Текст книги "Три этажа сверху (СИ)"

Автор книги: Александра Ковалевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

А потом нас занесло сюда.

И каждый день я чувствую, что нужна со своей биологией-анатомией, ну просто очень необходима, иногда столько пациентов – хоть разорвись. Пашка думает точно так, и мы с ним обучаем Ксюшу. Жаль, она ещё маленькая, но пусть привыкает к врачебному делу. Матвея надо бы приобщить к нашему медицинскому хозяйству, но он тянется к охотникам.

Они шли вдоль реки в молчании.

– Таня, какая жизнь непростая! – после долгой паузы сказала Алина. – А ведь ты самая благополучная девочка.

Вздохнула:

– Как ты думаешь, мы в аду?

– Нет, что вы! – горячо перебила её Таня. – Нам дали шанс выйти из той реальности, не умирая. А по-другому, видимо, не получалось. Как у Светки Конторович, я же давно её наблюдаю, ну, вы понимаете, как врач наблюдаю. Знаете её историю?

– Откуда мне знать? – вздохнула Алина.

– А я знаю. И теперь смотрю на Краснокутского другими глазами.

Я понимаю, что вы с Вованом в противостоянии, но он сложнее, чем кажется, и не испорченный человек. Он Светку спас. У Светы есть брат – старший сын мамы, ребёнок от первого мужа. Он нашу Светку держал за секс-рабыню, а она понимала, что деваться из дому некуда, этот урод ездил на заработки, матери денежки подкидывал, она его боготворила и Светке в лучшем случае заткнула бы рот, и всё. Светку мать не любила, обзывала лахудрой, лентяйкой и по-всякому. Однажды Светка с горя напилась. Украла в доме спиртное, и напилась, и сбежала в компанию Вована, прямо с недопитой бутылкой, и всё Вовану рассказала. Вован был в десятом классе, но он всегда был мужик, он Светку пожалел, в беде не бросил. Он с Толяном Филоненко подкараулил этого брата и пугнул его хорошенько. Света сказала, урод как уехал на заработки, так почти год не показывался. Ну, у неё закрутилось с Вованом. Они постоянно ссорятся и ерунду творят, но Вован всё равно к Свете неравнодушен. Всё равно, он её любит, просто такая странная у них любовь, не по-детски…

– Получается, Света Конторович не хочет назад?

– Да никто, кроме Елика, богатенького сыночка, не хочет назад, и Света тоже!

Мы разговаривали с ней об этом. Она вся была в напряжении – вдруг вернётся брат, и снова за своё. Не бежать же Свете к Краснокутскому в квартиру?

– Но ведь ей рожать придётся здесь…

– Я врач, я обязана успокоить пациентку, внушить ей уверенность. Я – только так. Или мне надеяться, что завтра нас отсюда вытащат, сложить руки и ничего не делать? Не будет этого. Справимся своими силами и организмами!

Алина Анатольевна, это испытание, и многие согласны, что это испытание. И есть у всего, что с нами происходит, какая-то высшая цель, нас словно готовят к чему-то.

– К чему готовят? Готовят для особой миссии? Переплавляют, закаляют в трудностях, как солдат?

Таня вздрогнула.

– Я подумаю над вашими словами, Алина Анатольевна. Ваша очередь рассказывать. Сегодня у нас вечер воспоминаний.

Алина хмыкнула:

– Исповедуемся ещё Елисею, получим отпущение грехов, и дальше пойдём налегке. Только нечего мне рассказывать.

– Вы не запирайтесь, как вы умеете.

– Поступила в университет на художественно-графическое отделение, плюс декоративное творчество. Но в детстве я хотела быть учёным-физиком. Астронавтом хотела быть, или изобретателем, который создаёт космические корабли, умный дом и всё сверхтехнологичное. И немного хотела быть писателем, но это оставляла на старость, когда будет богатый жизненный опыт.

– У вас желания были не девчонские.

Алина согласилась.

– Естественно, я не такая высокоинтеллектуальная, чтобы стать учёным, да и с астронавтикой промахнулась, до ближайшего космодрома далековато… Ещё я очень любила историю. Вообще, много чего любила: шить наряды, любила музыку, танцы. Играла на аккордеоне до умопомрачения, забывая о времени, но с танцами не получилось, не умею, деревянная я. А теперь уже и не научусь. Так что, если рассуждать о личностном росте, здесь его не будет. А высший смысл тоже пока не просматривается…

– Про рисование вы и не вспомнили.

– Потому что рисовать – это естественно. Ты просто отпускаешь себя, словно покидаешь тело, свободно созерцаешь натуру с разных сторон: спереди, сзади, слева, справа, насквозь… На занятиях я вставала и ходила вокруг натюрморта или натурщика. В группе привыкли, что я такая. На самом деле, я ходила, чтобы хоть как-то объяснить самой себе, почему я вижу, как сканер: сразу объёмно и в связи с другими предметами. Преподаватели приводили в пример мои рисунки, мол, безупречная композиция, прочувствован объём… Огорчались, что по живописи я отстаю. А в живописи я чудила, цветоведение для меня не было догмой, я составляла палитру и накладывала цвет, как хотела, и веселилась. Теперь вспоминаю: много хорошего у меня связано с учёбой по специальности. Но я так и не полюбила рисование…

– Вы избыточно талантливая! – заметила проницательная Танюшка. – У вас так и с эмоциями – временами вы их просто выплёскиваете. А как вы к нам в школу попали?

– Первого сентября разбились в автокатастрофе мама и папа. Их едва спасли. У меня только начался четвёртый курс, мне позвонили прямо на занятия. Я пошла в деканат писать заявление: бросаю учёбу, еду ухаживать за больными родителями. Декан, старый-старый, седой, говорит: «Детка, поверь мне, пока все помнят про твоё горе, все пойдут навстречу. Но бросишь учёбу – тут же забудут, и не восстановишься, сейчас же всё денег стоит, и немалых. Послушай меня, немедленно поезжай домой, побудь с родителями, здесь я тебя прикрою. Ищи работу рядом с домом – переведём тебя на заочное отделение, выучим. У тебя ещё вся жизнь впереди. Не бросай профессию!» Я вернулась домой. Меня взяли на полставки в вашу школу. А я хотела сбежать от этого внезапного счастья, из школы сбежать.

– Почему? – удивилась Гонисевская, – вы такая вся к людям обращённая, внимательная!

– Признаться честно?

– Честно.

– Школа мне мешала. Я ухаживала за двумя больными людьми и, когда вела урок, не понимала – зачем я здесь? Что я здесь делаю? Зачем распинаюсь перед равнодушными и избалованными малолетками? Это не стоило тех усилий, которые я вкладывала, чтобы они хотя бы делали вид, что учатся. Дома ждали мама и папа, несчастные, изувеченные, и ждало моё увлечение – я сочиняла, чтобы не сойти с ума, это была единственная дверь из реальности, а сбежать хотелось порой до крика. Это очень тяжело, когда самые любимые люди теряют себя, и ты понимаешь, что лучше им уже не будет, будет только хуже… А ведь вчера они были красивые и полные сил, строили планы….

А в школе… В школе я предлагала никому не нужный товар – знания. И когда умер сначала папа, а через месяц, от тоски, мама, я всё думала, что не справилась, потому что бросала их, в школу уходила, уроки вела. Директор заставляла меня в самодеятельности участвовать, мол, плясать на сцене больше некому…

– А говорите, не умеете плясать… Всё прошло, не надо расстраиваться, Алиночка! – утешила её Таня Гонисевская, приобняла и поскулила чуть-чуть, из сочувствия.

– Алиночка, вы не представляете, как мы любили черчение. Вы каждый урок вели, как будто он для нас жизненно важный. И мы тянулись к вам. Всё искали вашу страничку в соцсетях, но вас нигде не было. Мы думали, вы замужем, фамилию сменили. В городе тоже вас не встречали. Когда узнали, что черчение только один год, и в десятом классе больше не увидимся, расстроились. Завучу написали в анкете, что лучшая учительница школы – Алина Анатольевна Зборовская.

– Да? На педсовете он не говорил об этом ни слова… Впрочем, весь педколлектив знал, кого завуч хочет видеть лучшим учителем. О какой ерунде я вспоминаю… Тебе не кажется, что та жизнь была ненастоящей?

– Кажется. Здесь всё честно.

– Ты права, здесь всё честно. Трудно, на пределе сил, зло и яростно, но честно. А там… Я страшный человек, Таня, я позволяла себе страшные вещи. Бездельников не любила, дураков и хитрецов – тоже. А это непедагогично. Уважала только детей, которые не разменивались по пустякам. Ты, Танюша, мне очень нравилась, и весь ваш 'А' класс. Вы были деловитые, с правильным отношением к отпущенному времени: вы брали знания, как берут нужный продукт, осознанно. Влада Карнадута помню. Он приходил на факультатив и отрабатывал все темы. А вот уроки часто пропускал. Я думала, он болеет, но его классная сказала: 'Что вы, он профессионально занимается боксом!' И я пригляделась к его полудетским тонким рукам, и удивилась: как такой долговязый – и мастер спорта?

– А я Карнадута по школе не помню. Он из 'Г' класса, мы с 'гековцами' не дружили. Он уже не мальчишка с тонкими руками, Алина Анатольевна, и он любит вас до умопомрачения. Мне Пашка говорил. Все ребята о его любви знают. Как говорят итальянцы, любовь и кашель не скроешь. А вы его нисколечки не любите? Только вежливость и ничего больше?

– Таня, что ты! Я же учительница!

– Какая глупость! Смешно! Ага, вылезли из норы, идём по безлюдному берегу, наевшись дичи, хорошо хоть, не сырой, а вареной. Ели прямо из ведра, а вы про учительницу вспомнили… Вы женщина, Алина Анатольевна! Ужасно красивая женщина!

– То-то и оно – ужасно…

– Я правду говорю. Вы скажете мне по секрету, сколько вам лет? Вы учились три курса, потом два года отработали, вам не может быть больше двадцати трёх.

– Вчера исполнилось двадцать два. Я старая уже.

– Вчера?! – Таня огорчилась. – У вас вчера был день рождения?! А мы вас не поздравили! Я скажу Владу!

– Не говори!

– Нет, безобразие какое! Он любит вас, а вы!.. «Нельзя быть жестокой с мальчиками, – так говорила моя бабушка, – они тоже люди, у них тоже есть душа».

Алина горько усмехнулась. У неё дрогнули губы.

Таня заметила это. Жарко зашептала:

– Алина Анатольевна, я всё для вас сделаю! Выкладывайте всё до конца, я же доктор, я тоже как сканер вижу всех насквозь!

– Таня, я боюсь…

– Потому что девушка? – догадалась Таня.

Алина размякла:

– У меня ни разу с мужчиной не было, Таня. А если случится?

– Хочешь к нему? – прошептала Таня.

– Ужасно! – тоже шёпотом призналась Алина.

– Он-то как будет рад! Скорее бы вы!.. – горячо зашептала Таня. – Алин, я Свету давно наблюдаю. И – Настасею. Вот уж где умница, и Дениска её молодец. Ничего в этом страшного нет, это природа, я справлюсь со всеми вами, девочки, хоть даже сразу. Только бы нам дойти до лагеря, какой-то он очень далёкий и несбыточный, этот «Солнечный»… Придёшь ко мне потихонечку, мы Пашку за дверь выставим, Лёшку за дверь выставим, Ксюшку…

–..за дверь выставим, и все узнают, что-то не то! – засмеялась Алина, успев поразиться новости про взрослые отношения Настасеи и Дениса. Она почувствовала облегчение, секретничая с крупной и сильной девушкой Таней Гонисевской.

Таня улыбнулась:

– Глупости! Я скажу, что мы с Алин Анатольевной просто хотим привести в порядок ногти на ногах, и не хотим, чтобы нас видели завязавшимися в узел на кушетке. Ха! Всё это надуманная проблема. Ты сделаешь Влада счастливым?

– А ты сделаешь своего Лёшку счастливым?

Таня слегка свела брови.

– Он мне не очень.

Алина опешила. Потом закивала:

– Танюшка, а ведь я понимаю, о чём ты!

– Ах, так ты уже снюхалась с Боксёром?

Алина покраснела.

– Поцеловались, честно, не было ничего…

– И как?

– Восхитительно! До головокружения. Трудно оторваться.

– А мне Лёшка – не восхитительно. Пашка лучше. Вот где проблема, Алиночка. И никто мне не поможет.

– Никто… – растерявшись, пролепетала Алина.

И замерла, прислушиваясь.

Танюшка побледнела и испуганными глазами смотрела Алине в лицо.

Земля глухо содрогалась.

Зубры, современники мамонтов, возвращались.

Таня тихо сказала:

– Я читала, что стадо зубров обязательно приходит к реке вечером на водопой. Обязательно. Я забыла об этом.

– Может, до пещеры не дойдут? Почему они не ушли?

– Их что-то остановило…

– Деревья поваленные, например… Не знаешь, они ходят через поваленные деревья?

– Не знаю…. – упавшим голосом выдохнула Гонисевская. – Возле нашей пещерки узкий берег! Что делать?!

Алина ощутила холодную и ясную решимость, и даже в глубине души пожалела, что позволила себе расслабиться, заговорить себя, забыть обо всём на свете – вот он, результат: проворонила наступление зубров, а теперь бежать и выводить людей из норы поздно.

Они с Танюшкой побегут – зубры погонятся за ними, у животных всегда так. Пока ребята и девочки выскочат, – ещё и полуодетые, ещё и детей забудут – зубры могут накинуться на кого-нибудь. А так, может, животные пройдут мимо и снежный дом будет цел. Лишь бы не стали в панике лезть под ноги животным!

На девушек наступала первая самка, самая большая, необъятная в груди, широкая во лбу, высокая в холке – Алина, хоть с зубром её разделяли три десятка метров, ужаснулась. Чтобы обойти стену пещеры, зубрам нужно было выстроиться парами, иначе снесут всё на своём пути.

Алина шепнула Танюшке:

– Отходим спокойно, не суетимся. Зайдёшь вон за тот ствол – карабкайся на берег и жди наверху. Не вздумай кричать. Беги к норе, и шепчи нашим, чтобы сидели тихо. Танюшка, главное – чтобы тихо сидели, понимаешь?

Гонисевская, белая, как мел, закивала и пошла рядом с Алиной, глядя на неё, невысокую, и удивляясь, сколько в этой Зборовской отчаянной смелости.

Алина цыкнула на неё:

– Людям нужен врач, Таня. Вырасти детей. Лезь на берег! Марш!

Алина умела приказывать.

Таня юркнула за ствол дерева, теперь вряд ли её видели зубры. Вскарабкалась по замёрзшим глыбам на пару метров вверх и, пригибаясь, поспешила к пещере. За её спиной слышалась соловьиная трель: Алина шла вдоль кромки воды и свистела соловьём, а за ней, сокращая расстояние огромными неспешными шагами, ступало лохматое стадо.

Таня была уже над пещерой. Там Сашка гитарист веселил народ, чем-то бренчали, подхватывали последние строчки в припеве и то ли не слышали содрогания земли, то ли не поняли причину… Таня соображала, как сказать им?

Наружу вышли Карнадут и Понятовский, она услышала их голоса и, распластавшись на земле, свесила голову с травяного склона:

– Тихо!!! Скажите, чтобы молчали! Зубры идут!

У двух десятников при виде зубров и Алины, ведущей стадо, открылись рты.

Ребята переглянулись.

Предпринимать что-либо было поздно. Влад и Денис, ни слова не сказав Танюшке, юркнули внутрь. Внутри люди уже почувствовали топот, тревожно прислушивались.

Влад согнал парней с гимнастических ковриков у снежной перегородки, и растянулся вдоль стены на боку как ни в чём ни бывало. Денис понял его, улёгся точно так вдоль жалкой, наскоро слепленой, стенки – голова к голове. Влад коротко кивнул ему, достал из-за пазухи карты Краснокутского с голыми женщинами на крапе.

Раздал.

За снежной перегородкой пел соловей; мимо их убежища шествовало стадо зубров. Земля содрогалась от их поступи. Близкое присутствие огромных животных ощущалось так ясно, как будто люди видели зубров.

Все замерли, вжавшись в береговую породу в тылу пещеры. Сидели, затаив дыхание. А в руках десятников легко шуршали карты: в полуметре от животных, отделённые от них снеговой стенкой, двое молча резались в подкидного. И всем было понятно, что паниковать нельзя.

Терпеть, молчать, не двигаться.

Присмотревшись к игре, Сашка заметил, что Понятовский побил семёркой треф десятку треф и Карнадут пропустил. Но внешне всё выглядело круто.

Руки игроков дрогнули только один раз. Карнадут выронил карту: зубр, из последних, остановился рядом. Могуче пыхтя, обнюхал их убежище, а потом легко протёрся боком, задев ствол поваленной старой ивы, который поддерживал стену.

Соловьиная трель едва слышалась, зубры оставили позади полуразрушенное человеческое убежище и ударяли в землю копытами возле наледи через реку.

Карнадут выбрался из-под упавшей снежной стены, побежал вдоль воды, глаз не спуская с маленькой хрупкой фигурки, а между ним и девушкой берег заполнило стадо коров, собравшееся идти по ледяному мосту.

Лёд затрещал и раскололся под тушей матриарха.

Казалось, пройдёт вечность, пока матриарх решала, какую дорогу выбрать. Наконец, она ступила в воду, и зубры, следуя за ней, поплыли через реку, потом прошли по мелководью и правым берегом удалились, шествуя на юг, вверх по течению Большой реки.

Карнадут подбежал к Алине и увидел ледяные дорожки слёз на её щеках.

– Я боялась, что замёрзнет вода в свистке… – прошептала она.

Глава девятая. «Солнечный»

Собаки первыми почуяли друг друга и надрывались в лае. Хозяева позволили им брехать, пока не сошлись вместе. Потом отбили последние полтора километра по тёмному лесу, ступая чуть ли не ощупью, и рассчитывая только на Пальму, которая уверенно вела по тропе в лагерь.

Пальму привёл навстречу группе Большого Вована Игорь Шабетник. Димка Сивицкий гордо шёл с белянкой Маской, учившейся у Пальмы, и становившейся понятливее день ото дня.

Кобелёк Краснокутского, Зуб, к неудовольствию хозяина, растерялся, попав в дамскую компанию и, прижав уши, повёл себя с Пальмой, как последний подкаблучник. Зато Маска привела Зуба в восторг. Но собак растащили, помешав их знакомству – парни спешили.

В лагере дела складывались следующим образом.

Шабетник, Сивицкий, Левант, Стопнога и Чаплинский прожили в тёплой котельной двое суток, но из деревни никто не явился.

Так не договаривались. Десятники всегда держали слово и требовали от других соблюдения договорённостей.

Заканчивался третий день, а гостей по-прежнему не было. А лодку забрал Карнадут, переправившись последним, и отрезал их от мира, хоть обитаемым миром были всего-то три школьных этажа. Если сорок девять человек не нашли возможность отправить в 'Солнечный' гонцов, значит, что-то случилось. В той стороне, где была школа, гремело и грохотало, сверкали зарницы.

Парни стали выводить в лес Пальму и Маску, удаляясь от территории лагеря на километр-два и заодно помечали зарубками деревья вдоль тропы. Выходили ближе к вечеру, чтобы встретить людей на подходе. Волков перестали опасаться: волки ни разу не дали о себе знать, да и с собаками парни чувствовали себя уверенно.

«Солнечный» встретил отряд Краснокутского зажжёнными фонарями: одно жёлтое пятно света под навесом у центральных ворот, второе – на скамейке широкой аллеи, нырявшей в непроглядную ночную темень, и третий фонарь висел над дверью в котельную. Славка Левант не пожалел солярки, устроил иллюминацию специально в честь прибывших.

«Солнечный» покорил тёплыми постелями, едой и десертом: им подали сладкий компот с дикими грушами и апельсиновыми корками.

Пашка, стараясь быть небрежным, спросил десятника Димку Сивицкого:

– Бровь, завтра пойдёте встречать наших?

Димка тряхнул плечами:

– Да, вроде, особой необходимости нет. Их тридцать девять человек, дойдут.

– Каких тридцать девять?! – заволновался Пашка, – двое детей, десять девушек… каких тридцать девять человек?!

– Так что, девушки уже не люди? Паш, ты не мусульманин, случаем? – вставил Славка Левант.

Но у Пашки глаза налились слезами. Левант заметил, успокоил:

– Ладно, мы с Игорем пойдём, встретим. Димка, ты пойдёшь?

– Угу.

– Чапля, а ты?

– А что я?

Тому было всё равно, что делать. Что скажут, то и станет делать.

Славка Левант подумал, что не до почётного эскорта, время дорого, до прихода Алины успеть бы помозговать, как работает система подачи тепла на корпуса…

Спросил Стопногу:

– Ты со своим покойником разобрался?

Пашка мужественно выдохнул:

– Завтра.

– На кой он тебе нужен? Его захоронить надо до прихода людей. Прикинь, что праведный Елик скажет? Он тебя на костре сожжёт. Посреди центральной аллеи.

– Я сделаю это ради Тани. Деревне нужен хирург, мало ли что, и я не хочу, чтобы это была Танюшка. Резать – не женское дело.

– Ффф… – потянул Левант, – страшный ты человек, Стоп-нога. Но теперь понятно. Ради женщины мужики даже живых вскрывали. Я думал, ты из дурного любопытства.

– Нифига себе, любопытство! – возмутился Пашка. – У меня руки трясутся, как только подумаю, что надо взяться за это дело…

– Паша, возьмись. Ты пронзительно прав. Если что надо, в смысле, из инструментов – обращайся. Но ассистировать я тебе не буду, и не проси.

Ребята первые два дня в лагере отрывались по полной: катались на роликах, на скейтах, гоняли по дорожкам на велосипедах, играли в мяч, а вечером уходили в павильон, заставленный теннисными столами, и резались в настольный теннис в свете пары фонарей, пока не начинали стучать зубы от холода. В стеклянном павильоне было очень холодно: северный температурный след давал о себе знать, и это здание стояло как раз на пути северного потока.

Только к концу второго дня мастера вспомнили, для чего их сюда послали, и развели бурную деятельность. Помучились, таская глину со склона реки: это было бы не очень далеко, если по прямой, но прямого пути не существовало. Густые заросли, ещё и переплетённые со стороны реки дикой малиной и лесным шиповником, вплотную подступали к лагерю. Мастера потратили время и силы, втроём втаскивая глину вверх по склону крутого оврага, подавая её в подкоп под оградой, а уж дальше по окультуренной территории Стопнога возил груз в садовой тележке в противоположный конец лагеря.

Они сложили печь в административном корпусе. Работали вчетвером с раннего утра, справились только к темноте: вывели прямоугольную колонну печи с поворотом дымового канала для сохранения тепла. Предусмотрели колосники, заслонки-вьюшки и отверстия для чистки сажи. Консультировал их Игорь Шабетник, у родителей которого была дача с печами.

С трубой пришлось помозговать. Дырявить бетонные плиты перекрытия между первым и вторым этажом они не рискнули, поэтому горизонтально протянули трубу под потолком, поставив кладку на опоры. Опорами сделали стальные рамы от вышедших из употребления и складированных в подвале панцирных кроватей. Затем вывели это горизонтальное колено через окно, за которым снаружи проходили железные ступени лестницы с перилами. Ступени вели на крохотный железный балкон перед чердачной дверцей. Вертикальный стояк печной трубы опёрся о лестницу, поднялся до конька крыши, а там его нарастили куском асбестоцементной трубы, на конце увенчанной хорошо выкрашенным железным конусом-колпачком, снятым с канализационной отдушины. На эту наружную часть трубы потратили весь цемент, который нашли в хозслужбе лагеря – его там было немного. Умаялись подносить и складывать кирпич и плитки и замешивать глину и цементный раствор, но были довольны собой. Печь получилась солидная, с двумя конфорками для кастрюль в прямоугольной нише – хозяйки должны быть довольны. Выставленное окно залатали щитом, на который пустили дверцу шкафа-купе. Чаплинского отправили собирать топливо.

В силки ночью попались зайцы, и парни, обрадованные успехом, расставили с десяток силков вдоль ограды, которая в лагере образовывала почти трёхкилометровый периметр. Димка согласился готовить еду.

Закончился короткий ноябрьский день.

Сыграв на сон грядущий в шашки, а Левант с Шабетником – в шахматы, все улеглись спать, и тут Дима Сивицкий вдруг вспомнил о просьбе Алины насчёт душевых и постирочной. Он даже подскочил на постели:

– Алина будет недовольна, отвесит нам… благодарностей!

– Что такое? – сонно отозвался Левант, но внутри при упоминании об Алине неприятно кольнуло. Была, была за ними вина, и мастера это чувствовали: ведь проболтались без дела два дня…

– Мыться хотят! Бельё стирать хотят! – кратко донёс суть просьбы Сивицкий.

– А ванну с чаем они не хотят? – буркнул Славка.

Димка волновался:

– Ванну с чаем это было бы круто, но реально пожалеть девчонок надо. Что, им на речку ходить с нашими шмотками? Они ж всех обстирывают, пацаны.

И теперь уже Славке стало не до сна; завтра с утра нужно было поспешить и организовать баньку. Вот-вот кто-нибудь придёт из лагеря… Воду они подкачивали из артезианской скважины вручную, теперь оставалось придумать, как и в чём будут её греть. Он растолкал Игоря Шабетника и потребовал рассказать, как была устроена баня на их даче…

***

…Когда подошли к последнему повороту тропы, за которым была видна ограда лагеря, Алина остановилась. Подождала, пока подтянутся все, и велела:

– Всю поклажу оставьте здесь, после заберёте. Девушки зайдут первыми. Мы не бродяги, пришли три десятка с десятниками и комендантом во главе. Пусть открывают нам ворота!

Комендант Денис Понятовский удивлённо покосился на Зборовскую и ушёл вперёд.

В лагере уже давно брехали собаки, Славка радостно мчался открывать калитку, готовый дружески обняться с Головой, своим десятником…

Денис с места не сдвинулся. Алина и остальные стояли на тропе в нескольких метрах за его плечами.

Он потребовал:

– Ворота!

Левант уставился ему в лицо внимательным изучающим взглядом, у него даже руки дрогнули от обиды, когда принялся открывать большой навесной замок на центральных воротах. Но Понятовский украдкой подмигнул. Левант расслабился и свистнул остальным мастерам, занятым работами.

Понятовский процедил уголком рта:

– Женщины прибыли!

– О!.. – понимающе прошелестел в ответ Левант. Он уловил особое значение момента.

Алина ждала, пока им раскроют створки ворот, собранные из двухметровых металлических прутьев.

Стояла, молчала, хмурилась.

Люди выстроились за ней, притихшие и подтянутые.

Затем через распахнутые ворота чинно вошли в лагерь, оглядывая ухоженную территорию. Остановились.

Только тогда Алина улыбнулась и поручила Славе показать людям, где они могут расположиться и привести себя в порядок.

Слава почувствовал внутреннее желание поклониться в ответ, провалиться сквозь землю, снова поклониться – и всё это в произвольном порядке.

Он покраснел и проклинал себя за то, что его команда прощёлкала впустую два дня, и он совершенно не знает, как и где разместится эта откровенно грязная орава намучившихся и иззябших в конец путников.

Он больше рефлекторно – не иначе, память поколений подсказала, – поцеловал руку Алины.

Алина дала понять, что удовлетворена, но девочек и мужчин (впервые назвала мужчинами парней, вчерашних школьников), надо поскорее устроить на новом месте и покормить. Она напомнила Димке Сивицкому по кличке Брови, что он – десятник. Тот и так уже крутился, как вьюн на горячей сковородке. Она оставила растерявшихся Славу, Димку, Игоря и Пашку лицом к лицу с усталыми переселенцами, а сама с десятниками, заинтересованно наблюдавшими сцену торжественной встречи, двинулась по центральной аллее, указав на стеклянный павильон. Её зоркие глаза заметили игроков за теннисными столами в 'стекляшке'.

Парни Краснокутского снова были пьяны. Разгульная компания увидела людей на аллее и засуетилась. Бутылки припрятать было некуда: зал был совершенно пустой, не считая теннисных столов на тонких металлических ножках. Тогда недопитые и пустые бутылки привычно рассовали под ремни штанов и прикрыли куртками.

Вошедшие остановились: Влад Карнадут, Алина Зборовская и Денис Понятовский в центре, Женя Бизонич и Влад Адамчик – по сторонам.

Алина потребовала:

– Отчитайтесь за количество выпитого! Что припрятали – верните!

Краснокутский двинулся к Алине. Протянул к ней руки ладонями вверх:

– Козу ела? Козлятину давай обратно!

– Вы вылакали лекарство, которое могло спасти кому-то жизнь!

– А ты жрёшь мясо, которое не резала, глядя ему в глаза! «Их едят, а они глядят!» Я не просто так пью: я у зубра под копытами валялся, ты знаешь, что это такое?! Ты видела то, что видел я? За нами уже следят! Оттуда! – он показала пальцем вверх.

– Или оттуда! – он ткнул пальцем в землю.

Парней развезло – организм успел за эти месяцы очиститься, и бунтовал; спиртное их просто оглушило.

– Я видел… Я имею право выпить, напиться имею прраво! – он, пошатываясь, показал пальцами рога зубра.

– Нас нашли, и нас или вытащат отсюда, или угробят. Пустят в расход, если кому непонятно. Так-то Мухо-мо-рочка! А ты мне, мне – Вовану! – жалеешь!..

Влад Карнадут сказал:

– Слушай сюда, вчера она спасла всех.

– Этому дала, этому дала? И этому дала?.. – хмыкнул Краснокутский.

Карнадут, которого беспокоила боль в ребре, сделал три шага назад, за порог, и в ярости сплюнул на газон. Взбешённые Жека и Адамчик налетели на Вована, зажав плечами. Тот только икнул и попробовал пошевелиться. Соображал он плохо. Его ребята неуверенными руками вяло схватились за ножи.

Комендант Денис остановил парней.

Сказал Вовану:

– Алина провела стадо зубров мимо норы. До самой переправы вела за собой.

– Да ну?! – непритворно восхитился Краснокутский и помотал головой, пытаясь стряхнуть хмель.

– Значит, ты видела это?

Он опять изобразил рога, наклонив голову, не удержал равновесие, и спикировал под теннисный стол.

– Пацана по жизни беспокоят рога! – не выдержал, чтобы не съязвить, Денис. – Как говорится, у кого что болит…

– Но-но-но! – возмутился Краснокутский, подымаясь из-под стола, но тотчас забыл, что сказал Денис.

Алина произнесла спокойно, как говорят больному:

– Володя, я видела рога главной самки. Я была перед ней, как сейчас перед тобой – очень близко.

– И?

– Сверкнул слабый голубой огонёк. Больше ничего.

– Не слабый, не слабый! – горячился Вован. – Сначала разъехалась щель в штуке, потом побежали огни, и по кругу, по кругу. – Он изобразил пальцем спираль. – Что ты об этом думаешь?

– К нам заносило по воздуху птеродактилей и насекомых, по земле пришли сколопендры и полярные волки. И если зубриха подцепила где-то колпачок от дезодоранта, влетевшего в нашу аномалию, то будет красоваться с ним, пока не почешет хорошенько свой рог. А за выпитое спиртное вы все ответите перед народом!

– Вот увидишь, за нами уже летят, – проблеял Вован. – Да, Толян? Дружище! Где твой ствол? Я буду отстреливаться, я не дамся, видал я всех!.. Ффу… – твоя свита, Мухоморка, заплесневела. Пещерный народ!

Вован брезгливо окинул взором парней и Алину, действительно, несвежих и одетых в пёструю рвань. Сам он был чистый, стоял в рабочей униформе с надписью 'Белоруснефть' на куртке, в резиновых сапогах, и гордо оглаживал себя по груди.

– Я этого не выдержу! – прошептала одними губами сконфуженная Алина и выскользнула, понеслась искать девушек и возможность привести себя в порядок.

– Ствол у неё, – заплетаясь языком, признался Толян и болтнул головой в сторону уходящей по дорожке Алины.

В «стекляшке» наступила тишина.

Все посмотрели в спину Зборовской.

Затем десятники развернулись и, пригрозив напоследок, вышли.

– Во! Тухлая свита съеба. сь! – хохотнул Краснокутский.

Десятники услышали, вернулись в теннисный зал и поколотили пьяных.

Толяна потянули за собой – на допрос.

Хроники Насты Дашкевич. На новом месте

Я снова ожила, хоть в пути до крови стёрла ноги танцевальными туфлями. Танцевали мы по лесу через буреломы и болотца с утра и почти до вечера, с двумя маленькими перерывами на присесть, отдохнуть и позаботиться о ногах.

В лагере не дома; парни ничего не понимают в деле обустройства, и за все дни сложили только одну печь, хоть десять раз повторили, что они её сложили. Мастера бросились к Тане Гонисевской, умоляя её распорядиться насчёт того, как принять людей.