Текст книги "Авантюрист и любовник Сидней Рейли"

Автор книги: Александра Юнко

Соавторы: Юлия Семенова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Глава 3
ЖЕЛТАЯ ЗАРАЗА

 
Встань, и пройди по городу резни,
И тронь своей рукой, и закрепи во взорах
Присохший на стволах, и камнях, и заборах
Остылый мозг и кровь комками: то – они…
 

(Из поэмы X. Н. Билика «Сказание о погроме».)

«Попытки вызвать сферы на какое-нибудь проявление осуждения погромов или хотя бы на выражение жалости к пострадавшим дарованием им денежной помощи потерпели полную неудачу. Между тем авторитетное слово или действие в этом направлении… уничтожили бы прочно засевшее у многих и утвердившееся после погрома убеждение, что такого рода расправа населения с его исконными врагами – дело полезное с государственной точки зрения и угодное властям».

(Из воспоминаний С. Урусова, кишиневского губернатора.)

«Еврейская улица до Кишинева и после Кишинева – далеко не одно и то же… Позор Кишинева был последним позором. Затем Гомель… Скорбь еврейская повторилась еще беспощадней прежней – но срам не повторился».

(Из статьи В. Жаботинского о создании еврейских отрядов самообороны.)

Одесса, сентябрь 1903 года

– Я окончу свои дни здесь, – Григорий Яковлевич снял и протер пенсне, – но ты… Ты должен уехать отсюда, пока не поздно!

– Ах, папа! – Зигмунд с грустью заметил, как постарел отец. – Погромы – это, конечно, ужасно, но какое отношение они имеют ко мне?

– Ты думаешь, если ты взял фамилию матери и женился на русской женщине, то перестал быть евреем?! – на морщинистой шее доктора дернулся кадык. – Они, – он потыкал пальцем куда-то в стену кабинета, – они до всего докопаются, они узнают, чей ты сын… И тогда… Уезжай, на другой конец света уезжай!

– Но, папа, как я могу уехать? Митя и Маша учатся в Киеве, Ольга ни за что не бросит родной город, мои деловые интересы не позволяют отлучиться даже ненадолго…

– Вот видишь, – не удержался от упрека Розенблюм-старший, – не изменил бы ты медицине, мог бы в любой момент собрать манатки и сняться с места. Лекари, знаешь ли, всюду нужны – и в Европе, и в Америке. А чем ты сейчас занимаешься, если не секрет?

– Лесом, – не слишком охотно ответил Зигмунд.

– Откуда в Киеве лес? – удивился Григорий Яковлевич.

– Ах, папа, – сын не удержался от улыбки, – я всего лишь посредничаю в экспортных операциях.

– Гм, лес, – доктор пожевал губами. – У меня есть один давний пациент и старый друг… Так вот, он служит в фирме у самого Грюнберга и недавно говорил мне, что они ищут человека, который представлял бы фирму на Дальнем Востоке. Он мог бы составить тебе протекцию…

– А что, это любопытно, – после некоторой паузы отозвался сын. – Не близко, правда, но Грюнберг – это имя!

– Так ты согласен? – обрадовался Григорий Яковлевич. – Тогда я сегодня же отправлюсь с визитом к Карлу Ивановичу!

Зигмунд не мог, да и не хотел открывать отцу всей правды. Он согласен был уехать куда угодно. И не от погромов, а от жены. Ольгина истерия с годами развилась в самую настоящую болезнь. Хорошо бы передохнуть от нее хоть недолго. Разумеется, при условии, что его примут в фирму Грюнберга. На Дальний Восток жена за ним определенно не последует. Отказалась же она когда-то переехать в Одессу!

– Отшень карашо, што фы флатеете ясыками, – строго сказал Карл Иванович, принимая Розенблюмов на следующий день. – К тому ше у фас есть опыт ф нашем деле. Заполните фот эти бумаки. Я не-метленно снесусь с каспотином Грюнбергом.

Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного

«С годами все больше убеждаешься, как немного нужно человеку для счастья. Вот я смотрю из окна во двор – там мужики «забивают козла», соседка вешает свежевыстиранное белье… Самая обычная картина. Как сужается мир к старости! А в юности, помнится, я мечтал о дальних странах, об опасностях и приключениях. Сейчас так ноет нога, что прогулка в сквер для меня – романтическое путешествие. А когда случается выбраться за город, на дачу Петровича… Ах, проклятый возраст! Было, было время, когда я был легок на подъем, и пересечь половину земного шара казалось много проще, чем терпеть ревнивые сцены жены. Где я только не побывал, чего не видывал! Тогда можно было позволить себе отмахать враз сотню километров – мне и тридцати не исполнилось. Сколько человеческих лиц я перевидал за свою долгую жизнь! И кого только среди них не было… Помню одного карточного шулера, который страшно берег свои руки. Иначе, утверждал К., надо менять профессию, не сможешь почувствовать карту, ее масть и достоинство. Пальцы у него были белые, длинные, нежные, кисти гибкие и подвижные, как у хирурга или пианиста.

– Руки, – любил он говаривать, – это мой хлеб.

Я смотрел на него и думал: «Господи, это надо быть безумцем, чтобы тратить жизнь на подобные глупости». Мне нравилось работать до одурения, чтобы видеть результаты своего труда. Конечно, приходилось иной раз лукавить и даже обманывать людей, но только в интересах дела. Но передергивать в игре… К. плохо кончил – его поймали на мухлеже и жестоко избили партнеры. Он чуть не умер от побоев, но больше всего горевал, что остались искалеченными руки – жизнь лишилась смысла…»

Порт-Артур, ноябрь 1903 года

Англичанин сдал.

– Пас, – сказал Зигмунд.

– Раз, – пророкотал Базиль.

– Тоже пас, – фальцетом пропел Ханс Ханссон.

– И я пас, – деловито кивнул англичанин. – Играйте, сэр Бэзил.

– Черви козыри…

Зигмунд играл не ради денег и не из азарта. Он зарабатывал достаточно, слава Богу, за этим сюда и приехал. А игрецкий азарт – штука опасная, легко увлечься и потерять голову. Видел он заядлых картежников: жалкое зрелище. Среди его партнеров нет таких, все играют ровно и сильно. Прекрасное времяпрепровождение: одновременно отдых и тренировка ума. К тому же где, как не за карточным столом, завязываются перспективные деловые отношения?

Взять, к примеру, Базиля Захарова. Толстый смуглый грек откуда-то из Балаклавы. Но на сколько каратов тянет бриллиант у него на пальце? Говорят, его дед, Захаропулос, был простым рыбаком. А сэр Бэзил, британский подданный, оказывающий услуги королевскому дому, ворочает миллионами, строит военные корабли. Стоит ему шевельнуть бровью – и сотни людей в разных странах с ног сбиваются, выполняя его распоряжения. Что привело его сюда, на задворки мира? Неужели слухи о предстоящей войне?

Ханс Ханссон тоже не последняя фигура в Порт-Артуре. Представитель датской западно-азиатской компании, которая чем только не занимается! Он не раз уже намекал, что такого опытного специалиста, как Зелинский, датчане не прочь переманить к себе, но Зигмунд предпочитал отшучиваться. Ханссон-то и свел его с Захаровым.

Четвертый, англичанин, был темной лошадкой. Здесь, в Порт-Артуре, все знали друг друга наперечет, но кто такой этот Джордж Рейли и зачем прибыл на Квантунский полуостров, не было известно никому. Скорее всего, военный, так почему-то решил Зигмунд. Даже в штатском выправку не спрячешь. Наверно, войны все-таки не миновать…

– Не везет мне сегодня, – пропыхтел Базиль. Вынул бумажник и тщательно отсчитал купюры. На оливковом лице – детское выражение обиды. Наверно, потому и стал миллионером, что знает счет каждой копейке.

Джордж невозмутимо принял деньги. Спрятал их во внутренний карман пиджака, откланялся и ушел.

– Странный тип, – заметил Ханссон, как только за англичанином закрылась дверь. – Играет так, будто испытывает нестерпимую скуку. Мне зевать хотелось, на него глядя. А потом смотрю – я в минусах. Может быть, это шулер-гастролер?

– Мне так не показалось, – покачал головой Зелинский. – Игра была чистая. Этот Джордж – великолепный психолог. И очень наблюдателен. Скорее всего, он и выигрывал все время за счет проницательности и хорошо развитой интуиции.

– Бросьте гадать попусту, – Захаров смирился с проигрышем и снова впал в привычное добродушие. – Рейли – разведчик. Профессионал высокого класса. И здесь он находится по делам службы. Уж я-то в курсе, можете мне поверить. Затевается бо-о-льшая игра, и ставки в ней будут самыми высокими.

Заговорили о предстоящей войне.

– Азиаты коварны, – высказался датчанин. – Они ловко используют разногласия, существующие между крупнейшими европейскими державами, и под шумок обделывают свои делишки. Когда-нибудь, господа, если их не остановить, желтая зараза распространится по всему миру.

– Надеюсь, японцы не рискнут ввязаться в войну с Россией, – заметил Зигмунд. – Слишком уж неравны силы. Мы – огромная могучая империя, а они…

– Император Николай терпеть не может японцев, – возразил Базиль. – И не упустит случая поднять их на русские штыки.

– Не это развяжет конфликт, – голос Ханссона сорвался на фальцет. – Вот вы, к примеру, сэр Бэзил, продаете Японии корабли и вооружение…

– Разумеется, – пожал плечами Захаров. – Я деловой человек, а не политик. Но при чем тут я?

– Из-за вас война и начнется, – удовлетворенно подытожил датчанин. – Простите, сэр Бэзил, я не имел в виду лично вас, я излагаю принцип.

– Что же, Ханс, прикажете мне отказаться от выгодных сделок? – возмущенно пропыхтел Захаров. – Так я рискую разориться по вашей милости.

– А по моему мнению, – примирительно сказал Зелинский, – всему виной немцы. Всюду они суются со своими интересами. Вы заметили, сколько в городе появилось этих колбасников? Втравят Россию в войну, и снова расстановка сил в Европе изменится в их пользу.

Дружно поругали немцев.

– У них свой человек при дворе Николая, точнее, в его спальне, – конечно, Захаров довольно неделикатно намекал на императрицу Александру Федоровну, которую в России никто не любил, исключая разве что ее венценосного супруга.

– А я надеюсь на здравый смысл и ум моей соплеменницы и ее доброе влияние на сына, – подхватил Ханссон, в свою очередь обиняком упоминая вдову Александра III Марию Федоровну, дочь датского короля. – Но если война все-таки начнется, что вы будете делать, господин Зелинский?

– Пойду на фронт, – пожал плечами Зигмунд. – Это мой врачебный долг. Я ведь по образованию медик.

– Это никуда не годится, – нахмурился Базиль. – Мы не допустим, чтобы нашего друга отколошматили япошки. Верно, Ханс? Вы, кажется, предлагали ему покровительство датской короны и своей фирмы? Соглашайтесь, милый… Бросайте своего Грюнберга и позвольте нам о вас позаботиться…

Зелинский был растроган. Приятно все-таки, когда партнеры по игре – порядочные люди.

«Японское правительство отдало приказ своим миноносцам внезапно атаковать Нашу эскадру, стоявшую на внешнем рейде крепости Порт-Артура. По получении о сем донесения… Мы тотчас же повелели вооруженною силою ответить на вызов Японии…»

(Из «Высочайшего Манифеста» Николая II от 27 января 1904 года.)

«Закончив свой учебный курс на дому, престолонаследник Николай сдал выпускные экзамены отцу – экзаменатору не очень грамотному, но строгому – и тут же был за успехи поощрен: велено было собираться в кругосветное путешествие.

Из балтийской эскадры выделен в распоряжение 22-летнего «туриста» крейсер «Память Азова». Даны в сопровождение греческий наследный принц Георг (Джорджи) и несколько молодых гвардейских офицеров… Конечная цель поездки – Япония.

Шли морями и океанами с октября 1890 по апрель 1891 года. До Японии добрались благополучно. А 23 апреля в городе Отсу путешествию кладет конец инцидент: во время торжественного проезда русского наследника в коляске-дженрикше по узким улицам из рядов японской охраны внезапно выбегает полицейский Сандзо Цуда, выхватывает из ножен саблю и наотмашь бьет Николая по голове. Сабля только скользнула, подоспевший Георг Греческий предотвратил новый удар. Николай отделался небольшой раной и коротким испугом. На этом и закончился познавательный рейс по белу свету. Не отдав «визитной карточки» в Токио (вопреки просьбам русского посла в Японии Д. Е. Ше-вича), Николай с забинтованной головой поспешил через Киото на знакомую палубу, куда вскоре явился с извинениями сам микадо. Под эскортом броненосной эскадры, вызванной из Владивостока, «Память Азова» со своими пассажирами вскоре причалил к родным берегам.

Некоторые современники отмечали, что удар сабли оставил шрам не только на темени, но и в душе престолонаследника и был заметен потом, когда он стал императором».

(Из книги М. Касвинова «Двадцать три ступени вниз».)

«Император Николай, когда вступил на престол, не мог относиться к японцам особенно доброжелательно… Он придерживался мнения о японцах как о нации антипатичной, ничтожной и бессильной, которая может быть уничтожена одним щелчком российского гиганта».

(Из «Воспоминаний» С. Витте.)

«Потрясающее известие от Стесселя о сдаче Порт-Артура японцам ввиду громадных потерь и болезненности среди гарнизона и полного израсходования снарядов. Тяжело и больно, хотя оно и предвиделось, но хотелось верить, что армия выручит крепость. Защитники все герои и сделали все, что можно было предполагать. На то, значит, воля Божья».

(Из дневника Николая II.)

Порт-Артур, январь 1904 года

– Я не умру, Зигмунд, не умру? – Захаров трусил вслед за Зелинским, придерживая забинтованную руку. – Моя бедная жена! Она этого не перенесет…

– Успокойтесь, Базиль, ваша жизнь вне опасности, – успокаивал его Зелинский. – А то, что вы потеряли некоторое количество крови, не может вам повредить, учитывая вашу комплекцию и склонность к апоплексии.

– Друг мой! Вы спасли меня от гибели! – патетически воскликнул миллионер. – Я в неоплатном долгу.

– Да будет вам! – с досадой сказал Зигмунд. – Любая медицинская сестра перевязала бы вам руку. А выбрались мы благодаря вашему кошельку.

– Нет-нет! – протестовал Захаров. – Если бы не вы, меня не было бы уже в живых. И никакие деньги не помогли бы.

Через несколько километров беглецам удалось нанять автомобиль, и теперь они все дальше уносились от почти полностью разрушенного Порт-Артура. В бумажнике Зелинского лежало удостоверение, свидетельствующее о том, что он директор датской западно-азиатской компании и подданный нейтральной Дании. Но Зигмунд не слишком полагался на этот документ – в военной неразберихе человеческая жизнь не стоит ни гроша. Когда кругом гремят взрывы и свистят пули, никто не станет разбираться в том, кто ты такой и на чьей стороне. Гораздо больше он рассчитывал на покровительство всемогущего грека. Пустяковая рана, полученная Базилем буквально накануне падения Порт-Артура, сослужила ему, Зиге, неплохую службу.

Через неделю, сидя в купе Восточного экспресса, они со смехом вспоминали недавние приключения. Захаров угощал Зелинского дорогущими сигарами и называл своим лучшим другом.

– Не торопитесь давать телеграмму жене о том, что вы здоровы и невредимы, – похохатывал Базиль. – Пусть наши супружницы немножко поволнуются, это освежает отношения. А мы тем временем… О-о! Я обещаю вам роскошные приключения с шикарными дамами! Поверьте мне, мы это заслужили после всего, что пришлось пережить.

Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного

«Б. немного утомителен в своей благодарности. Но, ей-богу, я рад, что мы с ним сблизились. Для дельца такого размаха он, в сущности, очень славный и добрый человек. Любит жизнь во всех ее проявлениях и, что называется, умеет жить. Еще бы, при его-то капиталах! В таком жуировании и ничегонеделании есть своя прелесть, и я воспринимаю все это как каникулы после напряженной работы последних лет. Какой-то бесконечный праздник с шампанским, цветами, ласковыми и любезными дамами не слишком строгих правил и угодливыми лакеями на каждом шагу. Кстати сказать, Б. не слишком щедр на чаевые, но персонал как-то нутром чует, что он за особа, и так и рвется ему услужить. (Ко мне же прислуга относится с прохладцей, независимо от размера чаевых.) Зато с прелестницами мой друг не настолько скуп – и не остается внакладе. Иной раз мне чудится, будто окружающие искренне любят его, но потом я вспоминаю, что вся загвоздка в колоссальном состоянии Захарова – и все очарование мигом рассеивается. Дал телеграмму в Киев, чтобы не беспокоились домашние. Написал, что задерживаюсь в связи с чрезвычайными обстоятельствами. Ольга сошла бы с ума и устроила мне дикую сцену, если бы знала, что эти обстоятельства зовутся прекрасной Пепитой. О Господи! Теперь, когда я знаю ее, я понимаю тех мужчин, которые бросают к ногам женщин все, чем владеют, – деньги, карьеру, семью, самую жизнь… Сегодня между нами произошло решающее объяснение. Я сказал ей все. И ждал ответа, как приговоренный ждет помилования. Весь дрожал… А потом услышал ее дивный низкий голос с характерным испанским присюсюкиванием:

– Вы говорите странные вещи, сеньор Зелинский. Я не всегда понимаю, что именно вы имеете в виду. Может быть, вы растолкуете мне это чуть позже… часов эдак в семь?

Это означает свидание. Господи, я волнуюсь, как мальчишка. Никогда ничего подобного…»

Париж, февраль 1904 года

– Тебе хорошо, Зигмунд? – пророкотал Захаров.

– Я так благодарен тебе, Базиль, – Зелинский смотрел в окно гостиничного номера, где переливался праздничными огнями вечерний город. – Поверишь ли, мог прожить всю жизнь в будничных трудах и заботах и не узнать, что можно жить иначе.

– Ну вот и умница, – едва не всхлипнул от умиления чувствительный грек. – Тебе хорошо, и я счастлив, что хорошо моему другу. Что я еще могу для тебя сделать? Ты только скажи!

– Ничего, Базиль. Мое счастье так огромно, так абсолютно, что к нему ничего нельзя добавить.

– Ты говоришь, как поэт, Зигмунд. Это потому, что ты влюблен, – пропыхтел миллионер. – Как я тебе завидую, если бы ты знал. Я уже не способен увлечься безотчетно, до потери рассудка.

– Почему? Отчего такой цинизм?

Захаров пожал плечами.

– Слишком хорошо мне известно, что почем продается и покупается, – с некоторой грустью заметил он. – Поэтому я никому и ни в чем не верю.

– Не все измеряется деньгами, – тихо возразил Зелинский. – Есть чувства, есть вещи, есть люди… Наверно, ты слишком богат, вот в чем дело. И твое состояние стоит, как непреодолимая стена, между тобой и всем остальным миром. Будь ты победнее, смог бы оценить простые радости жизни…

– Ты прав, мой друг, – Базиль серьезно смотрел на Зелинского своими темными, выпуклыми, как сливы, глазами. – Когда я был зеленым мальчишкой без гроша за душой, улыбка какой-нибудь красавицы в рваной юбчонке доставляла мне больше счастья, чем сейчас – любезные авансы светских дам. Ну да это время не вернешь! Пока, Зигмунд, до завтра! И дай Бог, чтобы завтра ты был так же влюблен, как сегодня!

Он помахал смуглой рукой и исчез за дверью. А Зелинский отправился на очередное свидание с Хосефиной Бобадилья, или, как называли ее близкие друзья, Пепитой.

Все проходит. Закончились и парижские каникулы Зигмунда. Ему пора было возвращаться в Россию. На вокзале Захаров долго тискал его в объятиях и обещал свою поддержку в предпринимательских делах.

Поезд тронулся. Зелинский видел, как грек, ускоряя шаг, бежит за вагоном.

– …Порт-Артур… не забуду… – донесло обрывки слов.

В гостинице Базилю доложили, что его ждет дама.

Это была Пепита. Не говоря ни слова, она молча и выжидательно посмотрела на миллионера.

Захаров подошел к столу и выписал чек.

Прочитав указанную в нем сумму, сеньора Боба-дилья удивленно взглянула на грека:

– Вы не ошиблись, сэр? Здесь указан гонорар значительно выше того, о котором мы договаривались.

– Ошибки никакой нет, – грустно сказал Захаров. – Мой друг был очень, очень счастлив. Ему было хорошо, и я радовался, что хорошо моему другу.

Пепита пожала плечами. У миллионеров свои причуды.

Москва, ст. м. «ВДНХ», филиал Центрального Государственного архива

– Лютикова! – Галина Алексеевна заглянула в хранилище. – Вика! К вам пришли.

– Кто? – послышался голос из-за стеллажей.

– Не знаю, – начальница филиала поджала губы. – Какой-то молодой человек… А между прочим, Лютикова, сейчас рабочее время!

– Кто бы это мог быть? – Вика спустилась со стремянки и направилась к двери, на ходу снимая халат. – Честное слово, Галина Алексеевна, я ни с кем недоговаривалась… Может, по делу?

– Личные проблемы решайте в личное время, – строго напутствовала ее начальница. – И, кстати, я жду от вас отчета по сектору «Б».

– Вы ко мне, гражданин? – на крыльце спиной к Вике стоял человек в джинсовом костюме и нервно курил. Услышав голос, он обернулся. – А, это ты, Эдик? Не узнала…

– У меня сегодня выходной, решил прогуляться… – нарочито развязным тоном сообщил Бодягин. – Дай, думаю, зайду, проведаю, пропала совсем…

– Была занята, – сухо ответила Лютикова.

Эдик попереминался с ноги на ногу:

– Может, сходим куда-нибудь?.. В «Метлу», например, я как раз зарплату получил…

– Я на работе.

– Я подожду! – поспешно сказал он. – Ты во сколько освободишься?

– Именно сегодня очень поздно, – Вика решила не сдаваться. – У меня встреча с одним человеком.

– А, ну тогда извини, – Бодягин отшвырнул бычок. – Пока.

– До свидания, – гордо выпрямив спину, Вика неторопливо стала подниматься по лестнице.

Очки запотели. Слезы капали на отчет по сектору «Б».

– Между прочим, Лютикова, это документ. Важный документ, – заметила Галина Алексеевна, разглядывая мокрые пятна на бумаге. – Конечно, дело страдает, когда некоторые сотрудники устраивают рандеву в служебное время.

К счастью, рабочий день закончился.

Вика понуро брела к метро. Смеркалось. Домой идти совершенно не хотелось. Но и не тащиться же изливать душу к подружке Ленке на другой конец города.

– Девушка, можно с вами познакомиться? – кто-то тронул ее за плечо.

Она шарахнулась в сторону.

– Ой, Эдик, как ты меня напугал!

– Я тут решил… может, проводить тебя на встречу с одним человеком? Или все-таки в «Метлу» сходим?

Вика с облегчением рассмеялась.

– Понимаешь, – оживленно говорила она, сидя за столиком в многолюдной «Метелице». – Я навела справки. Розенблюм, оказывается, очень распространенная фамилия. И было несколько довольно известных лиц. У некоторых Розенблюмов были партийные псевдонимы. Другие были замешаны в контрреволюционных делах. И наверное, эти записки писал все-таки не Розенблюм, а кто-то другой. Потому что того Розенблюма расстреляли как британского шпиона.

Эдик расхохотался.

– Слушай, юный следопыт, хоть сегодня забудь об операции «Досье». Что за бред – британский шпион? Все шпионы были наши: Штирлиц, Рихард Зорге, Абель, голос Копеляна за кадром…

– Но Розенблюм действительно был шпион…

– Пойдем лучше потанцуем, – Эдик вытянул Вику из-за стола.