Текст книги "Гибель Византии (СИ)"

Автор книги: Александр Артищев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)

ГЛАВА XLII

– Я не знаю, что мне делать!

Султан метался вдоль шатра, отшвыривая от себя встречающиеся на пути предметы.

– Я думал, что командую армией, но оказалось – стадом свиней!

Военачальники угрюмо молчали, стараясь без особой надобности не поднимать на повелителя глаз. Это еще больше распаляло Мехмеда.

– Я вручил вам огромное войско, опытных и умелых солдат. И что я вижу? Греки жгут вас, как полудохлых крыс, а вы не можете дать им хорошего отпора!

– Еще не все потеряно, мой повелитель, – осмелился подать голос Саган-паша.

– Твои воины не привыкли вести ночные бои и только этим объясняется наше поражение. С восходом солнца мы продолжим натиск и сопротивление неверных будет сломлено. Верь мне, о великий!

– Я больше никому не верю! – кричал Мехмед. – Своими посулами вы заставили меня продолжать войну, я понадеялся на ваши клятвы и пошел на поводу у большинства. Что я получил взамен?

Он бросился на ложе и тяжело задышал.

– Еще одна такая битва – и я лишусь своей армии, – донесся оттуда его страдальческий голос.

Военачальники понурились.

– А вы – своих голов! – добавил Мехмед, приподнимаясь и обводя всех недобрым взглядом.

– Великий султан еще не посылал в бой свою гвардию, – тихо, но достаточно внятно напомнил Караджа-бей. – Там, где не пройдет простой воин, всегда найдет дорогу янычар.

– Что-о….? – задохнулся от гнева командир янычарского корпуса Торгут-бей.

Он сделал шаг к султану и в обвиняющем жесте вытянул руку в сторону паши.

– Не слушай, о великий, неумных советов! Бейлер-бей забывает, что гвардия предназначена не для битв, а для охраны твоей святейшей особы. Кто осмелится оспорить, что один янычар стоит десяти воинов и не менее трех десятков аккынджи? Тем более их надо беречь и не допускать к сражениям. Совет же послать янычар на уничтожение может исходить лишь от глупца или предателя!

– Трусливый пес! Я вырву тебе твой подлый язык!

Караджа-бей с поднятыми кулаками бросился на командира гвардии, но Исхак-паша обхватил его поперек груди своими сильными руками и удержал на месте.

– Тихо! – заорал Мехмед, вскакивая с места.

– Распетушились тут! С меня довольно и ночной потехи!

– Чем же ты так возмущен, Торгут-бей? – обратился он к сатрапу. – Разве тебе неведомо, что султаны для того и холят свою гвардию, чтобы она в решающий час переломила ход событий в пользу своего господина?

– Я знаю это, повелитель, – смиренно отвечал гигант. – Но осмелюсь заметить, что отправив янычар на стены, мы можем попусту потерять их. Кто же тогда остановит и повернет вспять перетрусивших, оробевших подобно псам солдат бейлер-беев, готовых хоть сейчас без оглядки бежать от города?

Исхак-паша возмущенно покачал своей огромной головой.

– Сладко же ты запел, Торгут-бей! Вот только я не пойму, о ком идет речь: то ли о гвардии, то ли о полицейских-чауши.

Он сделал шаг в сторону бея и громко рявкнул:

– Если вздумал говорить, говори прямо, без утайки! Привык отсиживаться за нашими спинами, злорадствуя в рукав! Думаешь, мы не знаем, что ты больше всех страшишься штурма, боишься поражения своих хваленых солдат?

– Я никого и ничего не боюсь! – взревел в ответ Торгут-бей. – Только гнева Аллаха и султана, повелителя моего. И не вздумайте проверять меня на храбрость, беи, иначе от ваших голов останутся одни пустые черепки!

– Мой повелитель! – он с низким поклоном обратился к Мехмеду. – Если Аллах не желает твоей скорейшей победы, молю тебя – отступись. Но если ты уверен в себе и в своих слугах, приказывай! Я и мои воины без промедления двинемся на штурм.

Он замялся, переступая с ноги на ногу.

– Однако…… – конец фразы повис в воздухе.

– Говори! – потребовал султан.

– Прости меня, повелитель! Я хотел лишь сказать, что если янычары, проявив чудеса храбрости, все как один полягут под стенами, никакие в мире силы не помогут сохранить тебе армию, а тем более – овладеть городом.

– Ты прав! – султан взволнованно заходил по зале.

– Мой господин! – громко произнес Саган-паша, неприязненно меряя взглядом Торгут-бея. – Войска измотаны, число воинов оскудело на треть. Нужны новые, свежие силы, способные вести за собой в атаку изнуренных в предыдущих сражениях солдат. Или ты принимаешь нелегкое и весьма рискованное решение и тогда полки янычар, за исключением немногих, специально отобранных тобой для защиты твоей святейшей особы, идут на приступ впереди всех, или….

Он на мгновение смолк и со вздохом продолжил:

– …. или, что еще более тяжко, надо отдавать приказ войскам об отступлении от стен.

Мехмед изумленно воззрился на зятя.

– И это говоришь мне ты? Ты, который всегда ратовал за войну?

Саган-паша уныло развел руками.

– Повелитель, мы балансируем на лезвии ножа. Если мы всеми силами не начнем новый штурм, то вынуждены будем в скором времени признать свое поражение.

Мехмед отвернулся, чтобы скрыть растерянность. Медленными шагами приблизился к курильнице и провел пальцем по круглым отверстиям дымоходов.

– Великий визирь, – окликнул он, не оборачиваясь. – Почему не слышно твоего голоса?

Халиль-паша коротко откашлялся.

– Мой повелитель, я молчал лишь потому, что всем присутствующим известно мое мнение.

– Я желаю не догадываться, а слышать его своими ушами.

– Еще не поздно, повелитель, вновь отправить к византийцам парламентера с выгодными предложениями мира.

Мехмед щелкнул пальцем по выпуклому боку серебряного сосуда. Послышался резкий дребезжащий звук.

– Нет, – пробурчал он себе под нос. – Поздно. Уже поздно.

Но вслух, повернувшись к сатрапам, произнес другое:

– Пусть будет так! Мы сделаем еще одну попытку. Но если и в этот раз враг ответит высокомерным отказом, пощады ему не будет!

Голос султана задрожал от еле сдерживаемой ярости.

– Я повторяю вам, сатрапы – поражения для меня не существует! Отступить от стен я не позволю никому и никогда. Если византийцы не примут условия мира, я буду кидать войска на штурм вновь и вновь, всех, до последнего солдата! Либо все лягут здесь костьми, либо мы будем пировать на черепах врагов.

Он замолчал, кидая исподлобья мрачные и подозрительные взгляды на пашей.

– Вы поняли меня, сатрапы? Такова моя воля и воля Аллаха! А теперь ступайте и готовьтесь к новому штурму. Торгут-бей, выводи и строй своих янычар. Если через час выбранный мною парламентер не возвратится или вернется с пустыми руками, янычары поведут войска в атаку!

– Говори, – кивнул он шагнувшему вперед Саган-паше.

– Великий султан, я давно собирался сказать тебе. Перебежчики из лагеря греков поведали мне, что в в стенах города, на левом фланге, есть небольшая калитка….

– Там много калиток! – возразил Мехмед. – И византийцы весьма умело пользуются ими.

– Да, господин. Но эта калитка, по их уговору со мной должна в полдень каждого дня на короткий срок отпираться.

– Вот как? – заинтересовался султан. – Почему же ты раньше молчал?

Военачальники замерли, с нетерпением ожидая ответа. Караджа-бей побледнел и волком уставился на на зятя султана.

– Я держал это в тайне только потому, что нашим воинам ни разу не удавалось именно в это время приблизиться к стенам.

– Ты лжешь! – рассвирипел Караджа-бей. – Ты хочешь сказать, твоим воинам. Сколько раз мои храбрецы штурмовали эти стены, но ты молчал о тайном ходе, чтобы приписать всю заслугу себе. Ты повинен в смерти тысяч, десятков тысяч солдат!

– Это действительно моя заслуга, – запальчиво отвечал паша. – А что касается тех тысяч смертей…..

Мехмед остановил его.

– Ваши споры затягивают время. Я же добавлю к уже обещанному: первому, кто поднимется и водрузит османский флаг на одной из башен, я пожалую не только титул санджак-бея, но и столько золота, сколько он сможет взвалить на свои плечи.

– Проваливайте отсюда! – заорал он во внезапном приступе бешенства.

– И не возвращайтесь до тех пор, пока город не будет взят!

Побоченясь в седле, тысяцкий Ибрагим успокаивающе поглаживал по шее коня. Животное пугалось мертвых тел, ловило ноздрями тревожный запах крови, пятилось, храпело и делало попытки вскинуться на дыбы. Но опытный наездник без труда справлялся с жеребцом.

Тысяцкий смотрел на городские ворота и его губы против воли растягивались в улыбке. Он был счастлив и преисполнен гордыни. Еще достаточно молодой – два месяца назад минула тридцатая его зима – он не раз выделялся среди прочих блестящим полководцем, советником и другом султана, Саган-пашой. Вот и сейчас, хотя бея окружает немало проныр и хитрых льстецов, не по годам мудрый зять султана сделал правильный выбор: доверил начальнику своей охраны передать засевшим в городе гяурам повеление наместника Алллаха на земле. А еще ранее, в беседе с глазу на глаз, прозрачно намекнул об ожидающем Ибрагима великом подвиге. По словам бея, этот подвиг может закончиться смертью смельчака, но может и возвести его на вершину славы, дав титул санджак-бея в придачу к прочим милостям султана.

Ибрагим был счастлив от подобного выбора. Это правильно, так и должно быть, таков удел каждого воина. По одну сторону – почёт, богатство и власть, по другую – овеянная славой смерть в бою и последующая загробная вечная жизнь среди блаженства плотских утех.

Тысяцкий нетерпеливо пошевелился в седле.

– Кричи еще, – приказал он оруженосцу, держащему в руке древко с белым полотнищем.

Юноша повиновался. Едва ли стоящие на стенах могли разобрать приглушенные расстоянием слова, но сам вид белого флага в пояснениях не нуждался. Спустя некоторое время створы ворот чуть приоткрылись и на валу показались двое всадников. Даже издали было видно, что это воины знатного рода: на панцирях седоков блестели золотые насечки, а кони под ними были укрыты кожаными попонами с нашитыми на них металлическими пластинами.

Когда всадники приблизились, тысяцкий признал одного из них: о нем, как о непобедимом бойце, уже слагались в османском лагере легенды. Ибрагиму тут же захотелось померяться с ним силами, сбить островерхий рогатый шлем с его макушки. Но вспомнив о еще невыполненном поручении, сдержал себя.

– Кто из вас царь? – дерзко спросил он.

Византийцы переглянулись.

– Тебя послал султан? – произнес тот, чьи черты лица были непривычно мягки для воина.

– Я буду говорить только с царем! – упрямо гнул свое Ибрагим.

– Кто ты таков, что желаешь предстать перед василевсом? – лицо Кантакузина побагровело от гнева.

– Или передай послание султана, или говори, если оно должно излагаться на словах. Но не испытывай наше терпение, пока белый флаг еще служит тебе защитой.

Ибрагим подавил в себе злость. Как и всякий наглец, он знал границы, которые опасно переступать. Он молча извлек из сумы пергаментный свиток и передал его ромеям. Протостратор развернул его и углубился в чтение.

– Что предлагается нам на этот раз? – нетерпеливо спросил стратег, перегибаясь с седла.

– Суть требований осталась прежней, – ответил Палеолог.

Он дал пергаменту свернуться и пренебрежительно бросил его под копыта своего коня.

– Несмотря на недавний разгром?

– Вот именно. В целом тон предложений даже более категоричен, чем в прошлом ультиматуме.

– Вернемся в город, Димитрий. У нас не так много времени, чтобы бестолку тратить его.

Византийцы поворотили лошадей. Ибрагим растерянно смотрел им вслед.

– Какой ответ мне передать своему господину? – крикнул он димархам.

Кантакузин обернулся и попридержал коня.

– Передай ему, что если бы его мать знала, какое чудовище она порождает на свет, она свернула бы ему голову еще в колыбели.

– Что ты сказал, презренный? Я убью тебя!

Ибрагим выхватил саблю и помчался на ромея. Что произошло потом, он не сразу успел осознать. Очнувшись, он понял, что лежит на земле и перекатившись на живот, с трудом поднялся на ноги. Поискал глазами обороненную саблю, еле удержав равновесие нагнулся и поднял её.

В ста шагах от него оруженосец ловил сбежавшую лошадь. Ибрагим приложил руку к горящей огнем щеке и громко застонал. Он стонал не от боли, хотя весь правый бок онемел от удара об землю – ему на глазах воинов обоих лагерей было нанесено страшное, смываемое лишь кровью врага оскорбление. Христианин, небрежно отклонив налокотником сабельный удар, другой рукой наотмашь хватил его по лицу. Оплеуха получилась знатной – Ибрагим был выбит из седла и в падении едва не сломал себе шею.

– Не сейчас, – звенел в его ушах насмешливый голос. – Я убью тебя позже. А пока отправляйся с полученным ответом к своему хозяину.

– Я отомщу за свой позор, – шептал Ибрагим, глядя вслед удаляющимся византийцам. – Клянусь бородой Пророка, месть моя будет страшна.

К нему возвращался оруженосец, ведя под уздцы пойманного коня. Ибрагим сел в седло и пристально взглянул юноше в глаза. Тот покраснел и потупил взор.

– Я отомщу, – с тоской в голосе выкрикнул тысяцкий и что есть мочи вытянул коня плетью.

ГЛАВА XLII

Звуки сигнальных рожков вновь подняли горожан на ноги. Без счета посылая проклятия в адрес врага (не дали даже отдохнуть и подкрепиться пищей!) защитники разобрали сложенное было оружие и разошлись по своим местам.

К уцелевшему от пожара проходу через ров вновь приближались толпы аккынджи. Перейдя на другую сторону рва, они не бросились как обычно, к стенам вверх по склону вала, а принялись издалека осыпать сруб стрелами. Заминка объяснялась просто: вскоре нестройные толпы азиатов раздались в стороны, уступая место длинной, тянущейся на протяжении целой мили счетверенной колонне солдат.

Горожане во все глаза смотрели на мерно шагающих, до зубов вооруженных воинов в роскошных одеждах и доспехах. Голову каждого из них покрывал блестящий, похожий на луковицу шлем с пышным венчиком перьев на макушке; от основания шлема спускалась на плечи мелкая кольчужная сетка для предохранения шеи от косых ударов сабли или меча; более крупная кольчуга мягко облегала тело почти до колен; грудь была защищена железной бляхой величиной с большую тарелку; ноги были обуты в красные сафьяновые сапоги, выше которых пестрели шаровары из яркой расцветки ситца; за плечами развевался в такт шагам просторный плащ зелено-красного цвета. Каждый воин держал в руке короткое копье с широким острием на конце, левый бок прикрывался круглым деревянным щитом, пёстро раскрашенным и обитым по краям железными полосами. У правого бока покачивался колчан с луком и стрелами, с пояса свисали нож и короткий меч, лезвие которого плавно загибалось вовнутрь, что делало его похожим на саблю, заточенную с обратной стороны клинка.

– Янычары! – пробежал среди защитников тревожный шепоток.

– Янычары идут!

Мало кто из горожан не был наслышан о свирепости и бесстрашии этих воинов, составляющих наиболее привилегированную часть османской армии. Сызмальства вырванные из своих семей чудовищным даже по тем жестоким временам налогом «на кровь», они воспитывались и росли в фанатичной преданности исламу и воле своих владык, турецких султанов, и со временем пополняли ряды дворцовой гвардии.

Если не принимать во внимание редкие, немногочисленные стычки, в которых участвовали янычары, большинство горожан и их итальянские союзники впервые видели перед собой в таком количестве этих знаменитых, прославленных своей жестокостью и воинской выучкой солдат.

– Молодцы! Смело шагают, – одобрительно крякнул Лонг и потёр свои узловатые руки.

– Вот бы вызвать на поединок их командира!

Кондотеру возразил Альберто, длинноволосый наемник со сморщенным старушечьим лицом и неблагозвучным прозвищем:

– Смелости у них хоть отбавляй, да только вот потому, что еще не познакомились с моей милашкой.

Он многозначительно похлопал рукой по заострённому бревну, уложенному в желоб баллисты.

– Ну что ж, попробуй, – согласился кондотьер. – А мы посмотрим и сделаем выводы.

Наемник выверил прицел, затем деревянным молотком сбил в сторону пусковой крючок. Метательная машина дёрнулась и отпрыгнула назад; огромное бревно взмыло в воздух и пролетев по дуге, упало прямо в середину строя гвардейцев.

– Попал! – взвыл от радости Альберто.

Порядок янычар на мгновение смешался. Но только на мгновение.

Пронзительная музыка загремела с новой силой, убитых и изувеченных тотчас же отволокли в сторону и колонна, так и не замедлив движения, вновь сомкнула свои ряды.

– Еще? – трясясь от возбуждения, спросил Альберто.

Лонг отрицательно мотнул головой.

– Нет. Пусть подойдут поближе.

– Своих не жалеют! – вскричал один из горожан, глядя, как онбаши добивают покалеченных воинов.

– Они никого не жалеют, – пробурчал седой, как лунь старик, по виду – бывший солдат. – Тут, брат Никифор, не зевай и не подставляй понапрасну шею.

Он сплюнул наземь и пальцем проверил натяжку тетивы самострела.

Подойдя вплотную ко рву, колонна разделилась. Сдвоенные ряды янычар направились в противоположные стороны и стали строиться там по сотням, вдоль почти всего крепостного вала.

– Как только пойдут в атаку, сталкивайте на них бочонки пороха, – приказал своим бойцам Контарини.

– Но бочки-то не покатятся, застрянут, – возразил один из наемников. – Вон сколько мертвецов навалили, чуть ли не в пару слоев!

– Делай что велено! – рявкнул Контарини, в глубине души понимая правоту ландскнехта.

– Хотя нет, – тут же изменил он своё решение. – Будем метать их катапультами.

– Ну всё, построились! – громко произнес кто-то. – Сейчас начнется потеха!

– Посмотрим, какого цвета у них кровь!

Горожане высовывались из-за проломов в частоколе, грозили врагу оружием, сыпали насмешками и оскорблениями.

– Сыны воронов!

– Шакалье семя!

– Подойдите ближе, мы вам всыплем!

– Вобьем железо в ваши глотки!

Некоторые смельчаки в полный рост выходили на край протейхизмы и тщательно прицелившись, стреляли из луков. Хотя многие стрелы падали в середину шеренг янычар, те не отвечали горожанам, спешно выравнивая свой боевой порядок. Постепенно насмешки стихали, стих и дикий восточный марш, сопровождавший до того перемещение янычар.

Тягостное ожидание подобно вязкому предгрозовому воздуху зависло над обеими неприятельскими сторонами. Горожане не сводили глаз с ровного строя вышколенных солдат, янычары же стояли неподвижно, как на параде, хмуро меряя взглядами укрепления города, который им предстояло положить к ногам султана. Все замерло; даже время, казалось, приостановило свое движение. Только ветер нес пыль и чуть поигрывал полотнищами знамен.

Длинноволосому Альберто первому изменила выдержка. Громко выкрикнув проклятие, он дернул крюк пускового механизма баллисты. Заранее нацеленное бревно, как и первый раз, обрушилось прямо в центр построения вражеской сотни. Послышались крики ярости и боли. Заглушая их взревели сурры и под грохот больших барабанов печатая шаг, янычары двинулись вверх по склону.

Они шли, топча как землю тела убитых единоверцев; на вскинутых над головами щитах дробно грохотал град камней из катапульт; некоторые снаряды были так велики, что давили людей своей тяжестью, как виноград. Пушечные ядра и картечь пробивали бреши в рядах янычар; навстречу атакующим летели из метательных механизмов бревна, железные стрелы, горшки с зажигательной смесью. Струи горящей нефти прокладывали себе путь между тел мертвецов; казалось, сама земля пылает под ногами захватчиков. Но янычар ничто не могло остановить. Они шли вперед, как одержимые.

Византийцы не стали долго удерживать сруб. Когда первые ряды неприятеля вплотную приблизились к стене, прозвучал сигнал отхода. Выпустив напоследок залп стрел из луков, горожане укрылись за воротами.

Воинская элита не собиралась впустую растрачивать себя. Остановившись на безопасном расстоянии от укреплений, янычары выжидали, пока носильщики осадных лестниц, уворачиваясь от града летящих в них стрел и камней, приставят свою громоздкую ношу к стенам. Когда наконец крючья на верхних перекладинах лестниц намертво вцепились в кладку, прозвучал сигнал к атаке. Дружный вопль вылетел из десятка тысяч глоток, янычары разом ударили ятаганами плашмя по щитам и бросились в атаку.

Началось решающе сражение за Константинополь. Битва, в которую обе стороны вложили все свое воинское мастерство, выдержку и отвагу, и о которой впоследствии никто из выживших не мог вспоминать без содрогания.

Грохотали пушки и бомбарды, выли сурры и сигнальные рожки, ритмично били огромные, в рост человека, барабаны. Вспыхивали розовые языки огня, клочьями вилась нефтяная гарь, белыми облаками плыл над землей пушистый пороховой дым. Янычары плотно, как муравьи, ползли по лестницам; срывались, падали, сбитые вражескими стрелами, но не отступали. Вскоре на стенах разгорелась упорная рукопашная схватка, в которой ни одна сторона долго не могла одолеть другую.

Воины сшибались щитами, теснили неприятеля всей массой тел, скользили в лужах крови, падали и тут же погибали под ударами. Сброшенные со стен летели вниз с головокружительной высоты и их истошные крики резко стихали, когда соприкоснувшись с землей, они растягивались на ней сплющенным комком одежд и доспехов. Порой густой дым застилал сражающихся и они, не в силах разглядеть в зловонном тумане врага, вслепую продолжали наносить удары. Хриплое дыхание и звон железа оглушали бойцов не менее, чем рев орудий; в глазах рябило от напряжения, от ярких солнечных бликов на оружии и доспехах. Под ноги летели изрубленные в крошево щиты, с противным скрежетом застревали в прямых клинках христиан изогнутые лезвия ятаганов. Извиваясь угрями, раненые ползали между ног бойцов и не имея сил подняться, кололи мечами снизу вверх, хватали за ноги, пытались поглубже запустить зубы в плоть врага. Порой, не выдержав напряжения, воины выскакивали из гущи сражающихся и отходили в сторону, стараясь отдышаться перед тем, как вновь окунуться в жестокую сечу.

Густые потоки крови медленно стекали по стенам, окрашивая их в цвет ярчайшей киновари; казалось, кровоточат сами камни. Люди кричали, стонали, вопили от ярости, отчаяния и боли; некоторые рыдали, не стыдясь своих слез, другие – заходились в безудержном хохоте. Шум битвы то стихал, то перекрывал все мыслимые пределы; казалось, весь мир сошелся в одной ужасной, остервенелой схватке.

Прикрыв левый бок щитом, Роман отбивался от двух наседающих на него янычар. В голове у сотника мутилось, держащая меч рука онемела от множества нанесенных и отраженных ударов. Два перекошенных от злобы лица прыгали перед ним как в дьявольской пляске, гримасничали и скалились в пароксизме ярости. Внезапно один из янычар коротко всхлипнул и волчком завертелся на месте, пытаясь дотянуться до вонзившейся в спину стрелы. Сбив с ног второго воина, Роман заколол его ударом в шею и бросился к приставной лестнице, с которой, через небольшие промежутки времени, соскакивали вниз все новые и новые вражеские бойцы.

– Прикройте меня! – крикнул он горожанам и подхватив валяющийся под ногами багор, упер его в перекладину лестницы.

Однако оттолкнуть от стены осадное приспособление, чей вес многократно увеличивался тяжестью облепивших его солдат, одному человеку было не по силам. Только с помощью двух ополченцев, поспешивших к своему командиру, удалось сдвинуть лестницу с места. Скользнув по стене, она рухнула вниз, впечатывая в землю свой живой груз. После этого осталось лишь обезвредить тех, кто уже поднялся на площадку башни.

Роман смахнул с лица пот и устало присел на каменный выступ, рядом с телом убитого им янычара. Крики и звон оружия на соседних участках постепенно стихали; по-видимому, натиск удалось отразить по всему рубежу обороны. Турки беспорядочно откатывались назад, собираясь силами для новой атаки.

– Проклятие! – выдохнул сотник. – Когда же всё это кончится?

Веки, как под невыносимой тяжестью, смыкались против воли. Мимо него, будто в тумане, ходили ополченцы, переговаривались, смеялись, осматривали поврежденное оружие. Некоторые как могли, врачевали свои раны, другие добивали вражеских солдат и сбрасывали их трупы вниз. Роман глубоко вздохнул, опустил голову на скрещенные на коленях руки и не в силах противиться дремоте, впал в короткий полусон-полубодрствование. И почти сразу же очнулся, ощутив у себя на плече чью-то руку. Сквозь застилающую глаза мутную пелену, он признал в сидящем перед ним на корточках человеке Фому, молочного брата Алевтины.

– Ты здесь? – спросил сотник, уже не способный чему-либо удивляться. – Это ты пустил стрелу в янычара?

– Ты ранен, – вместо ответа произнес Фома. – Позволь мне тебя перевязать.

– Всего лишь царапина, – отмахнулся Роман.

– Ты ранен и обессилен, – настаивал конюх. – Пойдем со мной, я отведу тебя к своей госпоже. Ты отдохнешь, тебе обработают рану. Затем вновь вернешься на стены.

Роман пожал плечами.

– Мне некуда идти. Мое место здесь.

Он со вздохом вытянул ноги вперед.

– Передай своей госпоже, что я всегда рад быть рядом с ней. Но сейчас, увы, я сам себе больше не принадлежу.

Он позволил Фоме перетянуть платком кровоточащее плечо, поднялся на ноги и осмотрелся вокруг. То тут, то там ополченцы опускались на землю, чтобы набраться сил перед новой атакой.

– Ступай к своей госпоже, – он повернулся к Фоме, – Скажи ей, что как только мы отразим врага, я буду счастлив видеть ее вновь.

– Почему ты не уходишь? – спросил он чуть погодя.

– Дочь Палеолога строго наказала мне быть все время с тобой, если ты откажешься спуститься со стен. И оберегать тебя в бою.

Роман усмехнулся, покрутил головой, затем подошел к краю площадки.

– Вставайте, вставайте! – закричал он своим воинам и вытащил меч из ножен.

– Всем приготовиться к бою!

Подступы к городу вновь заполняли толпы вражеских солдат.