Текст книги "Три этажа сверху (СИ)"

Автор книги: Александра Ковалевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

– Надо попробовать пройти строго перпендикулярно температурному следу и сделать это точно в зоне невидимости.

– И кто готов пойти?

– Я и Понятовский, – отвечал Елисей.

– Почему вы?

– Мне пришла в голову эта идея. А Понятовский – чтобы две команды были представлены своими людьми.

Когда странные аномалии были обозначены ветками, Елик и Денис встали между меток и сошли с тропы под прямым углом. Через несколько шагов они пропали из видимости, затем оказались стоящими лицом к отряду, из которого они только что ушли. Они сделали шаги обратно, упали на тропу, в ноги охотникам, закрыв головы руками и отказываясь говорить.

Денис сжимал ладонями виски и катался по земле – его мучила головная боль.

Елисей рыдал, закрыв руками лицо, содрогаясь всем телом.

– Разбивай лагерь! – махнул рукой Карнадут. – Никто никуда не идёт.

Дениса и Елисея проводили в палатку, отпоили кипятком с сильно разведённым в нём вином и давленой мёрзлой клюквой, и только тогда, успокоившись, ребята рассказали, что случилось.

Елик носил мобилу как талисман, и у него «там» включился смартфон. Елик вздрогнул, потом лихорадочно обхлопал себя по карманам, и чуть не выронив, включил-таки смартфон, с опаской глядя на него, как на василиска.

Денис, стоявший рядом, слышал, как Елисею звонит мать и говорит будничной скороговоркой:

– Елисей, уроки кончились? Что ты на себя напялил? С дедом Колей в гараже в погребе хозяйничали? Я тебе дозвониться не могу. Наташа просила забрать Костика из продлёнки. Ты сходи за ним. Только не забудь!

Смартфон погас.

– Не забуду, мама! – ошалело произнёс Елик в мёртвый экран, приложил смартфон ко лбу и заплакал. Парни были так поражены случившимся, что немедленно повернули назад.

Елисей, шумно прихлёбывая «глинтвейн» и вряд ли ощущая, что пьёт, непритворно страдал:

– Кто-то с моим именем живёт за меня!

– Радуйся! – буркнул Денис. – Мы живы. По крайней мере, там.

Он прикрыл глаза, терпеливо пережидая тошнотворную головную боль, которая появилась внезапно в той, прежней, жизни, и о которой он успел забыть здесь.

Впервые Денису было страшно.

К нему подсел Влад.

Сидел, касаясь плечом, и молчал.

Денис, не поднимая веки, нашарил руку друга и стал прощаться.

– Ты чего? – не понял Влад.

– Голову сдавило… – прошептал Понятовский. – Я сходил в прошлое, а не надо было. Не лезьте туда, нас там никто не ждёт. Судя по Елику и его родакам, там ничего не изменилось. Наверное, я там сейчас, в эту минуту, умираю… возможно, и здесь тоже.

– Да в чём дело?! – волновался Влад.

– Тебе Алина расскажет. Насту мою береги, ладно? Обещай!

– Обещаю! – поклялся Карнадут. – Сябар, да что с тобой?

– Больно…

– Давай я тебя пронесу по тропе. Может, дальше от чёртовой разметки легче станет?

– Пронеси! Может, я ещё там? Не весь вышел оттуда? – скрипел зубами Денис.

Влад взвалил Дениса на себя, Игорёк подскочил, помог.

Они вместе понесли Дениса по тропе. И чудо случилось – Денису стало легче. Назад он уже шёл сам и спокойно уснул. Влад сидел над ним, не смыкая глаз, жмурясь от набегавших скупых слёз. Держал воду и водку наготове. Проверял, дышит ли друг. Понятовский крепко спал.

Карнадут сдался под утро.

Проснувшийся Денис нашёл его спящим лёжа на спине, с пластиковой бутылкой воды и полупустой поллитровкой водки, которые Влад обеими руками прижимал к груди. Денис решил, что, пока всё спокойно, он ещё покемарит немного. А потом вокруг закричали ребята, хлопнул от ветра и треснул брезент палатки и Понятовский с Карнадутом, мешаясь с вещами, покатились с палаткой от дикого шквала.

От земли до неба гуляли извивавшиеся хоботы, крутя снег и сор, подхваченный на земле. Смерчи достигли северного температурного следа и, словно столкнувшись с невидимой преградой, взвыл ветер и рванулся вдоль полосы холода, сминая и расшвыривая всё и вся на стоянке охотников.

Хроники Лилии Цыбульской. Злая зима

Я впервые почитала всё, что собрано в дневниковых записях, и поменяла своё решение: нет ничего важнее наших Хроник! И я буду призывать всех оставить свои воспоминания на этих страницах.

Я поняла, что без Хроник от нас может вообще ничего не остаться, как от Дениса Понятовского. Кажется, ещё вчера он был – и нет его, и наш первый комендант никогда-никогда не вернётся к нам. Но в Хрониках Дениска навсегда живой. И Толя Филоненко – он зверь, конечно, но его звериная сущность досталась Насте… Я же запомнила его таким, какой он в записях – настороженный и не очень-то приветливый, весь в себе.

Жалко невысокого и худенького Витька Чаплинского. Он никому не сделал плохого, он всегда и со всеми соглашался, вечно был чем-то занят, и при этом его не было видно за спинами остальных парней. А когда он погиб, как погиб Денис, мы стали вспоминать нашего Чаплю и тоже плакали о нём.

Эти смерти придавили нас, сделали другими.

Назад в детство дороги нет, мы стали взрослыми.

Я бросила Насту на растерзание, потому что почувствовала неладное – тревога сидела у меня внутри (не знаю, правильно ли выражаться «тревога сидела внутри»?). Я дрожала от непонятного страха.

Мы подходили к дальнему корпусу, первому на нашем пути, и за метелью центральная аллея, котельная и жилой корпус были совершенно не видны. Но я заметила кошку Машку и её котёнка: они прошмыгнули в приоткрытую дверь чулана под наружной лестницей корпуса, ведущей на второй этаж. Я знала, что там хранятся берёзовые мётлы дворника. Ноги сами понесли меня, я нырнула в дверцу за кошкой, схватила метлу на крепкой палке, и поставила её поперёк двери, открывавшейся внутрь. Шуханок бросился на дверь и матерился, но метла попала в зазор между косяком и стеной, и он понял, что дверь так просто не открыть. А Толян сказал не задерживаться. И они поволокли Насту в корпус.

Мне было невыносимо жалко бедную Насту. Я бы побежала за помощью, и вряд ли эти подонки меня бы догнали, но я поняла, почему они смеялись под дверью чулана: они закрыли дверь снаружи на защёлку. Голос у меня действительно тихий, кричать я не умею, и на помощь позвать не смогу. Я замёрзну здесь. А Наста умрёт там… И я опустилась и присела на мётлы, скрутилась в комочек, и плакала от холода, от страха за наше будущее и от безысходности. Я приманила кошку Машку и её девочку Кисулю и пустила к себе за пазуху. Кошки сидели тихо. Втроем нам было теплее.

Потом несчастная Наста тихо позвала меня, и мы крадучись пробрались в библиотеку, ключ от которой хранила Наста. Я страдала от острого чувства вины, а Наста сказала: «Ты ничем не могла мне помочь, сама бы только досталась этим… Не знаю, кто может нам, девушкам, помочь. Алина тоже девушка и она бессильна в этой ситуации. Нужно пробираться лесом в школу. Там наши девятиклассники. Хоть я уже никому не верю».

Нас нашли девочки. О Насте теперь заботится Танюшка.

К вечеру со школы, которую мы называем деревней, вернулся Димка Сивицкий со своим десятком. Они приволокли три швейные машинки, некоторые вещи, сушеные грибы и мороженую клюкву. Это не все наши зимние заготовки, но они ещё сходят в деревню.

Сразу после отряда Сивицкого вернулись охотники, но Влад Карнадут не задержался, хоть наступила ночь и метель крутила ещё сильнее. Влад Карнадут и не думал ночевать в лагере, потому что не все его люди вышли из бури. Ему рассказали о случившемся, об алинином выстреле и о смерти Толяна Филонова. Влад повидался с Настой, передал ей последние слова Дениски, некоторые вещи нашего первого коменданта – на память, и повёл за реку Краснокутского и весь его десяток, и уставшего Сивицкого, и Маску, Пальму, Зуба – всех собак забрал с собой. На детские санки они увязали груз: две канистры солярки, топоры, одеяла, палатки, горн. И отряд ушёл за реку, и стал жечь костры и ждать людей, так и не вышедших из болота после бури.

Мы видели, как на дальнем берегу один за другим зажглись два дерева на корню и в небо взлетали каждые полчаса петарды, найденные в лагере.

Мороз был ужасный. Метель не кончалась.

Елисей молился. Он делает это всегда искренне. В тот раз он молился и плакал. Мы тогда ещё не знали причину его слёз.

Жека Бизонич отдавал распоряжения, он временно выполнял обязанности коменданта. В корпусе было очень прохладно: котельная не справлялась, мороз усиливался с каждым часом. А каково же отряду Карнадута?

Карнадут оставил мне Адамчика, я знаю – он специально, чтобы мы смогли побыть вдвоём. Адамчик прижимал меня к груди, он разволновался, шумно вздыхал и всхлипывал, и благодарил. Я понимала, за что он меня благодарит. Я избежала бесчестья. Ему бы это было, как нож в сердце, а десяток Краснокутского стал бы десятком кровных врагов.

Спали все мы плохо: очень переживали за парней за рекой, и было холодно. Под утро все заснули, как убитые. В корпусе стало тепло, хоть дрова в печи давно выгорели. Оказалось, северный ветер намёл снега выше подоконников. И тогда Жека распорядился трамбовать снег под окнами и возводить снежную стенку вдоль северной стены до уровня второго этажа. Он оказался прав: за неделю мы обнесли снежными стенами весь корпус, между снежной стеной и кирпичной кладкой сам собой вытаял зазор, на первом этаже стало сумеречно, но очень тепло – плюс 20 градусов.

Ковалёнок, Левант и ещё трое наших ребят не погибли в болотах только потому, что увидели горящие деревья и огни петард, и они брели на свет, а потом их нашли с собаками, отогрели и утром привели в лагерь.

Адамчик рассказал мне для Хроник, как погиб Денис Понятовский.

Парни охотники поздно заметили снежные вихри. Эти смерчи двигались слишком быстро и воздух сделался плотный, как вода, и гудел и вибрировал. Денис с Владом оказались на пути смерчей, потому что были в палатке. Влад успел разрезать палатку, которую моментально сорвало с места. Палатка колышками и верёвками-растяжками зацепилась за сук дерева, а Влад сообразил, что это их спасение. И ещё набросил верёвки на ветки, а рваной полосой брезента захлестнул себя поперёк туловища. Правой рукой он вцепился в ремень Понятовского и крепко держал Дениса. Смерч трепал их. У Дениса снова болезненно перекосило лицо, а на губах выступила пена. Он процедил сквозь стиснутые зубы: «Мне конец. Отпусти, тебя разорвёт!» Влад кричал: «Нет!», – но Денис ногой упёрся ему в живот и ударил Влада по кисти руки. И Карнадут не удержал Дениску.

Понятовского подхватило и понесло по воздуху и ударило о дерево.

Потом, когда ушли смерчи, охотники долго искали друг друга. Нашли Дениску. Нашли Чаплинского.

Увидели спины уходивших в сторону реки парней из десятка Краснокутского: их вёл Толян. Адамчик сказал, Карнадут тогда ещё не спешил осудить эту команду. Он решил разобраться сначала. Карнадут решил, что они пережили стресс во время бури, снова потеряли командира, и потому двинулись в лагерь, не дожидаясь остальных.

Влад Карнадут выбран на должность коменданта. Адамчик теперь командир десятка. Жека Бизонич не хочет быть командиром, он любит мастерить, как Левант. Жека прочитал книгу бывалого путешественника, и сделал три вывода.

Вывод первый: однажды каждому из нас понадобится вся сила воли, чтобы выжить, и мы должны быть к этому готовы.

Вторым открытием было то, что прокормиться в диком лесу можно, но не всякая еда нужна человеку и путешественники очень страдали, если им приходилось месяцами питаться только мясом и рыбой без соли, без хлеба.

Но самое тревожное открытие Жека сделал путём несложных расчётов: наше племя слишком большое. Даже если этот край так богат зверьём, каким мы застали его, полсотни человек здешняя земля не прокормит. Каждый охотник кормится с участка в двадцать пять квадратных километров, это ужас что такое. Охотники перебьют зверей за год, потому что другой пищи у нас нет, и с каждым разом охота будет более трудной, а походы – более дальними.

Алина пообещала, что положение изменится к будущей осени. Мы соберём ягод, запасём грибы и плоды – в лагере за турполосой есть яблоневый сад. Мы займёмся огородничеством.

Мне доверено хранение всех семян, собранных в школе и в лагере. В основном, это цветы для клумб. Но есть семена огурцов. Я собственноручно по распоряжению Алины выковыряла их из двух старых жёлтых плодов, лежавших в большом пакете с огурцами, который какая-то учительница принесла в школу второго сентября. У биологов нашлось немного семян свеклы, два початка кукурузы, спичечный коробок с горохом. У нас есть фасолины, которые наклеили на картон в начальной школе – они делали панно такое из фасоли и тыквенных семечек. Есть цветная фасоль – хранилась как декоративное вьющееся растение. Ещё есть снопы овса, ржи и пшеницы из этнографического музея, двадцать картофелин, аптечная пачка семян льна (Таня сказала, кто-то купил как слабительное). Мы обнаружили в лагере несколько кулёчков ржи, обработанной ядом для потравы крыс. И ещё припрятали сырые семечки в пакетиках 'Сёмка' – из буфетных запасов.

Мы не знаем, всхожие ли все эти семена, но мы их бережём и не едим. А недавно из ящика с сувенирами для отдыхающих детей лагеря мы достали… это просто чудо! Там лежали двое новёхоньких настенных часов, у них циферблат восьмиугольной формы, разделённый на восемь секторов перегородками, и в каждой перегородке насыпаны оранжевые зёрна кукурузы, белая фасоль, жёлтый горох, чёрная фасоль. Такое вот украшение. А в нашем положении это ещё одна надежда на урожай.

Глава четырнадцатая. На вдохе

Десятники настаивали на обучении девчонок боевым приёмам, и Димка Сивицкий самонадеянно взялся учить девушек рукопашному бою.

Тренер из него оказался никакой, но Димка старался. Девушки лениво дёргали руками и ногами – они и так уставали, а тут ещё Бровь заставляет их отбиваться от воображаемого противника. Им мешала неспортивная одежда, и много чего ещё, и они гнали из головы мысль, что Димкины приёмчики понадобятся против ребят, которые ходят рядом. В общем, эти уроки их раздражали. Когда Димка сам себе признался, что он никудышный учитель, вдруг случился перелом в его отношениях с девушками, и боевые искусства превратились в нечто другое. Дело в том, что Иванка, эта суетливая Иванка, всё порывалась махать ногами, как в карате. У неё это получалось лихо и азартно. А Ангелина в прошлой жизни серьёзно занималась танцами. Однажды эти двое плюнули на бойцовские стойки и, балуясь, выступили друг против друга: Иванка взвизгивала и прыгала, потешая всех, Ангелина, изящно раскинув руки, кружилась и отклонялась от её замахов. Остальные девушки вдохновились этим зрелищем. Девушкам не хватало именно танца. После петли времени никто из них не танцевал, интуитивно чувствуя, о чём говорит языка тела и стесняясь говорить с парнями на этом языке. В привычном верчении бёдрами и раскачиваниях была неприкрытая эротическая правда, вызов мужскому естеству, и в сложившихся обстоятельствах это было даже опасно. Слишком изменилась жизнь девушек, и все изменения были не в пользу девчонок: они осиротели, лишились дома, были предоставлены сами себе и могли рассчитывать только на сочувствие девчачьего клана. Они лишились даже удобной одежды, и всего остального, что когда-то помогало вести активный образ жизни и держаться с парнями наравне. И они вернулись в состояние женственности и недотрожистости – естественный итог всего.

…Глядя на Иванку и Ангелину, девушки тоже начали вертеться, потянули за собой и юного Димку Бровь, которого между собой не считали совсем уж мужчиной из-за младшего возраста, и Димка махал кулаками и делал суровое лицо в круге вёртких и стремительных подружек.

Теперь собирались по вечерам как будто для занятий по рукопашному бою, а на самом деле, на 'боевой танец'. Посторонних гнали. Даже Матвея. И однажды Димка не смог справиться с Иоанной Метлушко: он просто не дотянулся до этой ловкой маленькой черноглазой, виртуозно избегавшей контакта. А когда Иоанна дотянулась до него и положила на обе лопатки, и с видом победительницы села сверху, смущённый Димка признал, что в «боевом танце что-то есть», и «…ну вас, девчонки!» Он стал оказывать внимание Иванке, доводя её тем, что требовал заменить полотенца или простыни своему десятку, «они, мол, не такие, в прошлый раз были лучше». Иванка визгливо спорила с Бровью и даже обозвала его ребят вонючками, но Димка был начеку, не позволил ни разу ударить себя по ладоням, что очень раздражало Метлушку, и «включил начальника».

Алина узнала, что они ругались, когда десяток Сивицкого менял бельё и, не разобравшись, приказала Иванке быть вежливой на работе.

Тогда Иванка принялась улыбаться Диме, когда меняла бельё его десятку. Она показывала мелкие белые зубы и подхихикивала. Она втюхивала ему самые линялые простыни и старые полотенца, но Дима был горд и счастлив.

Иоанна Метлушко совсем закружила Димке голову. Прозрение наступило, когда Дима увидел, что Иоанна улыбается ещё и Меркулову.

Дима Сивицкий носил в себе первое разочарование, и с этим подошёл к Карнадуту, стал неожиданно для себя изливаться, толкал носком ботинка в трубу на полу котельной, и не замечал, что делает.

Карнадуту пришлось вникнуть в проблему младшего десятника. Он вдруг осознал, что Димка перед ним – словно подросший младший брат, оставшийся где-то далеко. Влад почувствовал себя значительно старше после этого разговора. Он перебирал в памяти всё, что сказал Сивицкому, и нашёл свою речь не самой бездарной.

– Димон, не зависай! – сказал он. – Я дрался, как бешеный кот, бил сам и получил по морде за свою девушку, хорошо так получил. От хорошего пацана. Может, даже лучшего пацана. И, знаешь, я не стал относиться к нему хуже, потому что ясно понял, что меня можно резать на лоскуты – всё равно я её никому не уступлю. Это как отказаться от своей руки или ноги. А ты способен сравнить Иоанну со своим телом? Сказать всем – вы как хотите: я и она. Только я и она! Умойтесь.

Тебя завтра бить будут из-за неё – тебе это как? За Иоанну Метлушко! Не за другую девушку, – за Метлушку! – повторил он с нажимом. – Что скажешь?

Дима смотрел ему в глаза. Ответил, дёрнув бровями:

– За Метлушку… как-то несерьёзно.

– Ещё вопросы есть? – спросил Карнадут.

– Никак нет! – бодрее отозвался Димка. – У меня полная перезагрузка!

Но прошёл день, и ещё один, и Димка увидел Иванку, скользившую на лыжах вдоль ограды (в свободное время все раскатывали лыжню по периметру лагеря, чтобы ночами стажи могли объехать и осмотреть всю обширную территорию «Солнечного»). Димка быстро нацепил лыжи и помчался за ней.

Он догнал Метлушку в яблоневом саду над рекой, где постоянно дул ветер. Иванка даже взвизгнула от возмущения: «Сначала Меркулов пристал, теперь ещё и ты!!!» И заявила, что все мешают ей работать. Оказывается, она додумалась сосчитать количество железных прутьев в ограде, и не просто каталась на лыжах, а по делу, а Сивицкий, ей, видите ли, сбил счёт и вынес мозг.

Сивицкий услышал про Меркулова и тоже завёлся, и они поругались, потому что Сивицкий усомнился, есть ли у Иванки мозг.

– Не твоё дело! – наставила на него лыжные палки Иванка. – Я посчитаю все прутья, запишу, и буду их выдавать, когда понадобятся! Понял? Всё, ты попал, Сивицкий! Не видать тебе железа! Отойди, малой!

«Девчонки озверели, скоро на всё наложат лапу!» – подумал Дима, вскипел, повалил Иоанну в снег, и она кричала: «Лыжи сломаешь! Ответишь за лыжи на Совете! Сосны будешь рубить без передышки!»

– Я тебе не только лыжи сломаю, я тебе!.. – прошептал Дима, и неумело, но решительно чмокнул Иванку в красную от мороза и холодную щеку, и попал в уголок её ярких губ. Губы были тёплые. Дима шмыгнул носом и попал в губы ещё раз.

Иванка вдруг присмирела. Она неуклюже встала на лыжах на ноги и, бросив лыжные палки валяться, зашаркала по лыжне назад, откуда приехала. В толстой самодельной куртке из жёлтого одеяла в крупные яркие цветы, в этой куртке, стянутой шнурком внизу, она была похожа на круглую матрёшку на ножках.

Сивицкому пришлось подбирать разбросанные палки. Лыжня и девственно чистый снег были взрыты ими двоими, у Димки начались посторонние ассоциации, и он подумал, что, блин с ней, вредной попрыгучей малой, он всё выдержит, и от Метлушки не отступится. Он прикинул расстояние до Иванки, отвернулся и смачно высморкался через палец из обеих ноздрей.

Иванка тоже была занята втягиванием в себя того, что грозило пузыриками показаться из носа когда её целовали. Ей было стыдно за себя, такую соплюшку.

***

Слава Левант по вечерам работал над конструкцией ветряка и мастерил кое-что по велению души, но свои поделки никому не показывал. Ему нужен был хороший свет в мастерской, а вот с этим были проблемы. Когда стало ясно, что без помощника не обойтись, Левант пошёл к Алине просить человека, который будет держать фонарь и направлять свет.

Алина пожала плечами – свободных людей не было.

После пяти часов вечера, когда зимняя ночь крала остатки дня, всем нужен был свет. Девушки шили и чинили одежду, занимались уроками с младшими детьми и рылись в книгах в поисках всего, что могло быть полезным для выживания деревни. Парни мастерили снасти и оружие и шили обувь. Ни свободных людей, ни лишних фонарей – все заняты. Десяток Краснокутского, и тот, стал нуждаться в освещении больше других. Вован сказал, Вован сделал – все его люди в наказание по вечерам читали книжки. Объединить их под одними светильниками с мастерами или девушками было невозможно. Девушки, как предупреждал Стопнога, бунтовщиков презирали, а парни Краснокутского ни за что не стали бы читать в присутствии занятых хозяйственными работами ребят.

Алине приходилось каждый вечер выслушивать людей Краснокутского, задавать вопросы и снова выслушивать. Она делала это только по обязанности. Карнадут, вынужденный постоянно решать вопросы колонии, редко виделся с Алиной, и потому сопровождал её на эти уроки, придавая воспитательному мероприятию вес статусом коменданта. Слава Левант присоединялся к «библиотечному кружку», когда надо было в тишине помозговать над очередным своим проектом.

Через месяц парни Вована привыкли к чтению, к коменданту, Алине и Славе, и стали входить во вкус. Вот тогда проверять их стало нелегко, а Карнадут стал беспокоиться: он видел, что Алине сделались интересны непростые вопросы её учеников. Теперь читали все: и парни Краснокутского, и комендант Карнадут, и Алина – чтобы подготовиться. Начитавшись, дискутировали, пока лязг ведра-колокола над входом в котельную не разгонял народ по спальням. Дежурные стражники отбивали сигнал «Отбой», делали обход территории, поддерживали небольшой костёр рядом с загоном животных, сжигая обгрызенные козами ветки, и в свете костра мелко рубили дрова для утренней растопки печей и кухни.

Слава, так и не выторговав у Алины и Карнадута себе помощника, заметил в тёмном коридоре одинокую Насту, печально водившую пальцем по лохматому от инея стеклу. Она была бледная, несчастная, но ничем не занята. Славка потоптался на месте и тихо, словно боясь спугнуть чуткую птицу, позвал:

– Дашкевич, Настааа…

Она неохотно обернулась.

– Мне позарез нужно подержать фонарь. Ну хоть недолго! Очень важный момент, я почти приблизился к своей мечте, я делаю ветряк. Это, представляешь, всё – это возврат к цивилизации!

Наста неожиданно согласилась и, ни слова ни говоря, пошла за ним в бывшую столовую, которую Левант и Игорь Ковалёнок заняли под мастерскую. Сегодня здесь не горел самодельный маленький горн, вокруг которого обычно топтался Ковалёнок, и былоочень холодно и гулко. Камин только чуть добавлял тепла и света, но не справлялся с освещением и обогревом просторного стеклянного зала, уходящего, казалось, в пустоту космоса.

Теперь каждый вечер Наста, одевшись потеплее, терпеливо светила Славе, направляя в особо важных случаях зеркальцем свет на его пальцы, и в такие моменты их головы почти соприкасались. Он рассказывал ей про телеграф, который реально протянуть в школу, вот только на это уйдёт вся проволока без остатка, и даже, если честно, проволоки хватит всего на три километра, и потому придётся с телеграфом подождать. Но можно наладить сигнальную почту, он уже думает над этим. Он знает, как в армии делали дымовую завесу, и это можно использовать для сигналов охотникам – всего-то плеснуть немного солярки на раскалённый докрасна лист металла. К весне будет готов стиральный агрегат, на ручной тяге, правда, но стирать и выжимать бельё станет проще. И ручные насосы требуют ухода и ремонта. И электромясорубку они с Игорем уговорили обходиться без электричества. И ещё и ещё… Наста смотрела на него большими круглыми глазами и молчала.

Однажды она попросила Алину:

– Нарисуй Славу за работой. Ты же можешь. Как он закручивает болты, и кудри падают ему на лоб, а ему нечем смахнуть их – руки заняты. Я подержу два фонаря. Могу заготовить берёзовые огниски, чтобы было больше света.

Алина согласилась, почувствовав, что печальная несчастная Наста оживает.

Наста пояснила:

– Фотоаппарата у нас нет, а я хочу, чтобы от Славы хоть что-то осталось на память. Не так, как от Дениски – одно имя и воспоминание.

И однажды она провела ладонью по лбу Леванта, аккуратно подняла непослушную прядь волос, пригладила, прихватила волосы парня зубастой заколкой на макушке и поцеловала Славу в высокий лоб.

Слава разволновался, но не выдал своих чувств. В следующий вечер Наста прильнула к нему, размотав широченный вязаный шарф, накрученный по плечам поверх одежды. Обернула и его плечи этим шарфом, и они стояли, прижавшись друг к другу. Славка не знал, как у неё дела, но ему хотелось, чтобы у Насты всё было нормально. И чтобы под тёплой одеждой у неё оказался чуть округлившийся животик.

Он шепнул:

– Как там наш Денисович поживает?

– Денисовна. Хорошо поживает.

– А почему Денисовна?

– В костюмерной много нарядов для Денисовны, и я ещё сошью. Будет ходить такая хорошенькая.

– Тогда я поставлю коляску на красные колёса от детского велосипеда. Я всё думал, какие лучше – жёлтые с чёрным ободком или красные?

– А где ты прячешь коляску?

– Не скажу!

– Ты торгуешься?

– Ещё бы! Это будет такая коляска – суперколяска. Закачаешься!

Наста впервые за два месяца тихо рассмеялась, услышав это его «закачаешься». И спросила:

– Но с тобой можно договориться?

К весне они обо всём договорились.

***

Лёша вернулся в школу за коробкой с пружинами, снятыми со школьных дверей. Мастера просили доставить пружины в лагерь – им эти пружины нужны были позарез. А отряд Сивицкого пружины забыл. Лёша запоздало вспомнил, что видел коробку среди другого добра, оставленного для следующей группы «несунов» и, по своему обыкновению, не подумав, что надо сказать кому-то о своих намерениях, повернулся и зашагал в обратную сторону. Когда Юрик, двигавшийся перед замыкающим Лёхой, заметил его отход, Лёшка удалился уже на приличное расстояние, и только рукой махнул, мол, всё в порядке. До группы донеслось его басовитое: «Догонююю!» и с сосновых лап, пыля серебром, упали снежные шапки.

Дима Сивицкий прикинул, что Лёха легко их догонит. Не на реке, так сразу за ней. День только начинается, видимость хорошая. Все ребята нагружены под завязку: несут две швейные машины, запасы сушеных грибов, мороженую ягоду; если остановятся и будут ждать молчуна Лёху, потом не успеют в "Солнечный" до ночи. Двигаться по лесу придётся медленно, в чаще не особо попрыгаешь по сугробам, с тяжеленной машинкой на горбу…

Лёха подошёл к стене школы и остановился в недоумении.

Над школой висел гигантский куб.

Лёха не мог такое придумать: куб, хоть и слабо различимый на фоне неба, дымчатый, или отражающий цвет облаков, был вполне реальным. Лёха нахмурился, постоял, подумал, что было мучительно, и вспомнил Танюшку. Что он ей скажет, когда вернётся? Что видел куб, развернулся и ушёл с пружинами? Вряд ли Танюшка это одобрит. Значит, Лёхе нужно посмотреть на это поближе. Он отвернул согнутые гвозди, придерживающие фанеру в окне-входе, вошёл в школу, коробку с пружинами положил на подоконник – чтобы не забыть опять, поднялся на последний этаж, потом по вертикальной железной лестнице к дверце, выводившей на крышу, открыл её и оказался под небом.

Отсюда, с крыши, куб был отлично виден, но казался плоским квадратом – боковые грани, уходившие в высоту, скрадывались. Лёха продвинулся в самую середину крыши. И вдруг к нему сверху стала опускаться платформа, тоже квадратная. Она беззвучно скользила вниз, и ничего пугающего в этом равномерном неторопливом движении не было. Поэтому, когда платформа замерла в двадцати сантиметрах над поверхностью занесённого снегом рубероида, Лёшка шагнул на квадрат платформы и задрал голову, пытаясь высмотреть что-нибудь вверху. Он ничего не увидел, кроме проёма в днище куба. Из него и вышла платформа. Лёшка пошатался по этому квадрату размером примерно пять на пять шагов, даже попрыгал. Ничего. Тогда он снял рукавицу и потрогал стальной на вид поручень, обрамлявший все четыре стороны квадрата и прерывавшийся в одном месте – для захода на платформу. Коснулся поручня пальцем – не примёрзнет? Странно, поручень оказался тёплый. Едва ощутимо тёплый. Лёшка обхватил его ладонями и, не задумываясь, дёрнул вверх. И вдруг платформа приподнялась. Лёшку прошиб пот от неожиданности. Он потянул ещё раз, со всей силы, и платформа взмыла в воздух и висела теперь над крышей. Лёха прикинул расстояние – спрыгнуть реально, но что будет потом? Он нажал вниз на поручень и платформа «села» обратно на крышу.

Ситуация стала занятной. Он убедился, что платформа приводится в действие элементарно: поднимается, когда тянешь поручень кверху, и опускается, когда давишь на него вниз. Лёха, забыв обо всём, сначала покатался туда-сюда на небольшой высоте, потом осмелел и стал подниматься к дну куба. Подъём был медленный и довольно долгий. Лёхе подумалось, что всё зависит от того, с какой силой тянешь поручень вверх, потому что, когда он налегал всей грудной клеткой на поручень и давил на него, платформа опускалась стремительно. Но тянуть вверх со всей дури – на это ни у кого сил не хватит. В пути наверх он отдыхал, снимая руку с перил, лифт останавливался, и Лёха вволю насмотрелся на пейзаж вокруг школы и даже разглядел в двух километрах к северу движущиеся фигурки – отряд Сивицкого. Пацаны брели по глубокому снегу с грузом на плечах, а потом спустились к реке и их заслонил высокий берег.

Платформа подняла Лёху на две тысячи метров, воздух стал менее плотным, голова кружилась, но Лёха убедился, что движение вниз по-прежнему возможно, стоит только поднажать. Он справился с лёгкой паникой и, наконец, оказался в периметре стен, вдоль которых скользил его лифт. Он въехал на площадку, тоже огороженную перилами, и осмотрелся. Он мог бы сойти с платформы, но побоялся покинуть лифт – вдруг платформа сбежит обратно вниз? Вокруг него были белые, слегка фосфоресцирующие и потому неприятные, безжизненные стены помещения, занятого лесом колонн. Но главное, что убедило Лёху не ходить внутрь странного куба, было то, что между площадкой и этими колоннами бесшумно сновали синие молнии. Густой сетью они оплетали пространство, и соваться под молнии совсем не хотелось.