Текст книги "Питер - Москва. Схватка за Россию"
Автор книги: Александр Пыжиков
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)
Перераспределяясь внутри замкнутого староверческого социума, финансовые средства затем использовались на разных предпринимательских уровнях купеческо-крестьянского капитализма. Проиллюстрируем это на столь любимом историками семействе Рябушинских, точнее – на одном факте, сыгравшем ключевую роль в их восхождении. Основатель династии Михаил Рябушинский перешел в раскол из православия в 1820 году, женившись на старообрядке (и сменив фамилию со Стеколыцикова на Рябушинского). До этого он подвизался в качестве обычного мелкого розничного торговца, но благодаря своим коммерческим способностям в новой среде смог организовать более серьезную торговлю, став купцом третьей гильдии. В 1843 году произошло важное событие: супруги Рябушинские устроили брак своего сына Павла с А.С. Фоминой. Она была внучкой священника И.М. Ястребова – одного из самых влиятельных деятелей Рогожского кладбища, где ничего не происходило без его благословения. Новое родство открыло им доступ к денежным ресурсам рогожцев, и уже через три года у Рябушинских имелась крупная фабрика с новейшим по тем временам оборудованием. Это позволило им подняться на вершины предпринимательства Москвы. Ко времени кончины основателя династии (1860) его состояние превышало 2 млн рублей[103]103
См.: Торговое и промышленное дело Рябушинских. М., 1913. С. 22, 26.
[Закрыть]. Как тут не согласиться с мнением, что:
«многие из главных московских капиталистов получили капиталы, положившие основание их богатству, из кассы раскольничьей общины»[104]104
Брак П.М. Рябушинского и А.С. Фоминой, состоявшийся по воле родителей и против его желания, оказался неудачным. В браке родилось шесть дочерей, один сын умер во младенчестве. Как только скончались родители П.М. Рябушинского, он развелся, женившись вновь на старообрядке из купеческой семьи. Как известно, у них было восемь сыновей, ставших впоследствии видными участниками политической, деловой и культурной жизни страны.
И.М. Ястребов (1770-1853) – один из наиболее известных иереев Рогожского кладбища с 1825 года. Во время вторжения Наполеона в Москву прятал там общинную кассу, иконы и проч. Являлся духовным наставником многих прихожан кладбища, в том числе и самых влиятельных. Подробнее о нем см.: Мельников П.И. (Андрей Печерский.) Очерки поповщины. Т. 7. С. 437-441 // Мельников П.И. Собр. соч.: В 8 т. М., 1976.
Андреев В.В. Раскол и его значение в русской народной истории. СПб., 1870. С. 163.
[Закрыть].
Разумеется, подобная циркуляция денежных средств не могла быть отражена в каких-либо официальных статистических отчетах. Но о том, что дело обстояло именно таким образом, косвенно свидетельствуют собираемые властями данные о действующих мануфактурах. В этих материалах обращает на себя внимание формулировка: фабрика «заведена собственным капиталом без получения от казны впомощения»; в просмотренном нами перечне, включающем более сотни предприятий Московского региона, она встречается практически в 80% записей[105]105
См.: Ведомость, учиненная в Мануфактур-Конторе о московских фабрикантах // РГИА. Ф. 16. Оп. 1. Д. 13; Л. 4-61.
[Закрыть].
Подобные источники финансирования крестьянско-купеческого капитализма были распространены повсеместно. О них дают представление записки Д.П. Шелехова, который в дореформенные годы путешествовал по старообрядческому Владимирскому краю. В одной сельской местности, в шестнадцати верстах от г. Гороховца, Шелехов столкнулся с «русскими Ротшильдами», банкирами здешних мест. Братья Большаковы располагали капиталом в несколько сот тысяч рублей, ссужая их промышленникам и торговцам прямо на месте их работы. Передача купцам и крестьянам денег – порой немалых – происходила без оформления какой-либо документации: на веру, по совести. Летом оба брата выезжали в Саратовскую и Астраханскую губернии для размещения там займов. Удивление автора записок не знало границ, когда при нем какому-то мужику в тулупе выдали 5 тыс. рублей с устным условием возврата денег через полгода. Опасения в вероятном обмане, высказанные им как разумным человеком, были отвергнуты. По утверждению кредиторов, такого не могло произойти, поскольку все не только хорошо знакомы, но и дорожат взаимными отношениями. К тому же о делах друг друга каждый неплохо осведомлен, и обмануть здесь удастся лишь один раз, после чего уже и «глаз не показывай и не живи на свете, покинь здешнюю сторону и весь свой привычный промысел». Д.П. Шелехов заключает:
«Вот вам русская биржа и маклерство!.. Господа писатели о финансах и кредите! В совести ищите основание кредита, доверия, народной совестью и честью поднимайте доверие и кредит, о которых так много нынче говорят и пишут ученые по уму, но без участия сердца и опыта».[106]106
См.: Шелехов Д. П. Путешествия по русским проселочным дорогам. СПб., 1842. С. 27, 39-40.
[Закрыть]
Эти примеры убедительно доказывают, что рост купеческо-крестьянского капитализма происходил на общинных ресурсах. Существовавшая в тот период финансовая система не была нацелена на обслуживание многообразных коммерческих инициатив, а кредитные операции в дореформенный период находились в руках иностранных банкирских домов, обеспечивавших бесперебойность интересовавших их внешнеторговых потоков.[107]107
В тот период все крупные операции в России осуществлялись через иностранных банкиров. В это время действовало несколько банкирских домов – Штиглица, Юнкера, Симона Якоби, Кенгера и др. Примечателен такой факт: когда крах потерпел английский банкир Сутерланд, основной кредитор российского правительства в 1780-1890 годах, то оказалось, что жертвами его банкротства являются в основном казна и аристократия. Лишь изредка среди деловых партнеров Сутерланда встречались купцы, причем только те, которые вели внешнюю торговлю //. См.: Ананьич Б.В. Банкирские дома в России. 1860-1914 гг. Л., 1991. С. 12-13.
[Закрыть] Банковские же учреждения России, созданные правительством, концентрировались на другой задаче: поддержании финансового благосостояния российской аристократии и дворянства, что обеспечивалось предоставлением им ссуд под залог имений. Что же касается кредитования непосредственно коммерческих операций, то для этого начиная с 1797 года открывались учетные конторы в Петербурге и Москве, а также в портовых городах: Одессе, Архангельске, Феодосии. Однако эти структуры работали опять-таки только под залог экспортных товаров. В 1817 году они были преобразованы в Государственный коммерческий банк, с сохранением функций по обслуживанию исключительно экспортно-импортных операций. Неразвитость коммерческого кредита приводила к накапливанию весьма значительных сумм, которые негде было разместить, кроме как под залог дворянской недвижимости. Этот процесс продолжался всю первую половину XIX века. Перед отставкой министра финансов Е.Ф. Канкрина в 1843 году общие вклады в системе госбанков достигали 477 млн рублей; при этом выплачивать проценты по ним был обязан собственник, то есть российское правительство[108]108
См.: Мигулин П.П. Наша банковская политика (1729-1903 г.г.). Харьков, 1904. С. 35.
[Закрыть]. Отсюда правомерен вывод: вся кредитная система России имела целью лишь обеспечение интересов господствующего сословия – дворянства и не сыграла большой роли в мобилизации капиталов для развивавшейся промышленности[109]109
См.: Рожкова М.К. Экономическая политика правительства // Очерки экономической истории России первой половины XIX века. М., 1959. С. 366; Полянский Ф.Я. Первоначальное накопление капитала в России. М., 1958. С. 101.
[Закрыть]. Купеческо-крестьянский капитализм формировался и существовал вне государственной банковской системы того периода.
Продолжая его характеристику, следует обратить внимание на отношения, существовавшие внутри якобы капиталистических хозяйств. Считали их именно общинной, а не частной (то есть конкретно чьей-то) собственностью не только те, кому было поручено управлять ею, но и рядовые единоверцы, работавшие на производствах. Вот одно из свидетельств конца XVIII века. В Хамовнической стороне Москвы двое братьев-купцов завели ситцевую фабрику. На ней трудились сто вольнонаемных мастеров, которые, как следует из архивного документа, вели себя вполне самостоятельно, по-хозяйски контролируя ход производства и время работы. Один из владельцев пошел на конфликт с людьми, причем поссорился не только с ними, но и с братом, который не поддержал его в этой ситуации. В результате для продолжения деятельности ему пришлось просить у власти разрешения на покупку трех сотен душ крепостных мужского пола с условием: где тех крестьян будет дозволено купить, туда фабрика и переедет. Этот пример показывает реальное положение и вес простых рабочих в делах того предприятия, на котором они трудились. Очевидно, данный случай выходит далеко за рамки представлений о наемном труде, свойственных классической капиталистической практике[110]110
Подоплеку этих событий позволила выявить переписка между правительством и купцом, связанная с переводом фабрики и покупкой крестьян. См.: РГИА. Ф. 16. Оп. 1. Д. 27. Л. 2-14.
[Закрыть].
Своеобразные отношения между рабочими и хозяевами фиксировали также внимательные наблюдатели. Православный священник И. Беллюстин, публиковавший заметки о старообрядчестве, описывал посещение сапожного производства в большом (в несколько тысяч человек) раскольничьем селении Тверской губернии. Староверы образовывали здесь артели по 30-60 работников, которые не только обладали правом не соглашаться с хозяином (то есть с тем, кто представлял интересы работников вне их мира) по самым разным вопросам, но и могли подчинить его своему мнению. И. Беллюстин оказался, например, свидетелем горячих споров в артели о вере:
«Тут нет ничего похожего на обыкновенные отношения между хозяином и его работником; речью заправляют, ничем и никем не стеснясь, наиболее начитанные, будь это хоть последние бедняки из целой артели; они же вершат и поднятый вопрос»[111]111
См.: Беллюстин И. Еще о движениях в расколе // Русский вестник. 1865. Т. 57 (№6). С. 762.
[Закрыть].
Хозяин в спорных случаях оказывался перед серьезным выбором: или подчиниться артели (а между артелями в селении существовала подлинная солидарность), или встать в разлад с нею, то есть с целым обществом. Неудивительно, что, как правило, хозяин предпочитал первое, поскольку каждый, независимо от рода занятий и своей роли, был крепко вплетен в этот социальный организм.
Подобные отношения между работниками и хозяевами существовали и на появляющихся крупных мануфактурах. Например, в староверческом анклаве Иваново уже в 1830-1840-х годах насчитывалось около 180 фабрик. Имена их владельцев – Гарелины, Кобылины, Удины, Ямановские и др. – были широко известны в центральной России. Заметим, что возглавляемые ими предприятия состояли из артелей, являвшихся основной производственной единицей. Артель непосредственно вела дела, «рядилась с хозяином», получала заработанное, то есть оказывала ключевое влияние на весь ход фабричной жизни[112]112
См.: Нефедов Ф.Д. Наши фабрики // Повести и рассказы. Т. 1. М., 1937. С. 14-15.
[Закрыть]. В таких условиях сформировался особый тип «фабричного», «мастерового», психологически весьма далекий от обычного работника по найму в классическом капиталистическом смысле этого слова. Серьезно изучавшие дореформенную мануфактурную Россию замечали: если высший класс с завистью, но без уважения относится к этим капиталистам из крестьян, то:
Это порождало разговоры о том, что фабрика портит народ, что под ее влиянием простолюдин утрачивает чистоту нравов. Официальные власти усматривали здесь криминализацию взаимоотношений, недоумевая: как могут простые фабричные работники держаться с хозяевами с наглой самоуверенностью и ставить себя с ними на равных? Эту черту фабричной жизни дореформенной России подметили и советские историки. Правда, их вывод был своеобразным: якобы:
Таким образом, российский капитализм в процессе своего роста и формирования приобретал довольно специфический облик, заметно отличавшийся от европейского бизнеса. Уже в первой половине XIX века четко обозначилась тенденция: капитализм сверху – в исполнении правящих классов, развивавшийся по классическим канонам, – сильно отличался от деловой активности крестьянских низов, которые рассматривали предпринимательство в социальном формате, основанном на солидарных принципах, а не на частной собственности и конкуренции. Такая модель крестьянско-купеческого капитализма, во многом навеянная староверческими воззрениями, подверглась жестокому правительственному прессингу. Власти усматривали здесь коммунистические идеалы собственности и управления, которые в то время активно пропагандировал ряд европейских мыслителей. В пятидесятых годах XIX столетия правительство осуществило настойчивую попытку ввести в законодательное поле Российской империи деятельность торгово-мануфактурных предприятий. К шестидесятым годам эта задача была в целом выполнена[115]115
См.: Пыжиков А.В. Грани русского раскола. Заметки о нашей истории. М., 2013. С. 184-207.
[Закрыть]. Одним из основных итогов этой трансформации стало появление на отечественной деловой арене крупной торгово-промышленной группы, нацеленной на укрепление своих позиций уже исключительно в рамках капиталистических ценностей. Финансово-производственный потенциал группы позволил ей серьезно претендовать на весьма значимое место в экономической жизни страны. С этого времени мы можем говорить о развернувшейся конкуренции между, с одной стороны, купеческой элитой, обосновавшейся в Москве, а с другой – дворянским и иностранным капиталом, поддерживаемым петербургской бюрократией.
Крупная схватка между ними произошла в ходе продажи Николаевской железной дороги. В 1868 году власти решили провести конкурс на право эксплуатации наиболее прибыльной железнодорожной ветки между Петербургом и Москвой. Рассматривались четыре заявки: от Главного общества российских железных дорог, рязанского купца первой гильдии Самуила Полякова, американского гражданина В. Уайненса и Московского товарищества. Между Москвой и основным ее конкурентом – Главным обществом – развернулось лоббистское противостояние. Московское товарищество, состоявшее из девяноста двух человек, включало цвет староверческого купечества и славянофилов. Его предложение выглядело действительно привлекательно: произвести все ремонтные работы на путях и увеличить подвижной состав, употребив на это – без всякого пособия и гарантий правительства – собственный капитал в 15 млн рублей (из них 10 млн наличными, а 5 млн – процентными бумагами)[116]116
См.: Финансовые предложения на приобретение Николаевской железной дороги образуемым в Москве Товариществом // РГИА. Ф. 1263. Оп. 1. Д. 3344. Л. 757.
[Закрыть]. Преимущества этого предложения очевидны на фоне других заявок, предусматривавших максимально большие правительственные гарантии. Неудивительно, что оно смогло привлечь многих министров, высказавшихся в пользу этого ходатайства. Представители Московского товарищества около семи месяцев постоянно проживали в Петербурге, руководя усилиями лоббистов[117]117
См.: Записки Александра Ивановича Кошелева. Берлин. 1884. С. 191-192.
[Закрыть]. Даже наследник престола – будущий Александр III – публично одобрил московскую инициативу; в этом проявились его взгляды на поддержку отечественных промышленников и защиту их от иностранных конкурентов (эти взгляды привил ему учитель по экономике профессор И.К. Бабст – видный сторонник московского клана)[118]118
См.: Кокорев В. Экономические провалы. Из воспоминаний. М., 2002.С. 276; Уортман Р. Сценарии власти. Т. 2. М., 2004. С. 253-254.
И.К. Бабст (1821-1881) – известный экономист, преподавал в Казанском университете. Выступил там с речью «О некоторых условиях, способствующих умножению народного капитала», сделавшей его популярным в научных кругах страны. С 1857 года – профессор Московского университета, автор ряда книг; участвовал в изданиях Чижова и Аксакова, публикуя статьи по экономической проблематике. В 1862 году приглашен учителем экономики к цесаревичу Николаю, а после его кончины – к Александру, будущему императору; сопровождал его в поездках по стране. Тесно сотрудничал с московским купечеством, участвуя в продвижении банковских проектов, много лет возглавлял крупнейший банк Москвы – Московский купеческий, из-за чего в 1874 году оставил профессуру. Подробно о нем см.: Чупров Л. И. Иван Кондратьевич Бабст. М., 1881.
[Закрыть].
Дело о продаже Николаевской дороги имело как экономическое, так и общественно-политическое значение. В этом были уверены прежде всего участники Товарищества: для них речь шла не столько о конкретной хозяйственной проблеме, сколько о том направлении, по которому должна развиваться отечественная промышленность. В их записке, направленной в правительство, впервые четко выражена позиция, которая противоречит интересам дворянского клана, связанного с иностранным капиталом:
«Русская предприимчивость не имеет в своем Отечестве поля, на котором она могла бы разрастись и развиваться. Все современные предприятия России, организуясь на иностранные капиталы, подпадают неизбежно под влияние иностранцев или руководимы ими, питают их промышленные силы и им несут свои прибыли и доходы... Товарищество, владеющее и руководящее Николаевской дорогою как одним из огромных промышленных предприятий Европы и задавшееся непременным желанием сохранить и поддерживать это предприятие силами и способами русской деятельности, может, бесспорно, получить сильное орудие для излечения помянутого недуга»[119]119
См.: Докладная записка уполномоченных Московского Товарищества по приобретению Николаевской железной дороги // РГИА. Ф. 1263. Оп. 1. Д. 3344. Л. 462-463
[Закрыть].
Однако высшая власть в лице императора Александра II имела совсем другие планы, и прибыльный актив достался Главному обществу российских железных дорог, основанному французскими финансистами и высшей российской аристократией. Такое решение мотивировалось необходимостью поддержать стоимость акций этого Общества, чему и способствовало приобретение крупного транспортного актива[120]120
См.: Дельвиг А.И. Полвека русской жизни. Т. 1. М.; Л., 1930. С. 465.
[Закрыть]. Возмущение сторонников Московского товарищества не имело пределов. М.Н. Катков не уставал разбирать это скандальное дело на страницах своего издания, подчеркивая невыгодность его исхода для российского государства. Он разъяснял, что Главное общество, по сути, не подвергая себя никакому риску, возлагало ответственность за будущие результаты своего хозяйничанья на то же правительство. Иными словами, обещая перечислять часть прибыли от эксплуатации дороги государству, оно требовало от него же гарантий на эти доходы. Это как если бы кто-нибудь заложил свой дом, восклицали «Московские ведомости», а ответственность по уплате процентов возложил на кредитора[121]121
См.: «Главное общество российских железных дорог». 6 февраля 1868 года // Катков М.Н. Собрание передовых статей «Московских ведомостей» за 1868 год. М., 1897. С. 70.
[Закрыть]. М.Н. Катков сожалел, что «это дело пришлось решить не в пользу Русского Товарищества» с его выгодными условиями, и выражал пожелание, чтобы лица, составившие его, «не покинули свое намерение послужить железнодорожному делу в России»[122]122
См.: Передовая «Московских ведомостей» от 14 июля 1868 года // Там же. С. 339.
[Закрыть]. Беспокоился именитый публицист напрасно: эти лица не собирались оставлять своих намерений и уже вскоре нацелились на следующий объект, претендуя на покупку Курской железной дороги. В этот раз правительство, видимо желая компенсировать московской группе репутационные и материальные издержки от предыдущего поражения, не стало чинить ей препятствий, и в 1871 году право на эксплуатацию Курской ветки перешло к ней[123]123
См.: РГИА. Ф. 1263. Оп. 1. Д. 3533. Л. 332-335.
[Закрыть].
Другим жизненно важным делом купеческой буржуазии являлась борьба за высокие таможенные пошлины, ограждающие производства от конкуренции с иностранными товарами. Это направление деятельности еще с первой половины XIX века стало традиционным для торгово-промышленного купечества, своего рода его визитной карточкой. Развитие хозяйственной деятельности все более отчетливо выявляло противоположность интересов основных субъектов экономической жизни. Интересы правящего дворянства, ратующего за расширение внешнеторговых оборотов, были далеки от потребностей мануфактуристов, желавших, напротив, сокращения экспортно-импортных операций. Ведь объем поставок русской продукции на европейский рынок зависел от объемов ввоза, а поскольку экспорт империи практически полностью состоял из продуктов сельского хозяйства, то требования дворян-землевладельцев оказывались несовместимыми с нуждами промышленников. Русское купечество поднялось на защиту внутреннего рынка страны, так как от этого зависели его коммерческие перспективы. С начала XIX столетия эти выходцы из крестьян писали ходатайства по ограждению торгового пространства от западной конкуренции, высказывая настойчивые просьбы о повышении таможенных тарифов. Как показывает знакомство с этими документами, все они строились по одной схеме: в России из-за высокой стоимости сырья и оборудования, недостатка путей сообщения, дорогого кредита, неудовлетворительного качества рабочей силы условия производства менее выгодные, чем за границей. Кроме того, поскольку «произведения российские» предназначены для широких народных масс, а не для роскоши избранных, отечественная продукция обязана быть дешевой, чему и должны способствовать высокие пошлины на заграничные товары. Ходатаи с подлинно народной прямотой просили «удостоверить навсегда о запрещении ввоза всех иностранных изделий», поскольку они мешают открывать новые фабрики, проявлять предприимчивость и смекалку[124]124
См.: Ходатайства московских и других русских фабрикантов и заводчиков между 1811 и 1816 годами // Сборник сведений и материалов по ведомству министерства финансов. Т. 3. СПб., 1865. С. 155-159, 179.
[Закрыть]. Подобные заявления в адрес правительства поступали с завидной регулярностью как непосредственно от самих промышленников, так и от местных властей, время от времени проникавшихся их нуждами[125]125
См.: Всеподданнейшее прошение московских фабрикантов о некоторых изменениях в ныне действующем тарифе. 25 октября 1827 года // РГИА. Ф. 560. Оп. 4. Д. 404. Л. 2-8; Записка московского военного генерал-губернатора Д.В. Голицына «Об упадке в Москве торговой промышленности». 7 ноября 1840 года // РГИА. Ф. 560. Оп. 4. Д. 1065. Л. 3-4.
[Закрыть].
Наверху всегда довольно спокойно реагировали на подобные просьбы, не останавливая на них внимания. Однако в 1860-х годах деятельность промышленников по обоснованию необходимости введения высоких таможенных ставок стала заметно более осмысленной. Во многом это объясняется как раз тем, что в пореформенной России крестьянская по своему происхождению буржуазия обрела союзников из правящего сословия, помогавших полнее выражать ее разнообразные насущные интересы. Применительно к таможенным делам эту функцию выполнял экономист и предприниматель А.П. Шипов[126]126
А.П. Шипов (1800-1878) – из дворян Костромской губернии, учился в Институте путей сообщений, откуда был отчислен за дуэль с преподавателем, в течение десяти лет служил в Преображенском полку, затем состоял по ведомству государственных имуществ в г. Костроме. Основал там механический завод, сблизился с московским купечеством. Автор многих трудов по российской экономике; страстно выступал за введение высоких пошлин на иностранные товары. Будущее страны А.П. Шипов связывал с развитием отечественной промышленности. Вместе с Ф.В. Чижовым участвовал в издании журнала «Вестник промышленности». Пользовался большим уважением в купеческих кругах. В 70-х годах XIX века являлся председателем Нижегородского ярмарочного комитета.
[Закрыть]. На встречах с лидерами московского клана он зачитывал свои готовившиеся к печати сочинения о благотворности русских деловых начинаний и о вреде иностранного предпринимательства в России[127]127
Сошлемся, например, на сведения о встрече, проходившей 23 февраля 1856 года в особняке почетного гражданина А.И. Хлудова. На ней присутствовали пятнадцать крупнейших действующих лиц промышленной Москвы и А. Шипов читал отрывки из своего сочинения «О значении хлопчатобумажной промышленности в России» // РГИА. Ф. 18. Оп. 2. Д. 1584. Л. 30.
[Закрыть]. Вот характерная выдержка из одной его книги:
«Эти господа имеют лишь в виду вести Россию к сближению с теорией свободной международной торговли, о чем так хлопочут наши благодетели – западные иностранцы, и приставляют к нам особых агентов, чтобы убеждать нас в том, что поспешное понижение пошлин... есть непременное условие рациональности и должно быть целью наших действий»[128]128
См.: Шипов А.П. Практическое применение к началам рационального тарифа. СПб., 1868. С. 286.
[Закрыть].
Интеллектуальные наработки А.П. Шипова оказались как нельзя более кстати, когда после отмены крепостного права правительство, исходя из либеральных побуждений, взяло курс на понижение таможенных ставок. Министр финансов М.X. Рейтерн представил Александру II выводы о применении пошлин в предыдущий период; из них следовало, что увеличение таможенного дохода наблюдалось по всем тем статьям, по которым пошлины понижались. К тому же, по оценке Рейтерна, снижение не только не причинило вреда российской экономике, но и дало импульс ее росту. Поэтому предлагалось продвигаться по данному пути и «допустить некоторое уменьшение чрезмерных пошлин... на сколько еще представляется возможным без вреда отечественной промышленности»[129]129
См.: Всеподданнейший доклад министра финансов М. Рейтерна по вопросу о пересмотре таможенного тарифа. 30 июня 1867 года // РГИА. Ф. 1244. Оп. 16. Д. 1. Ч. 1. Л. 65-66.
[Закрыть], а также учреждалась правительственная Комиссия по пересмотру таможенного тарифа. В нее вошли и представители староверческой буржуазии центральной России: Ф. Рязанов, Т. Морозов, Н. Четвериков, В. Крестовников – от Московского региона, В. Каретников, Н. Гарелин – от Владимирского. В ходе работы комиссии они выступили единым фронтом, доказывая пагубность снижения таможенных ставок.
О происходившей в комиссии напряженной борьбе дают представление стенограммы заседаний. Чиновники Министерства финансов и купечество не стеснялись во взаимных обвинениях в некомпетентности, неискренности, предвзятости и т.д. Руководители департамента таможенных сборов Министерства финансов доказывали, что в случае высоких тарифов не произойдет нужного притока капитала, будет затруднена всякая конкуренция, да и избыточная пошлина всей тяжестью ляжет на потребителя, а внутреннее производство не расширится[130]130
См.: Заседание экспертной комиссии по статьям тарифов о бумажной пряже и тканях. 28 ноября 1867 года // РГИА. Ф. 1244. Оп. 16. Д. 1. Ч. 1. Л. 700.
[Закрыть]. В ответ звучали страстные речи Т.С. Морозова:
Правительственные чиновники считали купцов людьми невежественными, и велико было их удивление, когда эти выходцы из народа начали довольно умело оспаривать понижение пошлин. Как вспоминал участник этих баталий (впоследствии председатель Московского биржевого комитета) Н.А. Найденов:
Кстати, после заседаний купеческие представители собирались в номере гостиницы у главного критика таможенной политики правительства А.П. Шипова, которого власти предусмотрительно не пригласили для работы в комиссии. На этих встречах, продолжавшихся до глубокой ночи, обсуждалось все происходившее на заседаниях и намечалась линия поведения на следующий день[133]133
См.: Там же. С. 191.
[Закрыть].
Большую помощь купечеству оказывал И.К. Бабст, который во время занятий с будущим Александром III сообщал ему о ходе таможенных дискуссий. Тот просил руководителя департамента Государственного совета К.В. Чевкина, к которому должны были поступить документы комиссии, принять и выслушать купеческих фабрикантов[134]134
См.: Там же. С. 192.
[Закрыть]. Несмотря на это, споры о таможенных тарифах завершились так, как, собственно, и должны были завершиться – победой правительства. При посредничестве того же Бабста делегация от купечества, участвовавшая в трудах таможенной комиссии, была представлена наследнику; он выразил искреннее свое сожаление по поводу итогов работы, сказав о чиновниках: «Ничего с ними не поделаешь»...[135]135
См.: Там же. С. 207.
[Закрыть] Поражение купеческой буржуазии вызвало и заметный общественный резонанс; на него по-своему откликнулись даже революционные круги. В прокламации «К русскому купечеству» констатировалось: оно «становится рабом всякого чиновника» и в конце концов останется ни с чем, а надо, чтобы оно:
В политическом отношении купеческая буржуазия и ее сторонники значительно уступали чиновничье-дворянскому клану, издавна облюбовавшему все административные должности империи. Официальный Петербург пребывал в понятиях о Москве как о большой деревне: столичная бюрократия редко признавала ее значение[137]137
См.: Мемуары графа С.Д. Шереметева. Т. 1. М. 2004. С. 302.
[Закрыть]. Осознавая недостаточность своего лоббистского потенциала, купечество Первопрестольной старалось приобрести устойчивые позиции во властных структурах. С этим связаны усилия по созданию отдельного правительственного ведомства – Министерства торговли и промышленности. Проект образования этого органа посредством выделения из структуры Министерства финансов был подан известным купцом В.А. Кокоревым великому князю Константину Николаевичу, который весьма благосклонно отнесся к этой инициативе. Предполагалось, что во главе нового министерства непременно должен встать какой-либо авторитетный представитель русского купечества[138]138
См.: ГАРФ. Ф. 109.3-я экспедиция. Секр. Архив. Д. 1963. Л. 1-2.
[Закрыть]. Некоторые рассматривали фигуру самого Кокорева; среди его сторонников был и князь А.И. Барятинский, с юности состоявший в дружеских отношениях с императором. Популярный фельдмаршал со славянофильскими наклонностями был заметно впечатлен зажигательными речами этого самородка. Он признавал, что Кокорев вышел совсем из иной мировоззренческой среды, нежели все прочие крупные правительственные чиновники, но был убежден, что препятствием для ведомственного служения это являться не может[139]139
См.: Зиссерман А.Л. Фельдмаршал князь Александр Иванович Барятинский. М., 1891. С. 172-174.
А.И. Барятинский (1815-1879) – российский фельдмаршал, командовал войсками на Кавказе в ходе заключительной стадии военных действий. Отличался славянофильскими взглядами. В частности, ратовал за перенос столицы из Петербурга в Киев – подальше от онемеченной бюрократии, поближе к славянским истокам. (Александр II с иронией воспринимал подобные предложения.) Также фельдмаршал предложил вмешаться в конфликт 1866 года между Пруссией и Австро-Венгрией, что, по его убеждению, привело бы к развалу Австрийской империи: ее славянские территории отошли бы к России, под сенью которой объединятся все славянские народы.
[Закрыть].
Однако в коридорах чиновничьего Петербурга все оказалось гораздо сложнее, чем на кавказских фронтах. Власти не желали назначать купца, пребывавшего в расколе, ни на какую чиновную должность, не говоря уже о столь высоком посте. Интересно, что московская группа, понимая сложившуюся ситуацию, предлагала не отдавать министерство под руководство какого-либо авторитетного купца, а создать коллегиальное управление. В фонде Минфина содержится записка с проектом создания Министерства коммерции и промышленности, во главе которого находится совет, состоящий из людей, хорошо знакомых с данными отраслями. В него должны были входить одиннадцать членов: трое от правительства и по четыре от торгующих купцов и от фабрикантов-производственников. Причем правительственных чиновников предполагалось назначать указами императора, а остальных избирать. Но и такой подход к управлению новым ведомством вызвал резкие возражения, которые объяснялись тем, что большинство голосов в совете фактически принадлежало бы купеческому сословию. Это признавалось в принципе недопустимым, особенно для России – «при недостаточной просвещенности наших купцов»[140]140
См.: Записка «О создании министерства коммерции и промышленности» (без подписи) // РГИА. Ф. 560. Оп. 14. д. 292. Л. 12-17.
Российский исследователь Л.Е. Шепелев считает, что вероятным автором данной записки является Ф.В. Чижов, см.: Шепелев Л.Е. Царизм и буржуазия во второй половине XIX века. Л., 1981. С. 53.
[Закрыть].
Власти с недоверием относились к инициативам московского клана, блокируя их хорошо выверенными аппаратными способами. Например, в 1870 году состоялся Петербургский торгово-промышленный съезд, который провела столичная буржуазия, легко получившая на то дозволение свыше. Заметим, это первый в истории страны крупный публичный форум, устроенный предпринимательскими кругами. Вскоре московская группа также решила обсудить нужды торговли и промышленности на своем съезде в Первопрестольной. В конце 1871 года начал работу распорядительный комитет по устройству мероприятия; купечество Центрального региона буквально завалило его предложениями и просьбами[141]141
См.: Письмо Общества для содействия русской промышленности и торговли в распорядительный комитет по устройству промышленного съезда в Москве. 17 января 1872 года // ЦИАМ. Ф. 143. Оп. 1. Д. 32. Л. 39.
[Закрыть]. Пришлось даже умерять пыл потенциальных участников форума: Общество для содействия русской промышленности и торговли указало, что количество вопросов, намечаемых для обсуждения, не должно быть большим, иначе повестка дня окажется сильно перегруженной. Наконец в мае 1872 года ходатайство о проведении съезда на тех же основаниях, на каких был разрешен петербургский, поступило в Министерство финансов. Но там после рассмотрения представленной программы мероприятия и списка его участников пришли к заключению, что намечаемый разговор, особенно о развитии совещательных учреждений по торговле и промышленности, является несвоевременным, так как не может иметь практической пользы. Все эти вопросы планировалось обсуждать в Государственном совете, а потому ходатайство не было удовлетворено[142]142
См.: Письмо Министра финансов М. X. Рейтерна в Министерство внутренних дел. 23 мая 1872 года // РГИА. Ф. 1286. Оп. 32. Д. 286. Л. 2-5.
[Закрыть].
В шестидесятые – семидесятые годы XIX века правительственной поддержкой пользовались деловые начинания в первую очередь представителей дворянской верхушки – в этом заключалась особенность капиталистического развития России. Привилегии предоставлялись тем акционерным обществам, в которых российская знать и иностранный бизнес имели интересы и долю. Например, английский предприниматель Юз начинал деятельность в России в союзе с князем С.В. Кочубеем. Именно связи этого аристократа в правительственных кругах помогли Юзу получить в конце 1860-х годов разрешение на беспошлинный ввоз оборудования для предприятия по производству рельсов и добиться премии с каждого произведенного пуда продукции[143]143
Такое положение дел хорошо известно; наглядные примеры приведены советским исследователем, изучавшим российский капитализм: Лаверычев В.Я. Крупная буржуазия в пореформенной России. М., 1974. С. 47-48.
[Закрыть]. Проталкивать в придворных и правительственных сферах подобные коммерческие проекты купеческая буржуазия в тот период была еще не в состоянии. Очевидная слабость ее позиций перед чиновничеством послужила даже темой для известного романа Д.Н. Мамина-Сибиряка «Приваловские миллионы». По сюжету завод, принадлежащий раскольничьей семье Приваловых-Гуляевых, становится, говоря современным языком, объектом рейдерской атаки правительственных чиновников. Чтобы покрыть накопившуюся задолженность предприятия, его пустили с молотка. В результате многомиллионный актив достался какой-то неизвестной компании, которая приобрела его с рассрочкой платежа на тридцать семь лет, то есть практически задаром. Позже выяснилось, что за этим удачливым покупателем стоят те же самые чины, которые довели приваловское предприятие до банкротства. Попытки хозяев воспрепятствовать такому ходу событий ни к чему не привели. Как заметил Д.Н. Мамин-Сибиряк, после растворения миллионов оставалось вплотную заняться другим делом – не дать погибнуть приваловскому роду[144]144
См.: Мамин-Сибиряк Д.Н. Приваловские миллионы // Собр. соч.: В 8 т. М. Т. 2. С. 449-460.
[Закрыть].
Обратимся теперь к ситуации в банковской сфере, развитие которой с 1860-х годов стало одним из основных направлений российской экономики. Соперничество буржуазных группировок проявилось здесь не менее наглядно, чем в железнодорожном строительстве и таможенных делах. Московское купечество много лет безуспешно пыталось учредить собственный крупный банк; проект «О городовом общественном банке» был представлен властям еще в 1834 году. Тогда просьба мотивировалась необходимостью создания особого «хлебного» капитала на случай неурожая. Но даже столь благородная цель успеха не обеспечила: власти не отреагировали на просьбу купечества[145]145
Докладная записка по этому делу явственно показывает, что вопрос о хлебном продовольствии для предотвращения голода отошел на второй план, сделавшись частью обширного проекта, в котором продовольственная нужда сочеталась с кредитными задачами для торговли и промышленности. Данный проект представлял купец О.Л. Свешников. Ответа от правительства не было в течение девяти лет. Лишь в 1843 году купечество решилось напомнить о проекте по созданию хлебного магазина и Городового банка. Однако новый военный генерал-губернатор Москвы князь А.А. Щербатов дал понять, что настаивать на этой просьбе не стоит. См.: История Московского купеческого общества. Т. 2. Вып. 1. М., 1916. С. 370-374, 393.
[Закрыть]. И в новых, пореформенных реалиях банковские проекты Москвы начала 1860-х по-прежнему оставались без внимания, как, например, проект Ф.В. Чижова о создании Народного железнодорожного банка, попросту проигнорированный министерством финансов[146]146
См.: Симонова И. Федор Чижов. С. 211.
[Закрыть]. Первый российский коммерческий банк был утвержден, разумеется, в Петербурге в 1864 году[147]147
См.: Высочайше утвержденный устав Петербургского частного коммерческого банка. 28 июля 1864 года // ПСЗ-2. № 41122. Т. 39. Отд. 1. СПб., 1867. С. 664-668.
[Закрыть]. Его организатором стал председатель Петербургского биржевого комитета Е.Е. Бранд.
Будучи доверенным лицом министра финансов М.X. Рейтерна и управляющего Государственным банком барона А.Л. Штиглица, он заручился их поддержкой. В пятимиллионном уставном капитале один миллион рублей составлял вклад правительства, еще один – по рекомендации Штиглица – иностранных банкиров[148]148
См.: Из воспоминаний Евгения Ивановича Ламанского // Русская старина. 1915. №11. С. 209.
[Закрыть]. Подобная картина наблюдалась и при учреждении других петербургских банков: неизменными участниками их создания выступали правительственные чиновники и предприниматели иностранного происхождения. Управляющий Государственным банком Е.И. Ламанский (в 1867 году он сменил на этом посту Штиглица) вспоминал, как он уговаривал Г. Рафаловича, готовившего устав Петербургского учетного и ссудного банка, пригласить в состав учредителей кого-нибудь из русского купечества; возглавил же правление этого банка бывший министр внутренних дел П.А. Валуев. А сам Ламанский стал председателем правления Русского банка для внешней торговли, учрежденного в 1871 году по инициативе банкирских домов Гвинера, Гинзбурга, Мейера и других[149]149
См.: Там же. С. 211.
[Закрыть]. От столичного русского купечества в банковском строительстве участвовал довольно ограниченный круг деятелей. Так, в составе акционеров разных петербургских банков неизменно фигурировали братья Елисеевы. Но подобные примеры являлись исключениями: погоду здесь делали не купеческие представители. Неудивительно, что столичные банки, тесно связанные с высшей имперской бюрократией, пользовались безраздельной поддержкой российского правительства, поручавшего им проведение различных коммерческих операций. Например, М.X. Рейтерн наделял упоминавшийся Петербургский учетный и ссудный банк правом реализации и пополнения золотого запаса страны на финансовых рынках европейских стран[150]150
См.: Там же // Русская старина. №12. С. 412-413.
[Закрыть].
