Текст книги "Снежник (СИ)"

Автор книги: Александра Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

4. Волчья песнь

Волки пели так, как умеют петь только они: протяжно, отчаянно. Так, что душа внутри звенела струною, а сердце билось, точно кролик в силках.

На лес будто чернила пролили, тени, лилово-красные, вились змеями под ногами. На черном небе дырою зияла снежно-белая луна, звезды искрами рассыпались рядом. Шептались меж собою понурые ели, цеплялись острыми иглами и гнали прочь.

Выставлял вон и могучий ветер, бил в грудь своей незримой десницей. Но мчался вперед быстроногий конь, и его копыта стучали по твердой земле. Всадник же, усталый, но не ослабший, стискивал поводья в руках и лишь подгонял вперед своего зверя.

И снова послышался волчий вой. Все ближе и ближе. А лес, такой родной и привычный, вдруг стал не гостеприимнее врага кровного …

Темная тень стрелой пронеслась под самыми лошадиными ногами, сверкнули во мраке ярко-белые острые клыки. И конь, испугавшись мелькнувшего привидения, в страхе встал на дыбы.

Пришлось всаднику придержать своего верного друга, ведь всюду, куда ни глянь, зияли огоньки нещадных волчьих глаз.

Мужчина снял с рук перчатки из тонкого сукна и устало вытер пот со лба.

– Ну давайте, сукины дети! Вот он я, вот! Берите меня всего, берите! – воскликнул он.

Но волки застыли, как статуи, вытесанные из мрамора. Лишь дышали тяжело от бешеной гонки, и пар вырывался из их пастей.

– Да больно ты нужен нам, княже. Иль решил, что кровь, твоя, драгоценная, ценнее, чем у прочего твоего племени? – раздался в ночи насмешливый голос.

Князь вздрогнул и обратил свой взор на ту, что заговорила с ним. Ее голос нежный, мягкий и человеческий, как и облик, что она приняла. Но он не поверил этому мороку: пусть и лик не звериный, но душа все равно дикая, волчья. Да и глаза, ясно-синие, горели во тьме, как ее у братьев. А они обступили ее верными стражами, тенями замерли, но готовы были тут же броситься на него и порвать в клочья.

– Что ты хочешь от меня, лесная колдунья? – молвил князь. – Для чего заманила?

– Я?.. Не позови я тебя, так бы и несся вперед. Бежал бы вперед, коня своего гнал. И ради чего? Думаешь, там, впереди, тебя благо ждет? Нет, ты найдешь там только Жнеца…

Он не знал, верить ли ей. Но волчица спокойно стояла пред ним, а ее сородичи не пролили пока и капли его крови.

– Предупреждение? Это все, чего ты хочешь? – с недоверием сказал князь. Волки редко когда первыми нападали на людей, но и в их милосердие поверить непросто.

– Нет, – усмехнулась хозяйка леса. Но улыбка эта была лишь луковой улыбкой насытившегося зверя, таящая в себе опасность. – Нет, это не все, что я хочу от тебя. Но смерть твоя не сделает мне радости.

Можно было ей не поверить. Можно было продолжить свой опасный путь. Но на предостережения хранители леса обычно скупились. Звери не вмешивались в людские дела, сторонились от интриг и человеческих забот. Но когда говорил волк – его слушали. Слово лесных жителей ценно. Так было и будет всегда.

И понял князь, что отпустил то, за что цеплялся. Волчьего предупреждения оказалось достаточно, чтобы он прекратил свой путь. А ведь еще недавно он гнал коня вперед, не мысля об остановке…

– Так и быть, волчица. Поверю тебе.

– И верно. Право дело, в Фольи тебя ничего благого не ждет.

– Отчего ты пришла мне на помощь? – спросил князь, но ему не ответили. – Хоть имя мне свое назовешь?

Волчицу такая просьба позабавила. Но все же она откликнулась:

– Можешь звать Виеррой, князь.

– И что теперь? – сказал он. Слишком много у него возникло вопросов. Откуда волки узнали, куда он держит свой путь? И отчего вмешались именно сейчас?

Мужчина мог поклясться, что его думы не были тайной для волчицы с горящими синими глазами. Но, разумеется, она предпочитала молчать. У волков всегда находилось слишком много секретов… Да и цели этих зверей были также загадочны и неясны, как и они сами.

– Твой конь устал, Всилемар, – неожиданно обратилась к нему волчица по имени, – Пережди ночь, а там уж отправляйся в путь. А что до того, что тебе делать после… То, твой выбор и только твой.

Он склонил голову, признавая ее волю.

***

Волки не жгли костров. Им милее казалось дрогнуть от холода, подставляя спину продирающему насквозь ветру. Они не величали огня, им, чурающимся новшеств, не близка была его непостоянная природа.

Но все же гостю развести костер они дали. Да, сами звери покинули путника. Но без благословления хозяев леса распоряжаться на их землях не стоит.

Князь подставил руки обжигающему пламени и почувствовал, как огненные языки лижут его пальцы. Волчица снова оказалась рядом незаметно: еще секунду назад, он мог поклясться, ее не было, и вот она затаилось незримой тенью. А потом он увидел ее силуэт, вычерченный, словно рисунок сангиной. Гибкое тело, сияющие локоны и ясно-синие очи, что не встретишь у человека…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Она обратила колдовской взгляд своих глаз на него, и Всилемар мог поклясться, что мелькнуло в них на миг какое-то сожаление, затаилось – да тут же пропало.

Волчица подошла к нему, мягко, бесшумно ступая по холодной земле. Трава так и льнула к ее босым ногам, но покорно расступалась, пропуская.

– Жаль, – задумчиво произнесла Виерра, будто ни к кому не обращаясь – Из тебя бы вышел достойный волк.

Князь хотел спросить ее, но передумал, наткнувшись на немигающий взгляд. Туманная фраза повисла в воздухе…

– Чего добиваешься, волчица? – между тем задал он совсем другой вопрос.

Она не ответила, но слабая улыбка тронула уголки ее губ. Дочь леса протянула руку и медленно провела ею по его щеке, заросшей в пути щетиной. В этот миг волчьи глаза вдруг озарило чувство, более подобное человеку, чем зверю. Но мужчина находился в уверенности, что то луна отразилась в блестящих сапфирах ее очей.

Всилемар прижал ее горячую руку к своим губам, запечатлев поцелуй на обманчиво хрупком запястье. Сам себе подивился… Он не хотел допускать тех запретных мыслей, что роятся сейчас в его голове. Но князь вдруг почувствовал себя нерешительным юнцом, стыдящимся своих порывов. А волчица?.. Разве примет его порыв?

Но ее кожа пахла сладким дурманом. Ядом, что проник в его тело. И чудился в этом и соблазн, и запрет. Дочь леса лишь с лукавством смотрела, будто читая чужие мысли, и давала время собраться с духом.

Человек прогнал прочь свою нерешительность. Будь, что будет. Пусть не выйдет он живым из этого леса за то, что позволил себе посвоевольничать. Будь, что будет…

И как только он отпустил себя, все животное, что было заперто в нем, тут же проснулось… В тот же миг он позабыл свой страх и боязнь перед нелюдями. А волчица поборола бьющееся внутри предостережение.

Он сжал ее в кольце рук своих… Женское тело казалось покорным, что глина под его руками.

И больше не было князя. Не было волчицы. Не было имен. Одна лишь светлая ночь и два тела, сплетенные на вересковом ложе…

***

Он просыпался тяжело. Сон затягивал, как сыпучий песок, и лип к телу, словно клейкое тесто. И несмотря на свежее утро, всюду, ему казалось, все еще разливался тягучий колдовской запах.

Всилемар находился на поляне один, лишь только его конь стоял рядом, привязанный. Волчицы не было видно рядом, будто она растаяла от брызг утреннего света.

Но, впрочем, это ему показалось к лучшему. Тем проще затем отправиться князю домой, к семье и невесте.

Только сердце Всилемара грызло странное, доселе непривычное чувство… Но оно не помешало человеку как можно скорее исчезнуть из проклятого темного леса.

***

Минуло с тех пор три зимы. Князь уже и думать забыл о несостоявшейся поездке в Фольи. Но нет-нет да казалось ему, что жена не мила: стан ее казался недостаточно изящным, волосы слишком серы, а глаза и вовсе тусклы, хотя ночами покои молодой княгини пустовали нечасто. Только отчего-то в глазах ее мужа иногда мелькали грусть и надежда…

То было обычное утро. Одно из многих, ничем не лучше и не хуже других. Тогда Всилемару доложили, что к нему прибыли незваные гости.

Слуга, что принес новость, отчего-то тушевался. Он один из первых увидел гостей: богато одетых, с гордыми спинами. Такие не привыкли каждый день гнуться, опуская глаза к полу. Но незнакомцы не назвали титулов, чем немало удивили робкого юношу. Не смотря на это, заинтригованный князь велел пропустить нежданных гостей.

Всилемар страшно удивился. Ему показалось, что то было наваждением. Пред ним стояла прекрасная женщина, одетая, как царица: в длинное платье цвета синей ночи, расшитое драгоценными камнями. В ее ушах звенели тяжелые серьги, в волосах переливались алмазные нити. Но все в ее облике выдавало, что гостья нездешних мест.

И князь знал, откуда она… Слишком старался забыть ту ночь, что навсегда перечеркнула его жизнь на до и после.

– Виерра… – выдохнул он.

Женщина понимающе улыбнулась. Она держалась с волчьим достоинством, но в ней не ощущалось чванливости, что так свойственна человеку. Рядом с ней стояли два волчьих брата, с настороженностью посматривая вокруг. Не сразу Всилемар заметил и ребенка, державшегося за дорогую ткань материнской юбки. Волчий выкормыш притаился, щурясь на ярком свете.

Повисло молчание, тягучее, как смола.

– Зачем ты пришла сюда? Чего ты хочешь, Виерра? – гневно произнес князь. Но сам себе не признался бы, что за яростью его стоял страх: вдруг ему не удастся удержать маску безразличия? – Хочешь золота? Я откуплюсь!

Женщина молча выслушала его, не выдавая эмоций. Лишь сжатые в кулаках пальцы побелели.

– Мне не нужны твои деньги, князь. Я пришла не за этим.

– Тогда что? – растерянно воскликнул он. – Что ты хочешь за то, чтобы снять свои чары?

– Чары?.. – удивилась волчица. – Думаешь, я околдовала тебя? – она рассмеялась. – Если бы так…

Ее голос звучал печально. Она прошептала так тихо, что Всилемару пришлось сделать шаг ближе, чтобы услышать:

– Если б я позвала, князь, – ты бы тут же пришел. Бежал, что есть мочи, да так, что конь твой бы пал. Но я не звала…

Отчего-то Всилемар почувствовал стыд. Он опустил глаза.

– Мы никогда бы не смогли бы быть вместе, – признал он, – Не бывать такому, чтобы волчица стала княжеской женою.

Мужчина прошелся по ее коже своими словами, как солеными розгами, но Виерра выдержала и этот удар. Лишь тихо ответила:

– Я знаю, мой князь. Можешь быть спокоен, ваши золотые клетки меня не прельщают. Их блеск не заменит мне света луны. Я пришла не за этим… Посмотри на меня, князь мой. Имей смелость взглянуть мне в глаза. Ничего не замечаешь? Разве не понял ты сразу, для чего оказалась я в твоей обители?

Всилемар промолчал. Он боялся высказать свои предположения вслух, чувствуя, как нелепо алеют от стыда его щеки. Это волки всегда говорят прямо, целясь в лоб своими словами, как стрелами. Люди так поступать не привыкли.

– Поздоровайся со своим сыном, Всилемар, – сказала волчица.

Мальчонка, доселе державшийся за мамкину юбку, с мужеством вышел вперед. Синие глаза его сверкали на загорелом лице, янтарно-светлые волосы растрепались. В нем чувствовались волчий дух, сила детей леса и их бесстрашие. Но за всем этим в его венах, без сомненьях, текла княжеская кровь.

– Здравствуй, отец, – с вызовом произнес мальчишка.

Всилемару ничего не оставалось, кроме как протянуть ребенку руку.

***

Так, во владениях князя прибавился новый жилец. И пусть молодая княгиня была в ярости, гневаясь на неожиданно появившегося бастарда, волю Всилемара никто не смел нарушить. Это по людским законам мальчик никто, а по волчьим – законный его сын. Но всеми силами старался забыть Всилемар волчий дух, что засел в сердце первенца.

Все были удивлены и обескуражены. Неизвестно откуда появившегося ребенка окружили заботой и вниманием. Князь воспитывал его наравне со своими детьми, рожденными в браке.

И вроде бы ничем не выделялся среди них мальчик… Только глаз таких, ярко-синих, ни у кого не встретишь. Да тоска, что грызла его душу, с каждым днем становилась все сильнее.

Смотрел он часто на лес, что открывался за владениями князя, и слушал ночами волчьи песни. Сам он не ведал, отчего душа его выла, заключенная в клетку тела. А волки, такие далекие, жестокие звери, так и манили княжеского сына.

А волчья песнь все звенела отчаянно да летела, устремляясь навстречу луне…

Глава 19

Убрав с моей шеи удавку, Ларре Таррум думал, что я отправлюсь на север – туда, где меня ждет мой дом. Но он ошибся: как только свобода оказывается в моих лапах, я сворачиваю в край дремучих и непроходимых лесов, плодородной земли и яркого солнца. Я бегу так быстро, что кажется, обгоняю стремительный ветер, и вскоре достигаю Лиеса. Он встречает меня молодой зеленью, стелющейся под лапами и нежными молодыми листьями, трепещущими на тонких ветвях. Мне хочется замереть, остановиться и лечь на мягкий ковер, куда более приятный моему сердцу, чем увиденный в Кобрине, в поместье Таррума, – из дорогого сукна, бергский.

Горят, словно свечи во тьме, первоцветы. Всюду белеют искрами раскрывшие бутоны ветренницы, распускаются хрупкие и тонкие пролески, вдалеке мелькают пятна пестрых адонисов. А за ними, дальше, появляется сон-трава. Ее нежные стебли покрыты густым серебристым пухом, а цветы понуры, с заостренными лепестками, и пахнут тягуче-весенне. Айсбенг давно позабыл этот дух. Желанный медовый запах хочется пить глотками.

Собаки в деревне поднимают вой, когда чуют меня. Облаивают, но не подходят близко, лишь огрызаются, – боятся. Я рычу, и они поджимают хвосты, жалобно скуля. Чувствуют во мне даану.

– Всех распугала, – доносится до меня насмешливый, но в то же время укоризненный голос.

Я не могла бежать дальше, унюхав знакомый запах. Как не заглянуть?

– Сбежала? Или он отпустил?

Южная корица и молотый кардамон. Пустыня и палящее солнце. Горячий песок. Айвинец – Ильяс. Но в духе его тела в этот раз примешено что-то еще. Женщина, пахнущая пряностью осени и спелыми яблоками. Она рядом, и я почти ощущаю ее.

– У тебя шрамы, – сообщает мне человек.

«Я знаю», – хочу ответить ему. Они скользят по моему телу, служа напоминаньем о проведенном под землей времени, когда о солнце я могла только мечтать. Яркий луч, щекоча, касается моих глаз. Я жмурюсь и смыкаю веки.

Но тебе, Ильяс, не нужно ничего знать о фасциях. Свету стоит чураться тьмы. Мужчина молчит, и мы оба понимаем, что разговоры сейчас ни к чему.

Ясное небо застилает облако, и тень от него скользит по земле, подбираясь к моим лапам. Я лежу на молодой, еще низкой и несмятой траве и слушаю шум мягкого ветра, с нежностью перебирающего на загривке жесткую шерсть.

Лес звучит спокойствием. Безмятежность проливается по моим венам, наполняя меня стойкой уверенностью, что когда-то задуманное мною удастся осуществить.

Где-то вдали кричит, что драная кошка, красавица-иволга, а рядом раздается обычная для Лиеса трель зяблика. Песнь свистит, перекатывается и заканчивается звучным росчерком. Шелестят тонкие листья, и скрипят стволы могучих деревьев.

На меня накатывает дремота. Просыпаюсь от того, что не ветер, а чьи-то настырные руки касаются моей шерсти. Я рычу, борясь с желанием разорвать их на клочки. Ильяс смеется, и убирает свои ладони от меня прочь.

– Понял-понял, – примирительно говорит мужчина.

Мне кажется, он догадывается, что я задумала, хоть и не подает вида. Когда я поднимаюсь, человек сразу понимает, что я ухожу. Возможно, мы никогда не увидимся больше.

– Лия, береги себя, – просит меня айвинец. Всегда…

Он смотрит мне в след. Я оборачиваюсь и вижу, как пустынник за плечи обнимает мне незнакомую девушку. Корица и яблоки… Солнце и золото…

– Здесь был волк? – доносится до меня удивленный голос.

– Нет, – Ильяс тепло улыбается, – Даану…

На лбу женщины появляется складка. А я ухожу и сворачиваю туда, куда и не думала никогда заглянуть. В то место, где помнят вещи, о которых иные предпочитают забыть, рассказывают вечерами древние легенды, чтят волшебство и старых богов.

Лес впереди становится все гуще. Чем меньше света просачивается сквозь мозаику листьев, тем ближе я к княжеству, откуда восходит род Ларре.

А в Виллендии стоит не весна – вечное колдовское лето. Там, где живут ведьмы, зимы не бывает. Но к вечеру меня настигает непогода. Над чащей смыкаются рваные клочья грязно-сизых облаков. Начинают беспокойно свистеть на ветру широкие листья, раскачиваться тяжелые дубовые ветви. Где-то рядом гулко шумит вода: река, неуемная и тревожная, исступленно бьется об острые камни.

На поляне, поросшей медуницей, растет стройная лещина, а в тени от ее ветвей прячутся блестящие, темные оливиновые листья-сердца копытня. Всюду видны длинные, с опахалом белых волосков стебли осок.

Начинается гроза – по-летнему неожиданная и теплая. Вода стекает по моей морде, и неприятно застилает глаза.

Старый покосившийся дом выглядит так, будто готов вот-вот развалиться. Но это не так. Я-то знаю, что он продержится еще долго, приняв под свою крышу еще немало путников, сбегающих от невзгод. А в нем меня давно ждет ведьма. Ягши… И горячий пряный чай.

Я захожу внутрь.

Единственное окошко в комнате совсем маленькое, крошечное, не способное пропускать внутрь свет. Прореху в нем закрывает бычий пузырь – кусок слюды, пусть небольшой, дорого стоит. Старуха захлопывает старые ставни. Тяжелые капли неистово бьются и глухо стучат снаружи, но им никак не удается проникнуть внутрь жилища.

Хозяйка не оборачивается ко мне – внимательно слушает, что воспевает в лесу дождь.

– Говорят, будто Даждь был сыном подземного властелина… – мягко произношу я.

От моих слов ведьма будто пробуждается ото сна, в который погрузило ее ненастье.

– …И что отец его проклял. Оттого и пытается своими песнями вымолить себе прощенье, – договариваю я.

– Врут, – уверенно отзывается старуха и хитро смотрит на меня своими змеиными глазами. Ее губы таят усмешку. – Даждь слишком горделив для молитв. Такой на колени не встанет…

Мне остается только покорно кивнуть, принимая ее ответ. Холодные дождевые капли стекают с меня на теплый пол. Влажные черные волосы плащом кутают нагое тело. Я задумчиво облизываю губы, ощущая неясную, засевшую внутри тревогу, скребущуюся своими острыми когтями по моей душе.

Ягши с вызовом встречает взгляд моих янтарных глаз, не позволяя дать себе слабину. Звери быстро чуют такие вещи… Ведьма знает, что волки всегда смотрят на человека с невольным превосходством.

– Колдунья… – говорю я. – Ненастье подступает к Лиесу. В Айсбенге началась неслыханная стужа, такого холода даже дальний север не знал. А в Берг же, по слухам, напротив, пришла немыслимая жара. У них засуха и воздух так горяч, что и не продохнуть, – я замолкаю и лишь спустя время позволяю себе продолжить. – Чего не скажешь о Кобрине…Спокойствие, тишь и даже небольшой урожай. Словно кто-то великий оберегает их.

Старуха ничего мне не отвечает, только вновь погружается в пучину своих мыслей, тревожных, как морские воды накануне шторма. После она мне привычно сообщает:

– Я заварю тебе чай.

Ягши кладет в глиняную чашу кипрея. Я помню его растущим на пожарище, в соседней деревне. Обычно колдунья собирала молодые листья, как только поляна окрашивалась, по ее словам, бледно-розовым цветом. Как-то она их при мне перетирала и сушила в печи, а теперь заваривает в кипятке. Копорский чай в Лиесе и Виллендии любят: в каждой семье его готовят по-своему, а рецепты передают из поколение в поколение.

К листьям иван-чая старуха добавляет для меня и малиновые, и черной смородины, а также еще других трав, вдоволь растущих на озаренных солнцем лугах южного княжества. Чашу с напитком я принимаю с благодарностью – такого нигде еще больше не отведаешь. В Айсбенге о нем мне лишь приходилось мечтать.

Я с наслаждением вдыхаю приятный травяной запах и вдруг ощущаю, что, оказывается, ужасно замерзла, но горячий чай быстро согревает меня, наполняя мое тело теплом. Когда наши чаши пустеют, хозяйка дома убирает их со стола.

Во тьме мерцают свечи, наполняя полумрак комнаты тусклым светом. Ягши достает из сложенной ткани костяной нож, украшенный необычной резьбой, и принимается за свое колдовство. Ведьма берет мою руку и проводит по тонкой коже запястья острым краем лезвия. Капли крови из пореза падают в стоящий на столе кубок с речной водой. Его содержимое тут же темнеет и начинает неистово кружиться, закручиваясь воронкой. В моих ушах раздается свист.

– Холод, – читаю я по ее губам, – Проклятие...

Мне становится дурно. По вискам обильно течет пот, а голова кружится, и перед глазами все мутнеет. Я вцепляюсь пальцами в дерево и боюсь отпустить – чувствую, что если не удержусь, то тут же рухну со скамьи на пол. Шепот женщины, подобно ветру, касается моей обнаженной кожи.

Я поднимаю свой взгляд и пытаюсь всмотреться в ее лицо. Маска старухи во время волшбы невольно слетает с нее, открывая истинный облик. Только глаза те же, змеиные... Вокруг женщины полотном стоит воздух – защищает ягши. Мне больно смотреть на нее. Пытаюсь запомнить лицо, но в висках начинает стучать, как от пыточных чар инквизиторов.

Черты ведьмы все смазаны, будто нарисованы краской по мокрой бумаге. Но если постараться, можно оставить их в памяти. Ягши любят вводить в заблуждение. Сестры хозяйки дома не стареют, но  любят притворяться немощными и дряхлыми. Молодость и сила пугают обычных людей, а рядом со старухой они теряют обычную настороженность.

Змеиные глаза... Молочная кожа... Светлые волосы... Родинка возле полных губ…

Все мутнеет. Отстраненно я различаю шум, и только потом недоуменно смотрю на свои пальцы, больше не сжимающие стол. Спина болит от неожиданного удара об пол.

А ведьма все неистово шепчет, ни на миг не прерывая своего колдовства.

– Айсбенг... – доносится до меня. Как будто она ведет разговор с кем-то неведомым, незримым для меня. И мне в этой беседе не место.

Только бы не закрыть глаза... Только бы не закрыть...

Она смолкает. В тот же миг успокаивается бившаяся в кубке вода, а снаружи стихает дождь. Но тишина кажется какой-то чужой, странной. Ненастоящей.

– Что, соблазн был слишком велик, волчица? – посмеиваясь над моими стараниями узреть ее истинный облик, спрашивает женщина и смотрит на меня сверху вниз. Я уже могу удержать на ее лице свой взгляд без боли, но зачем мне это теперь? Ее кожа теперь снова дряхла, испещрена морщинами и покрыта мерзкими пятнами. Волосы седы и висят клоками. Маска вернулась на прежнее место, а меня она не интересует.

– Ты никогда не называла мне своего имени, – говорю я, не находя сил подняться.

– Иногда можно просто задать вопрос.

– Я и так давно нашла на него ответ. Теперь лишь удостоверилась, Ксания.

О ее силе слагают легенды. О любви к ней, вечной, но не щадящей, сочиняют баллады. Говорят, слухи об этой ягши достигли других материков. А инквизиторы давно пытаются заполучить ее, не гнушаясь никакими методами.

Она молчит.

– Хочешь услышать об Айсбенге? – затем спрашивает у меня. Я киваю и с трудом встаю, хотя в глазах все еще ощущается рябь. – Небывалые события на других землях никак не касаются твоего дома. На нем лежит старое проклятье, но, как любые чары, эти тоже не вечны.

– Их можно снять?

– Когда придет время, они сами исчезнут. А предугадать когда именно... Тут я не в силах.

По крыше дома стучат капли, стекающие с крон высоких деревьев. Кожа ведьмы пахнет полынью и медуницей. Этот же запах скользил, покрывая тягучим сукном, тело Молчуна. Немой воин Ларре скончался в его же доме в агонии и мучениях. Но этот дух ощущался рядом с ним не только в его последний день жизни, а все время в поместье.

– Вы подговорили немого кобринца добавить Тарруму в вино яд, а после уничтожили свидетеля, – понимаю я.

– Надеюсь, ты не станешь меня обвинять, – равнодушно произносит Ксания.

– Но зачем вам это?.. – рассуждаю я. – Только если вы хотели избежать того, чтобы налару из Надании узнал правду о том, кто убил его брата. Рикардо Новвел скончался на наших землях и был загублен волками.

– Он слишком рвался помочь карателям. Рикардо хотел отнять наши владения. Я не могла допустить подобного.

– Мне понятно ваше желание. Но почему вы не попросили волков напрямую? Зачем стоило разыгрывать такую сложную партию?

Лицо ведьмы трогает улыбка. Мелькает, чтобы снова исчезнуть.

– Простые игры давно потеряли для меня свою прелесть. К тому же, если бы я обратилась к волкам – на меня упала бы тень. Подобного я не желала. А так... Я неплохо развлеклась с лордом Вингелем Альвелем.

– С кем? – недоумеваю я. Ягши лишь отмахивается от моего вопроса.

– Кроме тебя никто все равно не догадается.

– Разве вам страшен гнев налару?

– Я не всесильна, что бы обо мне не говорили, хотя с Амислером Вайсселом могу совладать. Но у меня были и есть причины, почему я не хочу, чтобы он узнал правду.

Она поднимается со скамьи. Если долго смотреть на нее, можно заглянуть внутрь чар: седые волосы на миг кажутся длинными и густыми, а тело юным и крепким, хотя ягши далеко не молода.

Ксания достает с полки припрятанный маленький мешочек из серого, грубого сукна и дает мне.

– Возьми, пригодится.

– Что это? – задаю ведьме вопрос.

– Защита.

Я с благодарностью принимаю подарок. Путь предстоит мне неблизкий, а проходить по землям чужой стаи – опасное приключение. Я избежала неприятных встреч, пока шла сюда, но обратная дорога такой легкой не будет. Повсюду слишком много моих следов. Обозленные волки обязательно будут меня поджидать.

– Спрашивай, – дает не дозволение ягши, заметив мой интерес.

– Случайно ли было то, что твой выбор пал на Ларре Таррума?

– Я не знала, кого Вингель Альвель отправит в Айсбенг.

– Но не могла не догадываться.

– Все сложилось удачно, волчица. Тебе ли меня укорять?

– Его род идет из Виллендии.

– Черно-бурые волки считаются едва ли не самыми мудрыми среди твоего племени. Они хранители прочих зверей и знают то, о чем ведать никому не положено.

– Как и ведьмы, – бормочу я, но ягши моего шепота будто не замечает.

– Волчья кровь в жилах Ларре Таррума удержала тебя от того, чтобы сомкнуть челюсти на его глотке. Хотя норт остается при том человеком. А вы, как известно, не слишком жалуете людей.

Я не решаюсь смотреть в ее проницательные глаза.

– Это неважно. Мой дом в Айсбенге.

– Разумеется, – соглашается женщина, пряча улыбку, а я чувствую, что она порядком мне не договаривает. Я вешаю полученный дар на шею. Ведьмин мешочек пахнет луговыми травами и сухой землей.

– Стая княжества пропустит тебя, но лиеская покажет клыки.

Я признательно ей киваю, выслушав предостережение, и принимаю привычный мне облик. Ксания выпускает меня наружу. Ветер сбивает с лещины дождевые капли, и они падают на мою успевшую высохнуть шерсть.

Мешочек на шее раскачивается, пока я бегу. Я чую запах чужих волков и стараюсь выбирать тропы, по которым они редко ходят. Иногда мне кажется, что трава рядом слишком громко шумит. Мне мерещатся шорохи и чьи-то шаги, но стоит обернуться назад, как никого не оказывается рядом. Но временами в виллендских лесах мне чудится чей-то взгляд. Среди поросли кустарников мелькают будто волчьи глаза, но стоит мне задержаться на них взглядом, как те пропадают, а я начинаю думать, что все увиденное мне пригрезилось.

В Лиес я выхожу лишь к ночи. Вся подбираюсь, когда не так далеко от себя слышу вой местной стаи. Мне бы поохотиться, поймать хотя бы мелкого кролика, но медлить нельзя. Я и так порядком задержалась. А если волки почуют на моей шерсти кровь, живой мне из густого леса не выйти. Нельзя кормится на чужих землях, если не можешь выстоять в битве против хозяев владений.

На небе сияет тонким серпом молодая луна. Тревожно завывает в кронах ветер.

Снова раздается вой... Почуяли! Я стремительно разгоняюсь, надеясь не дать им догнать меня. До границы бежать еще порядком далеко.

Волки переговаривается, и я понимаю, что они пытаются загнать меня. Один из них почти проносится рядом, едва не коснувшись моего бока. Его шерсть почти так же темна, как моя. «Переярок», – пренебрежительно мысленно фыркаю. Ему за мной не угнаться.

А вот пары матерых, бывших, на мое счастье, дальше остальных, когда обнаружился мой след, мне стоит опасаться. Но пока они далеко...

Я ловко перепрыгиваю через ствол упавшего дерева, отмечая, что молодому волку не хватает моих навыков, и он начинает отставать. Переярок тяжело дышит. Не привык гнать добычу по вязкому снегу, вот и сил ему не достает. Но зато гонора достаточно:

«Ты на чужих землях, волчица», – гневно рычит на меня. Я не замедляюсь даже на миг и проношусь вперед, так и не дав ему ответа.

Волки позади меня рычат, лают и завывают. Матерые вырываются вперед. Их всего двое – самец и самка. В отличие от нас, зверей, пытающихся выжить на голодном севере, лиеские волки могут позволить себе жить небольшими семьями. Для Айсбенга это кажется небывалой роскошью.

Мои ноги горят от нагрузки. Но я все равно несусь вперед с такой скоростью, о которой человек может только мечтать. Нельзя позволить себе дать слабину. В мире зверей нет места жалости.

Но в боку раздается, жаля меня, боль, и мне приходится немного сбавить скорость, чтобы она отступила. Еще больше крови поступает к моим горящим мышцам. Я снова возвращаю прежний темп, но матерые следуют за мной по пятам. Особенно ощущается ярость волчицы. Как же чужая самка по весне на ее землях! Если остановлюсь – без промедления растерзает. Ее волк кажется куда спокойнее, но на его милость рассчитывать не приходится.

Еще прыжок – легко рассекаю воздух, как пущенная из лука стрела. Рядом раздается лязг чужих зубов.

«Остановись... Сразись с нами!»

«Нет уж», – думаю я и снова вырываюсь вперед. Слышу недовольный рык волка, остающегося позади меня.

Кобрин все ближе, а там – зверю нет места. Они не станут преследовать меня на землях людей.

«Не догонишь!» – провоцируя, заявляю я глупому переярку. Он недовольно показывает клыки. Они сверкают во тьме, будто сделанные из заледеневшего снега.

Стремительная погоня. Ветви, цепляющиеся за шерсть. Ветер, подгоняющий вперед.

Ухожу в бок, когда какой-то зверь пытается повалить меня в прыжке. Его челюсти почти мелькают у моего горла. «Наверняка, самка», – мельком отмечаю я. Волчицы полны желчной ярости ко мне.

А потом встречаюсь с чьими-то глазами. Светлые, будто сделанные изо льда. Внимательный, расчетливый волчий взгляд. Затем еще попытка – новый прыжок. Я чувствую, как острые клыки сжимаются на моем горле, валя мое тело на землю, поросшую мягкой травой.

Хребет болит от резкого падения. Чужие лапы давят меня все ниже, сгибают под себя. Волчья челюсть легко, сжавшись, может меня погубить. Раз и звериные зубы вцепляются в мое незащищенное горло. Мне остается лишь заскулить, признавая свое поражение.