Текст книги "Снежник (СИ)"

Автор книги: Александра Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

3. Лиес

Шла она со страхом, воровато оглядываясь назад. Прижимала к груди горячий сверток. У самой сил не было, но ступала вперед, дальше. А шаги были тяжелыми, грузными. И все чувствовала, как по ее ногам течет густая и теплая кровь.

А в лесу выли волки. Со страхом она смотрела на грозные силуэты деревьев, что на ветру покачивались и своими ветвями угрожая размахивали. По ее спине от боязни обильно лился пот. Шарахалась женщина от каждой едва мерещащейся, трепещущей тени. А сама богам всем молилась. Хоть бы волков в чаще не встретить! Хоть бы не столкнуться с дикими детьми этого леса.

Деревня же осталась далеко позади. Повезло – ее там никто не заметил. Не услышал, как она мычала, страшась вскрикнуть, мучаясь от нелегких потуг. Но ее ребеночек на счастье легко вышел, быстро. Седьмой. Крепенький мальчик…

Его завернула в свой старый платок и вышила немудрое имя простыми и крупными стежками. Азарий. Как прадеда звали. «Светом озаренный» – означало оно … Ну и пусть, что ее дитятко погибнет с самым первым лучом, ни дня прожить не сможет в страшном лесу. Зато его имя светло, будто ясный весенний день.

Не нареченные, как в народе ходила молва, дети к своим матерям потом возвращались. По ночам своих родительниц звали, прося их назвать, а потом того ужаснее наяву приходили. И там уж и к себе, за чертог, забирали…

Она остановилась и положила дитятко на ковер из мягкого болотного мха. А мальчик молчал, лишь голубые глазенки распахивал. И смотрел так пронзительно, что боялась в иной раз мать взглянуть на свое чадо. Сама не призналась бы она ни за что, как стыдно ей пред ним было.

Сперва ведь даже она решила, что плод из нее мертвым вышел. Не кричал, не плакал, на свет появляясь. Спокойный, смирной… Обрадовалась было, что проблема сама разрешилась. Но от беды не уйти никогда.

И вот положила его на студеную землю. Сама не нашла сил жизнь погубить, в колдовской лес притащила мать младенца. Седьмой ее отпрыск. А всех не прокормишь.

Так и ушла. Но в сердце тяжесть лежала.

Прошло время. Мерз младенец в тонком платке, но кричать не пытался. Ни звука, даже самого тихого, он не издал.

А волки выли и выли громко, все ближе. Пока совсем рядом они не показались. Ребенка почуяли, ветер донес до них запах.

Вперед вышел матерый. Склонил страшную морду, клыки показал. Порычал тихо и на других, что с ним были, волков он полаял. Обнюхал зверь живую находку. Прислушался. А маленькое сердце ребенка гулко, словно птичка в силках, билось в груди.

Волк его лицо осторожно лизнул шершавым языком. Теплый. Затем на зуб тонкий платок попробовал. Выдержит ли? Крепкий… Ухватился за сверток, аккуратно держа. И понес. Проклиная извечных врагов, что и своих детей не жалеют…

Волчица его, почуяв, ждала. Носом, унюхав, водила. Приняла хрупкую ношу волка. Затем также, как своих прибылых, вскормила младенца ценным молоком.

Ночь ребенок, своей матерью не желанный, пережил. Да и день за ним – тоже. Так и жили они дальше. Волки в логове, где вместе с пушистыми щенками находилось человечье забытое чадо.

Азарий рос, приласканный стаей. Делил игры с волчатами. И у лютых зверей, что его приютили, он принял дикие повадки.

Однажды пришли охотники в лес и напали на волчье логово. А вместе с щенками, испуганно сторонящимися их, обнаружили скулящего также ребенка. От людей, не знакомых ему, подкидыш прятаться думал, но его на уловке поймали.

А волчица вышла вперед, рыча, своих детей защищала. И чужого сына, который сумел стать родным, она тоже закрывала спиной. Но охотники направили на нее самострел и запустили болт в ее шею.

Ребенка же, покинутого родной матерью, решили забрать с собой. Ну и что, коль люди чужих детей не берут – своих ртов достаточно. Но только немыслимо отдать себе подобного на воспитание дикому волку.

А мальчик страшно дичился людей, рвался из цепких рук, кусаясь. По-волчьи скулил и все пытался подойти к мертвой волчице. Его, крепко держа, потащили с собой в ближайшею деревню.

Там жители тут же вспомнили, как некогда одна женщина понесла седьмого ребенка и тот, по ее рассказам, не встретил ярко-алый рассвет. Она же на дитя свое посмотрела с ужасом, будто тот, воскреснув, ее посетил.

На мать накинулись все люди, и мальчика ей назад к себе пришлось забрать в дом. Там он дальше и рос.

Азарий стал крепким, возмужал, но людей по-прежнему обходил стороной. Его тянуло в лес и порою ему хотелось выть с далекими волками на округлую сияющую луну.

И он был могуч, статен. Но следом за ним шла приставучая молва – будто впитал ребенком он свою силу с диковинным волчьим молоком.

Говорили про юношу, что он может поднять кобылу. Кличали в Лиесе богатырем. Из родного дома он рано ушел, ратные подвиги повсюду его путь освещали.

Молвили, что однажды он спас от страшных разбойников наследницу, ехавшую из Кобрина. Чужой император вздумал озолотить храброго лиесца по весу дочери, горячо им любимой. Но герой отказался от щедрой награды, заставив себя уважать.

Одно только его мучило и нещадно терзало: хладное чувство засело в его сердце. Простое – зовется тоскою. Одиночество изводило мужчину до самой кончины. Говорили, что перед смертью он, старик, уставился в пустоту пред собой и счастливо вымолвил: «Волчица, мать мне родная…» Так и умер с улыбкой, редко являвшейся на его устах.

Только слава о нем жива до сих пор. Облетела она весь материк, Эллойю. И мальчишки мечтают вырасти, хоть немного похожими на этого знаменитого воина. Чьему имени перевод – «светом озаренный». Азарий.

Глава 12

Впереди виднеется бескрайний и широкий лес. Закатное солнце золотит голые ветви и касается древесной коры алой кистью. В тишине раздается шепот летящего ветра, и слышны разговоры бурлящей горной реки.

А на синем небе появляются звезды: сначала красным пламенем загорается путеводный Таллий, затем за ним следуют остальные. По небосводу летит комета и, сверкая своим белым хвостом, рассекает глубокую, темную синь.

Ильяс видит над собой свергнутую богиню Ринойю, а рядом с ней созвездие покрупнее – ее свирепого медведя Бакху. Изящная рука охотницы указывает на впереди появляющийся волшебный Лиес. Там ждут бывшего воина Таррума массивы лесов, где разная нечисть живет вдоволь, узкие звериные тропки и люди, не ведающие суеверного страха перед таинственным, незнакомым им колдовством.

Но этой ночью Ильяс в последний раз засыпает на неплодородной твердой кобринской земле. И молит богиню-охотницу, что этой ночью обернулась слепящее-яркими звездами, ее отваги, храбрости и внутренней силы. А сидящего рядом с Ринойей зверя – покровительства, защиты для тех, кто остался в суровой империи. Встретиться бы с ними, свидеться... Сам читает их имена, словно ведовское заклятие: Дарий, Рогвор, Голуба-знахарка, волчица из Айсбенга, которую он не сумел спасти...

Сон ему приходит тревожный. Вдруг снова он видит мертвеца Саттара, глядящего на него безумными застывше-ледяными глазами. Почивший охотник тянет к нему свои покрытые белым снегом руки. Убитый хватается за рубаху крючьями пальцев и рвет к себе Ильяса. Айвинец вырывается, кричит, но Саттар будто не слышит его.

Слышится треск порванной льняной ткани. В чистый снег падает слетевшая с рубахи Ильяса сребристая пуговица и, растаяв легко, как снежника, красит в красно-багряный белую землю.

– Ты дол-ж-жен был умереть в-вмес-с-те с-со мной, – шелестит в беспробудном сне мертвый голос.

Саттар обхватывает руками его крепкую шею и с нечеловеческой силой давит. Ильяс задыхается и с трудом хрипит:

– Нет...

Чувствует, как не хватает ему дурманяще-сладкого воздуха. Пытается отбиться, но все без толку. Смерть к нему подступает... И будто бы за плечом Саттара Ильяс видит ее, вечно молодую старуху. Та выжидает, к нему не подходит. А взгляд безразличен... Ей все равно.

Слышится режущий визг. В заледеневшее лицо Саттара вцепляется теплыми когтями кот. Охотник расслабляет свою железную хватку, и Ильяс навзничь оседает на снег. Делает вдох. Кислеющий воздух достигает его легких.

До чего ему приятно снова дышать...

– Просыпайся! – кричит Рогвор, тут же становясь человеком, – Я его задержу!

Ильяс думает, отчего оборотное заклинание старого друга и здесь, в посмертном мире, действовать может. А Рогвор, теперь уже человек, дерется со страшным почтившим в Айсбенге охотником.

– А как же ты? – айвинец спрашивает у колдуна.

– А я уже мертв, – безразлично, легко его друг отвечает.

Тогда Ильяс вдруг замечает, что глаза того блестят, будто стекляшки, и похожи на иссиня-черный обсидиан.

– Давай же, Ильяс! – торопит Рогвор.

Ильяс видит, как Саттар наносит удары чародею один за другим. Рогвор пытается биться, но погибший воин ему не под силу. Кот падает в снег...

А у Ильяса мутнеет в глазах. Он хочет помочь другу, но сам руки не может поднять: словно ватным, тяжелым становится его тело.

Меркнут лица, сражение. Все вокруг теряет краски.

И Ильяс открывает глаза. Рассветает. Он лежит на поляне, впереди рассекает Лиес горизонт. Ни Сата, ни Рогвора – никого рядом нет.

Только рядом садится на корягу ворона и глядит на него с интересом. Рассветает. На небе исчезает Ринойя, Таллий покидает свое пристанище за ней вслед.

«Вот ведь, приснится», – думает Ильяс.

Отчего-то только дышать ему по-прежнему трудно. Горло саднит, а на шее лиловыми и черными пятнами лежат синяки, принося неудобство.

***

Таррум снимает с меня неприятное платье, сжимавшее грудь сильными прутами, не давая дышать. Я жадно глотаю воздух.

Вдох обжигает. Но сколь он прекрасен – не передать.

А тело болит после тугого корсета, как от жестоких ударов. Будто Аэдан помял мне снова бока.

Меж лопаток я чувствую невесомо легкое прикосновенье. Это Ларре проводит пальцами по моей голой коже. Едва дотрагиваясь, рукою скользит по спине. Я ощущаю его касанье, будто слабое дуновение ветра. Он доходит до пояса – и тогда я чувствую боль. Знаю, что там расцвели темные синяки, служащие напоминаньем о нелегком приеме.

Таррум непривычно молчит, не режет нещадно словами будто точеным лезвием. И также бесшумно уходит, не сказав ничего.

А я остаюсь одна. Тушу свечи, остаюсь в темноте. Затем ложусь на кровать и быстро от усталости засыпаю. Снится мне Айсбенг – прекрасный, холодный мой дом. Во снах вижу рядом Китана, призраком следующим рядом со мной. Только странно: нет той нити, соединявшей нас прежде. Словно и не привязана теперь я к нему так, как тогда.

Поутру открываю глаза и вижу – ночью окно распахнулось. Холод, пришедший снаружи, и принес Айсбенг в мой глубокий сон.

Одевшись, выхожу в коридор. И там я чую слабый дух смерти. По следу, что ищейка, в полумраке иду, пока не вижу на полу лежащее тело. А оно принадлежит Молчуну – мужчине, некогда отравившему Ларре.

Острое лезвие поразило сердце убитого. Из него торчит простая деревянная рукоятка кинжала. А под почившим мужчиной кровь густо лежит, и ее запах у меня в носу не исчезая стоит. Глаза Молчуна будто спокойно, равнодушно застывши, глядят в пустоту.

Слышу шаги. Судя по поступи – Инне. Оборачиваюсь и его замечаю. Его внимательный взгляд натыкается на лежащего на полу мертвеца. Затем он смотрит на меня и обвинительно произносит:

– Убила! Еще одного…

Тут появляются остальные. Впереди них решительно, грозно идет Таррум. Его голос раскатисто звенит по коридору:

– Что здесь происходит?

А после он видит тело убитого. Как и Инне, тут же переводит взгляд на меня. Только в его дымчато-серых глазах проносится не ярость – усталость.

Все они негласно винят меня в происшествии с немым мужчиной. А я убийцу не знаю, но что с событиями недавними связана коварная смерть, догадаться нетрудно.

Но кому Ларре помешал так же, как и мне, я не ведаю.

– Убирайся, – равнодушно он мне приказывает, – Дальше иди туда, куда держала свой путь.

Я поворачиваюсь спиной к ним и слышу знакомый голос:

– Но как же, норт?! – гневно возмущается Инне, – Так просто ее отпустите?

– Да, – доносится до меня ответ Ларре, – Отпущу. Я знал, на что шел, когда забирал ее из Айсбенга. И к такому исходу я был готов. Но сейчас все же она не повинна. Нужно найти настоящего преступника, совершившего убийство в моем доме.

– Почему вы уверены, норт, что это не она? – задает кто-то вопрос.

– Лия в это время спала, – сообщает Таррум, – И с этим довольно. Лучше подумайте, кто на самом деле  мог всадить воину в сердце кинжал.

А я их покидаю. Но интересно мне, почему норт уверен, что не я Молчуна убивала? Или об этом остальным он соврал?..

***

Глаза ведьмы зелены, а лицо зачаровано так, что его и не вспомнить. Пахнет она пряно: зеленой весенней листвой и густым лесом. Волосы, золотисто-льняные, свободно спадают вниз по спине. Они не прикрыты ни простым платком, ни сеткой с камнями, не заплетены в толстые косы. Сама ягши сидит у камина, и горячие языки пламени лижут лаская ее босые ступни.

Сколь ни всматривается мужчина в нее, ничего, кроме ее изумрудных глаз не видит: вокруг все будто подернуто белесой дымкой и утоплено в колдовском мареве. Ведь мороки наводить – всякая ведьма искусная мастерица.

А ее голос звучит сродни нежному щебетанию птиц, дуновению прибрежного теплого ветра. Но сколь ни пытайся вспомнить эту песнь – не сможешь.

И, кажется, будто коснешься ягши – и она тут же растает, словно мираж в айвинской горячей пустыне: столь чарующей выглядит, ненастоящей. Походит на несбыточно-сладкий сон или на липкое наваждение.

Колдунья проводит ласково руками по его широкой груди и нашептывает на ухо слова, похожие на страшные заклинания. Мужчина внимает послушно ее речи. В один миг забывает и жену, нежно любимую, и малых детей, и любовницу, что прежде ночами ему грела постель. И все вокруг неважным становится, лишним.

А потом уходит эта таинственная женщина. Как и прежде, в воздухе она легко растворяется, исчезает, растаяв подобно льдинке. Кажется, будто и не было ягши, не приходила она. Только один тягучий запах после ее прихода остается, служа напоминанием. А пахнет всюду травой, согретой на солнце и теплым летним ливнем.

Наваждение с него спадает. И мужчина чувствует себя будто проснувшимся от колдовского сна.

– Да… – только и может он вымолвить.

Открывает окно, подставляя разгоряченное лицо студеному ветру. Снежинки, кружась, оседают на его протянутые руки и тают, соприкасаясь с жаркой кожей. А снег все идет, кутая ровным слоем блестящие крыши домов.

В покои входит немолодая служанка, принося ему ужин. Накрывает на стол, аккуратно расставляя серебреные столовые приборы. Как поздно она пришла…

Вдруг хозяин задает ей вопрос:

– Ты убирала травы, что приносила ведунья? – дотошно он допытывается до прислуги.

– Нет, сиятельный. Желаете, чтобы новых я принесла? Все помню я, она мне сказала … Полынь, крапива, ветви ивы, чертополох, зверобой, березовый цвет … – перечисляет служанка.

– Не стоит… Оставь меня, – приказывает Вингель Альвель. Его просьба немедленно выполняется.

Лорд берет в руки оставленные ведуньей растения и начинает их перебирать. А среди них, знакомых, что змея, таится неведомая гладкая ветвь. Сиятельный может поклясться – такой ведунья ему для защиты не приносила. И свежая… Словно сегодня ее срезали ножом. Гибка эта ветвь и красна, а на ней виднеются округлые, блестящие листья и белоснежные цветы…

Еще она кажется знакомой Альвелю. Где только он мог ее встретить?..  Но знахарем ему быть не нужно, чтобы понять – именно с помощью этого растения ведьма снова вошла в его дом. Альвель усмехается. А ведь прежде он отнесся с иронией к странной причуде жены защитить дом от злых пугающих духов. Считал лорд все ведовство ложным и лживым суеверием. Только вот оно как оказалось… Жаль, помочь все равно не сумело. Супруга не уберегла его от ведьминских, приставучих чар.

И лорд с нежностью кутает ветвь в клочок алого старого шелка. Ночь обещает ему быть тревожной…

***

В библиотеке Дарий усердно учит меня грамоте. В глазах у меня рябит от мелких строчек. А ведь его уроки длинные и сложные.

От айвинца сегодня веет странно тревожно. Его взгляд непривычно хмур и тяжел. И смотрит на меня так… пронизывающе. Словно дурная разгадка таится во мне. Затем он решается со мной заговорить:

– Вы говорили, будто не знаете, что с моим братом случилось.

– Да, – холодно отвечаю.

Дарий молчит, и тишина эта ранит меня острее кинжала. Она, словно ледяная стена между нами, повиснув, стоит.

– Ложь, – вдруг уверенно мне сообщает.

Это слово для меня, что тяжелый удар. Оно наотмашь бьет. Больно.

– Вы и Таррум что-то скрываете, – говорит Дарий, – Но мне все равно. Только знайте одно –  я вам не верю.

И тут я понимаю, что именно меня весь вечер неустанно тревожило. Билась у меня в голове назойливая непонятная мысль.

Из кармана наставника выглядывает конверт, а пахнет он знакомо. Так привычно, что я не сразу заметила. Ильясом…

Но как же… Он жив?

Разве может такое быть? Ведь я сама слышала, как замерло его сердце и больше не билось. Как Таррум его погубил.

А Дарий между тем продолжает урок. Будто ничего не случилось. Но тщетно: мои мысли витают вдалеке от завитков человеческих букв.

Провожая, мужчина мне говорит:

– Ильяс просил передать: «Берегите себя».

И уходит. За ним грохоча закрывается дверь. Я остаюсь одна, среди толстых, не понятных мне книг. Лишь стеклянные глаза волчицы со стены зорко следят за мной, поселяя в сердце тревогу.

***

Вечером я дожидаюсь, пока на Аркану опустится тьма. На узкие улицы она густо ложится, непроглядно стелется. А высокое небо затягивает пелена черно-свинцовых туч. На нем не видно ни единой, даже слабо мерцающей блеклой звезды.

Поместье Таррума морит сон. Слышу храп из-за закрытых дверей и ночное сопенье. Пробираюсь одна по коридору, бесшумно и медленно двигаясь. Так аккуратно, что кажется, поджидаю, чтобы напасть.

Но на свое счастье я никого не встречаю. Нет вездесущего, следящего за мной Инне и мерзкого его друга Браса. Нет снующих шустрых служанок, нигде не шествуют зловещие люди Ларре. Видят они сны, заснув на мягких пуховых перинах.

Дохожу до двери в комнату Таррума и замираю за ней. Но слышу – он спит, тяжело дыша.

Осторожно я проникаю в его покои. Не разбудила ли? Вроде бы нет. Также часто выдыхает он воздух.

Едва дыша, пробираюсь. И все оглядываюсь – крепко ли дремлет. Но веки Ларре все также плотно сомкнуты, а на его лице лежат острые тени от длинных ресниц. Не замечает меня, сновиденьями завлеченный.

Подхожу к дубовому секретеру, покрытому блестящим лаком, отливающим в ярком свете луны. Медленно вытаскиваю ящик, надеясь не разбудить Таррума. Мне везет: не раздается пронзительно-громкого скрипа. Все удачно выходит. Внутри, как я ждала, лежит резная шкатулка. На ней вырезан родовой герб хозяина поместья.

Я вздрагиваю: вдруг в тишине раздается глубокий голос:

– Попалась, – неожиданно шепчет мне на ухо Ларре. И подобрался ведь так бесшумно, неожиданно, со спины. А я увлеклась, не заметила… Обидно.

На плечи он кладет мне руки. Его ладони обжигают меня. Сквозь тонкую ткань я ощущаю жар его тела. А стою ведь – не дернешься, я к нему прижимаюсь крепко спиной.

– Что взяла, на место возвращай, – медленно, вкрадчиво он мне приказывает.

Раздосадованная, назад опускаю шкатулку. Ларре меня разворачивает, заставляя глядеть ему прямо в глаза. А в них бездна: его зрачок широк во тьме и черен.

 – Что за интерес к моим личным вещам? – спрашивает и, ответа не дожидаясь, вмиг свирепеет, – Отвечай!

Нет, не могу я сказать, о чем нари Бидриж просила. Это мой шанс вернуться назад домой. Иначе, если даже сумею обдурить коварного норта, за городские ворота охрана не пустит меня. Поймают… Даром тогда, по приезду, обратили сразу внимание. Стражи – острый взор инквизиции. А от фасциев мне никогда самой не уйти.

Но чую, отчего я не знаю сама, что в заветной шкатулке лежит искомый кулон из лунного камня. А там заполучу я его и из тесной клетки назад легко выберусь.

А норт громадной скалою надо мной нависает, опираясь руками о твердую холодную стену. Я же, что в тисках, прижата к нему. И деться из сильного захвата Таррума мне нельзя никуда.

Сам Ларре грозен и страшен. Глаза подобны глубокому, штормящему океану. Он беснуется, злится, едва ли не скалит клыки. Но есть в его запахе нечто еще. Предвкушение, дурманяще-сладкое.

Это чувство знакомо мне. Понравилась ли охота тебе, норт?..

Еще поиграем?

Я чувствую возбужденье. Оно, что бурлящий, клокочущий огонь, во мне легко разгорается. Но это чувство – лишь отражение того, что ощущает сейчас Ларре рядом со мной. Вижу, как его ноздри по-звериному раздуваются, чуя мой запах. Прямо как волк…

Ко мне наклоняется и жадно целует меня. Терзает, никак не насытившись. Как горячо… Я кусаю его и во рту ощущаю кровь. Его, странно железную, пьяную мной.

Мужчина скользит жадно ладонями по моему прижатому телу. Не дернешься ведь, не выпустит из захвата. Ларре меня к себе все тесней прижимает. И дразнит, ласкает. Будто он желает меня к своим ласковым рукам приучить. Как человек мыслит. Жаль…

И вдруг я вспоминаю. Китана, бежавшего рядом со мной, обгоняя стремительный ветер. Моего дона, делившего со мной азарт охоты. Родного волка, к чьему боку замерши я прижималась.

Будь я человеком, непременно возненавидела бы Ларре за то, что моего любимого он погубил. Но я зверь, признающий лишь силу, заточенную в справедливой жестокой схватке. И раз сумел дона моей стаи Таррум одолеть – значит, его победа бесспорна.

Но все же я его ненавижу. Ни за смерть Китана, за другое. За то, что свободы меня, волчицу, лишил, надев колдовское кольцо. Отправил в дурно пахнущий Кобрин, на цепь в зловонной Аркане меня посадил. Теперь лишь могу я мечтать, чтоб в шкуре, привычной мне, пробежаться, лапами родного снега коснуться.

Пленил, подчинить теперь думает…

Не бывать.

Я клыками вцепляюсь в него, гневно кусаю. Вырываюсь, но он держит, крепко, оплетая меня прутами. Как вдруг Ларре сам меня за холку кусает, по-звериному будто усмиряя мою непокорность.

Как вожак. Как дон со своей волчицей.

Такое странное привычное чувство. Повиновение. Могу ли я позволить это ему?

Мужчина ненасытно меня целует. Лижет и покусывает мою кожу. Снимает с меня одежду, едва не порвав ту. Его колдовской запах всюду. Разливается по моей коже. Терпкий, хвойный. Почти не чувствую я в этом духе человека, хочу его, манящий меня, жадно глотать.

– Что ты со мной творишь… – шепчет мой пленитель.

А я горю. Им, этим пламенем, сметающим мою айсбенгскую холодность. Ощущаю, как теплится внизу живота жар. А он все нарастает. Я не могу взять над ним верх, он сильнее меня. И меня влечет к человеку – Тарруму. Запретное предательское чувство.

И Ларре мне слишком мало. Я хочу почувствовать его, целиком поглотить. Он всюду, но мне этого недостаточно.

Я обхватываю его горячие бедра ногами. Он крепко держит меня в своих мощных руках. На его коже нет неприятной плотной ткани, и его тело вплотную соприкасается с моим. Позади стоящая стена режет мои выступающие лопатки, трет кожу на спине. Но это не приносит боли, не может погасить жар истомы.

Я вцепляюсь в его спину когтями, прижимаясь к нему еще ближе. Вплотную. Чтобы слиться с ним воедино. Жарче, горячее…

– Еще, – прошу я.

Ощущаю на своих пальцах что-то слизкое. Кровь. Я вцепилась в него столь яростно, что оставила саднящие раны.

До чего темны глаза Ларре… Замутненные, одурманенные. И вскользь думаю, что мои должны выглядеть сейчас ровно также.

Не сразу понимаю, что кричу. От этого завладевшего мной пламени, непокорного огня. И я взлетаю ввысь, стремительно, будто птица. Полет дурманит меня.

Ларре Таррум, мой враг, бережно держит меня в своих руках, не давая упасть. Мои ноги почти не держат меня. Всюду ощущаю его горько-терпкий мускусный запах. Если закрыть глаза, можно забыть, что рядом со мной не зверь – человек.

А потом он произносит:

– Твои ночные походы в мои покои могут окончиться только так. С любой иной целью лучше не суйся, – предупреждает меня, кусая за мягкую мочку уха.

И этот голос неожиданно остужает меня. Я падаю в перину из мягкого айсбенгского снега. Его холод гасит неожиданно появившийся жар. И потом добивает:

– А теперь уходи, – тяжело дыша, выставляет меня прочь норт.

Мои щеки все алые. А в сердце звенит пустота. Меня сожгли заживо, а пепел развеяли среди льдов. И мне понравилось это. Быть с человеком, наслаждаться близостью с ним. Но… от самой себя воротит. А норт добил, указал мое место.

Я ухожу, ощущая повсюду на себе его тягучий колдовской запах. И сколь не тру потом нещадно свою кожу пеньковой мочалкой, не могу его с себя смыть. Ларре намертво въелся в мое тело, проник, как пырей, корневищем мне в сердце. Не избавиться от него, не уничтожить.

Сегодня ты снова одолел меня, Ларре Таррум. Вновь победил.

Ненавижу тебя.