Текст книги "Гибель Византии (СИ)"

Автор книги: Александр Артищев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 39 страниц)

Александр Владимирович Артищев
ГИБЕЛЬ ВИЗАНТИИ

Ты думаешь, уйти из жизни – доблесть?

Нет, доблесть в том, чтоб грудью встретить муки….

Не отступить, не дрогнув, не страшась.

Гай Луций Сенека. «Финикиянки».

Природа редко рождает храбрецов.

Их создают обстоятельства.

Н.Маккиавели. «О военном искусстве».

ПРОЛОГ

В жарких и бесплодных, выжженных зноем пустынях, под тонким слоем песка и камней, таятся от жгучих солнечных лучей мириады крошечных зародышей жизни. Проходят месяцы и годы, ничто не меняется в них, неотличимых от бесцветных крупинок песка.

Но когда природа изменит свой лик и на пустыню с небес обрушатся потоки живительной влаги, засушливый край начнет чудесно преображаться. Холмы и равнины покроются зеленой порослью; на стеблях, устремленных ввысь, навстречу солнечным лучам, цветы распустят пёстрые лепестки и соревнуясь в яркости и красоте нарядов воспоют безмолвный гимн возрождающейся жизни. Но в то же время злой дух, дух разрушения пробудится и в тысячах тысяч белых яичек. Маленькие, неразличимые с высоты человеческого роста личинки прорвут оболочку своих убежищ и выползая на поверхность земли, жадно набросятся на побеги растений.

Пройдет всего лишь несколько дней и зеленый, исперщрённый разноцветием травяной покров исчезнет так же быстро, как и появился. На его же месте зашевелится серая живая масса, поначалу слабая и беспомощная, но ежечасно набирающая силу. Истребив вокруг себя все съедобное, подрастающая молодь двинется вперед, неуклюже перепрыгивая и переползая через камни и голые ветви кустарника. Неуклонно, подобно гребням барханов, саранча потечет, смывая собой изумрудную зелень, уничтожая на своем пути все, что в состоянии перемолоть ее ненасытные челюсти.

На много дней пути земля превратится в унылую равнину, безрадостно-тоскливую, как вытоптанное во вражеском набеге поле. Как опаленные пламенем войны останутся чернеть обглоданные ветви растений; сброшенные при линьке сухие панцыри насекомых усеют всё вокруг, подобно павшей в сражении рати.

Немного в мире найдется сил, способных остановить этот грозный поток. Пусть на пути саранчи возникают широкие быстрые реки – она переползет по воде, выстраивая на воде живые мосты и переправляя свою армию по ним. Напрасно объятые ужасом земледельцы окапывают рвами свои небольшие наделы, напрасно устраивают огненные преграды в виде длинных костров. Саранча ползет плотным строем, забивая рвы и пламя тысячами крохотных телец.

Передние шеренги гибнут несчётно в огне, жертвуя собой ради выживания остальных, в то время как идущие им вслед, не задерживаясь, пробираются вперед по шуршащему, обугленному ковру из мертвых тел сородичей.

Ими движет одна цель, великая цель жизни: есть, чтобы жить; жить – чтобы размножаться.

Зловещий поход вскоре перейдет в иное качество: подросшее и окрепшее племя обретет крылья и взмоет в воздух, затмевая собою солнце, погружая в обширную черную тень простирающуюся под ним землю. Ничто больше не остановит гудящую серую тучу, надвигающуюся на цветущие края из пустыни, в которую она превращает всё, над чем пролетает ее неисчислимая армия.

ЕСТЬ, ЧТОБЫ ЖИТЬ; ЖИТЬ – ЧТОБЫ РАЗМНОЖАТЬСЯ.

ГЛАВА I

Человек торопливо пробирался вдоль запутанных улочек спящего города. Время от времени он останавливался и чутко вслушивался в окружающую тишину. Вопреки строжайшему указу городских властей он не только не имел при себе зажженого фонаря, но напротив, старался как мог избегать освещенных участков дороги. Широкая черная накидка, в которую он был плотно укутан, делала его почти невидимым; ноги в сапогах с мягкой кожанной подошвой ступали бесшумно, как кошачьи лапы. Ему была известна прямая дорога, но он предпочел окружной путь.

Серебристый свет луны отбрасывал на землю косые тени от стен и черепичных крыш строений; местами тускло блестела неровная кладка булыжной мостовой. Порывы ветра разносили вдоль лабиринта улиц солоноватый воздух с моря, вытягивали из черных провалов тупиков застарелую вонь городских клоак и отстойников.

Спросонок гулко залаяла собака и ее лай, подхваченный бродячими псами, раскатился в тишине оглушающим многоголосым эхом. Человек досадливо поморщился. Его глаза из-под надвинутого по самую кромку бровей капюшона заблестели еще настороженней и он прибавил шагу, по-прежнему укрываясь на неосвещенной стороне дороги. В очередной раз обернувшись, он споткнулся о какую-то преграду на земле. Еле удержав равновесие, он отпрыгнул в сторону, выхватывая руку из-под полы плаща. Прижавшись к стене, бросил быстрый взгляд на оба конца улицы. Затем присел над помехой, укрытой в тени и скользящим движением рук ощупал покрывающую ее жесткую, пропитанную липкой жидкостью ткань.

На земле лежал труп мужчины и путнику не составило труда признать короткий, своеобразного покроя плащ, который он сам передал убитому не более двух часов назад. Тело слуги еще не успело остыть. Человек в черной накидке мысленно отмерил расстояние, которое тот успел преодолеть от одной из полупустых портовых таверн, в которой они расстались еще до наступления полуночи. Он распрямился и поспешил вперед, оставляя позади себя того, кто не один год делил с ним пищу и кров и принял на себя предназначенный другому удар.

Испытания как-будто подстерегали путника: через три сотни шагов двое грабителей набросились на него из узкого проулка. Однако взмах выхваченного из-за пояса длинного клинка заставил их поспешно отступить обратно. Это нелепое происшествие даже слегка позабавило закутанного в плащ человека, хотя поводов для веселья было немного. Минутное облегчение улетучилось быстро.

– Слишком хорошо для правды, – бормотал он под нос, по-прежнему двигаясь вдоль темной стороны улицы. – Микеле не мог погибнуть от рук городских головорезов. Он был им просто не по зубам. Бедняга нарвался на хищников поопаснее тех двух полуночных шакалов.

Постепенно ветхие строения сменялись кичливыми фасадами домов зажиточных горожан. И только тогда он вдруг отчетливо, каждым вздыбившимся волосом своей кожи, ощутил на себе чьи-то пристальные взгляды. Страх холодной змейкой пополз по напрягшимся мышцам, и тело, мгновенно покрывшись испариной, завибрировало в мелкой противной дрожи. Он сам поразился своему испугу: не раз ему приходилось бывать на волосок от смерти, но этот невыразимый обессиливающий страх и чувство беспомощности впервые безраздельно овладели им.

Окружающее неуловимо изменилось: тусклый лунный свет стал беспощадно ярким, стены домов сместились, подобно створам смыкающегося капкана. И даже камни мостовой, казалось, излучали теперь волны ненависти к нему, одинокому, гонимому как зверь чужаку. Усилием воли он принудил себя продолжить путь и даже внешне его осторожная походка ничуть не изменилась. Лишь только смахнул рукавом со лба струящийся холодный пот. Те, кто выследил его, следовали за ним по пятам, выжидая удобный момент для нападения. Он чувствовал на себе их взгляды, крадущиеся шаги чуть поотдаль и возбуждение, сродни горячему дыханию гончих псов, почуявших добычу.

Спасение пришло нежданно, как чудо, ниспосланное с небес. Вдалеке послышался гулкий топот ночной стражи и, в отголосок к нему – захлебывающийся лай потревоженных дворняг. Путник, уже не скрываясь, помчался навстречу солдатам. Враги не отставали ни на шаг, стремясь исправить свою оплошность, отрезать его от приближающегося караула. Багровый свет коптящих факелов неудержимо разрастался, выхватывая из темноты все новые и новые участки пути; стали слышны отдельные голоса и взрывы грубого смеха. Путник рывком пересек улицу и рискуя быть замеченным солдатами, укрылся во мраке ближащего переулка. Это дало ему некоторую передышку – теперь между ним и его преследователями оказалось не менее двух десятков вооруженных латников. Но все равно он спешил, бежал, отбросив остатки осторожности: время, отпущенное Судьбой, летело слишком быстро. Цель была уже близка: впереди отчетливо проглядывалось приземистое здание с уродливыми каменными львами по бокам парадного крыльца. Через неплотно закрытые ставни окна на втором этаже пробивались тонкие полоски желтоватого света, которые подобно лучам маяка манили и звали к себе, обещая покой и защиту. На мгновение он остановился, чтобы перевести дух. Внезапный шорох, как шелест сухих листьев на мостовой, заставил его отпрянуть и вжаться спиной в кирпичную стену. Он сунул руку под полу плаща и затаил дыхание.

Преследователь вынырнул из темноты внезапно, бесшумно как оборотень, как сгусток окружающего мрака. Сделав несколько шагов, он замер в нерешительности, поворачивая туловище из стороны в сторону. Темный силуэт его сильной и ловкой, изготовившейся к резкому броску фигуры напоминал своим внутренним сходством совершенство форм натянутого арбалета. Шаг, еще шаг, но тут он заметил затаившегося противника и издав гортанный выкрик, прыгнул в его сторону. Незнакомец выхватил из-за пояса короткий стальной дротик и метнул его в грудь врага. Тот взмахнул руками в стороны и, повернувшись на ослабевших ногах, медленно завалился набок. По упавшего телу пробежали судороги, оно вытянулось и замерло, хотя правая рука с зажатым в ней кинжалом еще шевелилась подобно жалу скорпиона, пытаясь дотянуться до цели.

Путник вышел из укрытия и с силой наступил на стиснувшие кинжал пальцы. Послышался тихий хруст ломающихся костей.

– Кто подослал тебя? – он за волосы оторвал голову преследователя от земли и вплотную приблизил к ней лицо. – Кто? Говори!

Но нападавший был уже мертв. Незнакомец разжал пальцы и голова с глухим звуком упала на землю. Он быстро пересек улицу, взбежал по ступеням крыльца и схватив дверное медное кольцо, выбил условный стук. Отнюдь не сразу, но всё же достаточно быстро сквозь щель смотрового оконца блеснул луч света и в зарешеченное отверстие выглянул чей-то глаз.

– Кто ты? – глухо спросил за дверью голос. – Что тебе нужно в этот час?

Вместо ответа незнакомец просунул снятый с пальца перстень.

Окошко захлопнулось и через вскоре послышался лязг отпираемого засова. Человек, стоящий спиной ко входу, быстро проскользнул вовнутрь, захлопнул за собой дверь, задвинул засов и лишь после этого, глубоко выдохнув, скинул плащ на руки привратнику.

– Где хозяин? – отрывисто спросил он.

– На втором этаже, в своем кабинете, – почтительно ответил слуга. – Если синьор позволит, я покажу дорогу.

Гость посторонился. Привратник прошел вперед, освещая масляной лампой крутую деревянную лестницу. Незнакомец молча следовал за ним, его твердые, уверенные шаги разительно отличались от крадущейся поступи на улицах. Поднявшись наверх, они прошли по длинному и темному коридору. Подойдя к широкой двери, слуга осторожно стукнул в нее два раза. С обратной стороны донесся невнятный, едва различимый голос. Проскользнув вовнутрь, привратник почтительно обратился к тучному, лысеющему человеку, сидящему за большим, покрытым зеленым сукном столом. Он что-то быстро записывал в лежащую перед ним увесистую книгу.

– К вам пришел человек, синьор Ломеллино, – слуга положил перед ним перстень незнакомца. – Я опознал печатку и помню ваше распоряжение даже поздней ночью впускать ее владельца в дом.

Купец распрямился и молча уставился на пришельца, который неторопливо подошел к столу, придвинул себе кресло и уселся в него, щурясь на пламя восьми свечей.

– Иди отдыхать, Пьеро, – хозяин захлопнул деловую книгу и бросил цепкий взгляд на железный перстень, – Но перед тем тщательно проверь, нет ли посторонних возле дома.

Дверь бесшумно закрылась за слугой. В течении некоторого времени хозяин и гость молча изучали друг друга.

– Признаться, я не ожидал столь позднего визита, – произнес купец, отводя глаза в сторону. – Тебя прислал магистрат Генуи?

– Я устал и у меня пересохло в глотке, – последовал ответ.

Ломеллино встал из-за стола, отпер дверцу вделанного в стену шкафа, извлек из него стеклянный шторф с вином и два серебрянных кубка. Один из них он наполнил почти до верха, в другой же – чуть плеснул. Пришелец принял полный кубок и не раздумывая, опорожнил его.

– Да, я прибыл из Генуи. Я, Лодовико Бертруччо, послан к тебе, подеста Галаты с немаловажным известием. Необходимо помнить, синьор Ломеллино, что сообщение весьма секретно и о нем до определенного времени должен знать лишь строго ограниченный круг людей.

Лодовико умолк, глядя на подрагивающее пламя свечей.

– Корабль, на котором я плыл, был перехвачен и потоплен турецкой галерой. Лишь по счастливой случайности мне и моему слуге, с несколькими другими соотечественниками, повезло – воспользовавшись суматохой боя, мы невредимыми добрались до берега. Нет нужды описывать подробности. Скажу лишь, что весь остаток пути нам сопутствовала удача и день назад, на византийской торговой карраке, мы прибыли в Константинополь.

– Но не ответит ли синьор Бертруччо, к чему этот внезапный ночной визит? Разве не мог он, не таясь, средь бела дня, явиться ко мне, правителю Галаты и передать сообщение?

– Город наводнен всевозможными шпионами. Я догадывался об этом, но действительность превзошла мои ожидания. С подложными письмами я послал впереди себя двух двойников, одним из которых был Микеле, мой слуга, весьма проворный малый. Как видишь, синьор подеста, добраться до тебя удалось только мне.

– Кому и зачем понадобилось препятствовать тебе? Кто мог опознать тебя в простом путешественнике?

– Не знаю. Предателей хватает повсюду. Даже в Сенате, я уверен, их немалое число. А что до исполнителей….. На пристани в Константинополе, пробираясь сквозь толпу, я заметил светловолосого юношу с лилейным лицом. Он пристально смотрел на меня с высоты какого-то помоста. Клянусь Всевышним, мне не понравился его стеклянный немигающий взгляд!

– Похоже, то был Ангел, – помрачнел подеста. – И если это так, то действительно начинает происходить нечто важное. Коль уж змеиный клубок расшевелился – это не к добру. Впрочем, тебе немало повезло, синьор посланник: ты остался жив, хотя тогда тебя на примету взял сам дьявол.

– Дьявол, ангел – довольно пустой игры слов! Я сейчас весьма далек от мистики, – раздраженно махнул рукой Бертруччо. – Мы увязли в пустой болтовне. Пора пожалуй переходить к делу, синьор подеста. Известие, доставленное мною, не из числа приятных.

– Но что же все-таки произошло, из-за чего встревожен Сенат? – спросил купец, наклоняясь к собеседнику.

Послышался стук в дверь. Генуэзцы откинулись в креслах, их лица мгновенно приобрели непроницаемые выражения. Вошел слуга с увесистой дубиной в руке, но спохватившись, тут же спрятал ее за спину.

– Все спокойно, хозяин. Я осмотрел улицу и ближайшие переулки. Нигде ничего подозрительного.

– Вот как? Ничего подозрительного? – гость наполнил свой кубок и взглянул на слугу. – С каких это пор трупы людей на улицах стали привычным зрелищем для генуэзцев?

– Пусть синьор простит меня, – Пьеро растерянно переводил глаза с одного на другого, – Но о каких трупах он изволит говорить? Улица совершенно пустынна……

Купец махнул рукой и Пьеро, отвесив поклон, поспешил удалиться. Его глуповатое деревенское лицо выражало обиженное недоумение.

– У тебя хорошие слуги, – язвительно заметил генуэзец. – Я допускаю, мертвеца могло уже не быть, но кровь на камнях должна была остаться. Я пью за беззаботную слепоту – она зачастую неплохо облегчает жизнь, хотя в дальнейшем может принести немало неприятностей.

– К своему стыду я должен признаться, что перестал что-либо понимать.

– Теперь меня это не удивляет. Странно лишь, что вы, галатские прохвосты, сидя на бочке с порохом, до сих пор не утратили своей душевной благости. А ведь фитиль-то уже подожжен, синьор подеста!

– Твои слова пугают меня.

– Разве для колонии в новость, что на левобережной стороне Босфора турки спешно сооружают крепость? После завершения строительства она наглухо замкнёт пролив, поставив под контроль движение судов из Черного моря и обратно.

Подеста смотрел на Лодовико остановившимися глазами. Потрясение на время лишило его речи.

– Но ведь это означает конец прибрежной торговли, – сумел наконец выдавить он.

– Не только. Это еще означает и конец Византии, – отчеканил гость, вновь прикладываясь к кубку.

Он пил большими глотками, как бы празднуя неизбежную тризну.

– Султан согнал туда целую армию каменщиков. Строительство не прекращается даже по ночам.

– Турки не осмелятся напасть на Константинополь! – в голосе купца звучала робкая надежда.

Генуэзец рассмеялся хриплым каркающим смехом.

– Кто же им помешает? Они осмеливались нападать на целые страны, владеющие сильными войсками и многочисленным населением. И покоряли их, синьор подеста! А что осталось от Византии? Дым былого могущества и дряхлые стены опустевшего города.

Подеста вскочил с места и заходил по комнате, покачиваясь и ломая себе руки.

– Это конец…. конец всего, созданного с такими трудами! За что Всевышний карает нас?!

– За вашу жадность и самонадеянность, – охотно ответил гость, наливая себе третий кубок.

– Не нужно так убиваться, синьор Ломеллино! В конфликте императора с турками колония останется в стороне и будет преспокойно набивать карманы, выворачивая их поначалу у побежденных, а затем и у победителей.

– А если султан в первую очередь обрушится на нас!? – вскричал подеста, не обращая внимания на издевательский тон собеседника. – Ведь у Галаты нет могучих стен Константинополя. Гарнизон ее слаб, а командиры наёмников продажны, как непотребные девки!

– Золото творит чудеса. В крайнем случае отделаетесь надлежащим выкупом. И еще одно сообщение, равносильное приказу: наши соотечественники должны быстро и неприметно извлечь вклады не только из византийских, но и венецианских торговых домов. Так как по некоторым сведениям война Венеции с султанатом начнется вскоре после падения Константинополя.

– Это достаточно серьёзный шаг, чтобы я или кто-либо иной мог бы взять на себя ответственность, – возразил Ломеллино. – Мне нужны веские гарантии, что это будет оправданно в дальнейшем. А перстень…. Он всего лишь вызывает доверие к твоим словам, но не более того.

Бертруччо искоса взглянул на него, вытянул из внутреннего кармана камзола свернутый в трубку пергамент и бросил его на стол.

– Этот документ многое скажет посвященному человеку.

– Сдается мне, – добавил он в полголоса, – что именно за ним, а не за моей скромной персоной гонялись те незадачливые убийцы.

Подеста взломал печать и быстро пробежал глазами по тексту. Шумно вздохнул, внимательно перечитал заново, затем приблизив пергамент к пламени свечей, принялся дотошно изучать подписи и печати под ним.

– Надеюсь, подлинность сомнений не вызывает? – осведомился гость.

Подеста отрицательно покачал головой и поднял глаза на посланника.

– Синьор не возразит, если я оставлю документ при себе?

– Синьор возражает, поскольку этот документ обязан сопровождать его повсюду.

Ломеллино пожал плечами и с видимым сожалением вернул пергамент владельцу.

– Что предпримет магистрат в ближайшее время? – спросил он.

– Республика не заинтересована в падении Византии: с османами договориться о свободной торговле будет значительно сложнее. Сенат согласен на бесплатный провоз всех желающих сразиться под стенами Константинополя. Но я сомневаюсь, что их наберется значительное число.

В наступившей тишине слабо потрескивало пламя свечей и мерно капал на поддон расплавленный воск.

– Возможно ли, что город сдастся без борьбы? – прервал молчание генуэзец.

Ломеллино сделал отрицательный жест.

– Пока у власти император Константин, это не произойдет.

– Жаль. Некоторые проблемы отпали бы сами собой.

Подеста не сводил с гостя глаз.

– Не знает ли синьор Бертруччо что-либо о намерениях святейшего престола? Не готовится ли новый крестовый поход на неверных?

– В Европе самоубийц становится все меньше.

Ломеллино отпил глоток из кубка.

– Тогда нам остается одно – надеяться на милость Божью.

Ответа не последовало. Купец заговорил вновь, убеждая скорее себя, чем собеседника.

– Уже дважды османы подступали к стенам города и оба раза уходили ни с чем. Господь не оставит нас в беде!

– Господь не оставит нас в беде….– как эхо отозвался гость, поднимаясь на ноги.

– Я устал, почтенный. Устал так, что тебе и вообразить непросто. А утром у меня еще немало срочных дел. Прикажи застелить постель, сегодня я заночую у тебя.

– Я проведу тебя в свою опочивальню, – засуетился подеста, направляясь к выходу. – Мне до утра нужно многое закончить, а сведения, полученные от тебя, при всем моем желании, не дадут сомкнуть глаз не одну последующую ночь.

Держа подсвечник в вытянутой руке, он пошел впереди освещая гостю дорогу и часто оглядываясь назад. Пройдя вдоль узкого коридора, он остановился перед дверью и приглашающе распахнул ее настежь.

– Если мое скромное ложе устроит синьора посланника, то я прошу его отдыхать спокойно до тех пор, пока неотложные дела вновь не призовут его к себе.

Генуэзец без церемоний повалился на широкую кровать, не снимая ни запыленного камзола, ни покрытых грязью сапог.

– Если синьор Бертруччо пожелает, – купец остановился в дверях, – то утром Пьеро проведет его до того места, какое синьору угодно будет назвать.

– Нет, благодарю, – ответил тот, безуспешно пытаясь подавить раздирающую рот зевоту. – В соглядатаях я не нуждаюсь.

И прежде чем подеста успел на несколько шагов удалиться от двери, он услышал приглушенный храп генуэзца, по-видимому и впрямь смертельно уставшего, давно не имевшего нормального отдыха. Ломеллино повернулся к двери и недобро прищурил глаза.

– Не нуждаешься в соглядатаях, не так ли? Вскоре ты убедишься, что обложен достаточно плотными сетями и вряд ли легко выпутаешься из них. Люди Феофана редко упускают добычу.

Тяжело ступая, он вернулся в свой кабинет и до самого утра обдумывал эти неожиданные и безрадостные вести.

Утреннее солнце окрасило в нежно-розовый цвет пушистые облака, пробудило птиц на ветвях деревьев. Громкий щебет наполнил воздух. Рассвет, набирая силу, вытеснил остатки ночной мглы из переплетения улиц.

Царственный город медленно просыпался от дремы: стали раздаваться голоса людей, звуки отворяемых ставен и дверей. Застучали на булыжнике окованные железом колеса арб и телег; заскрипели оси груженных повозок, перебиваемые дробным стуком копыт ослов и мулов. Тяжело топоча, ночная стража удалилась на покой, уступая улицы и площади во владение толпам торговцев, мастеровых и разносчиков овощей.

У городских ворот, в скоплении селян, направляющихся в Константинополь, возникла небольшая заминка: шестеро всадников в запыленных кольчужных костюмах уверенно расталкивали лошадьми толпу простолюдья. Городская стража преградила было проезд, но дюжий десятник, взглянув в лицо головного всадника, сделал своим воинам разрешающую отмашку рукой. Маленький отряд миновал городские ворота и рысью устремился к центру столицы.

– Кто это? – один из стражников приблизился к командиру и кивнул в их сторону головой.

– Видать, какие-то важные птицы?

– Послушай, умник, – перед подчиненным десятник не счел нужным скрывать дурного настроения, – занимался бы ты своим делом. А если и впредь тебе повстречаются эти люди, постарайся не встревать у них на пути.

– Эй, хватит там копаться! – заорал он на кучку селян, пытающихся растащить сцепившиеся колесами телеги. – Долго будете загораживать проезд? Быстрее шевелитесь, я вам говорю!

Десятник зашагал вперед, щедро награждая тычками попадающих под руку людей.

Оборванный старик, удобно устроившись на пересечении двух улиц, просительно тянул руку к прохожим. Кое-как прикрытое лохмотьями тело сотрясалось в мелком ознобе, то ли от прохлады раннего утра, то ли от старческой немощи. Удлиненное иссохшее лицо с полуприкрытыми гноящимися глазами не выражало ничего, кроме терпеливого ожидания и безропотного покорства судьбе. Плаксивым монотонным голосом он тихо и невнятно бормотал себе под нос заученные слова, пытаясь высмотреть крупицу сострадания в проплывающих мимо него лицах. Сострадание, сильно смахивающее на брезгливую жалость, порой оборачивалось звенящей на камнях монеткой и тогда старик ловил ее опрокинутой горстью руки, как ловят дети полевых цикад.

Эти металлические кружочки много значили для него: они ненадолго воскрешали то единственное, что еще удерживало нищего в его никчемной жизни – его воспоминания. На эти монетки (когда их соберется с полпригоршни) в ближайшей таверне ему нальют пузатый кувшинчик вина; немного, всего лишь на пару десятков глотков. И это вино, невыдержанное и кислое, разольется по жилам подобно горячей неугомонной крови, встряхнет и напружинит дряхлые мышцы и он вновь ощутит в своем теле былую силу и молодой задор. Прошлое воскреснет и окружит его веселым хороводом призраков, давно уже канувших в небытиё. Он застучит кулаком по столу, затянет надтреснувшим голосом боевую песнь и станет окидывать окружающих вызывающим взглядом, требуя к себе внимания и уважения.

Прохожий, будь милосерден! Кинь в побитую глиняную плошку затерявшуюся на дне кошелька медную мелкую монетку!

Приближающийся цокот копыт заставил старика насторожиться. Острый слух попрошайки сделал мгновенный вывод и он быстро отполз к стене, чтобы не быть втоптанным в мостовую.

Всадники торопились. Подъехав к мрачноватому двухэтажному особняку, ворота которого растворились при первом же стуке, они поочередно исчезли в арочном проеме. И створы, обшитые листовой медью, столь же бесшумно закрылись за ними.

Спустя час стук копыт вновь потревожил нищего. Вжавшись в стену, он по-птичьи втянул голову в плечи, но успел отметить про себя, что число верховых сократилось наполовину, а старший из них уже успел сменить кольчугу и дорожный плащ на темный кожаный камзол.

Проехав полгорода, всадники осадили лошадей у въезда в парк, окружающий дворцовый комплекс. Предводитель соскочил с коня и бросил поводья одному из сопровождающих. Приблизившись к страже на воротах, он молча указал на жетон на груди с вытесненным изображением двуглавого орла. Гвардейцы расступились и он быстрым шагом направился к полускрытому кронами деревьев дворцу.

Поднявшись по лестнице и пройдя полутемными галереями дворца, гонец направился прямо к дверям императорского кабинета. Здесь, у входа дорогу ему вновь преградили скрещенные алебарды. Остановившись, он повернулся к сидящему в кресле начальнику караула.

– Его величеству императору срочное послание от Феофана Никейского.

Капитан гвардейцев узнавающе глянул на него, встал, приблизился к дверям, осторожно постучал и прошел в помещение. Вскоре дверь распахнулась перед гонцом.

– Император примет тебя.

В просторной зале, одну из стен которой полностью занимали три больших арочных окна, к нему повернулись двое. Один из них, стоящий возле высокого секретера, был долговяз и сухопарен, с острой козлиной бородкой на костистом лице. В правой руке он держал гусиное перо, ладонь другой придерживала развернутый список пергамента. По-видимому, его только что оторвали от доклада и он был недоволен помехой.

В другом человеке безошибочно угадывался правитель. Крупную, широкую в кости фигуру венчала массивная голова с высоким, благородной формы лбом; волевое лицо обрамлялось аккуратно подстриженной бородкой, зачесанные со лба каштанового цвета волосы красиво оттеняли необычную белизну кожи. В его жестах и во взгляде проступала спокойная, уверенная в себе сила. И властность, внушающая уважение окружающим.

Темные глаза из-под сдвинутых густых бровей императора испытывающе взглянули на вошедшего.

– Что привело тебя к нам?

Он хорошо знал склонившегося перед ним человека – Алексий, доверенное лицо Феофана Никейского, искусного дипломата и главы разведывательной службы, не раз служил посредником между ними.

– Досточтимый Феофан поручил мне передать вашему величеству послание, добавив при этом, что оно имеет чрезвычайную важность.

Константин кивнул секретарю. Тот принял из рук Алексия свернутую в трубку бумагу, сломал печать и развернул послание.

– Читай, Георгий.

Секретарь слегка прокашлялся и приблизил бумагу к глазам.

«Его величеству василевсу Константину ХI Опасность надвигается, государь. Сегодня мною получены достоверные сведения о начавшемся по приказу турецкого султана возведении на левобережной, западной стороне Босфора сильной крепости. Угроза, связанная со строительством, достаточно очевидна и не скрывается врагом – будущая

крепость способна в любое время перекрыть движение судов по проливу, отрезав Константинополь от привозного зерна…..»

Лицо василевса окаменело, пальцы непроизвольно сжали край туники. Он повернулся, приблизился к окну и глядя в невидимую точку, скрестил на груди руки.

– Почему ты остановился? Читай! – донесся оттуда его голос.

«….Помимо этого спешу сообщить, что перехваченные нами турецкие гонцы, а также люди из окружения султана указывают на концентрацию османских войск в Анатолии. В большинстве своем это мобильные части, способные двинуться в поход по первому приказу.»

Секретарь свернул послание и замер в выжидательной позе.

Император медленно повернулся, сделал несколько шагов в направлении стола и остановился возле него.

– Поначалу султан шлет нам послов с почтительной просьбой уступить ему эти земли, затем самовольно захватывает их, даже не потрудившись дождаться от нас ответа. Его наглость начинает переходить все границы, но мы положим этому конец!

Константин склонился над картой. Не поднимая головы, обратился к секретарю.

– Подготовь послание, Георгий. В котором мы, правитель Империи ромеев, заявляем протест против захвата исконно византийских земель, возведения на них каких-либо укреплений и требуем объяснений данного поступка султана.

Секретарь поклонился и вышел из кабинета. Император повернулся к Алексию.

– Ступай и ты. Передай нашу благодарность Феофану и пожелание и впредь незамедлительно получать все сведения о событиях, имеющих прямое или косвенное отношение к государству.

В опустевшей зале василевс долго всматривался в расстеленную на столе карту. Где-то там, у кривой бирюзовой ленты, где берега пролива смыкаются на расстояние пушечного выстрела, уже начинают закладываться первые камни форта, способному подобно тромбу в артерии блокировать подвоз провианта в столицу, поставив ее тем самым на грань катастрофы.