Текст книги "Снежник (СИ)"
Автор книги: Александра Елисеева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
Александра Елисеева
Волчьи ягоды. 2. Снежник
Аннотация
Они – волки. Они выносливы, хитры и сильны.
Они презирают людей.
Живущие в суровом Айсбенге не исключение. Но что, если местные волки заключат сделку с чужаком?
И выйдет так, что придётся пожить человеку бок о бок со свирепыми зверями, а рядом с ним будет следовать волчица цвета угля.
А там уж и взаимная ненависть перерастёт в иное чувство…
1. Великие волки
В ту ночь пришла голубая луна. Нежданная, тревожная. Опалила своим мёртвым светом понурые ели, заискрилась в снегах и во льдах. Запахло в воздухе смятением, беспокойством. А она, нежданная гостья, засияла гордо, с отвагой разгоняя мрак.
Дурная предвестница – так называли её…
– Не боюсь, – сказал он, щурясь на небо.
То был старый волк, чьё имя уже никто и не вспомнит. С голубыми глазами-льдинками на седой, дрожащей морде и серой шерстью, искрящейся, будто снег. Безымянный. Тот, кто помнил то, что и знать не положено.
Он, уставший, с тоскою смотрел на луну. Она, полная и круглая, ярко светилась и не думала растаять, подобно миражу.
Третий раз он видел её на своём веку.… И каждый раз она приносила несчастья…
– Вы верите?.. В предзнаменования? – послышался позади мягкий, хрустящий голос.
Дарина, одетая в простое белое платье, аккуратно ступала босыми ногами по наледи. Лёгкая ткань струилась, подобно туману. В светло-русых волосах, стянутых по-человечески в косу, змеями вились тёмные ленты.
– Мне ли не верить, дитя. Мне ли не верить… – повторил он, а затем смолк. Не стоит кликать беду.
Она принесла ему ужин. Дарина… молодая волчица с горячим сердцем, что помнила о старике, которого все предпочли забыть. Милая, добрая Дарина… Пощадят ли тебя те перемены, что придут с голубой луной?..
Пока старик ел, она сидела рядом, задумчиво теребя косу. Потом прибежали волчата – Алейна и Веслав. Те, что родились ещё этой весной, принялись беззаботно играть друг с другом, кувыркаясь в снегу. После, набегавшись, они устали и сели, прижавшись к ногам матери.
– Матушка, расскажи сказку… – попросила маленькая Алейна, с надеждой заглянув в глаза. Услышав просьбу сестры, Веслав тоже заканючил:
– Сказку!.. Сказку!.. – громко заскулил он.
Дарина, уставшая от домашних хлопот, тяжело вздохнула. Каждый вечер она рассказывала детям истории, но те, которые она знала, постепенно подходили к концу. Волчица задумалась, чтобы ещё поведать щенкам, как её спас старик:
– А хотите, я поделюсь с вами рассказом? – сказал волк. Много всего он ведал. Но, хотя его истории многие считали тяжёлыми, все неизменно с замиранием ловили каждое слово.
– А там будет любовь? А даану? – восторженно спросила Алейна, завиляв хвостом.
– А сражения и великие подвиги? – проявил интерес её брат.
Старик хитро улыбнулся:
– История эта старая… Много всего в ней переплетено.
Волчата вместе со своей матерью замерли в ожидании.
– Говорят, что случилось это давным-давно, задолго до моего рождения и до вашего. Говорят, что тогда Айсбенг не слыл таким суровым и холодным краем, а на северных равнинах цвели пряные травы, которые так любят солнце. Но уже тогда здесь жили великие волки, чья кровь и сейчас льётся по нашим жилам. Они, наши предки, все были бравыми воинами: и женщины, и мужчины искусно владели оружием, и не находилось равных им в бою. И каждый… каждый!.. владел особым названным клинком, вылитым из живой стали. Великие волки защищали свой мир от тех, кого боятся в ночи. О них складывали легенды, пели песни… Ими восхищались, их боялись…
Но зависть взыграла в сердце заморского короля Найвена, названного в честь горного кремня. В его владениях росли удивительные растения, но не цвели они столь прекрасно и не давали таких вкусных плодов; его воины казались сильными, но не настолько, как великие волки; а женщины в стране рождались красивыми, но не такими чарующими, как северные волчицы. И захотел король покорить Айсбенг, подчинить его своей воле. И совершил страшное… Найвен обратился к подземному властелину за помощью, а у того – девять дочерей-валькирий. Пообещал властитель подземного мира, что не пройдёт и года, как полуостров уже никогда не станет прежним, и отдал в помощь королю свою дочь, Калукк.
Говорят, современники находили её необыкновенно красивой: волосы, тёмные, словно ночь, опускались волнами за плечами, а изумрудно-зелёные глаза ярко сияли. От блеска доспехов валькирии возникало северное сияние, разливаясь водными красками по небу. С гривы коня падала священная роса, пробуждавшая к жизни, а меч озарял непроглядную тьму пламенным светом.
Неудивительно, что король в неё вскоре влюбился. Но не желала дочь подземного властелина становится тому женою, её сердце жаждало свободы, как ястреб в небе, и лишь посмеялась она над глупым смертным.
Началась война. Люди, которых защищали великие волки, обнажили против тех мечи. Лилась кровь... Воины Найвена, наделённые небывалой мощью, не прогибались под тяжестью волчьих клинков, и не страшились мастерства, с которым орудовали айсбенгские воины зачарованными клинками.
Гибли люди, гибли волки-оборотни… Лишь по полю боя летала на крылатом коне Калукк да подбирала умерших. Души тех отправлялись к отцу девы за чертог. Валькирия же лишь беззаботно смеялась. Не было дела ей до хлопот смертных.
Люди, наделенные мощью подземного властелина, рушили дома своих недавних защитников, убивали их малых детей. Всюду царили лишь смерть и насилие.
Несокрушимые воины погибали.
Не существовало тогда отдельных стай, все волки объединились под началом одного вожака. Того звали Хейльден. Никто не мог сравниться с ним ни в мастерстве ведения боя, ни в мудрости и отваге. С болью он смотрел, как люди, в чьих глазах поселилось безумие, рушили всё ему дорогое. Волки не могли победить этой тьмы. Осознав, что поражение неизбежно, зверь позабыл о собственной гордости и направился к той, в чьих силах было всё изменить…
Каждый волк несгибаем, горд и выбирает смерть отступлению. Лишь вожак не может думать о своей гордыни, для него стая дороже собственной шкуры.
Склонив голову, встал Хейльден пред Калукк. В её изумрудных глазах разгорелся интерес. Она внимательно выслушала просителя. Для бессмертной валькирии жизнь человека, да и волка, ничего не значила, но отчего-то она согласилась помочь смертному. Причину этому она и сама тогда не знала...
Война остановилась. Люди, одуревшие от мощи, подаренной подземным властелином, покорно сложили оружие. Калукк развеяла пелену чар, и воины Найвена увидели свои руки, алые от звериной крови. Великих волков не осталось: одних уничтожили, других – не смогли удержать, когда те решили, что отныне люди сами в силах за себя постоять. Воспользовавшись помощью Калукк, стая ушла.
Найвен победил в сражениях, но выиграл ли он войну? Прекрасный Айсбенг пал жертвой его гордыни. Не увидеть нам более здесь цветущих садов, не послушать чудесного пения птиц. Прекрасный полуостров умер с уходом прежних хозяев.
А волку, любому волку, не знать отныне дружбы с человеком.
Глава 1
Искрится, переливается свежий снег. Это Айсбенг. Суровый север, вражеский солнцу. В нем властвуют стужа и холод. Айсбенг – мой дом, выкованный изо льда.
Негостеприимен он да неприветлив. Ветер колюч, а снег, что трясина, вниз тянет. Бежать в нем непросто, то и дело вязнешь.
Небо над головой темно, а земля всюду бела. Не знает Айсбенг иных цветов кроме черно-белой палитры. Но зрение мое сумеречно: не различить красок тому, кто был рожден во тьме.
Во мраке нет иных ориентиров помимо слуха и нюха. Я слышу зов своего брата, и я спешу к нему. Этой ночью нам предстоит охота, пьянящая и изнуряющая.
Как вдруг… Этот запах. Сначала лишь слегка уловимый, потом усиливающийся. Терпкий и резкий. Отдающий горечью и оставляющий оскомину во рту. Так пахнет только один зверь. Ему не место здесь, в Айсбенге он чужак.
Человек.
Шерсть на загривке дыбом встает.
Первое мое желание – скрыться. Спрятаться от этого ужасного запаха, зарыться носом в свежий снег. Почувствовать холодный привкус его вместо человечьего духа. Убежать от шума, что соседствует рядом с людьми. Не дать человеку оказаться рядом со мной. Бежать! Бежать, что есть мочи. Не позволить им даже понять, что я здесь была.
Странное дело, что люди эти двинулись на север. Но даже если и так, не задержатся же они тут. Не гостеприимен Айсбенг, не ведает жалости… А ночи холодны, да так холодны, что даже волкам с их шубами сейчас не сладко. Куда там человеку!
Но вместо того, чтобы бежать в противоположную от чужаков сторону, я делаю крюк. Лапы мои ведут меня к семье. Моя жизнь не так важна, как жизнь моей стаи.
Я бегу так быстро, как только способна. Завыть и то позволить себе не могу – тут же обнаружат. Приходится переставлять лапы по знакомым тропам. Из густого ельника выбираюсь на старую поляну, где раньше было наше дневное лежбище.
И словно оказываюсь в другом мире. Мне в нос сразу же ударяет запах – еще более резкий и сильный, чем раньше. Уши оглушают звуки. Глаза слепят огни.
Еще одни люди! Да сколько же их?! И что делают здесь? А главное: почему я со своих нюхом заметила их, только столкнувшись нос к носу? Не учуяла ни их терпкого запаха, ни костровой гари?
– Волк! – кричит один, заметив меня.
– Как прошел только? – ворчит второй, вставая со шкур. Серебрится клинок его в черноте ночи, горит, что белый огонь.
– Ха, давненько я мечтал о волчье шкуре!
Я рычу, когда один из них делает шаг ко мне. Убежать бы, да тяжело поворачиваться спиной к арбалету, что нацелен на меня.
Но не пустятся же они вдогонку? Я не дичь, на которую охотится человек. Он боится меня. Должен бояться.
Я позволяю себе развернуться, чтобы пуститься в бег. Делаю пару шагов, как вдруг бок пронзает резкая боль. Но я нахожу в себе силы переставлять лапы. Еще. Еще. Пока не понимаю, что я пала на землю. А снег мягок…
***
– Сдалась же тебе шкура волчья, Сат, – укоряет его Ильяс. Глаза его, что айвинский песок, светлые, внимательно смотрят во тьму.
– А ты-то что за мной пошел? – набычившись, отвечает Саттар, поглаживая рукоятку кенара.
– Да жаль тебя, дурня. Волки коварны. А мне твоя шея пока что дорога.
На снегу, что алая лента, лежит кровяной след. Не уйти далеко зверю с такой-то раной. Слышат они рядом протяжный стон.
– Ильяс!.. – пораженно восклицает Сат, что шел впереди.
Сначала тот ничего не видит, кроме крови, что вино, пролитой на снег. Потом понимает, что черное рядом – это не проталина, а темные волосы, что разметались по земле. Со снегом, чисто-белым, совсем слилась обнаженная бледная кожа. Но врут глаза ему, врут. Ибо на земле истекает кровью совсем не угольно-черная волчица.
***
Я слышу хруст снега под их сапогами. Люди. Мерзкие люди. Как ненавижу я вас. Нет зверю врага более подлого. Сама шелохнуться не могу. Хо-лодно. Зубы сводит. Стреляйте! Бейте! Не мучайте больше…
– Ильяс!.. – снова говорит один из них.
А больше… больше я ничего не слышу. Не могу. Не в силах я держать глаза открытыми.
Очнувшись, я удивилась. Еще дышу. Живая… Не прибили.
Меня несут. На руках несут, а не волокут тело по снегу. Силы были бы – вывернулась. Но мне и глаза открывать тяжело: веки тяжелые-тяжелые. А рана в боку огнем горит. Но все равно холодно. В Асйбенге по-другому не может быть.
Мы снова вернулись в человеческий лагерь. Я понимаю это по запаху гари, что въедается в нос, и по громкому шуму, что соседствует рядом с людьми.
– Саттар! Ну, хитрец! Пошел за волчицей, притащил бабу.
Шум смолкает. И сам говорящий, видимо, понял, что произнес. Человек в сердце Айсбенга, что вода в айвинской пустыне: вроде и может найтись, но чаще миражем вдали видится.
А я теперь понимаю, почему Саттар этот не идет, укутанный в черную жесткую шубу, а бережно держит меня в руках.
Как глупо попалась…
И меня снова настигает тьма.
Потом бред… Веки тяжелые. Вижу лишь тени, снующие всюду. Бок обжигает боль. Она столь сильная, что выгибаюсь дугой. Но держат меня крепко, что и не вырваться. Думаю лишь об одном: лишь бы стая не искала меня. Лишь бы он не искал меня.
Как только открываю глаза, я вижу лицо. Он не стар и не малый щенок – человеческий возраст определять я не сильна. Глаза у него черные, как небесный свод, и смотрят внимательно, настороженно. Холодно мне от его глаз. Спрятаться хочется.
И пахнет еще горько-хвойно. По-другому.
Мужчина протягивает руку к моему лицу, но я дергаюсь, и он убирает ее.
– Меня зовут Ларре Таррум.
И ждет. Но я молчу. Еще чего, показать, что я знаю этот жесткий человечий язык. А выговор у него другой, не такой как у людей с Живой полосы.
Другое дело, почему он думает, будто я его понять могу.
Он улыбается. Но от улыбки этой дурно.
– Имя у тебя есть?
Я не слушаю его больше. Вернее, пытаюсь. Сама зорко смотрю по сторонам. Мы в шатре. Я такие видела только снаружи: когда торговцы приезжали на Живую полосу. Тогда я пряталась в тени лиственниц и смотрела, как немногочисленные люди, что живут на границе с Кобрином, покупали товары, каких у нас не сыскать.
Людей в Айсбенге, кроме как на Живой полосе, не найти. На границе теплее, но все равно холоднее, чем в любой стране Эллойи. А севернее и того студенее.
– Ты уйдешь только, если я тебя отпущу, – говорит Таррум, замечая мой тоскливый взгляд, направленный на виднеющийся позади него выход. Голос его тут же меняется. Кажущийся мягким баритон обрастает инеем. – Ешь, – ставит передо мною чашу с какой-то кашей и повторяет, – Ешь. Не отравлено. Или предпочитаешь кусок свежего мяса? Знаешь ли, тут у вас не Лиес: дичи не так много, только волки все попадаются.
Бросает на меня беглый и последний взгляд, а затем – удаляется. В шатре я остаюсь одна.
Может иной бы и побрезговал подачкой от человека, но не я. Айсбенгу два слова синонимы, и один из них – голод. К тому же, как выбираться отсюда, еще надо подумать, а не на пустой желудок это делать приятнее.
Человеческую еду я прежде ела. Когда живешь на крайнем севере, даже вековая вражда покажется зыбкой. Вот и стае приходится, скрипя зубами, выходить на контакт с людьми.
Обычно на Живую полосу отправляли меня. Не каждому волку дано обретать человечью плоть. Вот только дар это или проклятье не знает никто.
Менять волчью шкуру мне неприятно. Жила бы я поюжнее, не стала бы точно. Но Айсбенг суров. И эта немилосердность его толкает порою на такие поступки, что от себя самой тошно…
Когда умирает волк старый и немощный, вся стая вздохнет с облегчением. Лишний кусок отпадет прибылым [1 – щенки, не достигшие года], больше шансов, что они переживут свою первую зиму.
Моя стая большая, возможно, даже самая крупная среди всех поселений волков. Иначе в Айсбенге не выжить. У нас и матерых не пара, а куда больше. Обычно такие, как я, живут семьями или небольшими группами: волки не приемлют соперников и не терпят чужаков. Но на севере иные законы.
Моя стая… Не дать врагам добраться до нее – это все, что я могу сделать.
Жаль, не могу тут же обернуться волчицею. Если сделаю это сейчас, кровь из раны мигом хлынет и деться я никуда не смогу.
Кутаюсь в шерстяную накидку. Пахнет овцами, краской и потом женщины, что надевала ее до меня. Шерсть щекочет и царапает голую кожу.
Мне не нужно откидывать полог шатра, чтобы узнать человека, охраняющего выход. Это Ильяс, что шел по моему следу. А рядом явно сидит охотник Саттар.
– Не велено… не велено выпускать вас, – неуверенно говорит первый, замечая меня. Он хмурится, смотря на меня, и отчего-то избегает моего взгляда. Лицо у Ильяса обветрено на ветру, и все обросшее светлой щетиной. Проведи я по ней – непременно покраснеет и поцарапается кожа.
Но он не боится меня. А вот Саттару неуютно побольше него. Запах страха выдает его, и хочется обнажить клыки. Он – слабая жертва.
– Вам не дали… одежду? – с недоумением произносит Ильяс. Его взгляд задерживается на моей руке, придерживающей накидку, чтобы та не сползла.
Отвечать я не собираюсь. Вместо этого я смотрю прямо в его светлые глаза, забавляясь и смело бросая вызов. Боязни он ко мне чувствует, но ему неуютно.
– Бросай разговоры с ней, Ильяс! Мало ли, что от твари этой ждать можно! – зло бросает мужчина из лагеря. У него курчавые грязные волосы и седые виски. Но под моим взглядом смолкает. Боится меня, а от того и злится. Будто я причина всех его бед.
В лагере помимо них я вижу еще с дюжину человек. Но их будет куда больше – стоит еще три больших шатра. И люди все вооруженные, а с их орудиями биться собрату моему – задача непростая.
– Норт, – почтительно говорят они при виде Таррума.
Ларре их будто не замечает и смотрит лишь на меня. Недобро щурится. И холодно мне, холодно. Не то от присутствия его рядом, не то от ветра нещадного.
– Разве я велел ее выпускать? – выговаривает страже моей, а затем бросает мужчине с седыми висками, – Смолкни, Тош.
Ильяс жестами велит мне вернуться. Я подчиняюсь. Не потому что он вправе приказывать мне, а лишь затем, что не время пока что бороться. Не могу я уйти от них, скрыться ночью среди теней и вернуться к семье своей.
Таррум раздает указания, а затем за мной следует.
– Поела-таки? – говорит. Удивляет его это или нет, не могу понять. Ларре касается моих волос. Рядом с ним неуютно: хочу дернуться, но он удерживает меня. – Черные. И шерсть твоя черная, если люди мои не слепы. Что делает среди льдов волчица темная, что ночь?
Я могла бы ответить ему, что нет-нет да рождаются у нас щенки с шерстью, углю подобной, – наследие прошлого, старых времен. Кровь сильна, и даже через несколько веков не перевелось у нас темных волков. Но я молчу, лишь зубы скрепят. Неприятна мне близость его до мурашек, до дрожи в коленях. Он сильнее, опаснее. Страшный противник.
Он отпускает меня.
– Принесла? – спрашивает у женщины, что входит в шатер. Она столь крупна, что в обхвате будет как три меня.
– Да, господин, – отвечает. У самой голос дрожит, да все на меня поглядывает.
– Что замерла, Аина! Шевелись.
Женщина пахнет, как шерстяная накидка на мне. С той лишь разницей, что сейчас в ее запахе страх. Аина кладет передо мной вещи. Глаз моих избегает, все в пол смотрит. Легкая добыча.
Она разговаривает не со мной, с нортом:
– Наряды мои ей велики будут. Но юбки ушить могу. Взяла вещи мальчишки Бели – по ней не сядут, но хоть спадать не будут.
– Одевайся, даану, – велит Таррум и словно наотмашь бьет. Откуда человеку с южных земель ведомо будет, как обратиться к «старшей» самке из стаи?
Снимаю накидку и натягиваю принесенные Аиной вещи. На белой рубахе, по краям рукавовтянется вышивка: в каждой нити, вплетенной рукой мастерицы, висит довесок с защитой. Выбираю не брюки, а тяжелую юбку: двигаться в ней не так легко, вниз тянет, но зато в ней ощущаю себя свободно, а ткань не режет кожу. А еще тревогу Аины мне лишь хочется подстегнуть. Трясущимися руками женщина делает метки и тут же при мне, не раз уколяя пальцы иглою, подбивает юбку мне по размеру.
Волки любят играть, а еще провоцировать. Соревнуемся и с другими, и с самими собой. А страх на жертву нагнести дело привычное. Смогу ли еще сильнее испугать? Еще больше?
Таррум наблюдает за мной. В его глазах – любопытство. Рядом с ним я чувствую себя, как с доном чужой стаи. Он волк матерый, хоть и человек. И меня загрызть запросто сможет. Но ему это ни к чему. Волчицы вне соперничества своих мужей, у них свои игры и игры порою более жесткие.
Но я чувствую силу Ларре. Она сгибает, но я стою прямо. Он хищник, его тоже влечет страх. Достойный противник. И первый человек, к которому я испытываю уважение.
– В Кобрине подберем тебе платья получше, – замечает он, не рассчитывая на мой ответ.
Он не собирается меня убирать. Ему я нужна. Сама не ведаю почему, но нужна. Но планы его не волнуют. В Кобрин? Тем лучше. По дороге убежать куда проще, чем из лагеря, где стража сторожит каждый мой вздох.
Он отпускает Аину. Она и рада уйти, еще немного и в бег пустится, лишь бы не встречаться взглядом со мной. А противник тем временем так быстро оказывается рядом, что и шагу в сторону не успеваю ступить. И также ловко Ларре надевает мне на палец кольцо.
Словно почувствовал. Будто услышал мысли мои.
Волшба.
Не принять мне облика привычного, звериного, пока надевший металл мне на палец, того позволения не дарует. А кольца мне не снять.
Проклятый Таррум!
***
Она должна была вернуться и не пришла. Серебристо-серый волк идет по ее следу, надеясь, найти ее живой. Моля, уткнуться еще раз носом в ее черную шерсть и почувствовать запах, что не может не пленить его. Если ее не станет – он не выдержит.
Она сильная, ловкая и побыстрее многих будет. Она просто не имеет права пасть. Его волчица… Его…
Он замирает, уловив человечий дух. Люди в Айсбенге… Немыслимо! Так просто не может быть. Хорошо, хоть фетор шел с иной стороны. С другой. Не там, где был ее след.
Но он не сбивается с пути. Потом рядом чувствует ее запах сильнее. Но он другой. Кровь... А рядом витает дух чужаков. Странный… Вроде и не было его, а потом раз – появился. Сильный, резкий. Такой за версту почуешь.
Дальше волк идет осторожно. Внимательно носом водит и прислушивается к каждому шороху. Нет сомнений – люди совсем рядом. Только зачем человеку отбивать собственный дух? Зверь почувствует и не сунется. А так… случайно забрести проще простого.
К людям он подходит сзади. Они не видят его, увлеченные своими делами. Потом замечает… ее. Раненая, в людском облике, но живая. Не почувствует его присутствия в этой шкуре. Сама скинуть волчий облик не пожелала бы, а значит, пришлось.
А рядом с людьми колдовство рядом витает, ненасытное. Отбили след свой да ее, родную, заманили…
***
Я смотрю на людей Ларре и вижу, что они чего-то ждут. Прислушиваются, бросают друг на друга взгляды и не знают, чем себя занять. Таррум сидит в шатре со мной и читает книгу, сквозь листы поглядывая на меня.
Я чувствую себя, что в клетке. С каждой секундою стены из ткани все больше давят и душат. И мечусь туда-сюда.
Ларре уходит. Неожиданно без него, без его молчаливого присутствия в шатре пусто.
Вместо него появляется Ильяс. Он садится и вытягивает ноги. Выглядит усталым, под глазами – чернильные тени. Ильяс говорит мне:
– Не мельтеши, Лия.
Как он меня назвал?!
– Должно же быть у тебя имя, – улыбаясь, говорит он.
Он молчит. На щеках его тени от белесых ресниц.
– Не бойся меня, – просит Ильяс, удивляя меня того больше. Мне хочется сказать, что рядом с ним теплее, чем с любым из людей.
– Прости, что ранили тебя. Если бы я знал… Я бы остановил Сата. Он не злой. Просто иногда… перегибает. Теперь Таррум тебя не отпустит. Сейчас для него ты, что нежданный подарок. Никак не выпустить из когтей.
Я хочу узнать, для чего я нужна норту, но друг охотника смолкает. Когда я снова кидаю взгляд на него, то вижу, что Ильяс дремлет. Во сне он выглядит спокойным и безмятежным, совсем не как человек, рискнувший отправиться в царство Морфея, когда рядом – опасный хищник. Звери не ведают жалости, но сейчас я напасть не могу. Или же не хочу…
Голос Тоша столь резок, что хочется заткнуть уши руками. От шума просыпается Ильяс, в удивлении глядит на товарища. Я же чувствую запах злорадства – смрад, что исходит от воина Таррума. Хочется гнать его из шатра. Тош не скрывает ехидства:
– Сучку Таррум зовет, – и многозначительно добавляет, – Ворон пришел.
Вороном кличут дона красноглазых волков, что живут восточнее наших, у берегов реки Эритры. Я рычу и скалю клыки. Так бы и вцепилась в горло. Ворон извечный противник, а волки стаи его – враги и мне, и семье моей.
Красноглазый на чужой земле.
Территория не его, моей стаи.
Тош ведет меня. Вижу Ворона, и из горла вырывает рык. Хочу сойтись с ним в борьбе, но чьи-то руки удерживают меня. Ильяс. Не смей трогать меня. Не смей…
– Не сейчас, – шепчет так, что только мне дано слышать.
Ворон смеется. У него снежно-белые длинные волосы, а цвет глаз мне не различить, но я знаю, что в любом облике у волков его стаи они ржавые, алые, будто кровь.
– Рад, видеть тебя, волчица, – приветствие на моем языке.
Он пахнет уверенностью, силой, за которую хочется растерзать. И на волчьем наречии отвечаю ему:
– Ты на чужой земле, – мой голос хрип после рыка.
– Пока что, – смеется Ворон. Сам смотрит прямо в глаза – вызов. Я взгляда не отвожу.
– Я передумал, – произносит он на людском языке, – Отдай мне ее, Таррум. Такой платы желаю я больше.
Волна силы, что исходит от Ларре, едва ли не сносит меня. Подчинение. Он испытывает подчинение на доне красноглазых. Таррум не зверь, а повадки его будут все-таки волчьи.
– Нет, – так жестко говорит норт, что не будь я даану непременно бы заскулила. – Вы получите лишь то, что было обговорено ранее.
Ворон злится и зубами скрипит. Он не привык уступать, но сейчас сдается:
– Ладно, че-ло-век. Ладно…
Таррум приказывает меня увести. Хочу остаться за стеной шатра Ларре и подслушать разговор с волком. Тош не дает мне, раздраженно хватает меня за рукав. После встречи с врагом злость моя столь велика, что кровь в жилах просто кипит. Ярость застилает глаза. Хочу стать волчицей, но кольцо не дает мне.
– Надо было норту отдать тебя Ворону, – ехидничает Тош, – Нам тут волчьи суки совсем не нужны.
Зря он это сказал. Зря позволил себе глумиться надо мной. Слабый не смеет перечить более сильному. Я нападаю на него. Кусаю совсем по-звериному, и ощущение крови во рту лишь больше меня будоражит. Сбиваю Тоша с ног так, чтобы он оказался ниже. Я должна, я должна заставить глупого выскочку поджать хвост. Пусть боится. Пусть молчит. Не могу остановиться…
Меня отдирают. Я вижу – этот воин, этот мужчина, что посмел себя ставить себя выше меня, обмочился, как малый щенок. И уже не Тош, а я ощущаю злорадство.
Я выше тебя. Я сильнее.
Затем следует боль, обжигающая кожу лица. Размашистая и унизительная пощечина, которая меня отрезвляет. Красный след от руки Ларре на моем лице. Такой сильный удар, что в ушах моих – звон. Норт зол.
За Таррумом я вижу голую спину Ворона. Враг прыгает и волком приземляется в снег. Дон красноглазых уходит.
Черные глаза Ларре рядом с моим лицом. Кажется, сейчас зарычит.
– Увести, – приказывает.
Все.
Я могу спокойно дышать, а не переходить на звериный рык.
Но ударь меня кто-то иной – я бы билась. До конца билась, даже если б не смогла победить. Забыв о боли и обещании держаться, чтобы сбежать. Просто ярость – она такая горячая, что невозможно ей отказать. Но удар Ларре я стерпела. Как если бы меня приструнил мой дон. Ему позволительно. Остальным унижать меня – нет.
Кто ты такой, Ларре Таррум?
Кто ты такой, что волк ты больше, чем человек?..
