Текст книги "Авантюрист и любовник Сидней Рейли"

Автор книги: Александра Юнко

Соавторы: Юлия Семенова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

Герр Бухвальд был здесь инкогнито, с миссией от военной разведки. Это замечательный человек, мой друг. Узнав, что он едет во Францию, что, возможно, встретится с вами, я передала ему письмо в надежде, что вы все-таки прочтете его. Берегите себя, дорогой Ганс! Я молю Бога, чтобы наконец кончилась эта война и вы остались живы и невредимы. Быть может, мы еще встретимся… Мысли об этом придают мне силы. Знайте же, я (зачеркнуто). Ваша бедная кузина Грета фон Раушенбах».

Погруженный в свои мысли, полковник молчал. Герр Бухвальд, не осмеливаясь нарушить его раздумий, шагал рядом. Приятно было после долгой и слякотной осени вдыхать легкий морозный воздух первых зимних дней.

– Как она выглядит? – вдруг тихо спросил полковник.

Лейтенант сразу понял, о ком идет речь.

– Она… – он немного замялся, не желая ни лгать, ни огорчать полковника правдой.

– Постарела… – без слов понял его фон Шу-манн. – Еще бы… Столько лет прошло… – он поднял глаза к небу, словно пытаясь сосчитать годы, пролетевшие со дня их последней встречи. – Мы ведь с ней ровесники… А виделись в последний раз, когда нам было по двадцать… Бог мой! Почти тридцать лет назад… А она была хороша, несказанно хороша… Я любил ее всю жизнь…

Он снова тяжело вздохнул и, посмотрев на лейтенанта, встретил взгляд, полный понимания и сочувствия. Это еще больше расположило полковника к господину Бухвальду.

– А как Вы с фрау Гретой познакомились? – поинтересовался Шуманн. – Давно ль?

– О да, герр полковник. Я приехал в Россию пятнадцать лет назад в качестве помощника военного атташе в германском посольстве. Господин Волков занимал тогда высокий чиновничий пост в министерстве иностранных дел. Мы довольно часто встречались с ним по службе и на официальных приемах. Как-то раз он привел с собой фрау Грету. Она показалась мне удивительно умной и образованной женщиной, и мы сразу прониклись друг к другу расположением. Я всегда удивлялся, как может она терпеть такого грубого и пошлого человека, как ее супруг. Ей так одиноко с ним и вообще в этой варварской стране…

– Бедная Грета… – глаза полковника наполнились слезами.

Бухвальд почтительно замолчал. Он понимал чувства герра Шуманна. Несколько минут они снова шагали в полной тишине. Наконец полковник глухо кашлянул и обратился к Бухвальду:

– Надолго ли вы. к нам?

– Как решит командование. У меня не ограничен срок командировки. Все зависит от того, как удастся справиться с поставленной передо мной задачей подготовки разведчиков для работы в тылу врага в оперативных условиях.

На другой же день герр Бухвальд с рвением взялся за порученное ему дело. Днем он работал с солдатами, а вечера, как правило, проводил с полковником фон Шуманном, с которым сошелся довольно близко благодаря далекой петербургской кузине господина Шуманна, урожденной баронессе фон Раушен-бах.

Так прошел месяц.

Однажды полковник пригласил приятеля к себе, чтобы, как водится, повспоминать о лучших днях и обсудить насущные вопросы оперативной разведки в тылу врага.

– Пива? – предложил он гостю.

Обычно Бухвальд отказывался, ссылаясь на нездоровую печень, но на этот раз согласился. Под пиво беседа пошла еще лучше, воспоминания стали ярче, и светлый образ баронессы фон Раушенбах был на время заслонен многочисленными образами кратковременных подруг полковника и лейтенанта. К сожалению, господин Бухвальд не мог, как это случалось, засиживаться допоздна: необходимо было передать из штаба шифрованное донесение в Берлин, где интересовались ходом его работы. Проводив гостя, герр Шуманн-почувствовал непреодолимую тягу ко сну. Он с удовольствием растянулся на кровати и провалился в мир грез и сновидений.

Проснулся он гораздо позже обычного. Отчего-то трещала голова. Настроение было отвратительным. Одевшись, герр Шуманн вопреки обыкновению велел подать автомобиль, хотя в другие дни предпочитал прогуляться пешком.

Войдя в кабинет, полковник едва не лишился дара речи: из ящика его стола, где хранились важнейшие документы, касающиеся боевых действий против англичан на территории Франции, торчал ключ. Но педантичный до мелочности полковник точно помнил, что вчера запирал стол и прятал ключ в нагрудный карман мундира. Он бросился к столу. Все бумаги исчезли.

Когда полковник предстал перед военным трибуналом, его спросили, почему он был так уверен в том, что лейтенант Бухвальд действительно привез ему письмо от кузины? Писала ли Грета Волкова, урожденная баронесса фон Раушенбах, ему раньше? Был ли он знаком с ее почерком?

На эти вопросы полковник фон Шуманн ответил отрицательно.

Его должны были расстрелять, но, учитывая прежние заслуги, разжаловали в солдаты. Он просидел в окопах до конца войны.

Франция, январь 1916 года

Целую неделю Рейли добирался из немецкого тыла до своих. Ему пришлось прошагать пешком несколько десятков километров. Выбравшись с занятой немцами территории, он с омерзением скинул мундир, сжег документ на имя Карла Бухвальда и, переодевшись в захваченное с собой цивильное платье, стал похожим на какого-нибудь ремесленника. Так он пробирался через передовую, рискуя каждую минуту быть убитым своими или немцами.

Командир гвардейского корпуса генерал Уотсон встретил разведчика, как родного сына.

– Я доложу командованию, – захлебывался от восторга генерал. – Вас представят к награде! Какая смелость! Какая дерзость! Но как вам удалось расположить к себе Шуманна?

– Я был знаком с его кузиной в Петербурге, сэр, – устало ответил Джордж. – Удивительно неприятная дама, настоящая бюргерша. Бр-р… – он поежился при одном воспоминании. – И, как все немцы, дико сентиментальна… Рассказывая мне о своем двоюродном брате, она заливалась слезами… А все остальное, сэр, дело техники. Немецким на письме я владею не хуже, чем в устной речи…

Сэр Уотсон ликовал. Конечно же, начальство, узнав об операции, блестяще проведенной Рейли, отметит и скромные заслуги самого генерала. Это будет кстати, ибо командующий Френч в последнее время не доволен действиями гвардейского корпуса.

От избытка чувств Уотсон пригласил Рейли вместе пообедать.

Прямо теперь, сию минуту.

Джордж не отказался.

– Да, кстати, – вспомнил сэр Уотсон, разрезая бифштекс. – Вы еще не знаете последних новостей. Поверите ли, в нашем корпусе служит Уинстон Леонард Спенсер Черчилль, бывший министр военно-морского флота.

– Не может быть!

– Представьте себе, – подполковник любовался произведенным эффектом. – После провала Дарданелльской операции он подал в отставку и теперь стреляет в окопах на передовой.

Джордж отложил вилку в сторону.

– Сэр, – воскликнул он, – что значит судьба! Это приятель моей юности, мы не встречаемся годами, но во время военных действий наши пути обязательно скрещиваются. Могу ли я просить вас об одном одолжении?

– О чем угодно, друг мой, о чем угодно…

– Где теперь господин Черчилль?

– Вы хотите его видеть? О, в таком случае у меня для вас есть сюрприз. Знайте же, он с минуты на минуту будет здесь. Я послал за ним машину. Очень хочется посмотреть на такого популярного и скандального человека.

В столовую вошел дежурный офицер.

– Сэр, – обратился он к Уотсону, – разрешите доложить: только что приехал лейтенант Флинт. Он просил передать, что не смог выполнить вашего поручения: на полдороги спустило колесо, и лейтенант вынужден был вернуться обратно.

– Как? – расстроился генерал. – А господин Черчилль?

Дежурный офицер развел руками.

– Черт возьми! – Уотсон стукнул кулаком по столу. – Извините, мистер Рейли, как видите, сюрприза не получилось.

Джордж, предвкушавший встречу с другом, тоже был огорчен.

– А что, если… – внезапно пришла ему в голову идея, – что, если я сам пойду на передовую?

– Как? – изумился генерал. – Когда?

– Прямо сейчас, если вы позволите, сэр… – Рейли решительно поднялся из-за стола.

– Но… но может быть, подождете до завтра? Зачем вам месить грязь в окопах? И вообще там стреляют…

– Неужели? – иронично усмехнулся Джордж. – Господин генерал, война есть война. Как знать, может, Винни завтра уже не будет в живых…

Уотсон немного подумал.

– Передайте лейтенанту Флинту, – сказал он дежурному, – если неполадки устранены, пусть отвезет господина капитана к расположению батальона.

– Благодарю вас, – сердечно отозвался Джордж.

«Как-то Черчилль получил приказ явиться к командиру корпуса. Ему сообщили, что на перекрестке дорог, примерно в пяти километрах от места расположения батальона, будет ожидать автомобиль, который доставит его в штаб корпуса. Основательно помесив грязь и наконец добравшись до условленного места, Черчилль никакого автомобиля там не обнаружил. Лишь через час появился связной офицер, который сообщил, что автомобиль загнали по ошибке в другое место, что теперь уже все равно поздно являться к генералу и что вообще это дело неважное, так как генерал просто хотел побеседовать с ним и посмотреть на него. Черчилль был взбешен, и его негодование нарастало по мере того, как он пробирался по грязи обратно на передовую. Там же его встретили словами, что он счастливый человек. Оказывается, после его ухода немецкий снаряд ударил прямое укрытие, где обычно находился Черчилль, и разрушил его до основания. Таким образом, Черчиллю еще раз повезло».

(Из книги В. Трухановского «Уинстон Черчилль».)

– Да, сэр, Господь сохранил вас, – сказал пожилой солдат, закуривая папиросу, – а вот вашего приятеля убило…

– Какого еще приятеля? – насторожился Уинстон.

– Который в автомобиле приехал, незадолго до того, как вы вернулись. Он был в форме капитана, сэр. Видно, дело у него было важное, раз под пули не побоялся полезть. Он был очень смелый человек, сэр… Ему показали ваш блиндаж. Он пошел туда, а в это время снаряд, сэр…

– Да кто это? – встревоженный Черчилль бросился к воронке, образовавшейся на месте блиндажа. Около нее валялось изувеченное тело человека в военной форме. У трупа не было обеих ног. Одна из них торчала из грязи метрах в десяти от места взрыва.

Уинстон перевернул мертвое тело лицом к себе. И обмер.

– Джордж… – прошептал он потрясенно. – Джордж, старина… Зачем ты…

По лицу скандального политика и будущего премьер-министра, которому через пятьдесят лет поставят памятник перед английским парламентом, о котором напишут сотни книг еще до его смерти, по лицу одного из самых видных государственных деятелей двадцатого века Уинстона Леонарда Спенсера Черчилля текли слезы. И он не прятал их. Последний раз Винни плакал в далеком детстве.

Тело Джорджа не стали отвозить в Англию: у него не оставалось там ни родных, ни друзей. Его похоронили здесь же, в окрестностях Булони. Надпись на могильном камне скромно извещала:

«Здесь покоится Джордж Герберт Блад (Реши).

1874–1915 гг.

Мир праху его!»

Во время второй мировой войны наступающие фашистские войска сровняли эту могилу с землей.

3. ЗИГМУНД РОЗЕНБЛЮМ, НЕЗАКОННОРОЖДЕННЫЙ

«Локкарт в своих «Воспоминаниях…»рассказывает, что Рейли – это житель Одессы, носивший в прошлом фамилию Розенблюм».

(Из очерка Р. Пименова «Как я искал шпиона Рейли».)

«Он родился в 1874 году, вблизи Одессы, незаконный сын матери-польки и некоего доктора Розенблюма, который бросил мать с ребенком, после чего очень скоро она вышла замуж за русского полковника…»

(Из книги Н. Берберовой «Железная женщина».)

«Крики отчаяния доносятся до нас от тысяч евреев, страдающих в Вашей обширной империи… Пять миллионов подданных Вашего Величества стонут под игом исключительных и ограничительных законов. Остатки нации, откуда вышли религии – наша и Ваша, и вообще всякая религия на земле, признающая единого Бога… подчинены в Вашей империи таким законам, при которых жить и преуспевать невозможно…»

(Из петиции, присланной русскому царю Александру III лондонцами – участниками митинга в защиту российских евреев, 1890 год.)

Глава 1
СЧЕТЫ С ЖИЗНЬЮ

Киев, 1890 год

– А еще я пишу роман о Батенькове, – важно сказал Зигмунд.

Нина внимательно склонила голову, отчего цветы на ее шляпе закачались, словно живые.

– Так, стало быть, ты сочинитель? – мягко улыбнулась она. – Впрочем, кто в твои лета не грешил литературными упражнениями и не мнил себя Пушкиным или Толстым!

Зигмунд собрался было обидеться, но не успел, потому что женщина спросила:

– А кто он такой, этот Батеньков?

– Декабрист, – юноша сразу простил ей снисходительный тон. – Конечно, он не настолько известен, как Пестель или, допустим, Лунин, но его личность во многом не оценена…

– Ой, сколько горячности! – рассмеялась Нина. – Похоже, ты и вправду увлечен своим Батеньковым и прочел много книг…

Они прогуливались по Крещатику, неторопливо, как и прочие горожане, совершающие променад. Со стороны поглядеть – ничего особенного: молодой человек старшего гимназического возраста и моложавая, хорошо сохранившаяся дама, подруга матери молодого человека. Однако сердце у Зигмунда замирало при мысли о великой тайне, соединяющей его с Ниной.

– Заключенный в каземат Петропавловской крепости, – горячо продолжал он, – Батеньков оставил замечательные записки, в которых высказал свое мнение по ряду философских, исторических и политических вопросов… Писал он в предчувствии скорой гибели и не знал, что ему предстоит провести в неволе ни много ни мало двадцать лет…

Нина склонила голову, так, чтобы шляпа прикрывала лицо, и потихоньку зевнула. Ей не хотелось обижать мальчика, но, видит Бог, до чего же скучные вещи его занимают! А ведь совсем недавно ей так нравились его пылкость и увлеченность. Да, Зига страстен и искренен, но порой ставит ее в неловкое положение. Да и вообще эту связь пора прекращать. Вот и Поль вчера подтрунивал над Нининым чрезмерно юным поклонником…

– Все, что ты знаешь, так интересно, так познавательно, – женщина подняла голову, и цветы на шляпе снова закачались в такт ее шагам. – Но, Зига, дорогой, мне, к великому сожалению, пора домой. Знаешь, по-моему, – она понизила голос, – муж что-то начинает подозревать. А он ревнив, милый, страшно ревнив, как истинный мавр…

Зигмунд недоверчиво посмотрел на Нину. При всем богатстве фантазии он не мог представить в роли Отелло ее супруга, пожилого добродушного чиновника.

– Ой, я опаздываю! – тайная возлюбленная гимназиста взглянула на крошечные часики, приколотые булавкой на груди. Время и в самом деле поджимало: через десять минут ей надо быть в кофейне Миллиотти, где назначено рандеву с Полем. – Прощай, мой дорогой! Огромный привет Варваре Людвиговне! – крикнула Нина уже на бегу, изящно придерживая рукой подол платья.

– До свиданья… – растерянно пробормотал ей вслед юноша и уныло побрел домой, размышляя про себя о загадочной и прихотливой женской натуре. Но молодой аппетит взял верх над минутными огорчениями, и Зига решил заглянуть в кофейню Миллиотти, чтобы подкрепиться и развеяться.

Он толкнул стеклянную дверь, прозвенел колокольчик над входом, но звонче колокольчика был смех, такой знакомый, дразнящий смех Нины. Она сидела за столиком, интимно склонись цветами на шляпе к устроившемуся рядом Пухлякову, а Павел Иванович, слащаво улыбаясь, пожимал Нинину руку и что-то шептал ей на ушко.

Кровь бросилась Зигмунду в голову. В мгновение ока он оказался рядом с их столиком, что-то пронзительно крича об обмане, измене и ревнивце-муже. Юноша плохо соображал, что делает, но в воздух уже летели чашки и пирожные. Из-за занавески вынырнул перепуганный хозяин. Нинино лицо стало презрительно-холодным. А Павел Иванович Пухляков медленно подымался во весь свой гвардейский рост и заносил для удара пудовый кулак.

Из носа Зиги хлынула кровь, голова резко качнулась назад, но Пухляков придержал его за грудки и ударил снова – сильно, точно, умело. От боли у гимназиста потемнело в глазах, но теперь он отчетливо слышал крики со всех сторон, словно вернулось потерянное на миг сознание.

– Так его, сопляка! – одобрительно восклицал чей-то уверенный бас.

– Но он же совсем ребенок! – взволнованно возражал встревоженный женский голос.

– Медам, месье, – суетился хозяин кофейни, – какая неприятность, прошу успокоиться и покинуть заведение, скандалы мне ни к чему, сей же час прибудет полиция…

– Дурак! – крикнул Зига в лицо Павлу Ивановичу. – Она обманет тебя так же, как и меня!

Глаза Нины сузились, губы искривились в усмешке, но она ничего не сказала.

– Молчи, щенок! – Пухляков сопровождал каждое слово весьма чувствительными ударами. – Как смеешь ты оскорблять честь дамы?! Молокосос, жидовский ублюдок, байстрюк!

Эти слова были нестерпимы, они жалили, как осы. Зига рванулся, ворот гимназического кителя затрещал. Ничего не видя, он бросился вон из кофейни. Стеклянная дверь хлопнула за спиной, жалобно звякнул колокольчик.

Всхлипывая и размазывая по лицу кровь, он брел по парку. Нет, после такого невозможно жить на свете! Ненавистный Павел Иванович не только увел у Зигмунда женщину – он прилюдно исхлестал его, как мальчишку. Но всего страшнее был позор, заключавшийся в словах «жидовский ублюдок» и «байстрюк».

Теплый, идиллический мир, в котором жил до сих пор Зига, рухнул в один миг, растоптанный сапогами этого солдафона. Смыть подобные оскорбления можно только кровью.

Где лежит браунинг отчима, в доме Вишневских знали все. В кабинете Александра Львовича, в правом верхнем ящике стола. Даже входить в кабинет полковника детям строжайше запрещалось. Однако Зиге, как самому старшему, Вишневский однажды показал оружие…

Пригород Одессы, 1874 год

– Нуте-с, барышня, как ваше здоровье? – Григорий Яковлевич взял в руки стетоскоп. – Надеюсь, морской воздух совершил чудо, на которое не способна медицина, и ваши легкие в полном порядке. Не дышите… Так… В чем дело, Варенька? Я же просил – не дышать…

Васька тяжело вздохнула и залилась слезами.

– Что такое? Что случилось? – всполошился доктор. – А, милочка, просто нервишки расшалились. Нужно держать себя в руках. Тем более что здоровью вашему ничто больше не угрожает.

– Ох, Ежи… я… я… – Васька всхлипнула, придерживая обеими руками расстегнутое на спине платье. – Я беременна…

– Шутить изволите? – Григорий Яковлевич снял и тщательно протер носовым платком пенсне. – Ты уверена? – спросил уже другим тоном.

Пациентка закивала, стараясь удержаться от рыданий и с надеждой глядя на доктора.

– Та-ак, – он мерял шагами кабинет, – когда у тебя последний раз были месячные?

– В январе еще, – еле слышно прошептала девушка, кусая губы, чтобы не расплакаться вновь.

– Ну-ну, будет, – поморщился Григорий Яковлевич. – Не люблю, знаешь, женских истерик. Что ж, это не смертельно. – Он склонился над столом и что-то написал на бумажке неразборчивым медицинским почерком. – Вот направление к моему коллеге. Он хороший гинеколог, опытный. Срок у тебя еще вполне подходящий для аборта.

– Нет, Ежи, нет! – Васька прижала кулаки к щекам. – То есть грех для католички. Убийство… Нет!

– Какой же выход вы видите, барышня? – доктор и иронически смотрел на нее сквозь стеклышки пенсне. – Рожать для католички не грех? А может быть, вы рассчитываете, что я женюсь на вас?

– Матка Бозка… – девушка торопливо застегивала платье. – Я думала, вы честный человек, доверилась вам, а вы… Не беспокойтесь, пан, больше я вас не потревожу…

Она утерла слезы и выбежала из кабинета в приемную, где доктора Розенблюма терпеливо дожидались другие больные, страдающие слабыми легкими.

Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного

«Сегодня я твердо решил умереть. Н. мне неверна, это не подлежит сомнению. Ее новый любовник публично унизил меня, оскорбив физически действием и раскрыв тщательно скрываемую тайну моего рождения. Я и сам узнал этот секрет совсем недавно, случайно подслушав разговор матери с папа… точнее, с отчимом моим. Отчим укорял ее за то, что она обманула его, выдавая себя за вдову военного, чем тронула сердце рубаки-полковника, за то, что не сказала правду – что она всего-навсего брошенная любовником девица с незаконно прижитым ребенком. Маман плакала, умоляла простить, заклинала папа… точнее, Александра Львовича здоровьем детей, моих сводных братьев и сестер. Если я уйду из жизни, они все вздохнут с облегчением.

Но как мне убить себя? Добровольно расставаясь с миром людей, следует обдумать это важное событие до мелочей. Отравиться? Боже правый, это несерьезно, я же не горничная Параша, выпившая в прошлом году уксусной эссенции! Соседи вовремя обнаружили несчастную, ее спасли, но она навсегда осталась искалеченной. Следовательно, метод этот не только глуп, но и недостаточно эффективен. Повеситься? Этот способ относительно надежен и доступен, однако мне рассказывали, будто бы в момент агонии у повешенных или повесившихся наблюдается ряд чисто физиологических безотчетных проявлений. Я не особый эстет, но почему-то не желаю, чтобы мое беззащитное тело нашли оскверненным мочой, спермой и калом. Можно, конечно, не мудрствовать и вскрыть вены… Но уединиться в нашем доме и произвести подобную операцию без свидетелей крайне затруднительно. Найдут – спасут, а что я скажу маман, как объясню свой поступок? Остается одно-единственное средство…»

Киев, 1890 год

Зигмунд закрылся в своей комнате. Собрал все листки с записями о декабристе Батенькове, сложил их в папку и крупно вывел на ней: «Из незаконченных произведений».

Вынул из англо-русского словаря фотографическую карточку Нины, три месяца назад украденную им из альбома маман, в последний раз вгляделся в некогда дорогие черты. Но прежнее очарование исчезло, средних лет женщина смотрела с карточки, улыбаясь двусмысленно и фальшиво. Зига взял ножницы и изрезал толстый картон в куски. Остатки Нининой улыбки он запечатал в конверт, немного подумал и надписал сверху адрес мужа подлой изменницы, такого же, в сущности, обманутого человека, каким Зигмунд чувствовал себя.

– Сынок! – в дверь постучала мать. – Время обедать. Спустись в столовую, пшепрашам, Александр Львович волнуется, не заболел ли ты, уж очень ты бледен, сынок…

После некоторых колебаний Зига открыл дверь и, стараясь выглядеть непринужденно, вышел к столу. Увидев его, отчим успокоился, и Клаша подала рассольник в большой фарфоровой супнице.

Перед десертом, сославшись на занятия, Зига извинился и встал. Прежде чем навсегда покинуть столовую, он оглянулся, стараясь запечатлеть в памяти нехитрое семейное счастье – во главе стола полковник, напротив – маман, сестры и братья…

Кабинетик Александра Львовича был не заперт. Зигмунд выдвинул верхний правый ящик письменного стола и нащупал браунинг. Спрятал оружие в карман домашней куртки и неслышно проскользнул к себе. Прикасаться к рукоятке браунинга было волнующе-приятно. Зига подошел к зеркалу и приложил дуло к виску. Криво усмехнулся собственному отражению. Из зеркала смотрел долговязый гимназист с испуганными черными глазами. Коротко остриженные волосы не скрывали оттопыренных ушей. Как, должно быть, смеется над ним сейчас Ниночка вместе со своим Павлом Ивановичем!

– Ублюдок, байстрюк, – сказал себе Зигмунд Розенблюм, – ты просто смешон. – И нажал курок.

«Близ станции Ивантеевка сошел с рельсов грузопассажирский состав. Жертв и пострадавших нет, исключая дойную корову, пасшуюся неподалеку и раздавленную вагоном. Причиной аварии специальная комиссия считает недосмотр со стороны стрелочника А. Сидоренко».

(Из газеты «Железнодорожный вестник», март 1890 года.)

«В атмосфере праздничного подъема встретили прошедшее Рождество жители местечка Кишинев. В канун праздника в лавках и магазинах шла оживленная торговля милыми рождественскими подарками. Подобно библейским волхвам, кишиневцы преподносили друг другу, брат брату, супруг супруге скромные дары, идущие от самого сердца, сопровождая дарения поздравлениями».

(Из газеты «Бессарабские ведомости», январь 1891 года.)

«На пост московского генерал-губернатора назначен Великий князь Сергей Александрович. Его Высочество намерен очистить первопрестольную столицу от нежелательных элементов – бродяг беспаспортных и прочих подозрительных лиц. Возблагодарим Всевышнего за то, что в Москве будет, наконец, наведен порядок. Великий князь известен своею исключительною набожностью и воинским усердием».

(Из журнала «Восход», сентябрь 1891 года.)

«Неурожай в приволжских губерниях вызывает тревогу у общественности. Значительно сократился вывоз пшеницы из России. Уменьшился сбыт товаров. На международных торгах упал курс русского рубля. Стране срочно требуются иностранные кредиты. Однако представители банкирского дома Ротшильдов наотрез отказались каким-либо образом участвовать в этом займе».

(Из газеты «Независимый коммерсант», апрель 1892 года.)

Киев, 1890 год

Над самым ухом оглушительно щелкнул курок.

– Осечка! – сердито сказал Зига. – Безобразие, у военного – и оружие в таком состоянии.

Он потряс браунинг и снова нажал на спусковой крючок. Рука дернулась, пуля ударилась в зеркало, из рамы посыпались осколки. В комнате едко запахло дымом.

Зигмунд засмеялся. Он хохотал и хохотал, сам не зная почему. И не мог остановиться ни тогда, когда к нему вбежала трясущаяся мать, ни когда отчим с усилием разжимал его пальцы, чтобы вынуть оружие.

Приехал доктор, вколол успокоительное. Просыпаясь, Зига видел над собой склоненное лицо матери со страдальчески сведенными бровями.

– Почему? Зачем? Зачем ты сделал это, сынок? – спрашивала она и молилась, путая польские и русские слова.

Спустя несколько дней Вишневский сухо сказал пасынку:

– Я не желаю больше слышать выстрелов в своем доме. Вы уже находитесь в том возрасте, когда необходимо определяться в жизни. Отправляйтесь учиться или лечиться – мне все равно.

– Для этого нужны деньги, – дерзко сказал вполне оправившийся после «несчастного случая» Зигмунд.

Полковник положил на стол ассигнацию:

– Я оплачу дорогу. Остальное, будьте любезны, заработайте самостоятельно.

Зига небрежно сунул купюру в карман.

– Куда? Не пущу! – повисла на нем плачущая мать.

– Да вы не рыдайте так, маман, – юноша оторвал от себя руки Варвары Людвиговны. – Ничего со мной не случится. Я еду к отцу, – он покосился на Александра Львовича, – к своему настоящему отцу.

Незаконченный роман о Батенькове Зигмунд с собой не взял. Конверт с обрезками фотографической карточки Нины выбросил на ближайшей помойке. С прошлым было покончено. Смешно и грустно было вспоминать недавние страдания.

Одесса, 1891 год

Доктор Розенблюм был, кажется, ошеломлен внезапным появлением сына. Покашливая, долго вглядывался в худого чернявого юношу.

– Мне от вас ничего не нужно, – с непривычной для себя развязностью сказал Зигмунд. – Хотелось повидать родителя, не более того. Я, если интересуетесь, уезжаю учиться за границу. Кстати, у вас не найдется некоторой суммы взаймы?

Григорий Яковлевич поморщился от такого явного вымогательства, но денег все-таки дал. Зига немедленно откланялся. Глядя ему вслед, доктор вздохнул: еще один самонадеянный юнец отправляется завоевывать мир.

Покупая билет, Зигмунд назвался по девичьей фамилии матери – Зелинским. Ни Вишневским, ни Розенблюмом он себя отныне не ощущал. Довольно! Новую жизнь надо начинать с новым именем.

Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного

«Третий месяц я за границей. Издалека жизнь здешняя кажется более привлекательной. Германия, пропитанная бюргерским духом, мне не понравилась. Во Франции все спит, кроме Парижа. Но для столичной жизни мне недоставало средств. Единственный плюс – постоянная языковая практика. Одно дело изучать немецкий или французский по книгам и словарям и совсем другое – попасть в среду, где твой одесский акцент вызывает, по меньшей мере, недоумение. Сейчас нахожусь в Англии. Века господства над целым миром привили британцам истинное достоинство. Уроженцы маленького островного государства распространились по всем континентам и всюду чувствуют себя как дома. Если у кого и следует чему учиться, то именно у англичан… Но деньги у меня подходят к концу и нужно возвращаться домой. Я решил продолжать образование в Киевском университете. Старик Ро-зенблюм расчувствуется, когда узнает, что, следуя по его стопам, я стану учиться на медика, и снова даст мне денег…»