Текст книги "Снежник (СИ)"

Автор книги: Александра Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава 15

С наступлением тьмы на Ольховой улице гаснут огни, исчезают идущие по делам прохожие. В маленьких, но добротных домах готовятся ко сну жители.

Вемиан Корри смотрит на посапывающую во сне супругу, и на цыпочках, тихо уходит. Пока его благоверная спит, он достает припасенную на такой случай маленькую чекушку. Мужчина уже открывает бергскую бутыль с ядреной водицей и, предвкушая, вдыхает ее резкий запах, когда слышит снаружи чьи-то шаги.

«Вот же кому-то не спится!» – думает Вемиан. Незнакомцы, нарушившие покой Ольховой улицы, приближаются к дому господина Корри и не проходят мимо, а останавливаются. Внизу раздается надсадно-неприятный стук в дверь.

С тоскою глядя на вожделенный напиток, полуночник прячет чекушку на прежнее место. И вовремя: из спальни доносится раздраженный спросонья голос супруги:

– Вемиан! Опять к тебе на ночь глядя пожаловали.

Настойчивый стук повторяется.

– Иду, иду! – недовольно сообщает ее муж.

Он отворяет тяжелые ставни и с силой тянет осевшую за зиму дверь. В переднюю врывается свежий воздух.

– По ночам я не принимаю, – рассерженно произносит мужчина.

– Нас примете, – твердо отвечают ему. Этот голос, похожий звучанием на осенний пронизывающий насквозь ветер, заставляет взглянуть Вемиана на неожиданно пришедшего гостя. И его сердце замирает от страха, когда он видит неприметно-серую мантию. Инквизитор. Что он забыл в доме обычного горожанина?

– Простите, фасций. Спросонья не признал, – как можно вежливее говорит господин Корри, а у самого поджилки трясутся.

– Вы не спали, – отмечает бесцветный, холодный голос. У Вемиана от него появляются на коже мурашки. Мужчина, которого посетил страшный гость, не решается ничего ответить. Карателям не знакомо ничто человеческое, они не ведают жалости и всегда внимательны к мелким, незаметным для всех остальных деталям.

– Вам нужно пройти за мной, – не ожидая возражений, требует инквизитор.

– Вам нужна моя… помощь? – с надеждой и страхом спрашивает неудачливый житель.

– Да, – сухо подтверждает фасций, и у Вемиена отлегает от сердца, – Поторопитесь, господин Корри, – шелестит безжизненный голос.

– Я должен взять свой чемоданчик, – бормочет мужчина, избегая смотреть гостю в глаза. Тот ничего не отвечает, и горожанин принимает молчание за согласие. Торопливо Вемиан собирает вещи.

– Куда собрался? – недовольно интересуется разбуженная супруга.

– Дорогая… – как можно тихо начинает оправдываться ее муж, – Там инквизитор.

– Как?! – хватается женщина за сердце, – Знала я, что ночью хороших вестей не бывает.

– Не беспокойся, – нежно просит Вемиан жену.

– Господин Корри! – подгоняет его в передней каратель.

Тот спешивается, бросая последний взгляд на свою благоверную. Та стоит на лестнице, босая, с тревогой смотря на собирающегося мужа. На ее лице в полумраке особенно выделяются глубокие, будто высеченные ножом морщины, делая ее еще старше и добавляя в образ волнения. Кто знает, на какое дело подвигнут ее супруга страшные каратели, что ходят в развивающихся на ветру серых мантиях. Может быть, она больше не увидит дорого ей мужчину…

Вемиан, видимо, думает о том же. Вероятно, именно поэтому он быстро целует жену и, пряча глаза, виновато просит:

– Береги себя.

Затем отправляется следом за внушающим ужас неживым гостем.

Как только они выходят, фасций разворачивается и начинает быстро, не оглядываясь назад, идти вперед. Господин Корри едва за ним поспевает, семеня рядом. Человек в серой, что пепел мантии, не произносит ни слова.

Они минуют Ольховую улицу, и выходят на соседней переулок, где их поджидает повозка, запряженная пегим мерином. Внутри Вемиан чувствует себя неуютно, сидя лицом к лицу со страшным инквизитором. Тот глядит в пустоту, и его неживые стеклянные глаза внушают ужас.

Они едут недолго, но мужчине, нехотя севшему в повозку, кажется, будто вечность. Когда они, наконец, выходят, он, тревожно озираясь вокруг, едва не падает, спотыкаясь о незамеченную им ступеньку.

А устами карателя говорит ветер:

– Не забудьте свой чемоданчик, господин Корри.

Вемиан хватает свой багаж, и повозка тут же дергается, уезжая. Назад пути нет…

– Пойдемте.

С виду дом небольшой, но внутри, под землей, он простирается широко. О длине катакомб инквизиторов слагают легенды… И мужчина, среди ночь в них попавший, назад найти выход бы точно не смог.

На стенах горят факелы. Огонь в них странный – кипенный. По вискам Вемиана, несмотря на сырость и холод, стекает солеными каплями пот.

Наконец, они приходят. Фасций отворяет дверь. Внутри так светло, что сперва идущий рядом с ним человек ничего не видит, щурится от слепящих огней. И лишь после замечает лежащий посреди подземной комнаты камень, так похожий на ведьминский алтарь. Только веет от него не теплом, а холодом…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ А на серой плите находится женское тело, и ткань платья незнакомки сливается цветом с монолитом. Из груди ее, не задев сердце, торчит нож…

Вемиан открывает свой чемоданчик, забывая и о присутствии рядом инквизитора, и о пугающем подземелье. В нем разгорается исследовательский интерес.

Берет руку женщины и мерит ее пульс, ощущая необычно редкие толчки. «Еще жива… Надо же…» – думает Корри, – «А по бледности лица и не скажешь…»

– Когда было совершено нападение? – спрашивает лекарь.

– Около двух часов назад, – спокойно отвечает инквизитор.

– Двух?! – удивляется Вемиан, – Как она может быть вообще жива? – теряя свойственную ему осторожность, шумно поражается мужчина.

Фасций лишь презрительно и холодно смотрит на него, никак не отвечая на вопрос.

– Просто делайте свою работу, господин Корри.

Тот принимается за дело и сразу же понимает, что каменная плита под женщиной не дает ей умереть, словно тормозя стремительно ускользающее время. С азартом Вемиан достает необходимые инструменты.

И радуется, что лезвие не прошло достаточно далеко, не задело жизненно важные органы. Хотя крови больная потеряла немало, возиться с ней долго придется.

Он начинает новую битву со смертью.

– Мне нужно будет осуществить переливание. У нее есть родственники?

– Нет, – холодно отвечает инквизитор, – Но у вас будет достаточно ресурсов.

Светлые волосы женщины, что снег, лежат на алтаре. Загрубевшая ткань платья впитала в себя кровь, окрасившись в буро-черный. Зачем им ее жизнь? Разве фасции могут дорожить кем-то?

Но думать некогда. Нужна выполнять свою работу, которая непросто занятие – долг.

Часы на руке лекаря тихо тикают, открывая отсчет.

***

«Кап-кап-кап…» – раздается раздражающий, постылый звук, – «Кап-кап-кап…» Сверху назойливо капает влага, и еще недавно это меня раздражало. Теперь же я раскрываю пасть, высовываю язык и ловлю падающие вожделенные капли. Жажда совсем замучила меня.

Затем я пытаюсь вылизать болящие раны. Они неустанно кровоточат, и это начинает беспокоить меня. Ощущаю во рту знакомый металлический привкус, разжигающий, рьяный, отдающий тоской.

Мое тело тяжелыми кандалами сковывает слабость, не давая подняться. Сколько я уже здесь? Кажется, прошла вечность с того момента, как меня посадили в каменную клетку.

Сменила одну на другую… Тут нет мягких перин, изысканных человеческих кушаний, но зато я могу лежать, свернувшись кольцом и прикрыв глаза звериным хвостом. Не притворяться… Быть. А к голоду я привыкла: для волков в Айсбенге он, что грозный, не дающий покоя старший брат.

Боль иглами впивается под кожу. Находиться здесь не просто мучение – ужасная пытка. Даже мне, волчице, имеющей в своей крови лишь жалкие крупицы древнего колдовства, выносить пребывание в инквизиторских подземельях нелегко. А что говорить о наделенных великой силой ягши?.. Катакомбы карателей действуют на нас пуще медленно отравляющего смертельного яда.

Вижу свет. Он пробивается сквозь закрытые веки и нещадно дерет глаза, а в них словно песка насыпали – режет. Вход закрывает громадная возвышающаяся надо мной тень.

– За мной, – повелительно раздается холодный голос.

Я не встаю – лежу, лениво поглядывая на фасция из-под полуприкрытых век.

Воздух со свистом рассекает плеть, задевая мой бок. Непроизвольно я издаю рык.

– За мной, – также спокойно повторяет инквизитор и разворачивается. Доля секунды уходит у меня на то, чтобы представить, как собрав последние силы, я прыгаю на него сзади и вцепляюсь в слабое незащищенное горло. Но потом понимаю, что, если сделаю так, меня тут же схватят остальные.

Жить хочет каждый. А я хочу еще вернуться домой, на свой ледяной полуостров. Но болт, когда-то пущенный в мою шкуру охотником Саттаром, решил все иначе. Теперь меня отделяют от Айсбенга долгий путь и враги, закрывающие дорогу на холодный, не терпящий жалости север.

Я понимаю, что из западни мне не выбраться. Что рано или поздно мое тело окажется беспробудным лежать в мрачных подземельях, и никогда его не найдут, невольно придав забвению.

Но мы, волки из Айсбенга, так привыкли полагаться на веру, впитывать ее, как сладкий, кружащий голову дурман, что теперь без нее мы не можем. И я буду бороться за свою жизнь до последнего, вцепляться в нее, не выпуская из острых когтей.

Огонь в катакомбах инквизиции неживой. Пламя, поддерживаемое странной силой наших врагов, воспаряет над факелами, не нуждаясь в подпитке из древесины и огнива, а над странными белыми языками не виднеется даже слабого, легкого дыма. Светочи ярко озаряют коридоры, слепя мне глаза.

Когда я только оказалась в катакомбах карателей, то сначала решила, что потеряла нюх. Лишь ощутив носом запах собственной шерсти, я поняла, что это неправда. Тут ничем не пахнет. Ни-чем. Даже не могу почувствовать затхлого, сырого аромата земли. Пристанище фасциев под стать им самим – безликое, не имеющее даже слабого, тонкого запаха.

Идти вслед за провожатым мне тяжело: лапы от слабости подгибаются. Но, наконец, мы приходим. Я вижу инквизитора с бельмом на черном глазу, лицо которого подернуто шрамом. Он-то и приходил тогда в поместье Ларре. И все также кажется мне похожим на уродливого чешуйчатого ящера.

– Баллион, – обращается к нему другой, – Я не терплю вони собачей шерсти.

– Простите, старший, – извиняется нашедший меня фасций.

Я внимательно смотрю на главного инквизитора. Здесь, в этом жутком месте, без своего нюха я чувствую себя так же нелегко, как ослепший человек, привыкший полагаться на зрение. Впрочем, даже приглядевшись, я не могу различить лица главного карателя. Оно словно подернуто дымкой, скрывающей черты, и размыто.

Он одет в такую же хламиду пепельного цвета, что и остальные его приближенные, только на поясе у него висит меч, сверкающий, подобно кипенным светочам в подземельях. От одного вида этого хладного оружия меня пробирает ужас. Сколько таких созданий, как я, он погубил, страшно подумать.

Фасций замечает мой взгляд.

Значит, вот какой ты, Ультор, о ком в Айсбенге рассказывают легенды, из-за которых мерзнешь сильнее, чем от продирающего насквозь студеного ветра.

– Баллион, я должен повторять?

Я смотрю в удивлении. Голос его звучит… никак. Лишь непроизнесенные слова врезаются в память, не давая понять, что за чувство говорящий в них вкладывает.

Другой фасций, по чьему желанию я здесь оказалась, складывает руки в странном для меня жесте. В тот же миг мое тело скручивает резкая, сильная боль.

– Так лучше, – замечает Ультор.

А я ощущаю холод лежащего на полу серого камня. Для голой кожи он не теплее айсбенгского льда. Обнимаю свое дрожащее тело руками, пытаясь совладать с промозглостью гуляющего по катакомбам сквозняка.

Фасций обернул колдовство в моей крови, управлял им, будто покладистой глиной. Но только раньше на такое Баллион был не способен. Что за властью теперь он стал наделен?

Уголки губ инквизитора приподнимаются вверх, холодно, мрачно, не обещая добра.

– Спасибо за подарок, – безразлично произносит фасций, приподнимая пальцами висящий на шее кулон. Я не сразу узнаю его. Ведь раньше камень был мутно-белого цвета, переливающегося на свету. А теперь он стал черен, как безлунная зимняя ночь.

– И за подпитку для него, – продолжает говорить Баллион, уставившись на меня своими непроглядно-темными глазами, – Оказывается, волчья кровь и через века не утратила силы.

Я по-прежнему ощущаю дрожь, но теперь не от зябкого воздуха. Ему причина – неведомое мне раньше чувство. Мною овладевает страх.

На что еще способен каратель?..

– Поднимись, – приказывает Ультор.

Я встаю с пола. Ощущаю голыми ступнями холод камня под босыми ногами. И кажется мне, что из той же породы, что лежит в подземельях инквизиторов, некогда были выточены они сами.

– Откуда это было у тебя? – спрашивает меня главный фасций, чье лицо подернуто дымкой.

В руках он держит бумажный лист цвета моржовой кости. Один в один тот, что я нашла в библиотеке Ларре Таррума. Тот, что, как мне казалось, так и остался лежать в складках разорванного при обращении платья.

– Отвечай, – приказывает Баллион. Мое тело скручивает боль, похожая на ту, которую насылал на меня норт, чтобы узнать, кто отравил его. Но эта гораздо сильнее и… холоднее. Ей невозможно противостоять. До чего же невыносимо! Сила карателя словно бьет меня изнутри.

– Мне дала его та женщина, – легко лгу я.

– Какая? – спрашивает меня мой дознаватель.

– Я не запоминаю человеческие имена, – сплевываю я, – Она ехала со мной в повозке.

– Ложь, – сообщает Ультор, не давая своему псу задать мне еще один уточняющий вопрос.

Не сразу понимаю, что стоящий в ушах громкий шум – мой собственный крик, полный боли. Сила Баллиона, отравляя, стекает по моей коже, будто ледяная вода. Я стискиваю челюсть и ощущаю скрежет зубов. Пытаюсь совладать с невыносимой пыткой, хотя странные чары инквизитора, все нарастая, режут, мучая и терзая меня. Но мои губы не разомкнутся, чтобы сказать заветное слово «хватит».

Нельзя называть силу фасциев колдовством. Волшбой владеют только презренные ягши, заклинатели и разнообразные страшные создания, которыми полна Эллойя. Так считают в Кобрине… Хотя как по мне, инквизиторы просто избавляются от тех, кто способен с ними управиться. А мощь карателей простирается столь же широко, как и у тех тварей, которых они истязают и убивают…

– Сначала вы все кричите. Потом начинаете лепетать и сбивчиво говорить…

Мое тело все покрыто тонкой корочкой льда. Не разлепить глаз от холода. Сердце все обросло белым инеем, а на черных волосах – снег. Я не вижу его, но чувствую. Это коварная искусная иллюзия или страшная правда?..

Когда же уйдет эта боль?

– Твари ночи всегда просят визирей прекратить, упрашивают, подгибая колени. Ты будешь, умолять меня,  волчица?..

В моих легких сидят ледяные иглы, пробивая тонкие пузыри, впиваясь в покрывающие их сосуды. Мышцы в ногах, не способных сделать ни шага, холодны. Каратели не знают милости…

А передо мной открывается страшная правда: инквизиторы – маги, чья сила не терпит других. Она уничтожает, сминает нас, боясь погибнуть самой. Но с мощью Баллиона одной мне не справиться: не выдержу – она слишком для меня велика.

– Скажешь мне правду? – почти что лаская, клокочет голос карателя.

– Нет, – шепот вырывается из моих полураскрытых губ вместе с белесой дымкой теплого пара.

И затем я снова кричу, а мой вой уносит вездесущее подземное эхо.

– Довольно, Баллион, – останавливает Ультор, – Она нашла послание в поместье Таррума.

– Вы… прочитали ее?

– Это ясно и так. Но не надейся, даану. Некоторым пророчествам сбыться не суждено, – говорит главный инквизитор.

Он держит в руках лист, не рассыпаться прахом которому не дает лишь древняя волшба. На него падает свет от белоогненных светочей со стен. И сквозь просвечивающуюся бумагу видна метка – ровна такая же, как на айсбенгских скалах, как на груди Ларре. Похожая на знак, выведенный на витраже в поместье. Тот, что лежит у лап темной волчицы.

Я рвусь вперед, пытаясь выхватить, рассмотреть. Корю себя за то, что не успела и не осилила прочитать, не взглянула на послание на просвет, подставив к солнцу. Но Баллион снова бьет меня своей черной и липкой, ледяной силой.

Пророчество. Дающее надежду спастись моей стае, живущей в немилосердном Айсбенге. Неужели оно существует?

– А некоторым историям не стоит быть рассказанным, – заключает Ультор, и лист бумаги в его руке загорается ярким кипенно-белым пламенем.

И тут я в ужасе кричу:

– Нет!

Но поздно. В ладонях старший инквизитор теперь держит лишь горсть мелкого серого пепла. Его быстро уносит гуляющий по подземелью сквозняк.

– Баллион, выясни, что еще она может знать, – бросает похожему на ящера фасцию Ультор.

Главный каратель уходит, и за его спиной развивается грозными темными крыльями безлико-серое одеяние. По краям плаща виднеется белый узор из древних букв, значение которым знают только мрачные, подобные Ультору инквизиторы.

Взгляд Баллиона, обращенный ко мне, полон хищной, желчной злобы.

– Умоляй! – бьет меня ледяной невидимый хлыст.

Не в этот раз, фасций...

***

Лекарь устало протирает глаза.

– Я оставлю ей мази, – говорит он, – Нужно будет делать перевязки.

– Не так быстро, господин Корри, – отвечает ему инквизитор, – Вы уйдете, только когда женщина откроет глаза.

И Вемиану слышится в этом глухом «когда» ужасно звучащее слово «если».

Лицо раненой кажется мужчине знакомым. Где он только видел его? Неужели могло мелькать среди бесчисленных пациентов? Если бы... Благородная, ручки белы и тонки, без грубых пунцовых мозолей. Ясное дело, нари. Одна из тех, что живут в достатке, не ведая бед, с мужем и детьми, с которыми заняты няньки.

Только в грудь обычных нари не всаживают мясницкий тяжелый нож. Они и не ведают, как он выглядит, обходя жаркие кухни стороной в собственном доме, чураясь замарать свое платье из мягкой ткани. Обычные нари не лежат на каменном ложе, не дающем отойти им в иной мир, в холодных подземельях карателей. И к ним уж тем более не пускают городских целителей, лечащих бедняков.

У обычных нари нет старых шрамов на нежной коже…

– Не думайте, господин Корри, – предостерегает его фасций, будто читая приставучие мысли.

Но любопытство лекаря слишком сильно...

***

«Айсбенг освобожден», – слышится в дуновениях холодного ветра, в  ночном вое волков. Берсеркиер, страшный охотник, побежден, убит в жестокой, стремительной схватке. Говорят, что противник его, волк, сам едва не погиб… А защищал он волчицу из  чужой, враждебной ему стаи.

Сияна слышит тревожное завывание вьюги, похожее на надрывный плач. Перед глазами у нее стоит страшный охотник, похожий на громадного косматого медведя. Обманчиво неуклюжий... Но как был силен. Его  рев, вырывающийся из пасти, до сих пор мерещится волчице. Он атакует, снова и снова поджимая Власа к обрыву, желая разорвать бросающегося вперед волка.

А у того из бока льется кровь, густо ложась на белую изморозь скал. Сияна не верит, что кто-то сможет одолеть наделенного страшной силой берсекиера. Но Влас бросает на нее взгляд... «Прощальный», – думает волчица. И зверь из чужой стаи резко кидается вперед и нападает, со всей силы вцепляясь в шею мужчины. А Сияна, желая помочь, атакует врага со спины.

Тело поверженного противника падает с отвесной скалы прямо в бушующее черное море и тут же скрывается под громадными, накрывающими его волнами.

«Он же не выживет?..»

«Нет...»

А потом волк зализывает раны, и она ложится рядом, закрывая его от порывистого холодного ветра. Они прижимаются боками, грея друг друга, пока сестра Лии не встречает взгляд темных глаз, которые зовутся красно-алыми. И все возвращается к началу. Сияна снова видит врага – одного из тех, что поглотили ее стаю под предводительством своего дона, Ворона. Вожака, от взгляда которого начинают трястись под телом лапы. Чьи длинные клыки внушают в нее ужас, острые когти, легко способные разорвать ее тело, – неуемную панику. Ворон ночной кошмар, воскресший из ее снов.

А ведь скоро начнется гон, и чужаки с восточных берегов реки Эритры будут крыть их самок, наравне с исконными жителями запада полуострова выбирая себе пару. И по весне родятся в их, теперь уже общем, логове волчата, чьи глаза с взрослением могут стать гранатово-бурыми, как у их отцов.

После гибели Кетана в Айсбенге стало не две, а одна стая. А волки в ней готовы друг друга порвать за малейшую припрятанную заначку от голода.

«В стае должны быть лишь самые сильные звери», – некогда велел Ворон, не давая делить тушу порванного оленя поровну, чтобы старики тоже могли насытиться, – «Вы сами должны завоевать свой кусок. А если не можете – значит, здесь вам не место».

И с принятием власти нового дона пришел на север мор такой силы, которого давно он не знал.

В животе у Сияны досадно и неприятно урчит от голода. Она скусывает горькую кору с ветвей, подобно травоядным зверям, на которые охотится ее стая. Но это жадное, уничтожающее ее чувство все не уходит.

А сил с каждым днем становится все меньше...