Текст книги "Авантюрист и любовник Сидней Рейли"

Автор книги: Александра Юнко

Соавторы: Юлия Семенова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

– Вот, – сказал Бунаков Якушеву, – вчера получил от Железного письмо, – и протянул гостям лист бумаги, исписанный рваным, нервным почерком.

«Власть медленно, но неминуемо отмирает. Героический период закончен весной 1921 года, наступивший затем период консолидации власти и стремление к строительству (нэп) не мог дать желательных результатов ввиду страшного напора голода и экономического развала. Красная Армия для меня до сих пор неразрешимая загадка. Существенный вопрос: что идет скорее – инфильтрация в армию здорового крестьянского элемента или коммунизация рекрутов? Вероятно, в первых стадиях переворота больше всего надо считаться со специальными частями ГПУ и ЧОН. О них я мало знаю достоверного, но допускаю, что и они, хотя бы ввиду своей численности, не могут в удачный момент избегнуть закона общего действия солдатского бунта, то есть должны поддаться массовому настроению окружающей среды.

Среду создадим мы. Полагаю, следует использовать старые испытанные методы: пропаганду, террор, диверсии. Расшифровываю: пропаганда проводится с учетом существующих условий и изменившейся психологии масс. Она должна вестись не впрямую, как это делают большевики, но косвенно – чтобы у масс возникли сомнения в правильности действий новых властей. Пропаганда подкрепляется террористическими актами – для устрашения. Предлагаю воспользоваться опытом Боевой организации эсеров. И, наконец, диверсии, цель которых – доказать большевикам, что против них существует реальная сила, с которой нельзя не считаться. Диверсии могут быть как идеологическими, так и террористическими – организация взрывов на промышленных предприятиях и железных дорогах, в советских учреждениях и т. д., поджоги, массовые отравления…

Господа! Я несказанно рад, что нашлись силы, способные объединить разрозненных и разбросанных по свету патриотов в единую мощную организацию. За себя скажу следующее: это дело для меня есть самое важное дело в жизни. Я готов служить ему всем, чем только могу. Вадим Железный».

Прочитав письмо, Мария Шульц благоговейно положила его на стол.

– Именно такие люди могут составить честь нашей организации! – восторженно воскликнула она.

Якушев кивнул.

– Хорошо бы с ним встретиться… Вы сможете это устроить?

Бунаков с сомнением покачал головой.

– Боюсь, после истории с Савинковым он вряд ли согласится выехать в Россию…

– Опасения Вадима можно понять, – вмешалась Шульц. – В конце концов, ОГПУ только и ждет, чтобы в лапы чекистам попался такой лакомый кусочек, как Железный. Может быть, договоримся встретиться с ним в Париже? – она вопросительно взглянула на Якушева. – У генерала Кутепова?

Александр Александрович сидел с задумчивым видом. Он бы с удовольствием съездил в Париж, но вот Шульц вывозить туда нельзя. Пусть лучше будет в России, под присмотром… А кроме того, сметой операции такие расходы не предусмотрены…

– Нет, – наконец сказал он. – Лучше все же организовать встречу в России, так сказать, на месте действия. Ведь господин Железный, насколько я понимаю, не был в стране с семнадцатого года, следовательно, вовсе не знает обстановки, которая сложилась при Советах. Для успеха общего дела необходимо, чтобы он знал реальную подоплеку того, что происходит на самом деле.

– Логично, – вынуждена была согласиться Шульц.

– А что, если… – Якушеву в голову пришла блестящая мысль, – что, если пригласить его сюда, в Хельсинки? Даже если мы не сможем уговорить Железного отправиться с нами в Россию, он встретится здесь с членами московской и петроградской организаций… Реально ли такое, господин Бунаков?

– Думаю, что да, – кивнул руководитель финского филиала. – Я немедленно свяжусь с генералом Кутеповым, а еще лучше – с самим Железным…

Париж, 24 августа 1925 года

Железный и Кутепов не понравились друг другу с первого взгляда. Генерал вообще не терпел нервных хлюпиков, каждую минуту готовых впасть в истерику. А Железный не переносил, когда с ним говорили свысока да еще менторским тоном. Тем не менее встреча прошла более или менее успешно.

– Полагаю, вам все же необходимо выехать в Хельсинки, – сказал генерал, уставившись на Вадима своими стальными холодными глазами. – Во-первых, чтобы мы могли лишний раз убедиться в жизнедеятельности организации и в том, что она не фикция. Во-вторых, чтобы разъяснить нашим российским друзьям главные направления работы. Ну, и наконец…

– Не знаю, – Железный заерзал на стуле. – Не знаю, поеду ли я. Ведь вы же этого не делаете… Не хотите в лапы ОГПУ? А как чужими руками вытаскивать каштаны из огня…

– Меня еще никто не обвинял в трусости, – нахмурился генерал. – Я поеду, едва потребуется моя помощь. Я – человек сугубо военный. Мое дело – тактика и боевые действия. А стратегию, уж будьте любезны, разрабатывайте вы. Если, конечно, вы и в самом деле беспокоитесь о судьбе России. Я не хочу дискутировать с вами, дам лишь один совет: поезжайте. Тем более, речь идет о Хельсинки, где вас ОГПУ не достанет…

Лондон, 22 сентября 1925 года

– Все-таки решился! – блестя глазами, сообщил Вадим жене. – Я поеду! Просто обязан сделать это как русский патриот и человек чести!

– Поезжай, – равнодушно отозвалась Пепита. – Только не морочь больше мне голову.

Вадим забросил в дорожный саквояж чистую сорочку и патетически воскликнул:

– Боже мой! И так говорит моя жена! Подруга жизни, соратница!

– Никакая я тебе не соратница, – отрезала супруга. – Я не эта… как ее там… ваша княгиня, которая поехала за мужем на Урал…

– В Сибирь, – поправил ее Железный. – Декабристки отправились вслед за своими мужьями в Сибирь, ибо готовы были разделить страдания тех, с кем связали свою жизнь перед Богом!

– Наверное, мужья хорошо их содержали, – философски заметила Пепита. – А что я вижу от твоей «революционной Деятельности»? Ни денег, ни славы… Даже свои поганые мемуары издать не смог… А всего-то и надо сделать их немножко повеселее и напихать побольше приключений…

– Ты опять? – с рыданиями в голосе спросил Вадим. – Опять соль на раны! О, скорее бы уехать… Сначала в Хельсинки, потом в Штеттин…

– А Штеттин зачем? – сварливо спросила жена. – Тоже по делам организации?

– Бельгардт обещал познакомить меня в Штеттине с влиятельными людьми, которые могут субсидировать наше предприятие.

Пепита закатила глаза и выразительно промолчала.

– Да, скажи, – вдруг спохватился Железный. – Ты не знаешь, где мой паспорт на имя Рейли? Хочу захватить его на случай, если вдруг в Хельсинки нагрянут чекисты. Британского подданного они не посмеют тронуть.

– Кажется, в шкатулке, – вспомнила Пепита, – где лежат неоплаченные счета…

22 сентября 1925 года Вадим Железный отбыл из Лондона в финскую столицу.

25 сентября 1925 года произошла встреча Якушева с Железным на квартире у Бунакова.

«Он был одет в серое пальто, безукоризненный серый в клеточку костюм. Впечатление неприятное. Что-то жестокое, колючее во взгляде выпуклых черных глаз, резко выпяченная нижняя губа. Очень элегантен. В тоне разговора – высокомерие, надменность. Сел в кресло, поправил складку брюк, выставил носки и желтые новенькие туфли. Начал с того, что не может сейчас ехать в Россию. Поедет через два-три месяца, чтобы познакомиться с «Трестом».

Я сказал:

– Обидно, добравшись почти до Выборга, остановиться у порога.

Железный сообщил, что собирается уехать в субботу на пароходе в Штеттин… До 30 сентября в Москве ничего не успеешь сделать, а задержаться он не может.

Когда Железный заявил, что он в данное время не может ехать, я как можно спокойнее сказал, что если встает вопрос о сроке, то берусь организовать поездку в Москву таким образом, чтобы в субботу утром быть в Ленинграде, вечером оттуда выехать в Москву. Целого дня вполне достаточно для знакомства с Политическим советом «Треста». Затем вечером обратно в Ленинград, понедельник провести в городе, а ночью через «окно» – в Хельсинки. Это будет вторник, в среду есть пароход, отправляющийся в Штеттин».

(Из докладной записки Якушева начальнику КРО ОГПУ Артузову.)

«…И что бы ты там ни говорила, я убедился в своей правоте. Организация есть, и она действует…»

(Из письма Железного Пепите Бобадилья, отправленного из Хельсинки 25 сентября 1925 года.)

Москва, 27 сентября 1925 года

На даче в Малаховке, где заседал Политический совет организации, не было ни одного человека, который не получал бы жалованье в органах ОГПУ. Переодетые чекисты собрались здесь специально для того, чтобы у Железного создалось впечатление об активной деятельности и авторитете организации. Вел «заседание» Николай Михайлович Потапов.

– И, конечно же, средства, – сказал он. – Нам необходимы большие субсидии. Где их взять – вот в чем вопрос?

Он внимательно оглядел присутствующих.

– У меня есть одна идея, – откликнулся фальшивый «штабс-капитан» Дорожинский. – Она связана с невозможностью получить средства от иностранных держав. План мой грубый, но действенный…

– А именно? – Потапов поднял на лоб очки.

– В России остались громадные художественные ценности. В музеях хранятся уникальные картины, скульптуры, рукописи. Их направо и налево разбазаривают большевики. Культура им не нужна. Поэтому я предлагаю реквизировать и продать за границу наиболее ценные раритеты.

– То есть как реквизировать? – поперхнулся Потапов.

– Украсть, – сказал Дорожинский таким тоном, будто речь шла о самых обыденных вещах.

– Что-о? – поднявшись со стула, Вадим подался вперед и хлопнул ладонью по столу. – Вы предлагаете пойти на уголовное дело? Поставить себя в один ряд с коммунистическими преступниками? Ну уж нет… – он едва не задыхался от ярости. – Нет, господа, что хотите, но если вы станете действовать подобным образом, я вынужден буду покинуть ряды организации! Я русский человек, надеюсь когда-нибудь вернуться на родину и не позволю, чтобы достояние могущественной России разбазаривалось по миру!

– Это же только предложение… – пристыженно пролепетал Дорожинский.

– В самом деле, господин Железный, – миролюбиво сказал Якушев, испугавшийся, что Вадим и впрямь покинет «ряды членов». – Что это вы так разбушевались? Идея штабс-капитана и впрямь нам не подходит, вы совершенно правы. Но, может, у вас есть какие-то другие мысли на сей счет?

Вадим немного успокоился.

– Мое мнение остается прежним, – заявил он. – Контакты с влиятельными эмигрантскими кругами и поиск сочувствующих нам граждан среди иностранных промышленников и банкиров. Именно с этой целью я и собираюсь в Штеттин… Лучше я для общего дела пойду с протянутой рукой по миру, нежели заклеймлю себя тавром вора!

– В таком случае, – заключил Потапов, – мы будем просить вас взять на себя поиск субсидий…

«В тот же день чекисты арестовали Рейли. А для того, чтобы скрыть факт поимки этого известного разведчика, в ночь на 29 сентября (в эту ночь соучастники Рейли должны были ждать его возвращения на финской стороне) на границе чекисты инсценировали перестрелку и создали видимость, будто Рейли и его сопровождающие наткнулись на советскую заставу и были убиты. Инсценировка удалась.

А между тем Сидней Рейли, пойманный в ловушку, давал показания в ОГПУ».

(Из книги Д. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР».)

Ленинградская область, станция Парголово, 28 сентября 1925 года

Щегольски одетый гражданин в желтых ботинках вышел из вагона поезда и чуть ли не бегом направился к деревянному строению, стоявшему несколько особняком от прочих станционных построек. Он задержался там довольно долго: из-за дощатой двери с маленьким окошечком-сердечком доносились пыхтение и вздохи. Когда же уборная снова отворилась, из нее вышел сутулый крестьянского вида мужик в телогрейке и кирзовых сапогах. На голове у него был суконный серый треух, в руках – большой узел из бабьего платка.

Мужик остановился посреди перрона и махнул рукой в одно из окошек отъезжающего поезда. К нему тотчас же подошел человек в пограничной форме.

– Моя фамилия – Деревщиков, – вполголоса представился пограничник. – Пойдете со мной… Но я жду еще одного вашего попутчика, так что, товарищ Железный, посидите пока здесь… – и он кивнул на стоящую поодаль подводу, запряженную грустной гнедой кобылой.

Вадим вздохнул, послушно взобрался на телегу и сам не заметил, как задремал…

1979 год Москва, пункт приема вторсырья № 398/2

– Теперь все ясно, – Эдик захлопнул «Блокъ-ноть». – Настоящий Рейли, из энциклопедии – это Железный. Практически все сходится: и друг Савинкова, и ярый антисоветчик, кровно заинтересованный в свержении большевиков. К тому же он был эсер, а эсеры по части конспирации – большие доки. Вот почему у него несколько псевдонимов. Да, интересно, чем отличаются правые эсеры от левых?

– Не помню, – честно призналась девушка. – Мы что-то учили…

– Впрочем, это неважно. И те и другие – говно хорошее. Под стать большевикам. Как проститутки готовы были то с этим, то с тем, потом хватались – а уже поздно, – Эдик прилег на кушетку, закинув руки за голову. – Вообще всякой дряни много водилось. Вот Потапов, например. Спрашивается, какого черта он связался с чекистами? Ладно, перешел к красным, ты военный, служи в армии. Там с этими рабочими и крестьянами военспецы нужны были позарез. Не хочешь в армию – иди бухгалтером. Начальник департамента полиции Петербурга Лопухин щелкал же на счетах в конторе до самой своей смерти – и ничего, ему было не западло. Но он не стал провокатором и не закладывал своих, как старый пердун Потапов. То же самое Якушев… А считали себя интеллигентами, твою мать!

– Ну что ты всех судишь? – возразила Вика. – Может быть, их поставили в безвыходную ситуацию? Шантажировали? Принуждали? Ты же знаешь этих гэбэшников…

– Угу, вот как заговорила…

– К чему твоя ирония? Ты что, недоволен? Сам призывал открыть глаза и не повторять того, что вдалбливали в голову… И вообще, каждый человек вправе менять свое мнение…

Она присела на край кушетки и погладила Эдика по груди.

– Ну что мы все спорим?

– Мы не спорим, а дискутируем. Ты что, потеряла интерес ко всей этой истории? Подумаешь, не можешь больше заказывать документы в спецхране… Информации кругом полно, нужно только уметь ею пользоваться и критически осмыслять. Вот он, спецхран, – Эдик похлопал себя по лбу.

– А потом тебя вместе с твоим спецхраном помещают в психушку или отправляют на Лубянку, а оттуда прямиком в лагеря… И ты сидишь там и критически осмысляешь…

– Что же ты предлагаешь – не думать?

– Эдик! – Вика порывисто обняла его. – Мне страшно! Давай уедем!

– Куда?

– Туда, где они нас не достанут! Поедем в Израиль! Или, хочешь, в Штаты!

– Ты с ума сошла! – оторопел Бодягин.

– Я уже все продумала, – лихорадочно заговорила девушка. – Мы поженимся, это самое главное. И знаешь почему? Мамина мама, моя бабушка, Берта Иосифовна Юдович, была самой настоящей еврейкой. По израильским законам моя мама еврейка, а значит, и я! Я потеряю паспорт. А в новом запишусь еврейкой! И тебя вывезу отсюда! Ну что ты молчишь?

– Я думаю…

– У тебя были неприятности с КГБ, а это значит, что в Израиле тебя примут с распростертыми объятиями. Ты будешь политическим беженцем. Тебе сразу дадут работу! Ты забудешь про этот вонючий подвал! Мы будем счастливы!

– А предки твои?

– Я поговорю с ними, они все поймут. Я познакомлю вас, они увидят, какой ты… В конце концов, родители не желают мне зла!

Эдик поднялся с кушетки и закурил. Он долго смотрел в окно, выпуская дым в форточку. Вика терпеливо ждала ответа.

Наконец Бодягин выбросил окурок, сел рядом с ней на кушетку и сказал:

– У тебя замечательный план. Практически без изъянов. Но… Во-первых, нас могут не выпустить…

– Тогда, – мгновенно переориентировалась Вика, – мы уедем в Сибирь. В глухомань, в тайгу…

– И будут между деревьями ходить два жида порхатых и один лось сохатый… – невесело пошутил Эдик. – Но ты меня не дослушала. Ты представляешь себе, что такое семейная жизнь?

– Конечно, – уверенно кивнула девушка.

– Ни фига ты не представляешь… Тебя мама-папа кормят, холят, лелеют… У тебя никаких забот. А выйдешь замуж – с первой же недели начнется подсчет денег, которых вечно не хватает, начнутся бытовые проблемы, которые ты сейчас так презираешь… А главное, обнаружится, что мы почему-то совершенно разные люди. И то, что казалось особенно привлекательным, начнет раздражать, выводить из себя… В один прекрасный день ты возненавидишь меня за то, что я не люблю мыть посуду, а я тебя за то, что ты выдавливаешь зубную пасту не с того конца тюбика… И все эти наши общие интересы – все эти Рейли и прочие шпионы вместе с чекистами отправятся по известному адресу. Только не говори, что мы исключение из общего правила.

– Ты что, меня не любишь? – осторожно спросила Вика.

– Вик, ну не в этом дело…

– Именно в этом. Если мы любим друг друга, то легче переживем и материальные трудности, и быт, и посуду я буду мыть сама!

– Какая ты еще маленькая, – Эдик прижал ее к себе.

6. ВИНЧЕНЦО МАССИНО, ВЕЛИКИЙ КОМБИНАТОР

«Реши также имел близкое касательство к Петербургской фирме Мандроховича и Дубенского, которая занималась главным образом экспортом и импортом оружия… Фирма Мандро также закупала всякое военно-морское снаряжение для России, а Рейли несколько раз перед первой мировой войной побывал в США, где при закупках получал большую комиссию. Последнюю, самую крупную, он, однако, получить не успел из-за Февральской революции. Позже, уже в 1923 году, он подал на своих американских контрагентов в суд. Но дело проиграл».

(Из книги Н. Берберовой «Железная женщина»).

«В 1917 году, в декабре, в торгово-промышленных кругах Петрограда и Москвы интересующее нас лицо появляется под фамилией месье Массино как «турецких и восточных стран негоциант». Вскоре знакомых месье Массино и многочисленных жен и невест его арестует ВЧК как разоблаченных контрреволюционеров. Самому месье Массино удастся благополучно скрыться».

(Из очерка Р. Пименова «Как я искал шпиона Рейли».)

Глава 1
ДЕЛА И ДЕЛИШКИ

Петербург, 1911 год

– Сколько, – спросил Массино вполголоса.

– Десять процентов, – подумав, сказал Мандрохович. – Не считая мелочи, которую ты получишь от другой стороны.

– Пятнадцать, – попытался торговаться Винченцо. – И оплата дороги за твой счет.

– Разбежался! – иронически заметил Иштван. – За такие деньги я сам поеду на край света.

– Ладно, – Массино вздохнул, как человек, вынужденный жертвовать собой ради общего блага. – Только для нашей дружбы.

Разговор этот велся вполголоса в одном из обшарпанных залов, где собиралась столичная богема. Вот и теперь на небольшой эстраде, картинно заламывая руки, нараспев и немного в нос читал свои стихи никому не известный молодой поэт с накрашенными губами и словно приклеенной ко лбу темной челкой, что придавало ему несколько педерастический вид.

 
– …распятая, как запятая,
Раскинулась ты на постели…
Подмышка твоя золотая
Струит аромат еле-еле…
 

– Чушь какая-то, – проворчал Иштван. – Чьи-то подмышки… Да хоть и золотые! Нашел что нюхать.

– Давай лучше разговеемся, – предложил Массино.

Они выпили за успех дела и закусили гусиным паштетом.

– И поделом, поделом! – горячился субъект за соседним столом, блестя стеклышками пенсне. – Нечего было разрушать основу основ исконно русского крестьянства – общину, мир…

– Не скажите, – возражал густым басом плотный господин. – Реформы необходимы нашей стране, иначе мы рискуем остаться в стороне от столбовой дороги прогресса…

Речь шла об убийстве премьера Столыпина, которого застрелил в Киеве местный еврейчик-анархист. Злые языки поговаривали, будто бы покушение на Петра Аркадьевича совершено было с ведома самой государыни, люто его ненавидевшей, а Гришка Распутин теперь-де возносит к небу молитвы за то, что избавился наконец от своего злейшего врага.

– Никуда не деться от этой политики, – поморщился Винченцо, опрокидывая рюмку коньяку. – Надоело! Со всех сторон только и слышишь – анархисты, кадеты, эсеры…

– А я считаю, что уважающий себя коммерсант должен быть в курсе последних событий, – возразил Мандрохович. – Немножко политики делам не помеха, особенно если знаешь, на какие рычажки когда нажимать, чтобы извлечь выгоду!

Массино не стал спорить. Иштван был прав и к тому же не любил, когда ему перечили. А он, Винченцо, сейчас, как никогда, нуждался в его благоволении и покровительстве. Мандро стоит крепко, биржевые потрясения для него значат не больше, чем комариные укусы, а Массино приходится крутиться, как белке в колесе.

Поэта, воспевавшего подмышки, сменила знаменитая актриса. Она была по-модному тощей, а под глазами нарисовала себе такие глубокие синие тени, словно находилась в последней стадии чахотки. Изображая волнение, актриса попыталась вздымать грудь, но это получалось плохо из-за отсутствия таковой. Телодвижения, которые она совершала, должны были, по-видимому, означать нечто эротическое и страстное, но выглядели анемично и натужно. Сорвав несколько жидких хлопков, чахоточная знаменитость раскланялась.

– Ты бы хотел такую иметь? – провожая ее ленивым взглядом, поинтересовался Иштван. – Кокаинистка, неврастеничка, Лубенский утверждает – неукротимый темперамент…

– По мне, лучше лечь с трупом, – невольно передернулся Массино. – Я предпочитаю здоровых девок в теле… Помню, в Баку у меня была одна персияночка, – оживился он. – Все при ней – бюст, задница… Танцевала танец живота. Ты не поверишь, что вытворяла в постели…

Свой первый миллион Массино сделал в 1898 году, выгодно перепродавая оружие, которое ему – тогда еще Дмитрию Таукчи – было поручено доставить бесплатно индусам-мятежникам. Несмотря на свой сравнительно юный возраст – двадцать четыре года, – Винченцо здраво рассудил, что деваться азиатам все равно некуда, стрелять-то из чего-нибудь нужно, купят, как миленькие, а смыться он всегда успеет, если всплывет на поверхность правда… И вообще с этими индусами ему детей не крестить. Гораздо опасней был тот человек, который поручил ему транспортировку винтовок и патронов: эдакий пылкий и благородный мститель, гибрид капитана Немо и графа Монте-Кристо. Такой не станет церемониться и шлепнет на месте за обман. Поэтому Массино пришлось сменить имя и какое-то время разъезжать по делам инкогнито.

Именно тогда он крупно вложился на Дальнем Востоке, но началась японская война, и все пропало. Пришлось снова подыматься с нуля. Но к тому времени Дмитрий разжился самым главным для делового человека – обширными связями. Ценнейшим приобретением в десятые годы он считал дружбу с Мандроховичем. Мандрохович был такой же персоной без роду-племени, как и Таукчи, вот только везло ему больше. Никто не знал, откуда он появился и чем занимается. Друзья называли его Иштваном фон Мандро, но кто перед ними – немец, румын, венгр или поляк, никому известно не было. Винченцо сразу понял, что они с Иштваном – одного поля ягоды, и постарался это использовать. Роднила их и общая неразборчивость в средствах. Именно по совету Таукчи-Массино фон Мандро избавился от своего первого компаньона, графа Дубенского, которого время от времени мучили абсолютно философские проблемы: а гуманно ли торговать оружием? Иштван соединил капиталы с Шуберским, директором одной из российских железных дорог, и прочно обосновался в Петербурге.

– Ты и в самом деле итальянец? – спросил Мандро без особого интереса. – Или прикидываешься?

– Натуральный, – подтвердил Дмитрий. – Правда, папаша у меня был неизвестно кто, а ма-ман – наполовину болгарка, наполовину румынка… А фамилия очень удобная. Если делать ударение на последнем слоге, звучит вполне по-французски… А ты, если не секрет, откуда?

– Это давно потеряло всякое значение, – пожал плечами Иштван. – Я тот, кем необходимо быть в каждый конкретный момент. Допустим, с англичанином я – среднеевропейский предприниматель. С контрабандистом – его лучший друг и почти родственник… А в светском салоне – джентльмен безупречного происхождения и прекрасных манер… Понимаешь? Без этого в нашем деле не обойтись. Посмотри на себя… Одет кое-как, обаятелен, но вульгарен, в глазах вечно голодный злой блеск… Хочешь добиться успеха? Для этого нужен лоск, братец… Иначе выше афер средней руки не подымешься…

– Легко давать советы в твоем положении! – обиделся Массино. – А мне каково? Каждый раз начинаю на пустом месте…

– А ты в казино пореже наведывайся, – спокойно сказал Мандро. – И не вкладывай средства в сомнительные предприятия. Думаешь, я наследство получил или мне деньги с потолка сваливаются? Нет, братец, пришлось немало потрудиться, прежде чем открыть счета в швейцарских банках… А сколько усилий нужно было приложить, чтобы всякая великосветская сволочь начала подавать мне руку… Противно вспоминать…

– То-то и оно, что противно! – живо откликнулся Винченцо, облизывая толстые губы.

– А ты перетерпи, братец… Потом, когда будешь в силе, они начнут плясать под твою дудку… Потому что на деньгах держится весь этот проклятый мир…

Нью-Йорк., 1913 год

– Сигару, мистер Массино? – Макдауэлл любезно раскрыл коробку. – Или вы не курите?

Винченцо с трудом удержался, чтобы не схватить сигару мгновенно. Уроки фон Мандро не пропали. Теперь он тщательно взвешивал не только каждое свое слово, но и любое движение.

Медленно взял сигару. Дождался, пока американец предложит свой ножичек. Обрезал конец из скрученных табачных листьев… И только когда Макдауэлл щелкнул зажигалкой, неторопливо склонился и прикурил. Пусть попляшет этот толстосум! В поставках России военно-морского снаряжения заинтересован он, а не Массино.

Винченцо развалился в кресле, закинул ноги на край журнального столика и, блаженствуя, пустил к потолку струю дыма. Приятно было лицезреть отутюженные складки своих дорогих брюк, новенькие желтые штиблеты и шелковые носки в тон.

– Я заплачу вам хорошие комиссионные, – вкрадчиво пообещал Макдауэлл.

И снова Массино пришлось усмирять себя. Вместо жадного: «Сколько»? он отделался неопределенным хмыканьем.

– Десять процентов от общей суммы, – сказал американец.

Винченцо с деланным безразличием следил за кольцами дыма, всплывающими над сигарой.

– Пятьдесят тысяч немедленно, – голос Макдауэлла дрогнул.

Массино неторопливо повернул к нему голову.

– Это действительно неплохо, – лениво, подражая интонациям Иштвана, процедил он. – Однако мистер О’Хара готов заплатить пятнадцать процентов и семьдесят пять кусков.

– Чертов О’Хара! – американец стукнул кулаком по столу. – Вечно он путается у меня под ногами! Когда-нибудь я его достану… Ладно, даю столько же.

– Принимаю ваши условия, – такой удачи Винченцо не ожидал. Имя О’Хары он использовал только потому, что знал о его вечной конкуренции с Макдауэллом. – Исключительно ради нашей дружбы с вами, дорогой Конни…

Американец зашелестел чековой книжкой. Вид у него был настолько победный, что Массино с трудом удержался от хохота.

Иштван, как всегда, оказался прав. Этих янки дурачить гораздо проще, чем самых бедных контрабандистов в Европе.

Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного

«Чем я только не занимался! Воровал, торговал вразнос, служил мальчиком на побегушках, снова воровал, бывал бит, сидел в кутузке… Пока не понял: ловят за руку и больно бьют только тогда, когда крадешь мало! Сорвать бы однажды такой куш, чтобы хватило на всю жизнь… Потом сиди, поплевывай в потолок – денежки твои в надежных сейфах, регулярно капает процент с капитала… Так бы оно и было уже давно, если бы не этот вечный зуд – рискнуть, сыграть, вложиться! Надо быть предельно осторожным. Богатому есть что терять – и это бывает очень больно, гораздо больнее, чем от побоев. И еще одно правило. Деньги не пахнут. Никого не интересует, где ты их взял, если их много, – зарезал родного отца или украл на большой дороге. Самое выгодное – торговля оружием. Всегда на земном шаре кто-то с кем-то воюет. И все время производится оружие нового образца. Но вот изобрели что-нибудь не просто новое – новейшее. Берешь у производителя устаревшее по бросовым ценам и везешь туда, где – пиф-паф! – дураки дерутся из-за клочка земли или идейных разногласий. Они покупают у тебя все, что может стрелять и убивать, – ружья, порох, патроны, пулеметы, автоматы, бомбы, взрывчатку, напалм… Да еще и говорят «спасибо» за то, что ты позволяешь им играть в их глупые игры. И без всякой передышки снова: пиф-паф! Им и в голову не приходит, что с другой стороны стреляют из такого же оружия, произведенного теми же торговцами.

А наркотики! Вот где золотое дно. Никогда не мог понять идиотов, которые нюхают, курят и глотают всякую дрянь. Что за удовольствие они в этом находят? Ну да Бог с ними, пока они набивают мне карман за понюшку кокаина, шарик опиума или горстку анаши. И готовы зарезать первого встречного ради этой гадости! Хороший товар: места занимает немного, весу небольшого, сырье дешевое – а навар огромный. Правда, при доставке случаются досадные оплошности, если, допустим, план обнаруживают, ты теряешь и товар, и ту цену, которую взял бы за него, и курьера – в Европе его посадят, в Азии вообще отрубят голову… Но это обычные издержки, и надо относиться к ним как к явлению природы: засуха – неурожай, ливни – все сгнило… Зато в случае благополучной доставки ты король и сам черт тебе не брат!

…Купить с пенсии «Беломору» так, чтобы хватило на целый месяц. Без разносолов я еще могу обойтись, а без курева совсем худо…»

Одесса, 1913 год

– В такую погоду не пойду, – упрямо твердил Шелушенко. – Шаланда, не к ночи будь сказано, потопнет или того хуже… – Он суеверно сплюнул через левое плечо, при лунном свете в ухе блеснула стертая серебряная серьга. – Такого уговору не было.

– Плачу вдвое, – настаивал Массино.

– Мне моя голова дороже стоит, – не соглашался контрабандист. – Если не дай Бог шо, ты, шо ли, моим детям дашь хлеба?

– Ты же знаешь меня не первый год, – Винченцо по-свойски похлопал Архипа по плечу. – Я твою семью не оставлю. Пойми, мне позарез нужно получить товар. Заказчики нервничают, а я не могу их подвести – в следующий раз другого найдут.

– Мне от твоих заказчиков ни холодно, ни жарко, – Шелушенко шмыгнул носом и подтянул какую-то веревку, чтобы ветер не трепал попусту парус. – Вот стихнет, тогда выхожу. А раньше – ни-ни.

– Зачем от денег отказываться? – Массино с надеждой смотрел на волнующееся море. – Может, тебе кто-то больше предлагает?

– Не-е… Платишь ты хорошо, – контрабандист приложил руку козырьком ко лбу. – Кажись, собирается распогодиться, шобы не сглазить. А много марафету?

– Три мешка.

– Не боишься, шо зацапають? – Архип стал ловко разматывать конец. – Плакали тогда твои денежки…

– Ты больше рискуешь, – желая подольститься к норовистому рыбаку, заметил Винченцо. – А деньги… Что такое деньги? Тьфу, чепуха…