Текст книги "Гибель Византии (СИ)"

Автор книги: Александр Артищев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 39 страниц)

ГЛАВА XLIII

Когда очередной приступ был в самом разгаре, Константин с площадки третьей от Полиандровой ворот башни сделал отмашку рукой нетерпеливо переминающемуся с ноги на ногу гонцу.

Вскоре створы городских ворот распахнулись и после минутной заминки осаждающие хлынули в стороны перед строем из пяти сотен закованных в броню всадников. С дружным боевым кличем, на мгновение перекрывшим шум сражения, они бросились вперед, опрокидывая и втаптывая в землю тех, кто не успел или не желал посторониться. Вслед за ними, блестя на солнце кирасами, вышло из города не менее двух сотен воинов из числа личной гвардии императора. Пешие гвардейцы не стали преследовать отступающих турок – разбежавшись вдоль стен, они принялись топорами уничтожать приставные лестницы, а также тех немногих вражеских солдат, кто пытался помешать им в этом.

Неожиданность вылазки сыграла свою роль. Не готовые к отпору, беспомощные перед конницей, турки побежали прочь, ища спасения по ту сторону рва. Латники преследовали их, рубя мечами отстающих. Навстречу византийцам уже спешили конные отряды сипахов и тимариотов; воодушевленные близкой подмогой, мусульмане попытались преградить дорогу врагу. Это короткое столкновение обошлось им в несколько десятков жизней, остальные сочли за благо отступить.

Стиснув зубы, Константин наблюдал за воинами Кантакузина. С площадки башни, как на ладони, просматривалось перемещение небольшого отряда. Смятение среди осаждающих быстро росло. Два полка тимариотской конницы не смогли выдержать настиска, часть всадников была окружена и сброшена в ров. В третий раз за время последнего штурма османская армия отступила от стен и обратилась в повальное бегство. У земляной насыпи через ров произошла заминка: воины, бегущие прочь от города, столкнулись со спешащими им на выручку тимариотами. От смешения двух потоков произошла чудовищная давка; многие попросту были раздавлены, другие задохнулись в толпе, третьи летели прямо в ров, на еще неостывшие после недавнего пожара уголья. В бешенстве, что путь им преградили свои же солдаты, тимариоты хлестали отступающих плетьми; иные, уже не таясь, секли пехотинцев саблями.

В течении часа решалась судьба Константинополя. Но огромный численный перевес османской армии предопределил исход вылазки горожан. На перехват византийцам, уже выдавившим врага за пределы городских укреплений, катилось, поднятое копытами лошадей, громадное облако пыли. Вне себя от бегства лучших частей своих войск, Мехмед, напуганный и близкий к отчаянию, пошел на шаг, который ни при каких обстоятельствах не повторял впоследствии: бросил в бой последний резерв, свою личную охрану – десятитысячный корпус конницы, равной которой не было во всем мире. Бессильный противостоять более чем двадцатикратно превосходящему по численности врагу, Кантакузин был вынужден дать сигнал к отступлению.

Сразу же после отхода византийцев, турецкие войска вновь приступили к осаде. Дворцовые рандухи и чауши нещадно осыпали ударами бичей и палок солдат, заставляя тех возвращаться под стены. Сам султан, не доверяя более санджак-беям и тысяцким, носился на коне вдоль потрепанных полков, убеждая то посулами богатства, то угрозами массовых казней продолжать штурм. Не видя иного выхода, оглушенные, измотанные, еле держащиеся на ногах воины двинулись на очередной приступ, пытаясь криками и громкой музыкой заглушить в себе страх и отчаяние.

В просвет между зубцами башни Джустиниани Лонг мрачно смотрел на движущиеся к стенам людские массы. То, что происходило на глазах кондотьера, не укладывалось у него в голове. Он не раз принимал участие в обороне многих городов, своими знаниями и воинским талантом принуждал к сдаче на первый взгляд совершенно неприступные крепости. Но битва за Константинополь – нечто из ряда вон выходящее. Какой еще город в состоянии был выдержать беспрерывную череду столь ожесточенных штурмов? Какая армия, подвергшаяся подобному избиению, способна была продолжать осаду?

Полдень еще не наступил, но турки, уже трижды отраженные от стен, вновь идут в атаку. Они идут нестройными толпами, идут обреченно навстречу смерти, стерегущей их с натянутых тетив баллист и катапульт, из жерел заряженных пушек, с острий стрел, копий и мечей.

Лонг перевел взгляд на стены. Да, и защитники города тоже готовятся к смерти. Некоторые стоят на коленях, уткнув лица в сложенные ладони; другие, осеняя себя крестами, бьют земные поклоны; третьи молча внимают словам священников, впервые за долгое время сняв со склоненных голов помятые шлемы и каски.

– Сын мой, не желаешь ли причаститься? – послышался за спиной голос полкового духовника.

Джустиниани принял облатку губами и вновь повернулся к надвигающимся толпам.

Проклятие! Когда же иссякнет нечеловеческое упрямство азиатов?

Лонг машинально пожевал и выплюнул облатку. Кажется, целая вечность минула с первых дней осады. Неужели верны боязливые разговоры, что, дескать, мусульманское божество сильнее бога христиан? Ведь что только ни делали защитники Константинополя с пришельцами! Жгли их, топили в воде, в упор расстреливали из пушек и арбалетов, подрывали на минах, сталкивали вниз со стен, в куски рубили мечами и топорами – всё напрасно. Почти каждый день они вновь и вновь идут на штурм, и даже смерть, похоже, не в силах остановить их.

Лонг невольно поёжился. Это не война – нечто более страшное. Бойня для фанатиков – вот, пожалуй, верное определение.

– А если так, то что здесь делаю я? – вслух спросил он себя. – Моё место среди нормальных людей, а не в кругу одержимых дьяволом!

И тут же смущенно обернулся: не слышал ли кто этих слов, свидетельства минутной слабости. Нет, благодарение Богу, никто не поднял головы, все заняты своим делом. С досады Лонг был готов откусить себе язык. Негоже командиру перед самым началом боя высказывать вслух малодушные мысли. По-видимому, сказалась усталость – следствие непрерывного трехдневного напряжения без сна и без отдыха. Отсюда и тупая боль в затылке, и темные круги перед глазами.

Джустиниани приложил стальную перчатку ко лбу, чтобы холодом металла остудить пылающую кожу. Затем повернулся к своим ландскнехтам и расплылся в широкой улыбке.

– Слушайте все! – его зычный бас разнесся далеко над стенами.

– Пусть нехристи твердят себе, что, дескать, велик их бог. Дьявол, сидящий в нас, задаст хорошую взбучку любому чужеземному божку. Пусть знают мусульмане…..

Еще продолжая говорить, он махнул рукой. Конец фразы утонул в оглушительном реве орудий.

Стоя рядом с императором, Феофил Палеолог наблюдал за удачной, но не принесшей желаемого результата вылазкой Кантакузина. После чего отправился на осмотр участка, прикрываемого генуэзкими солдатами. Зрелище было удручающим. Стены в плачевном состоянии, наемники измотаны так, что еле держатся на ногах. Однако кондотьер Лонг наотрез отказался принять помощь, заменить своих ландскнехтов византийскими отрядами. Да и времени оставалось в обрез. Просто же снять воинов со своего участка протостратор не мог: и без того малолюдные укрепления опустели бы полностью. И все же Феофил дал себе слово при первом же тревожном признаке послать, пусть даже с риском для собственных позиций, посильную помощь Джустиниани.

– Государь, – убеждал он тогда василевса, – до сих пор лигурийцы сражались отважно. Но при следующем приступе они могут оказаться слабым звеном в обороне. Необходимо ссадить с коней гвардейцев стратега и укрепить ими отряд Лонга.

Но Константин был убежден в стойкости генуэзцев.

– Конница нам нужна для новой вылазки, – возразил он. – Да и потом, брат мой, как мы можем заранее судить, какой участок окажется в наибольшей опасности? Всадники, в отличие от пехоты, могут в короткий срок поспеть к любому рубежу обороны. Если же мы спешим воинов и расставим их на каком-то определенном участке укреплений, перебросить их потом на другое место будет нежелательно для нас – это может посеять страх в душе остающихся.

Скрепя сердце, Феофил был вынужден признать правоту императора.

С площадки башни он смотрел, как турецкая пехота, теснимая своей же конницей, подступает ко рву, переход через который слишком узок, чтобы пропустить такое количество солдат. Как в толкотне воины спихивают друг друга в почти уже доверху полное мертвецами углубление рва. Как там, в сплошной копошащейся массе, слабо шевелятся изломанные фигурки людей, в агонии цепляющиеся за ноги проходящих прямо по ним солдат. Как те, кто еще не свалился, нелепо дрыгая коленями, выдергивают застревающие между телами ступни, отшвыривают прочь путающиеся в ногах внутренности распоротых человеческих животов. Как воины, преодолев ров, идут вперед, ступая прямо по мертвым телам и грязь из крови, земли и вытекших мозгов облепляет им ноги почти до колен. Не встречая сопротивления, они овладевают протейхизмой, проникают сквозь проломы сруба и движутся к стенам города. Они уже близко. Еще ближе…. Со стороны ворот Святого Романа послышался грохот орудий.

Протостратор убрал от глаза зрительную трубу. Затем поклонился императору и поспешил на свой участок. По дороге, то и дело пришпоривая коня, Феофил пытался отрешиться от увиденного, вернуть себе прежнюю ясность ума. То, что изо дня в день происходило на подступах к Константинополю, в представлении Феофила мало походило на битву. Он воспринимал это как свирепое взаимное истребление, в котором только победитель имеет право на существование.

Лед и пламя, жар и холод – они не совместимы, пока одно не поглотит другое. Так две могучие стихии из века в век будут сходиться между собой в слепой, яростной и беспощадной борьбе, пока не восстановится утраченное некогда равновесие. Но как смириться, если разум восстает против законов Мироздания, где разрушение в конце концов всегда одерживает верх над созиданием?

Лонг обернулся на громкий крик. Отброшенная от стены штурмовая лестница встала торчком и на какое-то время застыла в этом неустойчивом положении, щедро осыпая с себя взобравшихся на нее солдат. Затем с ужасающей силой рухнула обратно на стену, переломилась пополам и исчезла в облаке пыли. Одна, всего лишь одна из двух десятков. По остальным же, невзирая на потери, упрямо ползли на стены цепочки неприятельских воинов. Пока еще горожанам удается отражать врага, но Лонг понимал, что положение в любой момент может измениться. Теперь он уже жалел, что не принял предложенную протостратором помощь. Но как он мог поступить иначе, зная, что и у Феофила каждый боец на счету?

– Продержимся, – пробормотал он сквозь зубы, почти уже не веря в успех.

Он подошел к правому боку башни, всмотрелся в кипящую на стенах схватку, выхватил меч и крикнул своим солдатам:

– Пятеро – за мной! Остальным не спать у самострелов!

Выбежав через боковую дверцу башни, он вместе с горожанами отбросил за стены почти уже прорвавшихся турок, затем схватил бочонок пороха, запалил короткий фитиль и залег за каменным парапетом. С завидным хладнокровием дождавшись, пока огонь доберется до конца фитиля, он обеими руками швырнул бочонок в приставленную лестницу. Раздался упругий взрыв, по воздуху проплыло облако дыма.

Кондотьер ладонями стер с лица пыль и копоть.

– Ну вот, полегче стало, – крикнул он и выпрямился в полный рост.

В то мгновение острая боль пронзила ему бедро. Джустиниани непроизвольно дернул ногой и перевел взгляд вниз. Всего лишь стрела, да и то на излёте. Прорвала штанину и на два пальца засела в плоти. Лонг схватил стрелу за оперённый конец и одним рывком извлек ее из тела. Он знал, что будет боль, но не мог представить ее силы. Если бы воины не подхватили его под руки, кондотьер без чувств упал бы наземь.

– Командир ранен! – суетились вокруг него генуэзцы.

– Молчать! – задыхаясь от боли, взревел Лонг.

– Перевяжите меня, но только поскорее.

– Поднимите меня на башню, – приказал он, когда повязка неумело была наложена на бедро.

На верхней площадке он вновь надолго припал к бойнице, время от времени отдавая распоряжения своим подручным. Когда он наступал на правую ногу, в сапоге громко хлюпало: несмотря на корпию и бинты, кровотечение не останавливалось. Неподалеку с громким треском разлетелось в мраморную крошку пушечное ядро. Осколок рассек Лонгу кожу над бровью, глаз начала заливать теплая струйка крови.

– Где этот лекаришка, черт бы его побрал! – заорал кондотьер адъютанту. – Когда он нужен…..

Он смолк, удивленно уставясь перед собой. Всё вокруг стремительно бледнело, таяло и расплывалось как в тумане; в ушах появился неприятный свист. Джустиниани почувствовал, что еще мгновение – и он потеряет сознание.

– Н-нет! – выдохнул он, пытаясь опереться о стену.

Однако каменная кладка уплыла куда-то в сторону и Лонг, загремев доспехами, тяжело рухнул навзничь.

– Командир убит! – во весь голос завопил Доменик и подскочил к упавшему кондотьеру.

– Убит… убит…, – эхом пронеслось среди наемников.

Сразу несколько человек бросилось поднимать Джустиниани. Лонг приоткрыл глаза.

– Нет, он жив! Жив! – послышались радостные возгласы.

– Все по своим местам! – прохрипел Лонг, и оттолкнув от себя солдат, вновь провалился в забытье.

Генуэзцы растерянно смотрели друг на друга. Без сильной, целенаправленной воли кондотьера они вдруг почувствовали потерянными и одинокими, брошенными на произвол судьбы.

– Несем командира на корабль, – настаивал Доменик. – Он потерял много крови, хватило бы и на целого быка! Ну же, берите его поаккуратней.

Четверо наемников, подхватив на руки грузное тело предводителя, поспешили к крутой лестнице. Вслед за ними потянулись и остальные. У выхода из башни Джустиниани очнулся и приоткрыл глаза.

– Что происходит? Куда вы меня несете? – непонимающе спросил он.

Затем, придя в ярость, стал вырываться из держащих его рук.

– Стойте, лигурийцы! Где же ваша доблесть? Куда, от кого вы бежите? Паскудные псы, или вы забыли, что за ваши шкуры хорошо заплачено?!

Отборная ругань сыпалась на головы наемников вперемежку с ударами командирского кулака. Но ландскнехты, молча уворачиваясь от ударов, продолжали уносить прочь от стен беспомощное тело, криками сзывая своих еще продолжающих сражаться земляков. Раздобыв небольшую повозку, они уложили в нее Джустиниани и вовсю нахлестывая лошадей, устремились к пристани.

Первым на покинутую генуэзцами башню взобрался огромного роста янычар с шипастой палицей в руке.

– О-о-о, Аллах! – вопил он, раскручивая обмотанное вокруг груди зеленое с красными полосами полотнище.

– Я, Хасан, отважный и сильный, стал сегодня санджак-беем! Я получу от повелителя много золота и земель!

Он быстро прикрепил полотнище к копью и водрузил знамя на самой высокой точке башни. Вслед за ним поднялся его единокровный брат Селим, на всякий случай прикрывая плечи и голову щитом. Увидев, что все защитники бежали, а его брат сжимает в руке самодельный флаг, он подскочил к Хасану и радостно заколотил его по спине.

Площадка башни быстро заполнялась турецкими солдатами.

– Видишь это? – пожилой горожанин сдвинул мятый шишак на затылок и указал рукой на развевающий над башней флаг.

– Надо убрать это непотребство.

Его напарник, по-видимости сын, юноша лет двадцати, согласно кивнул головой. Вдвоем они развернули камнеметную машину на подвижной оси и младший принялся выверять прицел.

– Сумеешь попасть? – озабоченно спросил пожилой.

Юноша только хмыкнул в ответ. Фрондибола, похожая на огромный колодзенный журавль, находилась в ста с небольшим шагах от захваченной башни, за внутренней стеной города. Вынужденные до того метать снаряды вслепую, оба горожанина впервые воотчию увидели перед собой цель и от того слегка волновались.

– Готов?

– Еще бы. Устроим нехристям восхождение на Голгофу!

Старший извлек из-за пояса нож и наотмашь полоснул по предохранительной веревке. Конец короткой части рычага рванулся вниз, машина застонала от натуги и по широкой дуге метнула оплетенный веревками валун.

– Фью-ю-ю! – подражая свисту, пропел младший, провожая взглядом летящий снаряд.

Когда ветром разволокло пыль, верхней части башни уже не существовало. Вместе с флагом и укрепившимися на площадке турками она почти полностью была сметена метким попаданием камня. Вдали послышался топот бегущих людей. Оба горожанина навострили уши, но их тревога была напрасной – то спешили на покинутые генуэзцами позиции воины протостратора.

Селим, единственный уцелевший из всех взобравшихся на башню турок, не помышлял о своём спасении. Похоже, он вообще ни о чем не думал, а только сидел и смотрел на кровавое месиво, еще недавно бывшее его братом. Он не видел, что к нему через завалы камней пробирается невысокий одутловатый византиец с большим мясницким топором в руке. Он не поднял глаз, даже когда вражеский воин оказался совсем рядом и во все плечо размахнулся оружием. И ничего не успел почувствовать, когда широкий клинок расколол пополам ему череп.

Алевтина не находила себе места от тревоги. Она то вставала из-за стола с разложенным на нем рукоделием и подходила к окну, то начинала нервно мерить комнату шагами. Машинально переставляла на каминной полке статуэтки из слоновой кости, вновь садилась за стол, чтобы через некоторое время вернуться к окну и надолго задержаться перед ним. Миловидная горничная не сводила с нее расширенных от страха глаз и прижимала ладонь к полуоткрытому рту.

– Нет, это невыносимо! Просто так сидеть и ждать?! – девушка остановилась посреди комнаты и сжала виски кончиками пальцев.

– Почему не возвращается отец? Что происходит на стенах?

– Не знаю, госпожа, – тут же откликнулась служанка.

– Штурм начался вчера вечером. И до сих пор нет никаких известий!

Алевтина вновь заходила по комнате.

– Фома не появлялся?

– Нет, госпожа. Может, посмотреть во дворе?

– Нет…. Хотя, да! Ступай, спроси у привратника. Может он что-нибудь знает или слышал от прохожих.

Горничная кивнула и выскочила за дверь. Алевтина опустилась в кресло и замерла в ожидании. Вдруг она вздрогнула и прислушалась. Шаги? Нет, показалось. Нечто похожее на подавленный стон вырвалось из ее груди. Она встала, быстро пересекла комнату и опустилась на колени перед потемневшей от времени иконой. Пока она шептала слова молитвы, решение пришло к ней внезапно. Зачем мучить себя ожиданием гонца, если можно попытаться самой все разузнать?

Алевтина поднялась с колен и заторопилась к выходу. На первом этаже у входных дверей ее встретил удивленный взгляд старика-привратника.

– Госпожа желает выйти? – он всем своим видом выражал неодобрение.

– Да. Отопри дверь.

– Могу ли я знать, для чего это понадобилось госпоже?

– Поторапливайся! – топнула Алевтина ногой.

Привратник нехотя подчинился.

– Есть кто-нибудь из слуг во дворе?

– Нет, госпожа. Все ушли с мастером Феофилом.

Алевтина на мгновение заколебалась. Своими руками взнуздать лошадь ей не приходилось ни разу, а этот медлительный старик был бы ей плохой подмогой. Добираться же одной, через весь город, без лошади, без провожатого….. Однако выбора не было.

– Дай мне какую-нибудь темную накидку.

Старик растерялся.

– Накидку? Прости, госпожа, но у меня есть только мой старый плащ. Вот он.

Он протянул девушке мешковатый балахон, пошитый из жесткой и грубой материи.

Алевтина быстро накинула его на плечи и подобрав длинные полы, поспешила вниз по лестнице. В конце парка, у ворот ограды, на звук ее шагов обернулись четверо престарелых инвалидов, бывших солдат, нашедших службу и приют при дворе протостратора. Неспособные воевать на стенах города, они несли дозор у въездных ворот и готовы были в меру своих скромных сил защитить домочадцев и имущество своего господина.

– Выпустите меня, – Алевтина вплотную подошла к охране.

Старший из них отрицательно покачал головой.

– Прости, госпожа, мы не можем сделать это. Мастер Феофил настрого приказал нам охранять дом и его обитателей…..

– Мастер Феофил – мой отец! – оборвала его девушка. – Немедленно отворите ворота!

– Мы не имеем права, госпожа, – вступил в разговор другой старик.

– Я приказываю вам!

В ее голосе было столько властности, что инвалиды, недовольно ворча, были вынуждены покориться.

Алевтина вышла из ворот и без труда отыскав находящуюся неподалеку Месу, быстро, почти бегом направилась по ней к западной оконечности Константинополя. Чем ближе она подходила к городским укреплениям, тем отчетливей слышался шум сражения и тем более удручающей становилась картина постигшего город бедствия.

Черные провалы зияли в стенах полуразрушенных построек, осколки битого камня устилали дорогу; кое-где на обочинах дороги лежали трупы людей и животных, убитых метательными снарядами турок. Алевтину обгоняли небольшие группы воинов в помятых и запорошенных пылью доспехах, на взмыленных лошадях пронесся мимо отряд спешащих куда-то всадников. Вокруг суетились горожанки и монахини, на носилках и подводах, а кое-где и вручную переправляя раненых в безопасные места; слышны были крики боли и стоны, скороговорка священника, причащающего умирающих. Воздух дрожал от раскатов орудий, верхушки башен курились белым дымком, отовсюду доносился свист и треск падающих на мостовую неприятельских снарядов.

Алевтина оступилась и едва не задела ногой лежащую поперек дороги лошадь. Далеко обойдя стороной ее вытянутую голову с мученически оскаленной пастью и выкатившимися из орбит глазами, девушка прошла еще около сотни шагов и замерла в растерянности. Хотя минуло не так много времени с тех пор, как отец брал ее с собой на осмотр укреплений, она не могла узнать места, возле которого сейчас находилась.

Мимо нее, припадая на одну ногу, торопливо прошел средних лет горожанин с пикой на плече. Алевтина бросилась за ним вдогонку и крепко ухватила за руку.

– Где находится протостратор? – из-за грохота орудий ей приходилось кричать ему чуть ли не в самое ухо.

Ополченец смотрел на нее дикими глазами и явно принимая за сумасшедшую, молча вырывался.

– Где мастер Феофил? – с досады на непонятливость горожанина, ей хотелось стукнуть его по лбу.

– Протостратор? – горожанин наконец-таки уяснил себе суть заданного вопроса.

– Далеко отсюда. Рядом с Семибашенным замком.

– А где мы сейчас?

– У Адрианопольских ворот. Да пусти же меня, женщина!

Ополченец вырвал руку и оглядываясь, поспешил прочь. Алевтина растерянно посмотрела ему вслед, затем перевела взгляд на крепостные стены. Семибашенный замок? Но ведь это более четырех миль к югу от Месы. Как добраться туда, у кого спросить дорогу? От бессилия ей хотелось плакать. И тут она вспомнила, что между Адрианопольскими и Полиандровыми воротами располагаются две башни, которые защищает отряд Романа. Там же должен быть и Фома, товарищ по играм ее детства.

Алевтина приняла решение. Она пошлет Фому узнать об отце, а сама останется с Романом, единственным по-настоящему близким ей человеком, опорой и поддержкой в этом непонятном, полном ужаса и боли кошмаре.

Она бросилась вдоль укреплений, машинально отсчитывая башни. Четвертая, пятая, шестая. Седьмая! А может, восьмая? Повинуясь наитию свыше, она выбрала ближайшую башню. У самой дверцы внимание Алевтины привлек человек, в неестественной позе лежащий на камнях. Что-то знакомое почудилось ей в этой изломанной, распластавшейся на стертом булыжнике фигуре. Поколебавшись, она приблизилась и заглянув в приникшее к земле лицо, вскрикнула и отшатнулась. Одним остановившимся, выбитым из орбиты глазом смотрел на нее Фома, вторая половина лица являла из себя сплошное кровавое месиво. Алевтина попятилась, осеняя себя крестом, затем повернулась и стремглав бросилась к входу в башню.

Задыхаясь от сдерживаемых рыданий, она поднималась вдоль кажущихся бесконечными лестничных проемов, пробиралась по внутреннему лабиринту переходов башни. Когда, наконец, она вышла на открытую площадку, лучи солнца, нестерпимо-яркие после полутьмы коридоров, ослепили ее. Сквозь мутную пелену проступивших слез, Алевтине на мгновение показалось, что люди, вповалку лежащие внутри замкнутого с четырех сторон пространства площадки, погружены в глубокий сон – настолько тихой и умиротворяющей была картина всеобщего покоя и неподвижности.

Она сделала шаг, поскользнулась и чуть не упала. Переведя взгляд себе под ноги, девушка коротко закричала и отпрыгнула в сторону: ступни чуть ли не по-щиколотку утопали в большой луже крови. Только сейчас, да и то не полностью, она стала осознавать страшную явь.

– Роман! – каким-то не своим, тоненьким голоском позвала она.

Стараясь не наступать на мертвых, заглядывая каждому в лицо, Алевтина прошла вдоль всей площадки. Вздрогнув, уставилась на русые пряди на голове, поникшей из-под груды мертвых тел. Волосы цветом похожи на волосы Романа, но рука какая-то страшная и чужая: верхняя часть кисти отсутствует полностью, на ее месте – полоска оголённого мяса с белыми пятнышками перерубленных костей. Конечно же нет, не может быть, чтобы это был…..

– О, Боже! – вскрикнула она и схватившись за изуродованную руку, стала отчаянно дергать и тянуть ее.

Но мертвые, казалось, не желали выпускать свою добычу.

Обессилев, Алевтина опустилась рядом с телом Романа и беззвучно заплакала.

– Девушка…., – со стороны позвал ее тусклый голос.

Алевтина медленно подняла голову.

У самого края парапета сидел человек в камзоле критского легионера. Обеими руками он зажимал себе бок, откуда, несмотря на его старания, струйками выбивалась кровь и текла между пальцами, окрашивая их в матово-красный цвет.

– Беги вниз…, – с натугой, в несколько приемов выговорил он. – Зови воинов на помощь….. нас всех перебили…. турки скоро будут здесь….

И как бы в подтверждение его слов, из-за стены взметнулись две смуглые руки, ухватились за последнюю перекладину приставной лестницы и вслед за этим в пространство между двух выступов выскочил чужеземный солдат. Мусульманин скалил зубы с зажатым между ними ножом и настороженно озирался, поводя глазами по лежащим вокруг мертвым телам. Грек в последнем усилии с криком бросился на него и враги, накрепко сцепившись, стали раскачиваться над краем башни. Затем, не разжимая рук, они полетели вниз, стиснув друг друга в предсмертном объятии.

Алевтина вскочила, подбежала к котлу, в котором глухо булькала черная нефтяная смола и вытащив оттуда объемистый ковш на длинной рукояти, сгибаясь от тяжести, быстро понесла его к краю стены. Темная нить стынущей смолы протянулась вслед за ней и оборвалась, когда девушка вылила густую жидкость на голову взбирающемуся на башню вражескому солдату. Дикий вопль сменился неразборчивым бурчанием и турок, моментально превратившийся в эфиопа, покатился вниз по лестнице, сшибая собой карабкающихся вслед.

В полном забытьи, как бездушный автомат, Алевтина металась от котла к краю башни, обрушивая на врага все новые и новые потоки горячей смолы. До тех пор, пока меткая стрела янычара не пронзила ей горло.