло в движение: двинулся воздух, заскрипел и подался снег, ощутимее стал запах, дрогнула шкура на боках животного, повели головами его сородичи.

Но вот всё успокоилось.

Мамонт, как будто поразмыслив, снова протянул хобот к человеку. Владислав опять коснулся сухостоем голых ноздрей животного, влажно черневших из-под шерсти хобота, и опять осторожно присвистнул. Другие мамонты смотрели на это со стороны.

Матриарх позволила пощекотать себе ноздри. Фыркнула и отступила.

Из-за её длинношерстного бока вышел детёныш, покрытый свежим и чуть кучерявым рыжим мехом, и тоже протянул хобот к Владу. Малыш был метра полтора в холке, широкий в боках, круглолобый, на крепких ножках. Он моментально обвил камышовый пучок хоботом, вытянул его из ладони Карнадута и положил в рот. Влад тихо высвистывал и старался не спугнуть животных нечаянным жестом. Молодой мамонт вытолкнул из пасти камыш, уронив его на лёд. Он позволил коснуться своего тёплого хобота рукой, а старый мамонт, возможно, это была его мать, своим хоботом потрогала руку человека и подтолкнула детёныша прочь.

Мамонты отвернулись от человека и стали удаляться, шествуя вдоль берега.

Матвей присеменил к Владу и виновато заглянул в глаза:

– Я проснулся, а никого нет, только твои следы, и их заметает снегом. Я побежал за тобой! Какие огромные! Мамонты!.. – выдохнул мальчик. И признался, опустив густые светлые ресницы:

– Я описался, когда они подошли…

– Ещё бы! – ответил Карнадут и натянул Матвею ушанку на глаза. Ругать мальчишку не хотелось.

Вдруг в стаде мамонтов закричал мамонтёнок и заревели, захрюкали взрослые животные. Они столпились тесным кругом и Влад понял: что-то случилось возле полыньи, в которой парни оставили рыболовные сети… Что-то с мамонтёнком, рыжим и лохматым весёлым детёнышем…

В повороте массивных тел мамонтов чувствовалась тревога и озабоченность. Они взмахивали хоботами и качали лобастыми головами, а мамонтёнок кричал.

Влад присел и тяжёлой ладонью принудил присесть Матвея:

– Наверное, малыш запутался в наших сетях. Уходим быстро.

– И не поможем мамонтёнку? – на глаза Матвея навернулись слёзы.

– Ты как это представляешь? Если мамонты оставят его и отойдут, возможно, нам удастся что-нибудь сделать для него. Не уверен. Он весит килограмм пятьсот, и бивни у него вполне серьёзные. Иногда убить легче, чем спасти.

– Мы – убийцы! – с чувством подхватил Матвей, рыдая. – Мы спасать не можем, а только убивать! Я не буду есть мамонтёнка, и всем расскажу – никто не будет есть!

Мать-мамонтиха взревела и помчалась на них.

Матвей из положения сидя на корточках плюхнулся в снег и лицо его побелело. Влад схватил мальчишку за воротник и за пояс и потащил, как тряпичного, пытаясь взобраться на крутой высокий берег. Он не успел; матриарх поднялась на задние ноги и, взмахнув передними ногами перед собой, ударом бивня сшибла Карнадута с Матвеем со склона и ребята покатились вниз, под ноги мамонту.

Они упали, а над ними ревела взбешённая мамонтиха. Она просунула хобот меж ног Матвея и ему под грудь, подняла мальчика и швырнула в сторону полыньи, где кричал и бился в сети мамонтёнок. Матвей пролетел порядочное расстояние и упал в глубокий снег, распластавшись на нём, как лягушка. Мамонтиха повернула огромную тяжёлую голову и Влад, лежавший ничком, почувствовал, как его мягко накрыло сверху, и в ужасе заскулил, поняв, что мамонт трогает его огромной ступней с пальцами и подушечками. Тут же он почувствовал хобот и бивень под собой, и горизонт качнулся. Мамонтиха швырнула Карнадута, комендант зарылся лицом в снег, а когда поднялся на четвереньки, его чувствительно пнули под зад, но это было уже не так страшно. То же самое случилось с Матвеем: матриарх снова толкнула его, когда мальчик попытался выпрямиться в полный рост. И тогда Влад пошёл на четвереньках, шепнув Матвею: «Делай, как я!» Мамонтиха перестала понукать их, и они кое-как дошли под её конвоем до полыньи, загребая руками по снегу, и увидели рыжего мамонтёнка, беспомощно застрявшего среди раскрошенного льда и обвешанного сетью. По его густому меху прыгала рыба, вывернувшаяся из рыболовной снасти. Мамонтёнок, спеленатый сетью, не мог выбраться из ледяного крошева. Взрослые сородичи – то один, то другой, – протягивали ему хобот, и он хватался за хобот, но пятнадцатиметровая сеть крепко спутала его и держала в полынье. Обезумевшая мать мамонтёнка подняла Матвея и затолкала его в полынью, и прихлопнула сверху хоботом так, что мальчик по горло погрузился в ледяную воду.

Карнадут чувствовал, что ещё немного – и он сойдёт с ума. Он схватил пригоршней снег и снегом протёр лицо. Сделалось легче. Он просипел:

– Нож, Матвей! Нож с тобой? Режь сеть!

Мальчик запустил пальцы в шерсть мамонтёнка, смотрел, не отрываясь, на Влада поверх широкой спины животного, и видел, как открывается твёрдый рот под усиками, что-то велит ему, Матюше. Видел отросшую по щекам жидкую бородку, и не узнавал Боксёра, которого впервые встретил не таким – моложе, добрее, задумчивее. Кто этот дядя? Почему он стоит на четвереньках, плачет, на нём нет шапки и ветер шевелит волосы с набившимся в них снегом? Он главный в их семье, он решает всё или почти всё, что не решает Алина, и это он бросил Матвея в прорубь и хочет, чтобы Матвей резал сеть и спас мамонтёнка?

С подбородка мальчика стекала вода, колотый лёд забился в горловину куртки между одеждой и посиневшей тонкой шеей и вид этих кусков льда на коже ребёнка сводил с ума Карнадута.

Мамонтёнок плакал и ревел, скручивая хобот, и уже не пробовал освободиться от сети, окончательно запутавшись в ней, и не пытался избавиться от двуногого зверя, вцепившегося в его бок.

Карнадут сообразил, что мальчишке не по силам разрезать сеть, даже если у Матвея нож с собой. Неизвестно, кто точил ему нож, а снастью парням служила новая лавсановая сеть со спортивной площадки, теперь ещё и вымоченная в воде, которую непросто разрезать. Оглядываясь на мамонтов, Владислав на четвереньках пробежал те несколько метров до проруби, которые разделяли его и Матвея, и принялся кромсать сеть своим ножом. Мамонты ему не мешали, только время от времени трубили громкими голосами над головой, заставляя вздрагивать и вжимать голову в плечи.

Он понял, что все усилия бесполезны. Ещё немного, и в воде от переохлаждения погибнет Матвей. Мамонтёнка не спасти, он запутался в снастях с головой и не выберется из полыньи, – он обречён. Тогда Влад навалился на мамонтёнка, дотянулся до Матвея и втащил мальчика на широкую спину животного. Чтобы сделать это, Владу пришлось прижаться к боку рыжего мамонтёнка коленями и он почувствовал биение сердца животного. Терять уже было нечего, Влад выхватил длинную шпагу-заточку из ножен и с усилием вогнал её по самую рукоять в то место на шкуре мамонтёнка, под которым ощутил жизнь большого сердца.

Мамонтёнок вздрогнул и замер в полынье. Хобот, которым он вертел без остановки, обмяк и повис вниз.

Карнадут с ужасом ждал приговор мамонтихи. Но она увидела обмякший хобот детёныша, коротко вскрикнула, отшатнулась, чуть не сев на массивный зад, затем попыталась приподнять маленький хобот, но тот снова упал плетью, а глаза рыжего малыша затянула пелена. Мамонты отодвинулись от полыньи, а несколько животных отвернулись. Мать попятилась и пятилась долго, потом повернулась и пошла прочь, горестно затрубив. За ней потянулось её стадо. Карнадут не знал, что матриарх смирилась со случившимся, и позволила двуногим делать их работу. До сих пор её семья не встречала двуногих сильно пахнущих зверей, но теперь мамонты знали, что эти существа, как и белые волки, слуги смерти…

***

Елисей увидел выпавших из ковчега Сивицкого и Метлушко и заверещал от ужаса.

Он налёг грудью на поручень, нажимая на него со всей силы и понимая, что если Сивицкий и Метлушко упадут на платформу подъёмника, ему может не поздоровиться. Инстинкт самосохранения заставил его мозги работать с удвоенной скоростью. Елисей сообразил, что самое безопасное место – под поручнем в углу площадки, и тогда есть шанс, что падающие тела не свалятся ему на голову. Одновременно он вспомнил видеосюжет про японца, который выбрасывал из самолета свой парашют, а затем выпрыгивал сам. Этот сумасшедший догонял свое снаряжение, надевал, а после дергал за кольцо и спокойно приземлялся на парашюте.

«…если выровнять скорости…» – пульсировала мысль в мозгу Прокопенко.

Елисей, вереща от страха, повис под поручнем, вцепившись в него руками и, скрестив поверх поручня ноги, всей массой тела разогнал платформу, заставив скользить вниз ещё быстрее.

Сивицкий в связке с Иоанной кувыркнулся в воздухе на 270 градусов и должен был упасть головой вниз, но Иоанна, привязанная к нему, соскользнула, падающую пару снова развернуло и они теперь летели головой вверх, ногами вниз. Иоанна уставилась Диме в кадык, покрывшийся пупырышками, и не отводила взор. Дима заставил себя глянуть вниз, чувствуя, как сердце висит на одной тоненькой нити, а секунды свободного падения никак не кончаются. И вдруг платформа с Еликом сбежала из-под них.

Дима непроизвольно дёрнулся в воздухе, перегруппировался, и они с Иоанной встретили поверхность платформы одновременно боком, плечом, бедром… В следующее мгновение Дима осознал, что, падая, больно задел висевшего на поручне Елисея, а конструкция поручней неожиданно раскрылась. Угловая стойка перешла из вертикального в горизонтальное положение и торчала наружу, Елисей оказался висящим на поручне в метре от края лифта, тело его расстелилось в воздухе – головой к ребятам, ногами прочь от платформы, а одежда, которую он не успел застегнуть, полощется во встречных потоках ветра, грозя сорвать Елисея и унести. Елик намертво вцепился в ограждение одной рукой, в глазах у него пульсировал смертный ужас.

Желудок у всех троих подкатил к горлу – платформа падала.

– Рви сюда!!! – крикнул Дима Елисею.

Прокопенко рывком схватился за опору второй рукой и, послав ноги вперёд, в мгновение оказался рядом с Сивицким и Метлушко. Лифт словно этого ждал: поручень вернулся в прежнее положение, заняв вертикальную позицию. Падение платформы перешло в контролируемое движение, всё более замедляясь. Тела троих пассажиров, распластанных на платформе, прижало к поверхности.

Сивицкий раздышался и дрожащими руками нащупал нож на поясе под слоями плёнки, которой обмотался. Вынул его из ножен и разрезал узел, связавший его и Иванку. Они перевернулись на спину, приходя в себя.

Елисей, лежавший у них в ногах, задел валявшуюся красную жилу. Иоанна охнула от боли. Дима перекатился и в ярости воткнул лезвие в платформу, целясь по пальцам Прокопенко, но тот чудом успел отдёрнуть руку. В глазах Димы бушевали злые молнии. Прокопенко мелко дрожал всем телом и скулил, и оправдывался. По его словам выходило, что перст божий, инстинкт самосохранения и особая миссия, оказывается, толкнули Елика запрыгнуть на платформу и отчалить вниз.

Сивицкий только шипел и плевался. Иоанна, подобрав высунувшиеся из-под одежды шнуры жизнесети, затолкала их за пояс, обняла руками колени, скрутилась в комок и прошептала:

– Дима, не трогай его. От страха и не такое сделаешь. Ты вот прыгнул вниз тоже от страха.

Дима нахмурился и внимательно заглянул Иоанне в лицо.

– Ты не жалеешь?

– И ещё прыгну! – она слабо улыбнулась и внезапно ткнулась лицом ему в грудь, в слои плёнки, служившие ему одеждой, и обмякла.

– Мы её теряем! Столько рисковали, и всё зря! – воскликнул Елисей.

– Заткнись, ты! – бросил Сивицкий, но это было лишнее: Елик подкатил глаза и зашлёпал губами, читая молитву. Когда он открыл глаза, то зажмурил их опять: Сивицкий зло уставился на Прокопенко из-под широких бровей, в левой руке он держал нож. На правый кулак Сивицкий намотал шнурок с шеи Елисея.

Сивицкий, левша, сказал:

– Дуем обратно, в ковчег.

– Не-не-не, – замотал головой Елик.

– Обратно! – грозно припечатал Дима. – Ты влез в программу, ты из неё и вылезешь. Ванятку в ковчег надо вернуть, срочно. Если Ванятка умрёт, я дал слово, что и я за ней – тоже. А где умирать – мне всё равно. Дед сказал, этот ковчег нас привёз, и он на нас заточен. Так что жмём вверх, Прокопенко.

– Что я слышу?! Ты помнишь мою фамилию? А то всё Елик да Елик…

– Елисей Прокопенко, будь мужиком. Прошу! Даже если ковчег уже заняли – давай устроим им тёмную. И сделаем это вместе, а?

– Ладно, ты меня убедил, кузнечик совсем как человечек… Я тоже устал сдыхать здесь раз за разом. Куда ни дёрнешься – не сожрут, так покусают, не покусают, так затопчут… Только не гони, дай подумать, а?

Они потянули поручни вверх.

– Ты ничего не чувствуешь? – осторожно поинтересовался Сивицкий, напрягаясь в усилии разогнать платформу и подозрительно оглядывая окрестности, едва различимые в рыхлых сумерках, и пахнущие чем-то забытым.

Елисей кивнул:

– Или резко поменялась погода, или весна пришла раньше времени… как будто морозы кончились…

Их размышления прервал странный звук сверху. Вскоре они различили клёкот летящей в тёмном небе стаи птиц и поразились, не поверив своим ушам.

Елисей бросил давить на поручень:

– В ковчеге время тянется! Лёха говорил! Дед что-то толковал, но я слышал рассказ деда в пересказе Алины, и не въехал в тему!..

– Ты мог запустить время в другом режиме?

Елисей зашипел неразборчиво и потянул поручень вверх. Буркнул:

– Мог и запустить… Программы подписаны иероглифами. И латиницей. Но не по-английски, это точно. Что сделалось с амерами после нас? Куда подевались? Может, Франция последним летом не только мундиаль выиграла, а вообще всё выиграла?

Дима сказал:

– Я попробую кой-чего… – С этими словами он сильно потянул на себя вертикальную перекладину, из-за которой чуть не свалился с платформы Елисей. Елисей подсобил ему, заметив, что стойка подалась внутрь.

Стойка склонилась в центр платформы, и лифт рванулся вверх. Иоанна внезапно всхрапнула, как человек, которому запустили сердце. И замотала головой. Дима бросил тянуть стойку, обнял ладонями лицо девушки:

– Тихо-тихо, скоро приедем… Елисей, внутри ковчега есть камеры слежения?

– Есть. Там всё под контролем.

– Везде? И возле лифта?

– Везде, говорю же тебе. Но на них видны не мы, а наши жизнесети… постой, значит, если мы вернёмся без жизнесети, электроника нас не заметит?

– Так в чём вопрос? Мы с тобой собрались умереть, на кой нам сетка?

– Боже милостивый, как же я боюсь! – признался Елисей, когда платформа замерла посреди белых колонн.

– Елисей, ты мозг операции, тебе нельзя бояться. Только холодный расчёт и железная логика, ничего больше. Мозг, помогай мне нести Ванятку. Пусть доктор сделает ей новую сеть. Она рискует больше нашего: этот летающий лазарет чуть не прикончил её прямо на операционном столе. А ты пойдёшь и спокойненько выключишь то, что включил. Большего я от тебя и не жду. В крайнем случае, нас снова попросят выйти, а мы уже знаем, что от падения не умирают, умирают от приземления. Но когда ещё то будет…

Хроники Лилии Цыбульской. Первая весна в диком краю

Охотники принесли добычу: рябчиков, оленину, лося, свинюшку и большую рыжую шкуру. Они сказали, это шкура молодого мамонта.

Но ещё раньше, до их возвращения, в лагерь вернулись Краснокутский, у которого нестерпимо разболелась рука, и Юрик, которого лось задел рогом. Их привёл Саша Реут, гитарист, ему выпал горячий жребий сопровождать больных до лагеря. Парни привезли на детских санках Матвея. Матюша сильно простудился, и нам пришлось выхаживать его до самой весны.

Мой Адамчик рассказал, как они пошли в лес по руслу ручья, на котором была устроена их первая ночная стоянка, а потом ручей сузился и исчез в сугробах, Слава Левант снял лыжи и взобрался на высокий гребень, где росли дубы, такие же, какие стоят на берегу Большой реки. И увидел, что Большая река рядом, и тропинка до школы на другом берегу тоже близко, только под снегом. И они сократили путь и неделю провели на трёх этажах и из школы выходили ловить зверя. Когда они поохотились и уже ушли с трёх этажей, их догнали парни с Жекой Бизоном во главе. Эти ребята поднимались в ковчег, жили в нём, и у них время там, внутри, текло по-другому. И ещё охотники сняли с сосны яркую вязаную шапочку с помпонами, какую носила Иванка Метлушечка, а в другой стороне нашли шапку Димки Сивицкого. Ребята уверены, что шапки упали сверху.

С Иванкой и Димкой что-то случилось – это ясно. И это страшно-страшно-страшно!

Жека и ребята, побывавшие в ковчеге, молчат про Елика. Как сказал Жека, – о пропавших или говорить хорошо, или вообще не говорить. Платформа, с помощью которой попадают в ковчег, ни разу не спускалась. И сам ковчег охотники не видели, хоть наблюдали за небом всё время.

Иоанна, наша Метлушечка – мы переживаем за тебя; за Сивицкого Димку, которого, оказывается, все девочки любили, как младшего братика; и за Елисея, которого, наоборот, не очень-то любили, пока он был рядом, но без него из нашего племени словно ушло что-то такое не видное глазом, но важное, чего нам теперь не хватает. Наста выразилась: упёртой дурости или искренней святости.

Наста беседует с дедом Фа Земином. Наста учит новый французский. Она говорит, что язык сильно изменился. Это потому, что население Земли-1 после нашей эпохи стало наполовину китайским и так получилось, что китайцы долго были в оппозиции к Америке, и потом выбрали международным языком не английский, а хорошо разработанный французский. Примерно в эту эпоху французский учёный открыл стройную теорию четвёртого измерения и навсегда изменил судьбу человечества. И первый ковчег построили и запустили во Франции.

У Мемеки родился оленёнок, у Бебеки – оленушка. Бяшку всё-таки съели зимой, когда был голодный месяц.

По календарю наступил апрель. Земля раскисла, и нам можно порадоваться, что «Солнечный» стоит на высоком сухом берегу. Прямо за оградой по оврагам бегут, текут, журчат ручьи, там грязь непролазная. На вечернем совете говорили, что до школы ещё долго не будет дороги: снова разлилось болото и, наверное, на трёх этажах жуткая сырость. Так что мы пока отрезаны от деревни. Но всё ценное с трёх этажей за зиму перенесли в «Солнечный»: даже грабли и мотыжки.

Света Конторович вычёсывает собак, собаки считают её своей мамочкой, обожают и охотно подставляют бока под щётку. Наста вяжет тёплые носки из собачьей шерсти и обещает к следующей зиме обеспечить носками всех. Три пары носков Наста связала и никому не отдала, повесила на стенку: для Иванки, Димы и Елисея. Когда я смотрю на эти носки, мне хочется плакать.

Еды опять мало, потому что на охоту добытчики не ходили, и рыбачить было невозможно, пока на реке был ледоход и с чудовищным треском ломались льдины.

Потом воздух стал густой от криков и гогота. В небе над нами стаями летят на болота утки, гуси, лебеди, журавли, аисты и птицы помельче, и я впервые видела тучи птиц – они закрывали солнце! Река разлилась до горизонта. На левом берегу видны деревья, стоящие в воде. Такой простор! Как наши парни не боятся уходить в дальние дали? Когда кончился ледоход, они поплыли на резиновой лодке и на лагерном двухместном катамаране за реку. Они нагрузили на прицепленные плоты зайцев, которых сняли с веток деревьев. Но чуть не потеряли плоты и не утонули вместе с лодкой и катамараном, потому что река несла упавшие в воду деревья и одно такое дерево, плывшее целиком, с ветками и корнями, чуть не утащило их на дно. Потом началась охота на птицу. Ребята здорово научились ловить гусей и уток, и добывают много дичи, коптят и вялят мясо, а в овощном погребе устроили ледник для хранения мясных запасов. Ещё они перегораживают ручьи, сбегающие к Днепру, и просто выбрасывают рыбу руками – рыба идёт на нерест и её очень много.