Текст книги "Снежник (СИ)"

Автор книги: Александра Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

А умерла она, мучаясь от нестерпимого холода. И главное – одолел ее голод такой, что пришлось ей нас, ненавистных зверей, молить о пощаде…

Но мы не пришли.

Тогда я поняла, что удара ждать можно от человека, к которому прежде был полон доверия. Что в подачке от него может быть подлый, смертельный яд.

И сейчас даже я не верю в милость к нам Пересвета. Ведь, по правде, Бажена всем истину молвила: староста до дрожи в коленях боится наших острых клыков.

А там, хоть дочкой называет, хоть кем…

Страх я почую всегда.

***

Ларре дает мне плотную ткань, с мягким и мелким ворсом – полотенце из Берга. Сам по-прежнему не глядит на меня, смешно, по-человечески, чураясь моей наготы. Волки же к такому привычны. Это людская одежда моему брату смешна.

А сама вспоминаю… Айсбенг. Волков, что подыхают от голода. Красноглазых, что, должно быть, теперь над ними власть обрели. Подмяли под себя мою стаю, поглотили…

Страшно. Что с моими родными будет теперь?

– Ларре, – вдруг по имени его называю, – Чем ты Ворону за помощь тебе оплатил?

Он меня не одергивает как обычно, не просит обращаться к нему не иначе, как к норту. Удивлен. А я сама ошарашена того больше.

Услышал в моем голосе нечто такое, отчего честно мне дает ответ:

– Твоего дона убить, – без лжи и притворства он произносит.

Я застываю. Вот оно как… До чего же все просто!

Об этом вожак красноглазых ведь грезил давно. А где гибель дона, там и власть над всей его стаей будет.

А сама же что наяву слышу голос того мне мерзкого волка – Ворона: «Я передумал. Отдай мне ее, Таррум. Такой платы желаю я больше…»

И ведь заполучить меня ему было бы разумнее, выгоднее. Если бы он распоряжался моей жизнью, смог бы найти способ, как ослабить моего свирепого, сильного волка. А там повергнул бы он Китана… сам.

А его права повелевать моей стаей тогда бы никто оспорить не смог. И назвался бы Ворон нашим могучим доном, и не нашлось бы волка, что стал бы против него.

Но пока… Не казал еще красноглазый своей истинной силы, не доказал, что его могущество непреложно и неоспоримо.

Ведь Китана смог повергнуть не Ворон, а чужак, пришедший с материка, – Ларре.

Его и победа была та.

***

Сижу в другой комнате, чувствую, как по спине, между острых лопаток, стекают капли с моих мокрых волос. А влажные те ведь кажутся того темнее, чернее, будто снятая с печки густая и липкая смола.

Отворяется дверь, появляется грозная Ольда. На меня своими глазами сверкает, но не решается мне ни слова сказать. Кладет на кровать платье, по моде кобриской с тугим и узким корсетом.

На меня глядит женщина с тоскою, с печалью. А сама я на нее смотрю будто затравленно, дико. Она осеняет меня странным, чудным знаком и уходит, тихо шепча:

– Поберегли бы твои боги тебя, девочка…

В ее волосах светится, огнем горит светлая лента, блестящая серебром. Стучит за Ольдой дверь, и успеваю я подумать, что в Кобринской империи не привыкли верить во всесильных богов. Остерегаются рожденные здесь бергских золоченных храмов, лиеских старинных обычаев, напевных молитв, вознесенных к найриттам.

А Ольда богов всевидящих чтит. Носит в своих поседевших волосах узорную ленту, помнит знаки, которые в Кобрине для всех не в чести.

И даже просит найриттов меня поберечь…

А те ведь покровительствуют не только людям, но и могучим, лютым волкам.

Часы в передней бьют гулко и громко. Стучат они звучно, как мое сердце. Перебираю, чешу резным гребнем Заряны темные подсохшие пряди, раздираю в них путаные и мелкие узлы.

Возвращается Таррум. Мне велит:

– Одевайся.

И что-то опасливое он читает во взгляде моем. Потому добавляет:

– Если ты будешь выглядеть ни как нари, это вызовет подозрения. Или ты хочешь инквизиторов посетить?

Не боюсь, сразиться я с кем-нибудь в жестокой схватке, клыки показать. Не боюсь помереть от удара противника, что ломит хребет. Не страшусь смерти я, не боюсь острой ноющей боли, от которой сжать, терпя, хочется белые зубы.

Но фасциев… Не переношу на духу я, не способна найти силы увидеться с ними снова, побороться с их силой, гадкой и скверной.

Ощущая себя мерзко, противно, я облачаюсь в женское платье с пышными воланами из блестящей ткани. Тереблю давно уж надетый Таррумом перстень, не дающий мне вернуть прежний облик да домой возвратиться.

А Ларре тянет прочные и крепкие ленты, и корсет все туже жмет мою грудь. Дышать не могу, все мутнеет перед моими глазами.

– Хватит! – молю.

Но он властно настаивает:

– Нет, еще надо.

Корсет обхватывает мой торс столь узко и плотно, что лишает меня возможности сделать желанный, пьянящий вдох. Пошевелиться в нем я едва ли могу.

А сам он в платье выглядит обманчиво мягко, но в карманах приятной и нежной ткани спрятаны жесткие и упругие пластины. И пахнет от них так знакомо… будто бы морем.

– Что в нем? – спрашиваю.

– Китовый ус, вроде бы… – неуверенно говорит Ларре, – Сейчас у дам высшего света пошла мода на платья со вставленными корсетами. Раньше их носили отдельно, с нижними сорочками. А верхние платья приходилось им шнуровать отдельно, мелко и часто, тончайшими шнурками и лентами.

Как по мне, человеческие женщины зачем-то придумали себе каждодневною ужасную пытку, хуже, чем в пугающих инквизиторских подземельях.

– Волосы в порядок твои нужно еще привести. И хочешь не хочешь, а придется потерпеть прикосновения Ольды…

Зубами скрпилю:

– Ладно, – соглашаться мне тяжело.

Женщина снова приходит. Жалостливо мне говорит:

– Хочешь ленту, как у меня заплету? – с участием мне произносит.

Я провожу пальцами по блестящей узорчатой ткани, серебрящейся, будто луна. Та, что светит на безоблачном айсбенгском небе. Дом…

– Да, – признаюсь Ольде я, на нее не смотря. Только так я могу согласиться.

Норт же глядит на пожилую женщину с сомнением, тягучим недовольством. Но все же ничего не решается ей говорить.

А она осторожно заплетает мои густые и черные волосы, вплетая в них широкую ленту, вьющуюся, будто змея. И чешуей на ней серебрятся россыпью мелкие знаки, что древней защиты полны.

Смотрюсь я в стекло, большое, зеркальное, и вижу, что светлая материя лунным серпом в моих прядях горит. По волосам рукой я провожу, и ощущаю в тот же миг такой странный и желанный покой.

Мои боги со мной…

А Таррум между тем мне говорит:

– На приеме будут сиятельные лорды, – сообщает.

О них я знаю немного. Только то, что лорды эти верные гончие кобринского императора Надёна II. И семеро их, будто глаз у свирепого подземного пса, лежащего у ног властелина смертей Алланея. А Ларре будет льстиво и лживо им кланяться всем, подгибая низко, до пола колени. Хоть и в нем самом течет родовитая, благородная кровь.

Он же рассказывать мне продолжает:

– Будет там Вингель Альвель, которому верно служу я. Умелый воин, не жалующий чванливости, льстивости. Эйрих Донвель посетит поместье еще, чьи хитрость и лютое коварство могут запросто тебя погубить. А оба ведь любого колдовства на дух не переносят. Возможно, прибудет и кто-то из рода Валлийских. И разуется, чета Сетлендских, что устраивают этот прием. Особливо опасайся их.

Таррум прерывается, и после паузы недолгой мне говорит:

– Кузины моей след потеряли давно уж. Когда дядя погиб мой… Будут спрашивать, скажешь, в поместье на западе Кобрина тебя я поселил, пока неспокойным было то время. Вот переждали, и позволенье мое в свет выйти ты «получила». Назовешься ты Лилианой.

– Хорошо, норт, – покорно ему отвечаю.

Он с подозрением щурит свои серые, темные глаза и придирчиво оглядывая мой человеческий облик. Его внимательный взгляд, словно омут глубокий, легко утягивает меня.

– Похожа на человека? – хмурюсь. Его волнение перед вечером, нам предстоящим, пристает ко мне, будто цепкий, колючий репей.

А Ларре вдруг растягивает губы в улыбке:

– Вполне, – говорит, точно не замечая мной завладевшей нервозности, и затем добавляет с хитрецой в своих глазах, обычно суровых,  – Ты думай не о том, что лорды зверя в тебе почуют.

– А о чем же тогда? – недоуменно я спрашиваю его.

Он внезапно смеется:

– Да того, что вышивать ты не мастерица и со сребристыми пяльцами обращаться не умеешь.

Его забавляет мое тревожно ошарашенное лицо.

Мы спускаемся вниз, по ступенькам. И иду я медленно, с трудом волоча ноги, путающиеся в длинных и пышных юбках. А каждый вдох в тесном и узком ужасном корсете дается мне мучительно, тяжело. Мои ребра ноют от стягивающего их китового уса, словно от недавних жестоких побоев.

Спустя время, прошедшее медленно, впервые выхожу я из клетки – поместья. Вдыхаю городской воздух, грязный и влажный, и вдруг оседаю.

Мутнеет у меня все пред глазами. Кто-то, не вижу, но чую, что Ларре, легко подхватывает меня, не дает моему человечьему телу упасть на холодную, жесткую землю, замарать дорогое красивое платье.

Открываю глаза, ощутив душок мерзкого духа. Сама нос ворочу, но вонючую вату, подобную маленькому снежку, убирать не спешат.

– Может, не стоит ей ехать? – говорит тихо лекарь.

Таррум ему грозно и свирепо сквозь белесые зубы рычит:

– Это не обсуждается.

Я поднимаюсь, и меня придерживают, не давая упасть. Ребра корсета тисками впиваются в кожу. Воздух глотаю, будто морская рыбешка, выброшенная на пологий берег.

– Норт, – обращается к Ларре лекарь, – Возьмите, – протягивает он пузырь, пахший странно пряно и смолисто, – Пусть госпожа выпьет.

Таррум недоверчиво смотрит на лекарство и с подозрением спрашивает его:

– Что это?

– Отвар багульника. У нас этот кустарник по моховым болотам, лесным топям растет, – поясняет лекарь, – Его при простудных болезнях пить стоит. Бронхи он расширяет… Может, и госпоже он поможет полегче путы женского корсета перенести.

Ларре приказывает мне:

– Пей.

Я глотаю неприятное, горькое снадобье, надеясь, что меня оно спасет. Кучер отворяет мне дверь в поджидающую нас с нортом карету.

На дверце мелькает лик темной волчицы, и у ее ног, высоких лап, растет колючий, упрямый чертополох.

Мы садимся в повозку, и отправляемся в нелегкий нам путь. За окном начинает снова накрапывать дождь…

Глава 11

Пылает неистовым гневом оскаленная морда поверженного, израненного зверя. И мерещится даже яростный лязг его устрашающе острых зубов. Глаза, что выжжены смертью, горят углями. Но взгляд мертвых очей ненависти полон. Беспощадно пожирает он душу.

Хладнокровно, жестоко переломлен крепкий и мощный хребет, а бока того пуще изорваны варварски. На белый, нетронутый снег, льется чистая кровь. И она густа, остывшая, хладная. Ложится вязко она на землю треугольным платком, а среди этого красно-рдяного марева ярко белеет жесткая волчья шерсть.

В морозном воздухе разливается железный запах конченой битвы …

А охотник криво усмехается. До чего же прекрасно убивать кровожадного, дикого волка! А сколь тяжело… Коварны дети белых айсбенгских лесов да хитры. Выслеживать нужно их постоянно. Как почуяли его, чужака, так тут же все затаились, исчезли. Будто и нет на ледяном полуострове, вечно мрачном, никакого лютого, опасного волка.

Вокруг заблудшего человека лежат тела его страшных противников. И он бьет равнодушно ногами теплую тушу ближайшего матерого волка. Тот вдруг надсадно и горько хрипит.

«Жив еще», – думает удивленно немилосердный охотник. И руку заносит он для последнего, губительного удара…

«Скоро, совсем скоро…» – проносится у него в голове.

***

После горькой, постылой трагедии, жизнь унесшей брату налару Надании, на полуостров отправили с десяток имперских отважных охотников. А вместе с теми пришел и посланный Вайсселом странный мужчина, похожий на громадного чудовищного медведя.

Зверей же крушить он принялся одного за другим с нечеловеческой, страшной силой. А смертей ему было все мало, нуждался он в них того еще больше и ужасней.

Оттаскивают его сейчас от звериных туш и заклинают уйти с полуострова прочь, оставить это ледяное и проклятое место в покое.

Но наданец все рвется вперед. Дальше рвать ненавистных волков, зубами вцепляться в их плоть, податливо мягкую, железным мечом рубить их здоровые тела.

И битвы безумие его все сильней, горечей распыляет…

Берсеркиер этот, бешенством одержимый, ужас вселяет в кобринцев, которые вместе с ним на север явились. Они давно бы уже назад повернули, но он держит их, не оставить.

Как взглянет – своими очами сверкнет, что блестят лихорадочно. А один глаз охотника сер, будто остывший пепел, другой же – подобен искристо-голубому айсбенгскому льду.

И на дне его взгляда плещется ярость, от которой никому не спастись, не уйти, не избавиться…

***

Экипаж увозит нас с Таррумом из зловонной Арканы и везет на восток. Там в окружении повисших, плакучих ив, таится от посторонних глаз усадьба старинная рода Сетлендских. Мы достигаем уже к обеду ее.

Я выхожу из повозки и вдыхаю свежий и влажный воздух, так непохожий на стоящий в столице удушливый смог. И тогда мне хочется рысью пуститься вперед: земли, укрытой талым снегом, коснуться длинными лапами, с бушующим ветром наравне побежать. Думаю, и в тот же миг ощущаю, как на шее узлом ложится тугая удавка.

Ларре на меня настороженно смотрит:

– И не вздумай сбежать, – привычно и хладно предупреждает меня.

Я лишь плечами в ответ передергиваю. Он тянет меня за собой, в мрачный дом, полный омерзительных, страшных людей. Ведомая, иду вслед за ним. В усадьбе пред нами учтивые лакеи распахивают двери и кланяются, избегая глядеть напрямую в глаза.

Нас ведут – но я и сама дорогу б сумела найти. Слышу шум – человеческий гомон. Перед нами открываются двери, и яркий, лучистый свет меня ослепляет.

– А вот и он! Ларре, – слышу приветливый голос.

И чую знакомый запах, что тихо, едва уловимо, по коже мужчины неизвестного вьется. Да тут же его сильней ощущаю: он рядом на нас волной наступает. Цветочный и сладостно-резкий…

Я слышу голос, воркующе мягкий:

– Ну, наконец-то! Все тебя заждались, – заговорчески, игриво сообщает Тарруму женщина.

Светлые волосы незнакомки убраны в прическу, прикрытую блестящей сеткой. А глаза возбужденно сверкают.

– Не представишь? – просит Ларре ее спутник.

Таррум ему улыбается:

– Знакомься, друг мой, Лилиана, – называет меня.

– Вот уж встреча! – говорит ему мужчина, – Твоя блудная кузина, стало быть, объявилась? – и ко мне поворачивается, – Вы не подумайте, я рад встречи.

– Он порою бывает ужасно самонадеянно глуп, – порицает его дама, стоящая рядом, – Мой муж полагает, что его грубость можно простить, поддавшись коварному обаянию.

Тут Ларре вмешивается в их бурный разговор:

– Лия, позволить представить моих близких друзей. Этот мужчина бестактный – норт Лени Бидриж.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ – Можно просто Лени, – прерывают его.

– Вот же, наглец! – его супруга наигранно гневно сверкает глазами.

– А столь пылкая дама – жена его, нари Асия Бидриж.

Она мне дарит широкую улыбку:

– Позвольте мне, как Ларре, звать вас коротко Лия?

Хочу сказать ей, что мне все равно. Именем меня при рождении другим нарекли, волчьим. Но вместо этого ей сдержанно улыбаюсь:

– Как вам угодно, – произношу сухо.

Она громко хлопает в ладоши и радостно мне говорит:

– Ну вот и чудно! Только помните – для вас я Асия и никак иначе! Оставьте светскую льстивость для чванливых лордов.

Лени Бидриж на жену с укором смотрит, аккуратно оглядываясь вокруг – не услышал ли кто. И понизив голос, гневно одергивает ее:

– Асия!

Нари лишь отмахивается от него и мне продолжает рассказывать:

– До чего скучно было здесь! Но теперь все будет не так. Готовьтесь: для старых перечниц вы теперь, словно игрушка, о которой давно уже забыли. Но как та им сама в руки упала, так и былые забавы вспомнить настало самое время.

– А вот ты ей в том и поможешь, – тут же находится Таррум.

Ему вторит муж нари:

– На женской половине без тебя уже давно заскучали.

Асия брезгливо морщится:

– Зато я по ним нет. Там нет разговоров, одни только сплетни. Мой муж, у вас тут, – она улыбается хитро, – Все интересней гораздо.

Лени только возносит глаза к небу:

– Вот же посчастливилось мне! – сокрушается,– Деловые разговоры ей нравится слушать больше, чем крестиком вышивать или читать романтичный роман. За что мне так с женой повезло? – сетует Бидриж, хотя в его голосе слышится нежная и терпкая гордость.

Асия лишь на то сверкает глазами да подстрекательски мне говорит:

– Лия, дорогая, пойдем. Женщинам эти надменные мужчины не рады.

Я вынуждена за ней идти. Таррум немного удавку на мой шее ослабляет и кидает, предупреждая, свой мрачный взгляд.

А за нари летит следом сладкий, цветочный шлейф …

***

Таррум с Бидрижем остается наедине. Друг с него взволнованного взгляда не сводит.

– Хочу я узнать, что за дама с тобою пришла, – Лени шепчет тревожно, – В сказку про кузину, объявившуюся внезапно, я верю с трудом. Но сейчас и не время, не место.

– Ты прав, друг мой, – ему отвечает Ларре, – В другой раз я тебе расскажу, – обещает и сам думает, что волчицу не выдаст даже лучшему другу.

– Пойдем уж тогда! Асия правду сказала. Тебя уж, действительно, давно заждались.

В зале стоит удушливый дым табака. За дубовыми столами играют в карты. Приемы Сетлендских тем знамениты, что за баккара порою разрешали дела и заключали важные сделки. Приглашение в усадьбу иным благородным было сыскать за счастье.

Ларре вдруг замечают.

– Таррум! – увидев его, кричит лорд Вингель Альвель.

– Сиятельный, – почтительно норт произносит.

И в глубоком голосе Ларре нет ни лести, опасной и лживой, ни скользкой дурманящей фальши. Но замечает вдруг норт, что сиятельный лорд изрядно и тяжело пьян. Резко и неприятно разит от него за версту.

Но, наклонившись к уху Таррума, Альвель ему говорит:

– Проигрываю я, Ларре, – доверительно он произносит.

Таррум морщится, ощущая запах кислого пота и разящего от мужчины спирта. И сухо ему обещает:

– В другой раз вам, сиятельный, повезет.

Тот, пошатываясь, головой упрямо качает:

– Мне давно не везет. Как я встретил ее. И игра уж эта давно началась…

– О чем вы? – хмурится Ларре.

– Знаешь что? – качается лорд, – Только тебе я скажу. Император что-то подозревает. Да только что? Я не ведаю. Но для него теперь я в опале…

Лорд разворачивается, к другому столу уходя. Ларре его догоняет:

– Что вы имели в виду? Император узнал?

Вингель Альвель горько и безумно смеется:

– Сам я не помню ни-че-го. Ничего, понимаешь? Только чую, это ее рук дело. Хотя что б еще с ней встречался, тоже совсем нет воспоминаний …

Таррум непозволительно резко сиятельному лорду задает вопрос:

– Кто она, лорд? – произносит он отрывисто.

– Если я б знал… – Вингель икает, – Как же я пьян! Нет, я не должен был тебе ничего говорить.

Ларре понижает свой голос.

– Вы, действительно, не помните ничего? – спрашивает он шепотом, – Об Айсбенге.

Альвель зло отвечает:

– Вот ведь заладил! Как попугай с Ашаханы. Айсбенг, Айсбенг! – лорд восклицает, – Только знаешь, что Ларре – беги. Император еще не почуял, что в моих делах ты вечно замешен. А раз уж он на меня ополчился, не сдобровать и тебе.

Тихо норт ему говорит:

– Спасибо.

Но тот уж уходит, не слыша.

– Вот ведь напился! Сиятельный ведь, а такое себе позволяет, – слышит Таррум позади себя голос.

– Да кто он! Позор империи только.

– Этот «позор», – звучит так холодно голос, словно это айсбенгский, колючий ветер, – Из войны Кобрин вывел победителем.

Ларре оборачивается, ощущая гнев, видя двух юнцов – сына леди Сетлендской и его друга, не менее знатного рода. А рядом с ними, щуря свои хитрые глаза, стоит сиятельный лорд Эйрих Донвель.

– Норт Таррум, не так ли? – говорит он величественно.

Ларре кланяется. Но напряжение в нем нарастает.

– Истинно так, сиятельный, – отвечает.

– Вы воевали ведь тоже, – задумчиво говорит ему Донвель, – Дитя войны. Таким, как вам, привычным к звону оружия, порою в мирное время бывает отнюдь не легко. Осторожным, норт, будьте, – предупреждая, бросает лорд и тут же уходит.

Слышится шум. Набрав девять очков, победу одерживает хозяин усадьбы. Лорд Сетледский уже пожилой, но не теряет сноровку в баккара.

Рядом с Таррумом снова оказывается его друг Лени.

– Пойдем, новая партия сейчас начнется, – зазывает.

***

С Асией я иду по длинному мрачному коридору. Она начинает со мной странный разговор.

– В этом сезоне чрезвычайно моден бордо, – зачем-то сообщает мне нари, – Хотя еще недавно его считали верхом безвкусицы. Страшным моветоном было надевать платье этого цвета, – рассказывает она мне, – А вот лиловый совсем вышел из моды, не находите?

Не дождавшись ответа, она быстро в тот же миг продолжает:

– Его сейчас находят вульгарным и пошлым. А вам самой какой оттенок больше нравится: лиловый или бордо?

Эти разговоры вызывают у меня лишь головную боль. Признаюсь Асии, надеясь, что она не будет больше мучить меня:

– Цветов я почти что не различаю.

Она восклицает:

– Бедняжка! – сочувствует мне, – Недаром вы кузина Ларре. Он ведь протаноп… Не дано красный ему отличить, – поясняет, – Нелегко вам, наверное, с гардеробом. Но знайте: мне кажется, вам пошел бы бордо.

Мы заходим в светлый зал. Навстречу мне подскакивает одна нари в богатом и пышном платье. Она кричит:

– Лилиана!

И тут же предо мной нерешительно замирает.

– Кто вы? – тихо, с тоскою говорит мне.

– Лия, – коротко отвечаю ей.

– Вы не Лилиана, – уверенно замечает незнакомка.

Нари Бидриж ее прерывает:

– Пенни, ну что же такое ты говоришь, – повелительно произносит, – Это кузина Таррума, та самая Лилиана. Недоверием своим ты обижаешь ее. Вот скажи, – Асия спрашивает, – давно ли вы в последний раз виделись?

Девушка хмурится.

– Мне было лет десять… – с сомнением она говорит, – Но, – замечает, – Слишком уж она изменилась. Да и Лилиана разговаривать не могла…

Асия злится и гневно Пенни ругает:

– То было давно. Твоя Лили выросла. Да долго она не могла говорить, но потом языку разумела. Повзрослела и прошел ее страшный недуг… Ты не знала? – с горчащим ядом укоряет ее.

Бидриж уверенно стоит на своем, защищая меня перед Пенни. Хотя о странной болезни кузины Ларре, узнала впервые. Впрочем, Таррум мне говорил, что об этом никто не ведал – позор в его семье скрывали. Только мне с девушкой, с Лили лично знакомой, увидеться повезло…

Цепким, что стервятница взглядом, одна леди оглядывает меня. В ее крученой прическе серебрятся седые нити, а кожа вся в следах прожитых лет.

Асия, едва не шипя, шепчет мне:

– Книксен! – подсказывает она.

Я стою, замерев, не сгибая колени. Глядя женщине с хищным и глубоким взглядом, пронзительно также в глаза. Она, поджимая тонкие, бледные губы, с усмешкой презрительной мне говорит:

– Даром, что порицают провинциальное скудное воспитание, – брезгливо осматривает меня, – Впрочем, ваша репутация и без того не столь хороша.

Благодаря тонкому слуху, улавливаю чей-то шепот, тихо, змеею скользящий:

– Неизвестно где была кузина Таррума все это время…

– Теперь уж она, верно, обесчестена.

Нахожу говорящих своим холодным взглядом. Те замолкают в тот же миг и понуро опускают головы. А по позвоночнику каждой катится ледяной пот …

Я поворачиваюсь к знатной даме. Она пренебрежительно сидит, держа голову горделиво и высоко.

Я даану. Я не позволю столь низко и грубо обращаться с собой.

Асия же стоит рядом неживая. В испарине ее тонкие руки. Она шепчет мне на ухо:

– Перед сиятельной извинись.

Женщина гадко ухмыляется:

– Ваши подсказки, нари Бидриж, – гадко чеканит слова она, – ни к чему. Тут уж видно, что даже помощь учителей не помогла. Впрочем, – глаза леди победно блестят, – род Таррумов ведь молодой… Не столь давно к знати они примкнули, – с осуждением молвит она, – Благородные! Что намешано в их грязной крови? Откуда восходят Таррумы, не напомните?

Асия говорит едва слышно:

– Из Виллендского княжества, сиятельная.

Та в пышном платье сидит, не шелохнувшись, не двигаясь. А ее спина пряма, словно сосны ровной ствол.

– Верно, – сухо она подтверждает, хотя чую я – итак сама помнила, – Бастарды! – осуждающе морщится, – Хотя удивляться тут нечему: Лиес – оплот для похоти и разврата.

А я будто вся побираюсь. Кобринцы не любят Лиес за то, что ведьм и сильных колдунов там чтят. Боятся их, нелепым предрассудкам веря.

Нари Бидриж тактично поправляет даму:

– Виллендское княжество сейчас не входит в состав Лиеса, сиятельная.

Леди поднимает на Асию глаза и глядит прожигающе. Злится, что жена Лени на ошибку ее указала. А та лишь затравленно в сторону смотрит.

– Это пока, – властно произносит она, – Некоторые вещи никогда не меняются.

И одна женщина, что находится поодаль, ее слова подтверждает:

– Вы совершенно правы, леди.

Подобострастно, приторно…

Асия уводит меня. Ее руки нервно, будто замерзши, дрожат. Вдали от остальных мы садимся, но ощущаем ото всюду взгляды, смотрящие на нас выжидательно, хищно. Затем нари мне говорит:

– Вышивка или книги? – спрашивает, со страхом озираясь назад.

Вспоминаю слова Ларре. Отвечаю ей:

– Книги.

Она подает мне женский роман. Бездумно листаю страницы, затем остаюсь на одной. Гляжу на нее. Скучно мне и досадно тоскливо…

Нари Бидриж тихо мне говорит:

– Будьте поаккуратнее с леди Сетлендской, – советует, – Это иные женщины пред супругом робеют, но не она. Сиятельная опасна и, будто черная гадюка, страшна и ядовита. А ее муж выполнит все, что она пожелает.

Ответа от меня жена Лени не ждет. Осторожно у меня забирает книгу, вынимая из рук. Затем, перевернув наоборот, возвращает назад. И тогда сочувствие в ее нежном голосе мне чудится:

– На западе многие чтению не обучены, –говорит она горько, – Я знаю… У меня вся семья там.

И впервые мне не мерещится в этой женщине фальшь.

***

– На юго-востоке опять неспокойно, – рассказывает сиятельный лорд Лаорий Валлийский, – Участились случаи жестоких и варварских нападений на торговые обозы. Бергцы, разумеется, утверждают, что они ни при чем.

Елар Сетлендский, хозяин усадьбы, гневно бросает:

– Они всегда ни при чем! А потом острым кенаром по спине империи бьют.

Эйрих Донвель задумчиво змеиные свои глаза щурит:

– Думаете, снова биться нам с ними придется? – у Валлийского спрашивает.

– Кто знает… – неуверенно отвечает Лаорий.

Лени Бидриж говорит тогда Ларре:

– Слышал? – уточняет у друга, – Может, вскоре придется тебе оставить свою кузину.

Таррум его звонко хлопает по плечу:

– Не за меня волнуйся, а за себя. Думаешь, сможешь надолго покинуть жену?

И вопрос его остается без ответа повисать в душном, пахнущем горечью табака воздухе…

***

Когда Асия уходит, я остаюсь одна против женщин, получающих удовольствие от чужих страданий, против гиен, наслаждающихся зловонной и мерзкой падалью. И они соревнуются, кто принизит другого сильнее, кто добьет, больнее уколет.

 Будто дурные самки во время гона грызутся.

А я интерес представляю для них. Как же, новая жертва! Только взглянут в мои волчьи глаза и подойти не рискнут.

От безделья замучившись, от них ухожу. Кружу по коридорам усадьбы – дальше поводок Таррума держит. Как вдруг слышу за одной дверью странные, надрывные звуки.

Пред ней становлюсь. Чую, что Лени жена за той стенкой. Сначала медлю, но потом коварное любопытство одолевает меня – я захожу туда.

Асия стоит у окна на ветру. По щекам катятся соленые капли, а воспаленные глаза от меня, посторонней, она прячет.

Затем глухо так просит меня:

– Нари… Простите мне мою несдержанность, – утирает слезы с лица.

Я не свожу с нее внимательного взора. Сама думаю: «Поддержать игру или нет?» Но пытливость мне не дает удержаться. Говорю ей:

– Что же случилось у вас, нари Бидриж?

Она закрывает руками лицо. Искусна ее игра – как не поверить? Из ее груди вырывается стон. Почти как тогда – в той комнате с Ларре…

А ведь ее запах я сразу узнала. Тот же цветок, ненастоящий и приторный, да южная терпкая корица с ним вместе.

Она горько, надсадно вздыхает:

– Как рассказать мне вам? Тяжко…

А сама ведь ждет, что я буду просить ее поделиться. И правила партии я принимаю. Легко ее я укоряю:

– Ну что же вы! Не волнуйтесь – мне довериться вы можете.

Она лишь всплескивает руками:

– Не подумайте! Вам я доверяю. Да только до больного стыдно мне об этом говорить.

Отвечаю я ей, будто с заботой:

– Не бойтесь.

Асия глаза опускает и затем со мной делится, будто нехотя, осторожно:

– По правде, помочь вы мне можете, – объясняет, – А дело как было: мой отец, соблазну поддавшись, с азартом сыграл с одним человеком в баккара. Да сильно он проигрался … Денег много оставил, а вместе с ними кулон – из лунного ашаханского камня. Сейчас, вы знаете, ценится он высоко. Но проблема не в том – его мать, покойная, мне завещала. Память…

– И как же в этом нелегком деле я могу вам помочь? – задаю ей вопрос.

Она с мольбою глядит на меня:

– Его выиграл Ларре.

Я удивленно гляжу нее:

– Вот как! И что же Таррум помочь жене друга не может? – равнодушно у нее узнаю.

Она старается – вся будто трепещет. Хороша ее странная, мастерская игра.

– Я просила, – она сокрушается, – Но он отказал – у самого сейчас проблемы с деньгами. После войны империя вся обнищала… А мой муж к другу с мольбой не пошел. Сказал, что карточный долг – дело мужской чести, не моего ума дело.

Она замолкает. Потом продолжает:

– Понимаете, этот кулон для меня очень дорог. Прошу вас, умоляю! – жарко произносит она, – Помогите! Вы Ларре – кузина. А родни не столь много у норта. В ваших силах на него повлиять.

Я смеюсь горько и грустно:

– Вы ошибаетесь.

– Пусть так, – она признает и затем с осторожностью намекает мне, – Но у вас есть доступ к его вещам… – потом вскрикивает, – О нет, то, чего я прошу, до чего недостойно!

– Хотите, чтобы я передала вам эту вещь? Без ведома Таррума? – уточняю.

Она смотрит на меня, и в ее глазах нет ни единой застывшей слезинки. Сухи они и холодны. Один трезвый и смелый расчет. Собравшись с духом, нари мои слова подтверждает.

И я знаю, понимаю, что нари Бидриж до мелких мелочей продумала заранее все, подгадала и нашла подходящий момент. Одно необычным мне кажется: почему любовника, ночи с которым любила проводить, сама не попросит? А Асия мне все обещает:

– Вы не подумайте, – говорит, – для вас я все сделаю. Деньги найду.

Задумчиво гляжу на нее:

– Ваши монеты мне не нужны, – также расчетливо, надеясь на выгоду, я ей отвечаю.

***

Оставшись одна, нари Бидриж достает бумагу из дубового секретера. Шелестеть она начинает белыми, чистыми листами и принимается срочное письмо тут же строчить. Водит пером, заточенным остро, и убористо пишет:

«У.,

Сделала все, как Вы просили. Похоже, что Ваша затея удалась.

А.Б.»

Затем Асия подзывает слугу. Не говоря ничего, протягивает ему в руки конверт. Тот кивает и покидает ее.

И послание вовремя достигает опасного адресата.