Текст книги "Авантюрист и любовник Сидней Рейли"

Автор книги: Александра Юнко

Соавторы: Юлия Семенова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Петроград, ночь с 30 на 31 августа 1918 года

«По чьему-то доносу большевики узнали, что в британском посольстве есть документы, представляющие для них интерес. Документы, хранившиеся на чердаке, были сожжены…»

(Из воспоминаний мичмана Гефтера.)

«В эту ночь Френсис Аллен Кроми в гостиницу не пошел. Он остался в здании английского посольства, на Дворцовой набережной. Так было спокойнее, ведь в городе с самого утра, сразу после убийства Урицкого, начались аресты. Чекисты хватали всех, кто казался им сколько-нибудь подозрительным. Конечно, английский морской атташе пользовался статусом неприкосновенности, но все же… Кто их знает, этих русских, им-то закон не писан…

На всякий случай Кроми еще днем собрал в стопку все бумаги, содержание которых могло заинтересовать большевиков, и отнес их на чердак. Документы-то были пустяковые: наиболее важные сведения Френсис предпочитал хранить в голове. А счета, официальная переписка и тому подобное составляли как бы архив посольства, который на всякий случай лучше всего уничтожить. Тем более что бумаги все равно только место занимали… Кроми сложил их в обнаруженный на чердаке медный таз и поджег.

На душе у Френсиса кошки скребли. Последнее время его мучили дурные предчувствия, он считал дни до возвращения домой и искренне жалел, что ввязался в эту историю с латышскими командирами. «Интересы Британии», – сказал Рейли. Бог мой, какие могут быть интересы в варварской России? Неужели англичанам станет легче, если заговорщики отрежут Петроград от всего остального мира, как они думали, и возьмут Кремль? Красная зараза распространилась уже по всем уголкам этой огромной страны. Монархию не восстановишь. Идет война. Как не понять очевидного: еще много лет Россию будет сотрясать эхо революции, и союзники ничего не смогут предпринять, кроме диверсионных актов, которые ровным счетом ничего не дадут? «Интересы Британии», черт побери…

Чтобы как-то успокоиться, Кроми спустился вниз и принялся за письмо жене.

«Дорогая Джейн, если бы ты знала, как я тоскую по тебе, – вывел он своим ровным почерком. – Как жалею о том, что, когда мы были вместе, я недооценивал это счастье – счастье любить и быть любимым. Счастье просыпаться по утрам в нашем уютном доме и нежиться в постели до самого завтрака, долгими вечерами сидеть с газетой у камина и слушать, как потрескивает огонь… Наблюдать за тобой, когда ты рукодельничаешь или подрезаешь кусты в саду… Быть простым человеком… Нет, когда я вернусь, все будет по-другому. Мы с тобой…»

Снизу раздался какой-то шум. Френсис отложил перо в сторону и подошел к окну. В тусклом свете фонарей он разглядел группу людей, столпившихся возле входа в посольство. В тот же момент в дверь забарабанили.

– …Немедленно! – донеслось снизу. – …Именем революции…

Раздался треск ломающегося дерева. Френсис схватил со стола пистолет и кинулся на лестницу. В холле первого этажа слышался топот ног.

– Стойте! – крикнул непрошеным гостям Кроми, останавливаясь на площадке второго этажа. – Здесь территория Британской империи.

– Братцы! – усатый мужик в форме милиционера обернулся к столпившимся за его спиной людям. – Братцы! Он вооружен! Стреляй, братцы!

И первым выстрелил.

Френсису едва удалось увернуться от пули. Он заскочил за мраморную диву, украшавшую площадку, и снова выкрикнул:

– Прекратите! Дипломатический статус… Новый выстрел помешал ему договорить.

И тогда Кроми, не целясь, выстрелил в ответ.

Молодой парень из толпы нападавших охнул и медленно осел на пол. На его гимнастерке расплылось темное пятно.

– Буржуйская сволочь! – заорал усатый, выпуская пули одну за другой. – Контрреволюционная гадина!

От мраморной дивы отвалился нос. Френсис больше ничего не пытался объяснять. Он отстреливался, лихорадочно подсчитывая, сколько пуль еще осталось в запасе.

Помощник комиссара Шейнкман был ранен в грудь, разведчик Янсон убит, следователь ЧК Бортновский ранен».

(Из книги Д. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР».)

Патроны кончились. Френсис отбросил пистолет в сторону и прижался лицом к холодной спине мраморной красавицы.

– Дострелялся, гад?! – перепрыгивая через ступеньки, усатый бросился на площадку второго этажа, держа пистолет наготове. – Сука английская!

Френсис перекрестился и вышел из-за статуи.

Усатый был в нескольких шагах от него. Его глаза встретились со взглядом Кроми. И в тот же момент откуда-то сзади раздался выстрел.

Френсис рухнул на пол и больше не шевелился.

– Тьфу! – сплюнул усатый. – Надо же… наповал…

Он обернулся и строго спросил:

– Какой идиот его шлепнул?

– Я… – отозвался рыжеволосый паренек с едва пробивающимися усами. – Я с черного хода прошел… Я не хотел… Думал, он сейчас на вас нападет…

– Думал, думал! – передразнил усатый. – Головой работать надо, а не думать! Велено было взять его живьем. Арестовать, так сказать, для дальнейшего допроса. А ты, дурак, думал… Он же и пистолет-то бросил. Патроны, видать, кончились.

Паренек опустил голову и шмыгнул носом.

– Дык я… – пытался оправдаться он.

– Ладно, – вдруг махнул рукой усатый. – Скажем, убит при оказании сопротивления. Тем более его все равно бы расстреляли, гниду буржуйскую. Наших-то он не пожалел.

Милиционер снял фуражку и посмотрел на тела убитых Кроми чекистов. Остальные последовали его примеру.

– Все, – усатый снова надел фуражку. – Ты, Вербицкий, и ты, Шингарев, вынесите тела. Колтунов останется с раненым. Остальные – за мной! Обыскать помещение!

Неоконченное письмо Дженни, как единственный документ, было отправлено в Москву, в архив ВЧК.

«Архивы посольства разграблены, и все разрушено. С трупа капитана Кроми снят крест Святого Георгия, его потом носил один из убийц. Английскому священнику было отказано в разрешении читать молитвы над телом».

(Из телеграммы датского посла в Петрограде Г. Скавениуса, полученной в Лондоне 3 сентября 1918 года.)

«Глубоко огорчен гибелью Кроми. Я был с ним лично знаком с семнадцатого года и считал человеком очень одаренным, исключительно высоких профессиональных качеств… Серьезно надеюсь, что правительство, несмотря на перегруженность делами, будет преследовать виновников этого преступления с неустанной настойчивостью. Единственная политика, которая представляется эффективной, – установить, что конкретных лиц, входящих в большевистское правительство, постигнет справедливое возмездие, сколько бы времени это ни потребовало, и заставить их почувствовать, что это возмездие станет важной целью британской политики и будет твердо преследоваться на всех этапах войны и послевоенного урегулирования».

(Из специального документа, представленного У. Черчиллем военному кабинету 4 сентября 1918 года.)

Глава 6
«Я ПРИКОВАН К ЭТОМУ ИМЕНИ»

Москва, 1 сентября 1918 года

Петерса разбудил резкий телефонный звонок.

– Алло? Алло? – доносился откуда-то издалека мужской голос.

– Алло, барышня, ничего не слышно! Алло! В трубке раздались короткие гудки. Петерс нажал на рычаг, и телефон тут же снова затрезвонил.

– Алло? Товарищ Петерс? Соединяю… – телефонистка защелкала какими-то рычажками, и ее голос сменился мужским тенорком:

– Товарищ Петерс?

– Да, – кивнул Ян Христофорович, и у него что-то сжалось в районе солнечного сплетения, как это всегда бывало в предчувствии неприятностей.

– Что вы там себе позволяете, в вашем ЧК? – возмутился неизвестный собеседник. – Что это за аресты? Что это за…

– Позвольте, позвольте, – перебил звонившего Петерс. – А кто вы, собственно говоря, такой?

– Наркоминдел Чичерин, – буркнул мужчина.

– Ой, простите, Георгий Васильевич, не узнал, – Петерс сразу смягчил тон. – Вы же осведомлены о событиях последних дней. Товарищ Ленин ранен, товарищ Урицкий убит в Питере…

– Но при чем здесь главы дипломатических миссий? – раздраженно перебил его Чичерин. – Что за самоуправство? Это международный скандал! В то самое время, когда мы всеми силами стараемся наладить дипломатические отношения с Англией И Францией, вы арестовываете их представителей и обвиняете в каком-то заговоре!

– Да, – твердо сказал Ян Христофорович. – Обвиняем. Заговор против Советской власти…

– Оставьте! Мы же взрослые люди! У вас есть какие-то доказательства?

– Доказательств пока мало, но они будут, – неуверенно сообщил Петерс.

– Что значит – будут? Можно подумать, мы какое-то дикое африканское племя, а не жители нового цивилизованного государства. Вы знаете, какие неприятности у нас из-за вас?

– Какие? – Петерс нервно откинул волосы со лба.

– В Лондоне арестован наш представитель Литвинов, вот какие! Его захватили сразу же после получения известий о вашем самоуправстве!

– Это… шантаж… – робко сказал Ян Христофорович.

– Это скандал! Вы должны немедленно освободить и Локкарта, и Лаверня, и всех иностранцев, которых вы взяли!

– Но…

– И товарищ Свердлов полностью со мной согласен, – продолжал Чичерин. – Считайте, что это прямое указание, приказ! Вы поняли меня?

Не дожидаясь ответа, Чичерин положил трубку.

– Черт! – выругался Петерс. – Я же предупреждал! – он постучал по телефонному рычагу. – Барышня, соедините меня с Мальковым!

«Петерс сказал мне, что Локкарта он решил выпустить. Я даже опешил от неожиданности. Однако Петерс успокоил меня. Он сказал, что сейчас, побывав под арестом, Локкарт не опасен, так как вынужден будет на время свернуть активную контрреволюционную деятельность, да и большинство его агентов арестовано. Находясь же на свободе, Локкарт может, сам того не подозревая, принести кое-какую пользу. За ним будет организовано тщательное наблюдение… Имеются и некоторые дипломатические соображения, говорящие в пользу освобождения Локкарта… Рассказал мне Петерс и некоторые подробности заговора».

(Из книги П. Малькова «Записки коменданта Московского Кремля».)

Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного

«Я шатался по городу без всякого дела. Знакомых здесь у меня не было, да и не хотелось мне заводить знакомства. Отправляя меня в Воронеж днем 30 августа, Петерс сказал, что это временная мера. Мне нужно скрыться, чтобы под горячую руку не попасться своим же чекистам и не быть пришлепнутым в какой-нибудь глупой перестрелке. Да уж, нелегко быть шпионом Рейли…

Я рад, что этот спектакль наконец закончен и очень скоро я смогу' жить и работать под своим настоящим именем. 3 сентября в «Известиях» появилось сообщение, которое я чуть ли не наизусть выучил:

«Ликвидирован заговор, руководимый англофранцузскими дипломатами во главе с начальником британской миссии Локкартом, французским генеральным консулом Лавернем и др., направленный на организацию захвата, при помощи подкупа частей советских войск, Совета народных комиссаров и провозглашения военной диктатуры в Москве.

…Заговорщики действовали, прикрываясь дипломатическим иммунитетом (неприкосновенностью) и на основании удостоверений, выдававшихся за личной подписью начальника британской миссии в Москве г. Локкарта, многочисленные экземпляры которых имеются ныне в руках ВЧК. Установлено, что через руки одного из агентов Локкарта, лейтенанта английской службы Рейли, за последние полторы недели прошло 1 200 000 рублей на подкуп…»

Тут, конечно, газетчики перегнули палку: было лишь 700 тысяч, ну да ладно. Главное, скорее бы во всем разобрались и вернули меня обратно. А то я здесь, как в ссылке. И с Ириной повидаться нет никакой возможности… Интересно, как она там?»

Москва, 4 сентября 1918 года

«Локкарт попался в Москве самым глупым образом. Говорили, что в этой истории была замешана женщина».

(Из воспоминаний мичмана А. Гефтера.)

Хикс сочувственно наблюдал за Локкдртом. Тот, допив свой жидкий чай, тщательно сполоснул чашку и надел пиджак.

– Куда сегодня? – спросил Хикс.

– Не знаю, – пожал плечами Роберт Брюс. – Искать Муру на улицах бесполезно, Карахан из Наркоминдел, где я пытался навести о ней справки, ничего о ее судьбе не знает или делает вид, что не знает… – он немного помолчал. – Я, наверное, вот что предприму…

Он снова замолк и задумался. Хикс его не торопил.

– Пойду к Петерсу, – вдруг решительно сказал Локкарт.

– Вы с ума сошли! – от волнения на лице помощника выступили красные пятна. – К чекистам?! Опять в тюрьму захотели?

– На этот раз меня не заберут, – убежденно возразил Локкарт. – Они же нас только три дня назад выпустили. Убедились, что никаких противоправных действий мы не совершали, и выпустили… За что им меня арестовывать?

– Ну не знаю, – Хикс возбужденно забегал по комнате. – А почему нас вообще отвозили на Лубянку? У большевиков нет никакой логики! От них надо держаться подальше!

– Но вдруг Мура осталась в тюрьме? – тоскливо спросил Локкарт.

– Даже если и осталась… Вы же знаете, нас выпустили сразу только потому, что мы представители иностранной державы. А она русская. С ней еще будут разбираться несколько дней. Убедятся, что ничего такого за ней не числится, и тоже отпустят…

Впрочем, в голосе Хикса уверенности не чувствовалось.

– Вот видите, – вздохнул Роберт. – Вы и сами в это не верите… – он решительно направился к дверям и остановился на пороге. – Пожелайте мне удачи, друг мой…

Около здания ВЧК Локкарт остановился и перекрестился.

– С Богом, – сказал он сам себе, открывая тяжелую дубовую дверь.

Навстречу ему поднялся дежурный.

– Ваши документы, товарищ, – потребовал он.

Локкарт молча протянул удостоверение главы английской миссии в Советской республике.

– Локкарт? – недоверчиво переспросил дежурный, не выпуская бумаги из рук. – Роберт Брюс?

– Да-да, – нетерпеливо кивнул англичанин. – Это я. Мне нужно видеть товарища Петерса. Он на месте?

Дежурный как-то странно поглядел на него.

– Я вас сам провожу к товарищу Петерсу. – Документы он по-прежнему не отдавал. – Иванов! – дежурный повысил голос, подзывая молоденького солдата, стоявшего возле лестницы. – Проследи тут… У меня важное дело…

Следом за дежурным Роберт поднялся на второй этаж.

– Товарищ Петерс, – сказал чекист, первым входя в кабинет, – тут господин Локкарт…

Ян Христофорович, который, обжигаясь, пил чай, едва не поперхнулся. Он отставил стакан в сторону и поднялся навстречу посетителю.

– Ну, наконец-то! – воскликнул он, пожимая руку англичанину. – Сам пожаловал! А мы тут все с ног сбились!

Роберт Брюс улыбнулся.

– Здравствуйте, Ян Христофорович. Видите, как совпали наши интересы – вы хотели видеть меня, я вас… Но, ради Бога, позвольте, пренебрегая приличиями, сначала я выложу свое дело…

– Да-да, конечно, – Петерс гостеприимно предложил посетителю стул. – Можете идти, – кивнул он дежурному, усаживаясь напротив Локкарта. – Я слушаю вас, Роберт.

– Право, не знаю, с чего начать… После того недоразумения, ну после ареста… госпожа Закревская… вы знакомы с нею… Мура… не пришла домой. И вот уже несколько дней мне ничего не известно о ее судьбе. Я был в американском посольстве, думал, она, потрясенная событиями, отправилась туда после освобождения… Наводил справки у заместителя наркома иностранных дел товарища Карахана… Никто ничего не знает… Может быть, вы в курсе, где теперь она?

– Нет, – быстро ответил Петерс. – И мне ничего о ней не известно.

– Ян Христофорович, – Локкарт умоляюще глядел на него, – ну зачем вы так? Я думал, у нас добрые дружеские отношения… Вы же знаете, что для меня Мура… Ее арестовали одновременно со мною и Хиксом. На Лубянку везли в одном автомобиле… Она в тюрьме, вы просто не хотите мне сказать. Но ведь она же ни в чем не виновата!

– Гражданка Закревская, – холодно произнес Петерс, – арестована по подозрению в заговоре против Советской республики. Это очень серьезное обвинение, господин Локкарт, очень…

– Ян Христофорович! Но ведь не было никакого заговора! Не было и нет!

– Разве? – иронически усмехнулся чекист.

Локкарт смутился.

– Поймите меня правильно, – горячо заговорил он. – Если даже заговор и существовал, то я не имею к нему ни малейшего отношения. Более того, вы прекрасно знаете, с каким воодушевлением воспринял я все революционные перемены в России, тем самым восстановив против себя своих английских шефов. Я люблю эту страну и радуюсь тому, что она наконец-то…

– А Рейли? – Петерс в упор глядел на собеседника.

– Рейли? Я же объяснял вам три дня назад во время допроса, Ян Христофорович, что знаком с этим человеком, но взглядов его не разделяю. Да, он говорил что-то о взятии Кремля и тому подобное, но это все фантазии, выдумки, вздор! И какое отношение имеет к нему Мура?

– Над этим вопросом сейчас мы и работаем. Извините, господин Локкарт, но больше я ничего не могу вам сказать.

Роберт поднялся, чтобы идти.

– Но я могу ей хотя бы письмо написать? – спросил он дрогнувшим голосом.

– Не думаю, – отозвался Петерс, поднимая телефонную трубку. – Дежурного ко мне.

– Но хотя бы примерно, когда вы ее освободите? – Локкарт едва не плакал.

– Не раньше, чем вас, дорогой Роберт, не раньше, чем вас… – Ян Христофорович поднялся с места и обошел вокруг стола. – Вы забыли выслушать мое дело. А оно заключается в следующем: вы арестованы.

– То есть как? – остолбенел англичанин.

– Выяснились некоторые новые обстоятельства вашей контрреволюционной деятельности, в связи с чем мы и определили вам новую меру пресечения. Мне очень жаль, Роберт, что среди заговорщиков оказались именно вы, человек, к которому я чувствовал симпатию и которому доверял…

По спине Локкарта катился холодный пот. В горле словно кость застряла. Он несколько раз судорожно вздохнул, прежде чем заговорил.

– Позвольте, товарищ Петерс. Это… незаконно… Дипломатический иммунитет…

– Никакого иммунитета у вас нет, – махнул рукой чекист. – Вы прекрасно это знаете. А насчет законности… Не вам решать, господин Локкарт. Вы тоже действовали незаконно, подкупая красных командиров из латышских частей. Что вы молчите? Нам все известно.

– Вызывали, товарищ Петерс? – в дверях появился тот самый дежурный, который привел сюда Локкарта.

– Да, – кивнул Ян Христофорович. – Уведите арестованного.

Он проводил взглядом понурую фигуру Роберта Брюса и, лишь когда Локкарт и конвоир скрылись за углом коридора, затворил дверь кабинета.

– Какая поганая жизнь, – вздохнул Петерс, вновь усаживаясь за стол и поднимая телефонную трубку. – Собачья жизнь… Алло? Барышня? Соедините меня с Петроградом… Три, пять…

Он спешил сообщить Дзержинскому о том, что допущенные ошибки исправлены, британский посланник и антикоммунист Локкарт снова в тюрьме.

Немного истории

Вернуть в Россию из Лондона представителя Советского правительства М. М. Литвинова можно было, только обменяв его на представителя Британии в Советской республике, то есть на Локкарта. Такое условие поставили английские власти. И как ни велик был соблазн передать Роберта Брюса в руки революционного правосудия и устроить образцово-показательный процесс, Дзержинский скрепя сердце вынужден был освободить «организатора заговора» из-под ареста. Вместе с ним отбыли на родину другие сотрудники посольства, а также французы. Тем не менее суд над уехавшими «заговорщиками» все же состоялся – заочно.

«В конце ноября – начале декабря 1918 года… состоялся судебный процесс по делу о раскрытом ранее заговоре Локкарта.

Перед судом Верховного революционного трибунала предстали 24 обвиняемых, из них четырех – Локкарта, Гренара, Сиднея Рейли и Генриха (Анри) Вертимона – судили заочно, так как Рейли и Вертимону удалось скрыться, а Локкарту и Гренару Советское правительство разрешило выехать на родину…

Дело рассматривалось в Москве с 28 ноября по 3 декабря 1918 года в открытом судебном заседании…

Центральной фигурой судебного процесса был американский шпион Ксенофонт Каламантиано. Вынужденный признать, что он собирал шпионские сведения через агентуру, состоявшую из завербованных русских граждан, Каламантиано утверждал, что он не был связан с Локкартом, а действовал в интересах американских коммерческих фирм…»

(Из книги Д. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР».)

Москва, декабрь 1918 года

– А кто такой этот Каламантиано? – спросил Реллинский. – Я никогда не видел его у Локкарта.

– Но вы ведь не сомневаетесь в том, что он – американский агент? – добродушно усмехнулся Петерс. – Признаюсь, нам пришлось немного притянуть за уши этого негодяя грека, но он, ей-богу, заслуживает расстрела.

– Понятно, – озадаченно пробормотал Георгий Васильевич. – А за что приговорили к трем месяцам заключения ту девочку… секретаршу из ЦИК? Оленьку Старжевскую? Да еще и приписали ей «близкие отношения» со мной… то есть со шпионом Рейли…

– Вы сами ответили на свой вопрос. Сотрудница ЦИК должна быть безупречна. А Старжевская участвовала в оргии, организованной Кроми, не правда ли? Таким не место в советских государственных учреждениях… Поделом ей! Еще сравнительно легко отделалась…

– Да уж… – пробормотал Реллинский. – Меня-то приговорили к расстрелу…

– Во-первых, не вас, а вашего двойника, – резонно возразил Петерс. – Во-вторых, заочно. А как же иначе? Рейли – духовный вдохновитель заговора, ему просто чудом удалось избежать справедливого возмездия. А знаете ли, почему мы позволили уйти этому матерому шпиону? Его еще не раз можно использовать…

Почему-то Георгию Васильевичу было неприятно, что о нем, который и был этим самым Рейли, говорят так, как будто это реальный, отдельный от него человек. И еще – словно бы скрытая угроза чудилась в словах Яна Христофоровича…

Он тряхнул головой. К черту мистику!.. И вдруг вспомнил предчувствия, которые одолевали Фрэнка незадолго до гибели: тоска, боль в сердце… Жаль Кроми! В сущности, он был славный парень, и Реллинский никогда не воспринимал его как врага. Где-то там, в далекой Англии, Джейн надела траурное платье…

– …просто-таки создан для того, чтобы помогать нам работать, – очнувшись, услышал он Петерса. – Коварный агент англо-американских разведок неожиданно появляется и исчезает в самый опасный момент…

Неужели и это – тоже о нем, Реллинском-Рейли?

– В та: ком случае мне суждена очень долгая жизнь, – натужно пошутил Георгий Васильевич.

– О вас еще сложат легенды, – без улыбки ответил Петерс. – Мы вас будем беречь, Сидней. Кто знает, сколько еще раз вам придется вживаться в шкуру врага…

«Ирина, – подумал Реллинский, и в груди у него мягко дрогнуло сердце, – как хорошо, что о тебе никто ничего не знает».

Пора было возвращаться в Петроград.

Москва, декабрь 1918 года

– Надо бы обмыть это дело, – Эдуард Берзинь щелкнул по крышке часов, где была выгравирована надпись: «Пламенному чекисту Г. В. Реллинскому за особые заслуги в борьбе с контрреволюцией». – Серебряные! Фирмы Буре! Старая работа, дореволюционная… Реквизировали их у какого-нибудь буржуя, а теперь они послужат тебе… Сто лет будут ходить без ремонта! Давай скинемся и отметим наградные…

– Да не мешало бы… – Георгий Васильевич задумчиво повертел в руках удостоверение на имя «сотрудника ВЧК Сиднея Георгиевича Реллинского», которым пользовался весной и летом. – Слушай, а что мне делать с этим липовым документом? Я хотел сдать, но Ян Христофорович только посмеялся. Потом, говорит, сдашь, в исторический музей, за большие, говорит, деньги…

– Ну и оставь себе на память, – посоветовал Берзинь. – Приятно будет вспомнить под старость, как мы с тобой были матерыми антисоветчиками… Смотри, товарищи еще задразнят Сиднеем Георгиевичем! – он рассмеялся. – Ну, пошли пропивать наградные…

Из «БЛОКЪ-НОТА» неизвестного

«Иногда мне кажется, что все это был лишь сон или смешной любительский спектакль с переодеванием… Правда, в то время, когда я существовал под именем Сиднея Рейли, мне так не казалось. Было несколько очень рискованных моментов, когда я мог поплатиться жизнью… К примеру, когда пришлось объяснять Фрэнку, почему «Интеллидженс Сервис» использует один и тот же псевдоним для разных разведчиков. Но Кроми верил мне безоговорочно, из-за чего и поплатился, бедняга… Как ни оправдываюсь перед собой, все равно знаю, что его гибель – на моей совести. Впрочем, официально сообщено, что, когда брали посольство, он убил Янсона и ранил Шейнкмана и Бортновского… Но кто-то говорил мне, что Яшу Шейнкмана просто перевели в другой город, а Янсон в завязавшейся перестрелке был ранен (смертельно) кем-то из своих же… И потом – почему Фрэнк был застрелен в затылок?.. Не нравится мне вся эта история…

То же с часами. Я радовался им, как ребенок – новой игрушке, пока Эдуард не сказал, что их реквизировали у какого-то буржуя. Теперь мне все чудится, будто я ношу украденную у кого-то вещь. Что со мной? Может быть, это пережитки прошлого? Скорее всего, я просто устал. Работа изматывает до предела… Со всех сторон – враги. И внешние, и внутренние. Борьба идет не на жизнь, а на смерть. Единственная моя тихая пристань – Ирина. После всего, что произошло, я не мог находиться в своей старой квартире, где почти одновременно умерли и Таня, и родители. Я переселился к Ирине, хотя она считала, что торопиться нам ни к чему… Не будь я Сиднеем Рейли, не встретил бы такую чудесную женщину. Она много страдала и, по ее собственным словам, была на грани гибели от безнадежности и отчаяния, когда мы стали друг для друга спасительной соломинкой среди всеобщей гибели…

…ответы Петерса меня совершенно не удовлетворили. Одно дело – доказывать чью-то вину, совсем другое – фальсифицировать факты в угоду заранее заданному результату. Так можно обвинить кого угодно в чем угодно и расстрелять без суда и следствия. Разницы я не вижу никакой…

…Брюс был человеком безвольным, но дураком его не назовешь. Он сразу же понял, что имеет дело не с коренным британцем, а с человеком, который просто неплохо выучил язык и какое-то время (притом давно) жил в Англии. Я был на грани провала… Пришлось на скорую руку сплести сказку о своем происхождении. Все как в романе: незаконный сын безумной влюбленной девушки… Вот когда пригодились польские корни нашего рода! В «отцы» же себе я определил незабвенного и добрейшего Григория Яковлевича Розенблюма, который году в девяностом лечил меня от туберкулеза одесским морским воздухом… Разумеется, я просил Локкарта никому не передавать эту страшную тайну и уверил его, будто бы в душе я ярый англоман и монархист и люто ненавижу большевиков за то, что они лишили меня наследственного состояния… Брюс торжественно поклялся не открывать мое настоящее имя и вообще был чрезвычайно доволен, что так ловко раскусил меня. Чем бы дитя не тешилось… Вообще в трудную минуту меня выручали самые нелепые выдумки. Главное условие – произносить их напористо, надменно, без тени сомнения. И тебе верят! Помню, как-то Локкарт завел разговор о любви. Это так естественно – ведь он переживал бурный роман с Мурой. Я поведал ему душераздирающую историю о том, как сводная сестра воспылала ко мне преступной страстью и я принужден был спасаться бегством за границу… Локкарт ни секунды не сомневался в правдивости моего рассказа. И этого человека сейчас называют главой антисоветского заговора! Да его мог провести кто угодно, не то что Дзержинский и Петерс!.. И все-таки никак не пойму: зачем понадобилось приплетать Каламантиано и Фриде, а с ними – еще два десятка людей, повинных в худшем случае в том, что общались с обвиняемыми?.. Этот вопрос не дает мне покоя. Если я работаю в ВЧК, то должен быть уверен, что борьба ведется честными способами и чистыми руками. Иначе… Или пулю пустить себе в лоб, или погибнуть в бою. Третьего не дано. Мне никто не позволит уйти. Я ведь Сидней Рейли, заочно приговоренный к смерти. Я живая легенда. Я гордость своих товарищей. Я прикован к этому имени, как каторжник к своему ядру. Господи, как я жалею, что согласился и позволил втянуть себя в эту безвыходную ситуацию!..»

Немного истории

Роберт Брюс Локкарт, несмотря на смертный приговор, вынесенный ему в Советской России (заочно), дожил до глубокой старости. Локкарт считал, что после холодного приема в Лондоне его политическая и дипломатическая карьера закончена. С 1919 года он жил в Праге, служил коммерческим атташе при английской миссии, с 1923 года стал одним из директоров международного филиала Английского банка. В 1928 году он вернулся в Англию и стал видным журналистом в газете «Ивнинг стандарт». Очень скоро его опять начали считать одним из лучших экспертов по России. Через год вышла книга Локкарта «Воспоминания британского агента» и имела шумный успех в Англии и США. Еще через два года англичанами по ней был снят фильм «Британский агент». Роберт Брюс написал еще несколько книг – в основном автобиографических и мемуарных – и одновременно вернулся в военно-политические круги: стал сотрудничать с Форин Оффис. К 1944 году он дорос до начальника оперативного отдела этого ведомства (находившегося под непосредственным руководством У. Черчилля) и сблизился с Робертом Шервудом, позже ставшим директором Европейских разведывательных операций при военно-информационном бюро США. Участвовал в создании пропагандистских фильмов. Читал курс по ведению «политической войны» и вел регулярные лекции для служащих своего министерства. В 1943 году встречался в Лондоне с членом советского политбюро Шверником и был назначен его переводчиком. Шверник сказал Роберту Брюсу: «Я хорошо вас помню. Думаю, нынче мы оба согласимся с тем, что вы в свое время были центром таких событий, нити которых до сегодняшнего дня было бы трудно распутать».

Умер Локкарт в 1970 году.

«Полковник Эдуард Платонович Берзинь, получив от Дзержинского награду в 10 000 рублей, продолжал бороться с контрреволюцией как верный слуга органов государственной безопасности вплоть до 1932 года, когда он был отправлен на Колыму и там до 1937 года руководил Дальстроем. В 1937 году он наконец собрался в Москву, в отпуск. Его провожали торжественно, с музыкой и флагами как лагерное начальство, так и благодарные заключенные. Но он не доехал до Владивостока: его сняли с парохода в Александровске, арестовали и услали на Крайний Север, где он был расстрелян, когда пришел его черед.

Шмидхена решено было изобразить другом и соратником Локкарта и о нем забыть. Ему дали квартиру и его старую фамилию и оставили в покое…

700 000 рублей были якобы получены Берзинем от Рейли и переданы, как было условлено, целиком Петерсу, препроводившему их позже Дзержинскому. Сумма эта, между прочим, была… истрачена в дальнейшем на пропаганду среди латышских стрелков, на помощь инвалидам и семьям стрелков, павших во время Октябрьской революции в Москве, и даже на открытие небольшой продуктовой лавки при латышской дивизии, где служил Берзинь».

(Из книги Н. Берберовой «Железная женщина».)