Текст книги "Питер - Москва. Схватка за Россию"
Автор книги: Александр Пыжиков
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)
Глава 2.
ФОРМИРОВАНИЕ БУРЖУАЗНОЙ МОНАРХИИ
В РОССИИ И КУПЕЧЕСКАЯ ЭЛИТА
Трансформация неограниченной монархии в буржуазную – узловая точка российской истории, всегда привлекавшая повышенное внимание как советских, так и зарубежных специалистов. Но несмотря на обильные научные изыскания, эта тема продолжает оставаться своего рода «белым пятном» в историографии. Причина неизученности столь важного исторического момента кроется в том, что долгое время на него смотрели сквозь густую пелену наслоений идеологического характера. Прежде всего речь идет о ленинском идейном наследии, в котором анализ событий начала XX века занимает центральное место. Бурные события той поры (в первую очередь формирование большевистской партии и ее вступление на политическое поприще) трактовались обычно как непосредственный результат деятельности оформившихся в партию кружков социал-демократов. Такая интерпретация вытекала непосредственно из ленинских взглядов на дореволюционную политическую практику. В начале своей карьеры, в 1902 году, В.И. Ленин провозгласил аксиому:
Разумеется, глава этой партии, исходя из практических потребностей, рассчитывал в первую очередь на могильщика старого строя – пролетариат, который возьмет на себя задачу свержения самодержавия. А вот другой силой – общественным либеральным движением, нацеленным не на слом государственного строя, а на его реформирование, – Ленин интересовался меньше. По его убеждению, эта социальная гниль, не способная противостоять режиму, обречена плестись в хвосте событий. Либералы, по словам вождя революции, предлагали:
Правда, Ленин допускал, что и они могут демонстрировать недовольство, но это удел десяти Рябушинских и сотни Милюковых[208]208
См.: Там же. С. 305.
[Закрыть].
Разумеется, названные деятели совсем по-иному оценивали свою роль в событиях начала XX века. И ни о Ленине, ни о большевиках никто из них тогда и не думал. Общественный подъем и учреждение Государственной думы объявлялись исторической заслугой исключительно либералов: именно они вынудили самодержавного царя и его правительство отказаться от сохранения абсолютистского режима и удовлетворить требования передовой части общества. И в рамках этого дискурса утвердилось представление о двух противоборствующих политических силах: прогрессивной общественности и косном чиновничестве – главном тормозе в развитии страны. Заметим, что правящая бюрократия предшествующего периода воспринималась гораздо более позитивно. В царствование Александра II ряд сановных аристократов уже выдвигал предложения конституционного характера. Как известно, наиболее подготовленным явился проект министра внутренних дел М.Т. Лорис-Меликова, вокруг которого в 1880-1881 годах группировались реформаторски настроенные высокопоставленные чиновники (Д.А. Милютин, А.А. Абаза, М.С. Каханов, Д.М. Сольский и др.)[209]209
См.: Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870-80-х годов. М., 1964.
[Закрыть]. Однако гибель Александра II отодвинула их планы на два с лишним десятилетия. Но теперь, в начале XX века, о преобразовательной инициативе просвещенной бюрократии речи уже не велось: задачи государственной модернизации возлагались исключительно на расправившее крылья общественно-либеральное движение. Нетрудно заметить, что здесь, как и в случае с ленинской схемой, действовала та же логика. Сложилась забавная ситуация, когда совершенно разные политические силы, каковыми являлись большевики и либералы, сходились в одном – резком неприятии отечественной бюрократии и отказе ей в каком-либо конструктивном значении. Трансформация самодержавия в конституционную монархию произошла вопреки правящей бюрократии – в этом были уверены и одни, и другие.
Однако сегодня на первый план наконец выдвигается другой тезис: в конституционной модернизации абсолютизма в начале XX столетия была заинтересована прежде всего сама власть. Если отрешиться от партийно-политической предвзятости и объективно рассмотреть действия правительства Николая II, такой вывод придет сам собой. Рубеж веков ознаменовался утверждением нового стратегического курса правительства на масштабное привлечение иностранных вложений в российскую экономику. За этим стояло вполне осознанное стремление приобщиться к рынку международного капитала, что сулило очевидные преимущества. Именно с этой целью и была проведена денежная реформа 1897 года, привязавшая рубль к золоту; конвертируемость российской валюты обеспечивала более свободную циркуляцию финансовых потоков. Но, хотя инвестиционная привлекательность России заметно повышалась, для желаемой интеграции этого было недостаточно. Требовались определенные шаги не только в хозяйственной, но и в политической сфере. Либерально-экономическая инициатива плохо совмещалась с самодержавной формой правления, которая в глазах западных партнеров выглядела откровенным рудиментом. Неограниченные монархии в то время уже не могли полноценно присутствовать на международном рынке капиталов. В начале XX века в Европе повсюду действовали представительные выборные органы власти (пожалуй, лишь Османская империя – синоним отсталости – обходилась без подобных институтов). Оказавшись в новой экономической реальности, Николай II не мог пренебречь потребностями политической модернизации: стремиться в мировой финансовый рынок и пытаться при этом консервировать абсолютистский режим – действия взаимоисключающие. Еще учитель Николая, либеральный профессор Н.X. Бунге (министр финансов в 1882-1886 годах), ратовавший за введение золотого рубля, вне всякого сомнения объяснил будущему императору очевидность таких вещей[210]210
В частности, Бунге, выступавший за перевод обращения на золотой рубль, разъяснял наследнику престола суть и значение реформ Александра II и называл их благодетельными для России. См.: Ковалевский В.И. Воспоминания // Русское прошлое. 1991. №2. С. 34.
[Закрыть]. Другое дело, что далеко не все в правящей верхушке осознавали необходимость адаптации к новым экономическим условиям. В своих мемуарах С.Ю. Витте подчеркивал наивность распространенного в России мнения, будто «иностранным держателям наших фондов и банкирам все равно, какой у нас будет образ правления». Он указывал на тесную связь между доступом к иностранному кредиту и политическим строем государства, институты которого должны гарантировать предсказуемость и прозрачность политики[211]211
См.: Витте С.Ю. Воспоминания. М., 1960. Т. 2. С. 500-501.
[Закрыть].
Однако если необходимость экономической модернизации российская власть обосновывала вполне либеральной аргументацией, то к изменениям в государственном устройстве подход был абсолютно иным. По убеждению Николая II, русские люди – приверженцы монархических воззрений и неспособны к осуществлению конституционного творчества по европейским образцам. После совещания губернских предводителей дворянства в 1897 году государь, беседуя с князем П.Н. Трубецким, уверял его в своей готовности поделиться властью с народом, однако назвал причину, препятствующую осуществлению данного шага. Он считал, что крестьянское население страны воспримет ограничение царских прерогатив как насилие интеллигенции над самодержцем; а в этом случае народ просто-напросто сотрет с лица земли высшие слои общества[212]212
См.: Записки Ф.А. Головина // Красный архив. 1926. №6. С. 128.
[Закрыть]. Ту же мысль император повторял и позже. Князь С.Д. Урусов, оставивший воспоминания об одной из аудиенций у Николая II, записал его слова, чрезвычайно важные для характеристики позиции государя:
«Да, при теперешних обстоятельствах надо всем соединиться и думать о России. Вот, например, – монархия! Вам она не нужна; мне она не нужна; но пока она нужна народу, мы обязаны ее поддерживать»[213]213
См.: Урусов С.Д. Три года государственной службы. М., 2009. С. 597.
Характерно, что, приводя эти слова государя, Урусов сделал указание: «Цитирую буквально, не изменив ни одного слова».
[Закрыть].
О таком обосновании императором необходимости сохранения в России абсолютистско-монархической формы правления вспоминал и высокопоставленный чиновник В.И. Гурко. По его наблюдениям, Николай II руководствовался не желанием удержать в своих руках неограниченную власть, а глубоким убеждением, что Россия не доросла до самоуправления и передача государственной власти в руки общественности была бы губительной для страны[214]214
См.: Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. М., 2000. С. 580.
[Закрыть]. Люди, знавшие императора в обыденной жизни, также не замечали у него большой тяги к самовластию. Так, принц П.А. Ольденбургский (муж младшей сестры Николая II Ольги Александровны) часто повторял, что если бы государь «был частным лицом, то был бы самым большим либералом из всех либералов»[215]215
См.: Мейендорф В.М. Мемуары фрейлины императрицы. М., 2012. С. 85.
[Закрыть]. И в этих – неожиданных для многих – свидетельствах на самом деле нет ничего удивительного. Вспомним, что любимыми учителями Николая II являлись упоминавшийся Н.X. Бунге[216]216
О влиянии Бунге на Николая II см.: Покровский Н.Н. Комитет министров и его канцелярия в 90-х годах XIX века // РГАЛИ. Ф. 1208. Оп. 1. Д. 39. Л. 6.
[Закрыть], яркий представитель либерального лагеря, и шотландец Карл Хис, большой почитатель английского премьера-либерала Гладстона[217]217
Карл Хис был первым воспитателем Николая II, с которым император сохранял самые искренние отношения вплоть до его смерти в 1900 году. При дворе говорили: чем был швейцарец Лагарп для Александра I или поэт В.А. Жуковский для Александра II, тем был – в смысле интеллектуальном и духовном – Карл Хис для Николая II. См.: Мордвинов А.А. Каким я знал моего государя и каким знали его другие // ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 517. Л. 6.
[Закрыть]. Едва ли тесное общение с ними могло сформировать у их воспитанника глубокие симпатии к радикальному консерватизму. Николай II не был тем оголтелым обскурантом, каким его упорно изображали политические противники: он принимал роль монарха, хорошо сознавая народные предпочтения. По этой логике учреждение в России представительного органа – думы – могло быть подано только в качестве доброй воли царя, жертвующего своей единоличной властью. Дарование самодержцем конституции позволяет избежать деструктивных издержек при смене основ государственного строя и обеспечивает правовую трансформацию абсолютизма в конституционную монархию. Основным инструментом в таком случае выступают реформы, постепенно осуществляемые по инициативе самой верховной власти. Подобный подход уже был реализован при освобождении крестьян от крепостной зависимости в 1861 году, и какие-либо иные сценарии были бы тогда абсолютно неприемлемыми.
Теперь же на повестке дня стояла политическая модернизация самодержавия ради соответствия новым финансово-экономическим потребностям государства. Однако за образец была принята не только реформа 1861 года: в России начала XX века был использован японский опыт. Как известно, аналогичные преобразования у нашего восточного соседа произошли чуть ранее: власть там с 1889 года существовала в формате конституционной монархии, во многом напоминавшей ту, за которую в свое время ратовали М.Т. Лорис-Меликов и его соратники. Особо подчеркнем, что движущей силой государственных реформ в Японии стала высшая бюрократия. Именно она разработала для смены режима такой сценарий, по которому главным действующим лицом был император, дарующий стране конституцию и учреждающий представительный орган власти. Даже специальную комиссию по разработке Основного закона образовали не где-либо, а при Министерстве императорского двора, дабы особо подчеркнуть, по чьей воле все это происходит[218]218
См.: Говоров А.В. Предыстория принятия первой японской конституции // Проблемы истории и историографии нового и новейшего времени. Сб.науч.тр. М., 1999. С. 10.
[Закрыть]. Кстати, японские чиновники вдохновлялись германским правовым творчеством: юридические определения, вошедшие в текст японской конституции, в большинстве случаев представляли отредактированный перевод с немецкого[219]219
См.: Зибельд А., фон. Эпоха великих реформ в Японии. СПб., 1905. С. 64.
[Закрыть]. С точки зрения японской бюрократии, конституция – это инструмент для упорядочивания и укрепления политической власти в стране. Она в соответствии с современными правовыми принципами гарантирует права подданных, но, с другой стороны, сохраняет большие властные прерогативы за императором как за объединяющей национальной фигурой. Предпринятое в Японии политическое реформирование увязывалось с финансово-экономическим оздоровлением страны, настраивая государственную систему в соответствии с современными реалиями. Ключевыми пунктами проводимой экономической программы стали поднятие стоимости обесцененных бумажных денег, введение золотой иены, а главное – форсированное развитие индустрии. В результате страна, знавшая только мелкое производство, преобразилась; к концу XIX столетия в ней действовало уже около трех тысяч заводов[220]220
См.: Вейлерзе Г. Япония наших дней. Социологические этюды. СПб., 1904. С. 238.
[Закрыть].
Но самое интересное, что реформаторские усилия японской бюрократии получили чрезвычайно высокую оценку на Западе. Политику императора Мэйдзи и его приближенных называли дальновидной, давшей возможность отсталой стране совершить громадный рывок к прогрессу. Европейские источники рубежа XIX-XX веков изобилуют такими оценками:
«Факт – беспримерный в летописях мировой истории, как беспримерно то головокружительное превращение этой восточной монархии в просвещенную страну свободы и права»[221]221
См.: Японцы о Японии. Сборник статей первоклассных японских авторитетов, собранных и редактированных А. Стэдом. СПб., 1904. С. IX.
[Закрыть].
Или:
«Эти люди [местные чиновники] помогли стране пройти очень счастливо через целый ряд преобразований; они превратили ее из феодального государства в государство современное, с правильной армией, дали ей хорошие финансы, привели к военному торжеству»[222]222
См.: Леруа-Божье П. Япония: обновление Азии. М., 1904. С. 155.
[Закрыть].
Качество функционирования японской бюрократии оценивалось столь высоко, что европейских наблюдателей тревожила сама возможность передачи ею рычагов управления палате депутатов[223]223
См.: Там же.
[Закрыть]. На Западе пребывали в уверенности, что японские общественные силы, сформированные по партийному принципу, не могли самостоятельно реализовать модернизационный курс: их состав был непостоянен, действия противоречивы. К тому же для большинства крестьян и ремесленников непререкаемым авторитетом продолжал оставаться император, а парламентским дебатам народные массы не сочувствовали, крайне вяло интересуясь их ходом[224]224
См.: Там же. С. 157.
[Закрыть].
С учетом сказанного не может не удивлять, что намеченный в России аналогичный сценарий преобразования абсолютной монархии в конституционную на Западе поспешили дискредитировать. Планы отечественной бюрократии по политической модернизации сверху были названы вынужденными уступками. Высшее российское чиновничество и сам Николай II были объявлены неспособными к каким-либо конструктивным действиям. (И вот эту-то несостоятельность как раз и должно было компенсировать общественно-либеральное движение.) Более того, российской правящей бюрократии отказали не просто в способности к политическому реформированию, но даже в самом желании его осуществлять. Получалось, будто власть в России начала XX века мечтала только о консервации абсолютизма в духе мрачных дореформенных порядков. Конечно, общественно-либеральное движение тех лет с огромным удовольствием эксплуатировало эти мотивы. Подчеркнем: изложенной парадигмы до сих пор придерживаются западная и подавляющая часть постсоветской историографии.
И тем не менее либеральные идеи в России вызревали не столько в общественных кругах, сколько – традиционно – в недрах высшей бюрократии. Здесь необходимо вспомнить о деятельности Петербургского юридического общества, основанного в 1878 году при столичном университете. Это единственное учреждение, которое, не имея официального статуса, пользовалось авторитетом у высших должностных лиц. Многие из них считали весьма почетным участие в работе общества, где обсуждались различные законопроекты. На его заседаниях царила свободная дискуссионная атмосфера, критиковались важные министерские и сенатские решения. В руководящий орган Юридического общества входили члены Государственного совета, бывшие министры и их товарищи, научные деятели. Например, заметную роль в нем на протяжении 1880-1890-х годов играл руководитель департамента законов Госсовета Э.В. Фриш[225]225
См.: Слиозберг Г.Б. Дела давно минувших дней. Париж, 1933. С. 232-233.
[Закрыть]; именно под его руководством в рамках общества было разработано новое Уголовное уложение, утвержденное в марте 1903 года[226]226
См.: Балыбин В.А. Уголовное уложение Российской империи 1903 года. Дис. на соиск. науч. степ. канд. юр. наук. Л., 1982 С. 70.
Юридическое общество при Петербургском университете внесло определяющий вклад в подготовку нового Уголовного уложения. Даже в работе советского времени отмечено, что этот документ «окрашен» либеральными веяниями. Добавим: новое уложение оказалось более либеральным, чем уголовные законодательства европейских стран и США. В нем предусматривалось не такое широкое применение смертной казни, прослеживалась тенденция к смягчению многих наказаний, была введена специальная глава о преступлениях против личной свободы.
[Закрыть]. Яркой фигурой в составе общества и одним из его основателей был профессор Петербургского университета А.Д. Градовский (1841-1889). Он занимался проблемами государственного строительства, а также стал одним из идеологов политической трансформации самодержавия. На рубеже 1870-1880-х годов наработки Градовского оказались востребованными группой просвещенных бюрократов во главе с М.Т. Лорис-Меликовым[227]227
См.: Твардовская В.А. Александр Дмитриевич Градовский // Российские либералы. М., 2001. С. 142-144.
[Закрыть]. По глубокому убеждению ученого, переход от самодержавия к конституционно-монархическому строю отвечал потребностям России, преображенной реформами шестидесятых годов: новые порядки требовали иных способов управления. Однако, как утверждал петербургский профессор, начала парламентского управления приемлемы далеко не для всех стран и необходимо наличие условий, которые делают его целесообразным. Эффективное взаимодействие законодательной и исполнительной власти предполагает наличие устойчивых политических партий со своими определенными программами. К примеру, в Великобритании такие партии, несомненно, есть, хотя – сообразно времени – они и наполняются новым содержанием. То же самое наблюдается в Бельгии, где во власти происходит чередование двух основных партий (их возникновение относится ко времени образования Бельгийского королевства)[228]228
См.: Градовский А.Д. Государственное право важнейших европейских держав // Градовский А.Д. Собр. соч.: В 8 т. СПб., 1898. Т. 5. С. 131-132.
[Закрыть]. В то же время существуют государства, в которых партийные институты играют значимую, но пока еще не определяющую роль. Градовский указывал на Германию, где народное представительство сформировалось при сильной королевской власти. Сделав уступки новому времени, она тем не менее осталась краеугольным камнем государственного устройства. В прусской системе кайзер мог назначать министров по своему усмотрению, даже из лиц, не входящих в состав палат: министром становится тот, кто в данный момент был удобен верховной власти с политической точки зрения[229]229
См.: Там же. С. 129.
[Закрыть]. Таким образом, европейская практика демонстрирует два типа конституционной монархии: монархию с полным парламентским устройством и монархию, не зависящую от законодательного парламента. Симпатии Градовского были целиком на стороне последней. Неслучайно именно этой государственной модели он посвятил свой двухтомный труд «Германская конституция»[230]230
См.: Коркунов Н.М. А.Д. Градовский // Сборник статей Н.М. Коркунова. 1877-1897 годы. СПб., 1898. С. 105.
[Закрыть].
Идеи А.Д. Градовского взяли на вооружение его последователи на новом историческом этапе, в конце XIX – начале XX века. Его преемником по кафедре в университете стал другой видный российский правовед Н.М. Коркунов (1853-1904). Он также был активным членом Петербургского юридического общества и входил в его совет; несколько лет прослужил помощником статс-секретаря в Государственной канцелярии Госсовета[231]231
См.: Экимов А.И. Н.М. Коркунов. М., 1983. С. 14.
Любопытный факт: в апреле 1891 года профессор Коркунов принимал экзамен по государственному праву у Владимира Ульянова, отвечавшего на вопрос о сословных учреждениях. Ответ будущего вождя пролетариата был оценен как «весьма удовлетворительный».
[Закрыть]. Коркунов широко использовал сравнение конституционных порядков в европейских странах, ратовал за утверждение прав и свобод законодательным путем, разрабатывал организацию выборов. Он настойчиво продвигал идею конституционного строительства по немецкому образцу. Идеалом для него являлся просвещенный монарх-реформатор, постепенно превращающий неограниченное самодержавие в конституционную монархию. Ведя научно-преподавательскую деятельность, Коркунов стремился показать всю сложность государственного организма. Подходить к перестройке форм, складывавшихся веками, говорил он, следует осторожно, учитывая конкретно-исторические условия[232]232
См.: Романов В.Ф. Старорежимный чиновник. Из моих личных воспоминаний от школы до эмиграции. 1864-1919 годы // ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 598. Л. 87.
[Закрыть] и оставаясь свободным от либеральной догмы. Коркунов неоднократно повторял: предоставление человеку юридических свобод при отсутствии материальных средств пользоваться ими очень часто сводится к незавидной свободе умирать с голода[233]233
См.: Экимов А.И. Н. М. Коркунов. С. 67-69.
[Закрыть].
В России Градовский и Коркунов по праву считаются вдохновителями научной школы государственного либерализма, оформившейся в рамках Петербургского юридического общества[234]234
Заметим, что историография традиционно выделяет в составе юридического общества при Петербургском университете группу лиц, оказавшихся затем в рядах кадетской партии (М.М. Винавера, В.М. Гессена, В.Д. Набокова и др.). Они изображаются «душой» общества, хотя на самом деле передовые роли здесь всегда оставались за представителями либеральной столичной бюрократии. Исключение составляет Набоков: сын министра юстиции и секретарь общества, он был своим в кругу высшего чиновничества, но, решив посвятить себя исключительно общественной деятельности, он государственной службе предпочел карьеру независимого политика и стал одним из лидеров кадетов.
[Закрыть]. К ней идейно примыкал и еще один крупный мыслитель того времени – Б.Н. Чичерин (1828-1904). Любопытно, что он был москвичом, короткое время (1882-1883) даже возглавлял Московскую городскую думу (и ушел в отставку из-за конфликтов с генерал-губернатором В.А. Долгоруким)[235]235
Биографическую справку о Б.Н. Чичерине см. в: Писарькова Л.Ф. Московская городская дума. 1863-1917 годы. М., 1998. С. 167-169. Добавим, что Чичерин был хорошо известен в придворных кругах. Его младшая сестра Александра Николаевна Чичерина (жена Э.Д. Нарышкина – обер-гофмаршала Александра III) занимала видное место при императорском дворе. Николай II также весьма благосклонно к ней относился и даже называл ее «тетя Шура». См.: Нарышкин А.К. В родстве с Петром Великим. Нарышкины в истории России. М., 2005. С. 215; Дневники императора Николая II. М., 1991. С. 264, 282.
[Закрыть]. Чичерин внес весомый вклад в разработку вопросов государственного строительства. Его взгляды отличались умеренным либерализмом и органично дополняли идеи петербургской школы, разработанные Градовским и Коркуновым. Чичерин также считал конституционную монархию «бесспорно лучшим образом правления»[236]236
См.: Чичерин Б.Н. Курс государственных наук. Ч. 3. Политика. М., 1998. С. 232.
[Закрыть]. В своем фундаментальном труде «Курс государственных наук» он дал подробное описание преимуществ данной модели государственного устройства. К демократическим формам правления Чичерин относился крайне настороженно; диктат масс в делах управления находил опасным и контрпродуктивным. По его мнению, активное и пассивное избирательное право должно предоставляться только на основе имущественного ценза:
Отдавая должное парламентскому правлению как высшей форме конституционного порядка, Чичерин не считал его панацеей. Оно требует политического развития народа, крепкого общественного мнения и организованных партий, способных встать во главе управления. Если эти условия не соблюдены, парламентское правление «может породить бесконечную шаткость»[238]238
См.: Там же. С. 248.
[Закрыть]. Труды Чичерина пользовались большой популярностью у бюрократической элиты. По свидетельству сенатора А.Ф. Кони, в верхах многие зачитывались его «Политикой»[239]239
См.: Письмо А.Ф. Кони к Б.Н. Чичерину. 15 ноября 1898 года // Кони А.Ф. Собр. соч.: В 8 т. М., 1969. Т. 8. С. 145.
[Закрыть].
Взгляды Градовского, Коркунова, Чичерина диссонировали с идеологией набиравшего силу общественного либерализма. Его «лабораторией» стало Московское юридическое общество, которое, как и Петербургское, играло значимую роль в научном мире. Однако в глазах власти оно было менее влиятельным, так как в его состав не входили лица, занимавшие высокие должности. Главой общества был профессор С.А. Муромцев, впоследствии первый председатель Государственной думы. Московское общество специализировалось не столько на строго юридических вопросах, сколько на общественно-политической проблематике. Здесь часто заслушивались доклады на темы, связанные с земством и самоуправлением. Деятельность общества вызывала большой интерес у широкой общественности далеко за пределами Москвы. К концу XIX века оно заслужило репутацию чуть ли не крамольного: передовые позиции здесь безоговорочно принадлежали сторонникам общественного либерализма[240]240
См.: Слиозберг Г.Б. Дела минувших дней. С. 234.
[Закрыть]. Подчеркнем, что для историографии, в том числе и современной, именно московские деятели и юристы олицетворяют российский либерализм как таковой. Примером тому служит обстоятельная монография отечественного исследователя А.Н. Медушевского, посвященная девяти наиболее видным конституционалистам рубежа XIX-XX столетий. Большая их часть – выпускники Московского университета: С.А. Муромцев, П.И. Новгородцев, Ф.Ф. Кокошкин, С.А. Котляревский, а также связанные с ними Л.И. Петражицкий, Б.А. Кистяковский (выходцы из Киевского университета) и В.М. Гессен (из Новороссийского). М.Я. Острогорский окончил Петербургский университет, служил в Министерстве юстиции, был членом первой Государственной думы. А школу государственного либерализма представляет в монографии лишь Н.М. Коркунов – профессор Петербургского университета и сотрудник Государственной канцелярии[241]241
См.: Медушевский А.Н. Диалог со временем: российский конституционализм конца XIX – начала XX в. М., 2010.
[Закрыть]. Б.Н. Чичерин среди видных конституционалистов рубежа веков вообще отсутствует. Заметим, что перечисленные выше представители общественного либерализма стали заметными членами конституционно-демократической и других либеральных партий; они неизменно вызывают интерес у отечественных и зарубежных специалистов. А вот школа государственного либерализма, сформированная в недрах столичной бюрократии, не может похвастаться вниманием современных историков.
Говоря о распространенности либеральных воззрений, исследователи традиционно имеют в виду главным образом научную среду[242]242
К примеру, в монографии Л.В. Селезневой речь идет о целой плеяде кадетствующих профессоров, а тому же Коркунову уделено буквально полстраницы (Селезнева Л.В. Западная демократия глазами российских либералов начала XX века. Ростов-на-Дону, 1995. С. 46-47).
[Закрыть], категорически противопоставляя ей реакционное чиновничество. При этом совершенно игнорируется тот факт, что во властных структурах также присутствовало сильное либеральное течение, ориентированное на конституционную реформу сверху, по доброй воле монарха. Любые иные пути государственного строительства оценивались здесь как нецелесообразные, подверженные избыточным политическим рискам. Как показывают источники, значительная часть высшей бюрократии исповедовала конституционно-либеральные воззрения, причем проявлялись они гораздо более ощутимо, чем в конце царствования Александра II. Круг чиновников, обсуждавших конституционные перспективы, стал теперь, в начале нового столетия, гораздо шире. Противники ограничения абсолютизма не сомневались, например, что в среде сановников много конституционалистов,[243]243
См.: Киреев А.А. Дневник. 1905-1910 годы. М., 2010. С. 78.
[Закрыть] а в правительстве образовалось деятельное конституционное крыло[244]244
См.: 25 лет назад (Из дневников Л. Тихомирова) // Красный архив. 1930. №2. С. 67.
[Закрыть]. Вопреки сложившемуся мнению лидером этого крыла был не С.Ю. Витте: эту роль он во многом приписал себе сам (см., например, его обширные мемуары). На самом деле Витте трудно назвать последовательным борцом за либеральные ценности. Напомним, что на рубеже 70-80-х годов XIX века, когда представители просвещенной бюрократии готовили конституционные проекты, будущий финансовый гений находился под влиянием своего родного дяди Р.А. Фадеева, рьяно клеймившего и либерализм, и все, что с ним связано. В таком же ключе Витте писал для изданий М.Н. Каткова и И.С. Аксакова; в начале 1880-х годов он не прошел мимо «Священной дружины», собравшей цвет патриотически настроенных подданных[245]245
См.: Ананьич Б.В., Ганелин Р.Ш. С.Ю. Витте и его время. СПб., 1999. С. 17 20.
[Закрыть]. Прямо скажем, не лучший бэкграунд для предводителя либерального движения. Лишь в середине 1890-х годов Витте расстается со своим славянофильским имиджем и стремительно вживается в образ государственного деятеля западного типа[246]246
См.: Прилежаев В.В. Воспоминания // РГАЛИ. Ф. 1208. Оп. 1. Д. 45. Л. 7.
[Закрыть]. Однако в исторической литературе именно он по-прежнему олицетворяет все самое либеральное, что только могло возникнуть в «реакционных» верхах эпохи Николая II.
Данное обстоятельство вплоть до сегодняшнего дня оставляет в тени подлинного лидера российской либеральной бюрократии рубежа XIX-XX столетий – Д.М. Сольского. Об этом видном государственном деятеле следует рассказать поподробнее, поскольку он, к сожалению, известен лишь крайне узкому кругу специалистов[247]247
Сольский Д.М. (1833-1910) – сподвижник вел. кн. Константина Николаевича (младшего брата Александра II). Он являлся секретарем Государственного совета, управляющим II канцелярией Е.И.В. С 1878 по 1889 год – государственный контролер. Затем Сольский возглавил в Государственном совете Департамент экономии, утверждавший бюджеты всех министерств и ведомств. С 1903 года, по болезни вел. кн. Михаила Николаевича, исполнял обязанности председателя Государственного совета.
[Закрыть]. Начав служебную карьеру еще в 60-х годах XIX века, Сольский занимал ключевые посты в государственном управлении, неизменно входя в группу либерально настроенных деятелей, приверженцев конституционного пути развития. Профессиональные качества позволили ему остаться в правительстве Александра III, не особо привечавшего поборников либерализма. Сольский выступал за отмену подушной подати (это было осуществлено стараниями Н.X. Бунге), не одобрял еврейских притеснений, критиковал земскую реформу 1890 года министра внутренних дел Д.А. Толстого и т.д.[248]248
См.: Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870-1880-х годов. М., 1964. С. 417, 429; Он же. Российское самодержавие в конце XIX века. М., 1970. С. 115.
[Закрыть] При Николае II позиции Сольского серьезно усилились. Возглавляя Департамент экономии Государственного совета, он играл одну из ключевых ролей в выработке многих решений, в частности поддерживал денежную реформу С.Ю. Витте. Современники отзывались о нем не иначе как «о выдающемся по уму и государственному опыту сановнике»[249]249
См.: Менделеев П.П. Воспоминания // ГАРФ. Ф. 5971. Оп. 1. Д. 109. Л. 1.
[Закрыть]; именно Сольский пользовался наибольшим влиянием в верхах[250]250
См.: Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 95.
[Закрыть]. Как правило, ему поручалось рассмотрение разнообразных и сложных межведомственных разногласий. Показательно свидетельство прошедшего большой аппаратный путь Н.Н. Покровского:
«"Комиссия Сольского" – это было какое-то нарицательное слово: стоило возникнуть какому-нибудь более или менее сложному вопросу в области финансов, кредита, государственной экономии, а впоследствии – и государственного строительства вообще – и тотчас для его рассмотрения образовывалась высшая комиссия или комитет из министров и других сановников под непременным председательством графа Д.М. Сольского. К этим комиссиям относились с особым уважением ввиду авторитета их председателя, мнение которого имело обыкновенно решающее значение»[251]251
См.: Покровский Н.Н. Комитет министров и его канцелярия в 1890-х годах // РГАЛИ. Ф. 1208. Оп. 1. Д. 39. Л. 9.
[Закрыть].
Компетентность Сольского была настолько высока, что представители ведомств старались узнать его мнение до начала заседаний: благодаря этому упрощалось решение самых спорных и сложных вопросов[252]252
См.: Коковцов В.Н. Обрывки воспоминаний из моего детства и лицейской поры. М., 2011. С. 251-252.
[Закрыть]. Будучи крупным государственным деятелем, Сольский всегда действовал в соответствии со своими либеральными предпочтениями. А потому в начале XX века именно он символизировал преемственность с эпохой правительственного либерализма Александра II. Заметим, что Сольский выступал за введение конституционных начал в государственную практику исключительно по доброй воле императора и постепенно. Он понимал непригодность для российских условий иных путей продвижения в сторону конституционализма.
Таких же взглядов на переход неограниченной монархии на конституционные рельсы придерживался и еще один яркий представитель верхов – В.К. Плеве. Сразу заметим, что в историческом смысле ему повезло еще меньше, чем Сольскому. Если последний просто пребывает в забвении, то имя министра внутренних дел Плеве на слуху, и это именно тот случай, когда известность пошла во вред: Плеве окружен устойчивым ореолом махрового реакционера. Это неудивительно: человеку, возглавившему образованный в 1880 году Департамент государственной полиции, трудно рассчитывать на какую-либо иную репутацию (причем не только в глазах советских историков). Правда, на этот высокий пост тридцатитрехлетнего Плеве назначил не кто-нибудь, а конституционный реформатор поры Александра II М.Т. Лорис-Меликов, вокруг которого группировалась просвещенная бюрократия. И молодой Плеве оказался в этом кругу явно не случайно: его взгляды уже тогда были во многом созвучны либеральным веяниям. В частности, народник В.Г. Короленко вспоминал, что Плеве, еще будучи скромным товарищем прокурора Варшавской судебной палаты, в ходе следствия по делу о тайном революционном обществе «Пролетариат» позиционировал себя как убежденный конституционалист. Он охотно рассуждал о политических преобразованиях, необходимость которых осознают и просвещенное общество, и государь. А препятствуют им революционеры, всей своей деятельностью только мешающие проведению реформ. По словам Короленко, подследственные были очень удивлены речами прокурорского служащего[253]253
См.: Короленко В.Г. История моего современника. Т. 7. С. 147-148 // Короленко В.Г. Собр. соч.: В 10 т. М., 1954-1956.
[Закрыть].
В течение девяти лет В.К. Плеве занимал важнейшую должность государственного секретаря и на заседаниях Государственного совета находился рядом с Д.М. Сольским. Нельзя не упомянуть интересную деталь: кумиром «законченного реакционера» являлся не кто иной, как известный российский реформатор-либерал М.М. Сперанский. Плеве хранил кресло, в котором тот в свое время сидел за работой, и с гордостью демонстрировал его своим визитерам[254]254
См.: Романов В.Ф. Старорежимный чиновник. Из личных воспоминаний от школы до эмиграции. 1864-1919 годы // ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 598. Л. 169.
[Закрыть]. В начале XX века Плеве инициировал реформу самого Государственного совета, которая до сих пор не получила должного освещения. В новом документе об утверждении этого органа, подписанном Николаем И, имелся специальный раздел «Об особых совещаниях и Подготовительных комиссиях», который предусматривал возможность приглашения в них специалистов – не членов Государственного совета[255]255
См.: Высочайше утвержденное Утверждение Государственного совета. 30 марта 1901 года // ПСЗ-З. №19883. Т. 21. Отд. 1. СПб., 1903. С. 177.
[Закрыть], что фактически означало привлечение представителей широких слоев общества для разработки законодательных решений. Впервые столь заметное событие в жизни правительственных верхов произошло при рассмотрении положения о портовых сборах. В совещании участвовали начальники портов, представители местного городского общественного управления и купечества от городских дум и биржевых обществ[256]256
См.: Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 42.
[Закрыть]. Помимо этого Плеве предлагал узаконить практику, при которой император мог бы утверждать только те мнения Государственного совета, которые получили одобрение большинства[257]257
См.: Любимов Д.Н. События и люди. Воспоминания. 1902-1906 годы // РГАЛИ. Ф. 1447. Оп. 1. Д. 39. Л. 276.
[Закрыть]. Будучи уже министром внутренних дел, он задумал создание при своем министерстве Совета по делам местного хозяйства, состоящего не только из чиновников центрального аппарата, но и из выборных представителей с мест. Один из разработчиков этого нового проекта С.Е. Крыжановский настаивал, что «в деле утверждения Совета по делам местного хозяйства сквозила мысль создания народного представительства»[258]258
См.: Допрос С.Е. Крыжановского // Падение царского режима. Т. 5. М.; Л., 1926. С. 387.
[Закрыть]. Привлечение общественности к обсуждению различных государственных проблем постепенно стало практиковаться все шире. Характерен такой эпизод: при подготовке итогового документа комиссии по проведению губернской реформы обер-прокурор Святейшего Синода К.П. Победоносцев просил исключить из текста выражение «русская интеллигенция», ссылаясь на то, что в русском языке такое слово отсутствует, однако министр внутренних дел В.К. Плеве этого не сделал[259]259
См.: Любимов Д.Н. События и люди. Воспоминания. 1902-1906 годы // РГАЛИ. Ф. 1447. Оп. 1. Д. 39. Л. 49.
[Закрыть]. Суть его намерений хорошо отражает одна высказанная им мысль:
