Текст книги "Гибель Византии (СИ)"

Автор книги: Александр Артищев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 39 страниц)

ГЛАВА XI

Солнце припекало почти по-весеннему. Джустиниани снял маленькую, прикрывающую макушку шапочку и смахнул со лба капельки пота. Прищурившись, вновь осмотрел высокую земляную насыпь вала и пестрые кучки горожан на ней. Один из трех томящихся чуть поодаль адъютантов подвел к нему массивного, под стать хозяину, жеребца. Лонг принял поводья, похлопал коня по спине и одним махом вскочил в седло.

– Сегодня работы продвигаются успешно, – он кивнул головой в сторону цепочки землекопов. – Если не будет помех, через пару месяцев ни одна нечисть не прорвется за укрепления.

– Этим лежебокам следовало бы проворнее шевелиться, – снисходительно бросил адъютант. – До нашего приезда они лишь грызлись между собой и плакались на судьбу.

Лонг в упор посмотрел на него.

– Мне кажется…. Нет, я просто уверен – ты позволяешь себе слишком многое, Доменик. Тебя наняли, чтобы ты защищал этих людей, а не скоморошничал, изображая из себя полкового словоблуда.

Адъютант скривился, но промолчал. Его лицо с тонкими аристократическими чертами можно было бы назвать красивым, если бы не прочно отпечатавшееся на нем выражение наглости и раннего порока.

– Ты ведешь себя как юнец, пристроившийся голым задом на ежа, – кондотьер тронул коня с места, – И взял себе в дурную привычку изрекать высокопарные наставления. Занимайся этим в кабаках, там твоя болтовня окажется более уместной.

– О, синьор, – со смехом вступил в разговор второй адъютант, – вы затронули больную струнку: Доменику становится не по себе, когда он вспоминает сумму своих счетов в городских трактирах.

– Греческие вина действительно хороши, – с видом знатока провозгласил третий, самый молодой из них, которого за удлиненное лицо, напоминающее мордочку грызуна, прозвали Крысулей.

– Да, хороши, – кондотьер осадил коня. – Настолько хороши, что Франческо вчера, спеленутого как младенца, тащили из таверны на руках. Он все порывался вернуться и отрезать нос, уши, а также все прочее какому-то левантийскому капитану с торговой карраки. И призывал при этом Святую Деву себе в подсобницы. Не так ли, Мартино? Не потому ли, что бы вы там не болтали о недугах, его нет сейчас с вами? А чем занимались пару дней назад Доменик и Крысуля? Не они ли, задержавшись под благовидным предлогом в Галате, напились до сизых чертей, устроили потасовку с солдатами и вернулись лишь поздно утром, вывалянные в грязи, как последние бродяги.

Молодые люди понурили головы, но обличительный порыв только начинал разгораться в командире.

– Хороши же у меня помощнички, – продолжал греметь Джустиниани. – Вы думаете, ваши отцы, упросившие меня принять вас в свой отряд, возрадуются, обнаружив, что их беспутные отпрыски обучились лишь разгулу и шашням с легкодоступными девками?!

– Но, синьор, мы же не монахи, – попытался возразить Доменик. – Зачем же лишать себя малых радостей?

– Затем, неумный, что ратное дело – тяжкий труд, а не детская забава. А что умеете вы? Что есть у вас за плечами? По парочке мальчишеских дуэлей? И куча небылиц, которыми вы потчуете друг друга. Любого из вас срубит первый же турок и для этого ему, уж поверьте мне, не потребуется особого мастерства. Да-да, не ухмыляйтесь, молокососы. Мусульмане не обучены вашим галантным штучкам, всем этим прыжочкам, шажкам, поклонам. Они дерутся просто и крепко, так, как вам и не мечталось. Если бы не щедрый денежный взнос, уплаченный вашими родичами, я бы и на пушечный выстрел не подпустил бы вас к своему полку. Ну ничего, я пропишу вам средство от скуки. До одурения будете ворочать камни на стенах.

Адъютанты молчали, благоразумно пережидая бурю.

– Видать, моя палка давно не прохаживалась по вашим спинам, – успокаиваясь, буркнул кондотьер.

Почти целую милю они ехали молча. Неподалеку от цистерны Бона, на площади, окруженной лавками торговцев внимание Джустиниани привлекла негустая толпа людей.

– Что здесь происходит? – повернулся он к своим адъютантам.

– Тут вкопан позорный столб. Вероятно, уличенного вора заколачивают в колодки, – предположил Мартино и направил коня к толпе.

Вскоре он вернулся, едва сдерживая насмешливую ухмылку.

– Взгляните сами, синьор. Не пожалеете – зрелище стоит того.

Заинтригованный, кондотьер тронул поводьями. На небольшой площадке, в центре которой и впрямь высился позорный столб со свисающими по бокам ржавыми цепями, проходили обучение две сотни, набранные из числа городских жителей. Вооруженные мечами и длинными шестами вместо копий, ополченцы неуклюже топтались в пыли, стараясь точно следовать приказам командиров. Лицо одного из них, молодого темноволосого сотника, показалось кондотьеру знакомым.

Тронув коня, он проехал сквозь кольцо зрителей. При появлении итальянца учения приостановились. Лонг спрыгнул на землю, бросил поводья ближайшему адъютанту и сделал знак сотнику приблизиться. Тот повиновался.

– К кому из димархов приписан отряд?

– Стратегу Кантакузину.

– Чем сейчас занимаетесь?

– Разучиваем правила боя в строю.

Кондотьер поморщился.

– Это вам не понадобится – строем на стенах много не навоюешь. В ближайшее время надо обучить людей навыкам смешанного рукопашного боя, не повредит и умение противостоять атакующей коннице. Главное для пехотинца – мастерство во владении мечом и копьем. Дреколье, что в руках у этих мещан, немедленно выбросить и заменить легкими метательными копьями.

Он прошелся вдоль рядов. Роман следовал за ним, покусывая губы. Ему был неприятен категоричный тон кондотьера, хотя в глубине души он чувствовал правоту этого бывалого солдата.

– Почему солдаты вооружены мечами с тяжелым клинком?

– Оружие было выдано в Арсенале.

– Тоже сменить. Эти мечи хороши для поединков между латниками, когда необходимо прорубить панцирь или хотя бы переломать кости противнику. Наш враг не будет защищен железными доспехами и потому для битвы более пригодны облегченные клинки. Далее, сотня неверно разбита на десятки: правильнее было бы составить из сильных способных солдат отдельный отряд, а не смешивать всех в одну кучу.

Дав еще несколько указаний, кондотьер сел на коня и покинул площадь. Адъютанты последовали за ним, время от времени бросая насмешливые взгляды на горожан.

Неожиданно Доменик пришпорил коня и поравнявшись с кондотьером, тронул его за локоть.

– Синьор, – таинственно зашептал он, – посмотрите на ту карету.

Джустиниани повернул голову в указанном направлении.

– Ну и что, – недовольно спросил он. – Что ты там увидел?

– Шторки окошка на мгновение распахнулись, и оттуда выглянуло такое смазливое личико, какого мне, синьор, Пречистая Дева тому порукой, еще не приходилось видеть.

– И из-за этого ты смеешь отвлекать меня? – рассвирепел кондотьер.

Он было открыл рот, чтобы обрушить на подчиненного новый поток брани, но шторки вновь приоткрылись и Джустиниани невольно осадил коня. Даже с изрядного расстояния была видна впечатляющая красота той женщины. Ее глаза встретились с взглядом кондотьера, затем она откинулась вглубь сидения и быстро задернула занавеси.

– Кто она? – голос кондотьера на мгновение дрогнул.

Доменик приосанился.

– Вскоре, синьор, я доложу вам всё!

Он дернул лошадь под уздцы и поскакал за каретой.

Неподалеку от колоннады Ипподрома он нагнал своего командира.

– Синьор, я выведал всё, что было возможно за этот короткий срок. Имя этой женщины – Ефросиния. Она не принадлежит к знатному роду, но пользуется покровительством одного из именитых людей Константинополя. Ей не более двадцати шести лет, она живет одна, с прислугой, в двухэтажном особняке, неподалеку от Форума, на содержании адмирала Нотара. О ее занятии вы, наверно, уже сами догадались. Скажу только, что от портовых блудниц, которыми вы нас недавно попрекали, она разнится лишь повышенными гонорарами за свои услуги.

Кондотьер пристально взглянул на него.

– Сегодня, – раздельно выговорил он первое слово, – я доволен тобой.

Утро мартовского дня выдалось ненастным, с дальних гор тянуло холодом и сыростью. Недобрым было и пробуждение Мехмеда. Пролежав некоторое время с открытыми глазами, он для начала перевернул вверх дном постель и раскидал подушки по всей опочивальне. Пока царедворцы осторожно облачали его, Мехмед несколько раз с силой ударил по лицу прислуживающую рабыню, затем схватил ее за волосы и пнул ногой в грудь. Но это не только не успокоило душившую его злобу, напротив, лишь разогрело ее. Во время утренней трапезы придворные не отрывали глаз от пола, в душе невольно сочувствуя слугам, в которых то и дело летели предметы утвари и не пришедшаяся по вкусу султана пища. Наконец, к всеобщему облегчению, трапеза была завершена, но день еще только начинался.

Мехмед выразил желание совершить конную прогулку, но почти сразу же отменил решение и направился во внутренний дворик, старательно отделанный под зимний сад. По большей части многолюдные залы и переходы дворца были в тот день непривычно пусты.

В маленьком садике Мехмед осмотрелся и сделав несколько шагов, остановился у раскидистого куста роз. Некоторое время он мрачно созерцал повядшие листья, затем кивком подозвал садовника. Тот приблизился, трясясь как в приступе лихорадки.

– Что это? – хрипло спросил султан, указывая на поникшие бутоны.

– Мой повелитель, – садовник заикался на каждом слове. – В это время года цветам особенно недостает тепла и солнечного света.

– Ты забыл их полить, – не слыша оправданий, закричал Мехмед. – Ты специально их моришь, держишь в холоде, чтобы досадить мне!

Он резко повернулся к сопровождающей его охране.

– Перерезать собаке глотку. Пусть напоит куст своей теплой кровью!

Юзбаши обнажил кинжал и схватил садовника за волосы. Молящий о снисхождении крик сменился глухим бульканьем и сипением. Зеленые листья окрасились в алый цвет, красными стали бутоны и земля.

– Выбросить дохлятину, – Мехмед толкнул носком сапога притихшее тело.

Он прошествовал дальше, к грядкам, на которых созревали его любимицы, серо-желтые овальные дыни. Машинально пересчитав их, он чуть было не подскочил от удивления: число дынь оказалось меньшим на одну единицу. Еще не веря своим глазам, Мехмед пересчитал их вновь. Ошибки не было: одной дыни не доставало!

Кровь отхлынула от сердца.

– Что, что такое? – забормотал он, чувствуя, что еще мгновение – и он бешенства потеряет рассудок.

– Этого не может быть!

Он медленно повернулся к своей свите и придворные, завидев выражение его бескровного лица, падали ниц, скрючившись от ужаса.

– Привести сюда главного садовода, – тихо произнесли бледные, стянутые в узкую полоску губы.

Стражники сорвались с места и выдернули из толпы нужного человека. Грузный старик мешком висел у них на руках: от страха ноги отказались служить ему. Швырнув его на колени перед султаном, воины встали по бокам, не спуская с него глаз.

– Где? – спросил Мехмед, тыча пальцем в стеклянные колпаки.

Старик застонал, не отрывая лица от земли.

– Я спрашиваю тебя, грязное животное, где м о я дыня?

Стражник занес ногу и отвесил могучий пинок в зад прислужника. Толстяк оторвался от земли, пролетел целый ярд и плюхнулся у самых ног султана.

– Я не слышу, что ты там бормочешь! – заорал Мехмед, отпихивая ногой содрогающееся тело.

Садовод приподнял мокрое от слез лицо и жалобно запричитал:

– Не гневайся, о свет моих очей! Я не знаю точно, но могу предположить: не далее как вчера твоим постельничим было прислано мне пятнадцать рабов для земляных работ……

– Достаточно, – оборвал Мехмед. – Привести сюда всех, кто работал вчера в этом саду.

Не прошло и нескольких минут, как полтора десятка человек, растерянно озираясь, стояло перед ним. Рабы были босы, в лохмотьях, с непокрытыми головами, на которых были грубо сострижены волосы.

Мехмед пристально осмотрел невольников.

– Спроси их, – кивнул он юзбаши, – спроси этих свиней, кто из них сожрал мою дыню.

Сотник прошелся вдоль рядов, выкрикивая в лицо каждому вопрос. Но рабы лишь недоуменно разводили руками.

– Они не понимают вопроса?

– О нет, мой повелитель, понимают, – ответил постельничий. – Все они не первый год в услужении и уже неплохо знают наш язык.

– Хорошо, – Мехмед сделал несколько шагов и остановился. – Если они не желают признаваться, тогда я сам разыщу виновного. И сделаю это так: прикажу всем поочередно вспороть животы и проверить содержимое желудков.

Повинуясь взмаху его руки, солдаты набросились на рабов, посбивали их с ног и прижали к земле.

– Начните с этого, – Мехмед указал на рослого негра, дико вращающего белками глаз.

Раб взревел, вырвался из рук и бросился бежать. Его тут же настигли, вновь повалили на землю и перевернули на спину. Двое стражников уселись ему на ноги, еще двое – прижали коленями руки. Юзбаши извлек из-за пояса нож, попробовал пальцем кривое лезвие, удовлетворенно хмыкнул и принялся за дело. Склонившись над рабом, он одной рукой уперся ему в грудь, другой – умело рассек живот. Протяжный нескончаемый вопль заполонил все пространство маленького дворика; казалось невероятным, что так может кричать один человек.

Юзбаши погрузил обе руки в кровавое отверстие распоротого живота и покопавшись, извлек блестящий сизой слизью желудок. Разрезав его пополам, он поворошил ножом содержимое и отрицательно покачал головой.

– Следующего, – кивнул султан.

Еще одного раба подняли и поволокли за вывернутые руки. Несколько обреченных стали сильно биться, подобно выброшенным на землю рыбам. Одному даже посчастливилось стряхнуть с себя солдат и схватить валяющуюся неподалеку мотыгу. Но прочие невольники не поддержали отчаянной борьбы и буянов успокоили быстро, перерезав им глотки. Над смельчаком, схватившим мотыгу, даже слегка позабавились, и хотя ему удалось проломить головы двум солдатам, его убили не сразу: сперва отсекли руки и только потом – голову.

В уютном маленьком саду тошнотворно завис запах смерти: запах сырого мяса, крови, требухи и зловоние вспарываемых желудков. Оставшиеся в живых рабы уже не кричали, а тихо стонали в смертной тоске. Те из них, кто еще не успел помутиться в рассудке, молили, каждый своего бога, чтобы останки той злополучной дыни поскорее обнаружились в желудке соседа.

Всецело поглощенный зрелищем, Мехмед не обращал внимания на свиту. Большинство сановников хладнокровно созерцало расправу, другие отворачивали лица или старались незаметно отодвинуться подальше, некоторых мучали рвотные позывы, а кто-то без сил и сознания опустился на землю. Но никому из них и в голову не могла прийти мысль удалиться прочь от этого судилища. Бесконечный животный вой стоял над той импровизированной бойней. Земля перестала впитывать кровь и из-под ног палачей, отгребающих в сторону дымящиеся внутренности, выплескивались красные густые струйки.

Нечто, отдаленно напоминающее пережеванные корки, обнаружили в желудке лишь у предпоследнего, четырнадцатого раба.

Мехмед был удовлетворен.

– Насадить труп мерзавца на кол и выставить на площади, – распорядился он, поднимаясь с табурета. – И приставить рядом глашатая, чтобы каждый знал, какая кара ждет расхитителей имущества султана! Так же поступить и с оставшимся: он видел преступление и не донес о нем.

Он брезгливо осмотрел свои забрызганные кровью сафьяновые сапожки и быстро направился к выходу.

ГЛАВА XII

Гонцы рассеялись по всем дорогам Малой Азии. В каждом городе, селении или кочевом становье они трижды провозглашали слова султана. Не брезговали они и еле приметными тропками, уводящими вглубь топких болот или в заоблачные выси горных пастбищ. И повсюду, куда только могли донести их выносливые кони, страстно звучал призыв к а к к ы н у – набегу.

Глашатаев окружали толпы людей и все они, от мала до велика, жадно внимали рассказам о сказочных богатствах далекого города. Гонцы уносились прочь, оставляя тлеть в душах посеянные там искры алчности и жажды легкого обогащения. Люди возвращались в свои убогие жилища, чтобы поутру двинуться в путь, поодиночке, толпами или целыми племенными кочевьями. Состоятельные отправлялись в дорогу конными, в сопровождении слуг и повозок с дорожным имуществом; кто победнее – шли пешими, пристегнув к поясу саблю или лук с колчаном, с котомками за спиной, в которых болтались их скудные пожитки. Многие имели при себе лишь палки вместо посохов и пустые мешки для сбора добычи. Шли землепашцы, скотоводы, пастухи, батраки и нищие; шли бродяги, калеки, беглые рабы и даже женщины с малыми детьми за спиной. Шли все, кто мог идти, кого влекла надежда обрести на развалинах порушенного города свое неверное счастье.

Шли огузские кочевые народы, костяк ополчений турецких пашей. Шли уроженцы анатолийских, персидских, сирийских земель и южного Кавказа. Шли многие прочие племена и народности, названий которых не сохранила история. Все они именовали себя аккынджы – участники набега – и были преисполнены гордостью и нетерпением.

Греческое слово «истамполи» («к городу»), произносимое турками как «истамбул», звучало на разных языках, порой теряя смысл и искажаясь до неузнаваемости. Часто, завидев богатый город, аккынджы с радостными воплями устремлялись к нему и бестолково карабкались стены, до тех пор, пока не убеждались в своей ошибке. Но и тогда отвадить их было непросто – они требовали выкупа с горожан, держа себя с каждым днем всё агрессивнее. Население деревень бежало от них, как от чумы; скрывалось за высокими гребнями замков и крепостей. Специально разосланные османскими властями отряды конной полиции отгоняли алчущих от городов и под конвоем сопровождали их к Анкаре – месту сбора ополчения. Одновременно туда же подтягивались сведенные в полки пешие части нерегулярных турецких войск – азапы, яя, тимариоты и джебели. Отдельным станом расположилась конница – мартеллосы, мюсселемы и сипахи.

На огромном, в охват человеческого глаза пространстве выросло целое море шатров, походных кибиток и шалашей. Пригнанные кочевниками стада овец и коз, сожрав в одночасье траву на лугах, наполняли окрестности голодным блеянием; по утрам дым ногих тысяч костров стелился по земле, подобно густому туману. Султанская полиция – чауши – не знала покоя, без устали вмешиваясь в то и дело возникающие столкновения – из-за пастбищ, колодцев, водоемов – и стараясь не допустить разрастания стычек в межплеменную резню.

Жители Анкары боялись показаться за пределами крепостных стен; городской гарнизон не расставался с оружием: с каждым днем становилось все труднее держать на удалении огромную, томящуюся от безделья массу людей.

Комендант крепости слал слёзные прошения султану и визирю, умоляя убрать полуголодные орды прочь от города, на который уже не раз с вожделением устремлялись алчущие глаза аккынджи. Визирь уважил просьбу – из Бруссы в поддержку воинам гарнизона был выслан полк янычар, которые удобно расквартировавшись в самом центре города, ознаменовали свое прибытие попойками и грабежами.

Дни складывались в недели и месяцы; казалось, еще немного – и это противоестественное скопление людей выйдет из под контроля, взбунтуется, становясь опаснее стихийного бедствия.

Европейские части турецкой армии собирались неподалеку от Эдирне, бывшего Адрианополя.

Каждое утро султан, окруженный свитой пашей, военачальников и санждак-беев, отправлялся на осмотр прибывающих войск. Вернувшись во дворец, он наспех проглатывал пищу и даже не сменив одежд, направлялся в свои палаты, где выслушивал донесения гонцов из азиатских провинций. Вести приходили радостные: только возле Анкары численность войск начинала переваливать за две сотни тысяч воинов.

Однако в глазах высших сановников все чаще вспыхивал тревожный огонек: им, умудренным опытом многих войн, хорошо были знакомы все тяготы по удержанию в узде столь огромной армии. И потому, получив приглашение от своего старого друга, великого визиря, скоротать вечер за партией в шахматы, правитель Западного бейлика Караджа-бей отправился в его палаты, внутренне уже готовый к непростому разговору.

Удобно устроившись на подушках и едва прикоснувшись к угощению, бейлер-бей пристально взглянул на Халиль-пашу, приподнял нефритовую фигурку и сделал первый ход. Визирь чуть качнул головой и в свою очередь двинул пешку на середину поля. Некоторое время они играли молча. Затем Халиль-паша, как бы невзначай, упомянул донесение коменданта Анкары, сокрушенно посетовав на ограниченный кругозор этого некогда именитого полководца.

– За гребнем мелких забот ставленники нашего повелителя порой не в силах проникнуться величием замыслов султана. Да живет он вечно! – заключил визирь.

Караджа-бей был полностью согласен со словами визиря и, откровенность за откровенность, поведал первому советнику о многочисленных жалобах, приходящих от управителей бейлика.

– Наша армия велика и могуча, да приумножит Аллах число ее воинов! Моё сердце не может не ликовать, когда я узнаю о всё новых и новых отрядах, спешащих к нам с вассальных земель. Однако, надо сознаться, обеспечивать войска необходимым количеством провианта становиться все труднее.

– Я знаю, ты не одинок в своей головной боли, – заметил визирь. – Наш друг, владыка Восточного бейлика Исхак-паша, испытывает те же затруднения.

Караджа-бей вздохнул и сокрушенно покачал головой.

– А между тем, – продолжал визирь, поигрывая увесистой фигуркой шахматного слона, – число едоков в нашей армии может резко возрасти. Заметь, паша, я говорю «едоков», а не отважных, знающих свое ремесло солдат.

– Я теряюсь в догадках, но надеюсь, что моя мысль верна: под «едоками» великий визирь подразумевает аккынджы?

– Да, но не только их. В последнее время я не раз с удивлением отмечал при дворе, в окружении султана и даже среди моих собственных слуг весьма активное обсуждение возможности джихада.

Караджа-бей ненадолго задумался.

– Меня тоже поверг в смущение внезапно распространившийся слух. Ведь в объявлении священной войны всем неверным пока нет необходимости?

– Ты прав, паша. Джихад может быть объявлен лишь в годы напряженных войн, когда неверные могут посягнуть на наши реликвии и святыни. Но бросать клич к всеобщей борьбе с христианами лишь для того, чтобы завладеть городом, который и так наполовину в наших руках? Нет, мой разум не в состоянии постичь этого.

Караджа-бей медленно поглаживал свою надушенную и завитую бороду.

– Принесет ли это вред нашему делу? И если да, то как оценит великий визирь последствия этого шага?

– Будущее темно и неясно даже для предсказателей. Но я твердо знаю одно: с объявлением джихада могут всколыхнуться огромные людские массы. Весьма вероятно, что на призыв устремятся многие подданные прочих правоверных государей. Включая даже наших старинных недругов, беев Карамана и Аккоюнлу. Вслед за ними, учитывая прошлогоднюю засуху и как следствие – голод и всеобщее обнищание, могут двинутся отряды, а то и просто толпы аккынджи из удаленных земель Азии и Африки. Вот тогда-то и произойдет самое неприятное.

– …..? – сановник поднял брови в немом вопросе.

– Мы потеряем контроль над армией. Просто не сможем совладать с таким количеством людей. Турки окажутся одними из многих, рвущихся на завоевание новых областей христианского мира. Войска пройдут по центральной Анатолии, но не задержатся надолго у Константинополя – ведь цель объявления священной войны не осада одного города, а схватка со всем враждебным миром.

Рука бея уже не гладила, а нервно подергивала бородку.

– По выражению твоих глаз, бей, я вижу – ты начинаешь осознавать все, или почти все пагубные последствия этого шага. Воинственные орды окажутся, а может и надолго застрянут на землях твоего бейлика, а ведь большинство населения Румелии[8]8
  Румелия – турецкое наименование западных, европейских областей Османской империи


[Закрыть] – христиане. Много ли налогов ты соберешь на следующий год? Возможно даже, тебе придется пожертвовать частью своего имущества, чтобы не только прокормить эту ораву солдат, но и возместить казне недобор податей с вконец обнищавших и ограбленных данников.

Халиль-паша немного помолчал, наслаждаясь произведенным впечатлением, затем продолжил:

– Армия дойдет до границ сопредельных стран и устремится на запад, к ещё непокорённым землям. Что произойдет тогда? Делай свой ход, паша.

Тот машинально повиновался и переставил первую попавшуюся под руку фигурку.

– Навстречу хлынет поток христианского воинства, – хрипло выговорил он.

– Верно, – визирь двинул вперед пешку. – Тем более, что слухи о крестовом походе так же весьма настойчивы.

– Произойдет великое сражение, матерь всех битв….

– Исход которого неведом никому. Скорее всего сражение не закончится одной битвой: разгорится упорная затяжная война на долгие годы.

– Аллах дарует нам победу, – несмотря на пафос слов, голос паши не звучал уверенно.

– Нет! – высокомерно ответил визирь. – Не заставляй меня думать, паша, что я просчитался в тебе. Все мы надеемся на помощь высших сил, но безраздельно полагаться на них способен лишь глупец. В дни побед мы поём хвалу Аллаху, поражение же всегда ложится несмываемым пятном на наши имена. В случае неудачи наши недруги, эти бывшие союзники на час, поспешат обвинить во всех грехах турок и не замедлят воспользоваться предлогом для выхода из-под нашей опеки. Победу же целиком припишут себе и посягнут на основную часть добычи.

– Не слишком ли мудрейший сгущает краски? – усомнился Караджа-бей. – Наша армия достаточно сильна, чтобы даже в случае военного поражения усмирить своих противников внутри страны.

– И потому, – как бы не слыша возражений, продолжал визирь, – я, как главный советник султана по делам государства, говорю тебе, бейлер-бей: Османская империя еще не готова к многолетней войне. Неустойчивое положение на границе и недостаточно усмиренные соседи не дадут нам возможности безнаказанно принимать рискованные решения. Аккынджи нам не одмога, скорее наоборот: при первой же серьёзной неудаче они разбегутся, как стайка ошпаренных тараканов.

Караджа-бей развел ладони в стороны и поклонился, признавая правоту собеседника.

– А на землях Румелии неспокойно, – всматриваясь в доску, как бы невзначай, проронил визирь. – Бунты вспыхивают один за другим.

Это задело больную струнку бея: из-за стянутых к Эдирне войск у него не хватало солдат для подавления мятежей.

Визирь же продолжал, как бы не замечая эффекта от своих слов:

– Турецкий воин отважен, силен и умел. Он свободен от рождения, не связан грязной работой, кормится трудами своих батраков и потому всегда готов сражаться на стороне своего господина. Но мне становится не по себе, когда я представляю нашу доблестную армию, влекущую за собой огромный хвост голодных грабителей, едва способных отличить боевую саблю от ножа мясника. Выдержанному вину, в которое по недосмотру плеснули уксуса, место не на праздничном столе, а в сточной канаве!

Бейлер-бей прикоснулся кончиками пальцев ко лбу.

– Аллах до необычайных высот вознес твой разум! Сознаюсь, мудрейший, ко мне не раз приходили сомнения по поводу численности созываемой армии. Но только выслушав тебя, я понял, как пагубны заблуждения определенной части придворных из окружения султана. Безусловно, большая армия опасна сама по себе. Опасен и призыв к джихаду. Тем более, что если он не будет поддержан другими правоверными правителями, это нанесет ущерб престижу нашего государства. Даже происки врагов принесли бы меньше вреда.

Визирь кивнул ему со снисходительной усмешкой. Но вдруг улыбка задеревенела на его губах. Чтобы скрыть волнение, он приподнял молоточек и стукнул им по подвешенной серебряной пластине.

"А ведь он прав!» – неожиданно озарило его. – «Вывод настолько прост и очевиден, что лишь потому я не сообразил сразу: что не выгодно нам – на пользу византийцам. Это они, их шпионы мутят народ, распускают слухи о джихаде!»

И силясь отогнать всплывшее из глубин памяти лицо Феофана, он обратился к склонившемуся перед ним в поклоне дворецкому:

– Вели нести сюда вина и угощений. Зови музыкантов и танцовщиц. Мы желаем весело провести остаток дня.

Затем с улыбкой повернулся к паше.

– Если, конечно, наш уважаемый гость не торопится распрощаться с нами.

Караджа-бей с негодованием отверг это предположение.

Прошло не менее часа. Настроение бейлер-бея заметно улучшилось. Он откровенно блаженствовал, обхватив одной рукой гибкую талию танцовщицы, другой – ласково поглаживая коротко остриженную голову мальчика-прислужника.

Халиль-паша с ироничным удивлением, как-будто впервые, разглядывал лилейное личико своей любимой наложницы, чьи губки невинно пролепетали набивший оскомину вопрос о джихаде. Вот как, и она тоже? Неужели лазутчики Феофана прокрались даже в его сераль?

Мысли о византийцах были ему тягостны. Многолетние тайные узы связывали его с Константинополем. Ромеи всегда оказывали визирю царские почести; сенаторы, чьи рода уходили корнями в седую древность, были рады оказать ему гостеприимство в своих загородных поместьях; торговые дома Империи не раз давали щедрые беспроцентные ссуды, зачастую забывая напоминать о возврате долга. Арабский скакун, гордость конюшен Халиль-паши, был подарен византийцами в благодарность за возвращенный в Константинополь корабль, подвергнувшийся разграблению левантийскими пиратами. Подумать только, вороной жеребец, в чьих жилах вместо крови плещется огонь и чьи утонченные формы повергают в дрожь знатоков лошадиной породы, красавец-конь, за которого визирь, не торгуясь, отдал бы добрую половину своей придворной челяди, был преподнесен в обмен на дряхлое судно с полусотней развешанных на его реях морских разбойников! Подобную любезность трудно не запомнить.

Однако за все в этом мире приходится платить и час расплаты, похоже, уже недалек. Неспроста султан в тот памятный день требовал «отдать ему Город». Уже тогда подозрение читалось в его глазах. Скорее всего, ему не раз доносили о щедрых дарах ромеев визирю, о странной благосклонности верховного советника к крохотному, но заносчивому государству христиан.

Зная мнительный и злобный нрав своего господина, Халиль-паша употреблял весь свой такт, всю свою находчивость, а также свое немалое влияние при дворе, чтобы не только отвести от себя подозрения, но и ослабить враждебную ему партию «непримиримых» во главе с Саган-пашой. Этот круг молодых военачальников, сложившийся в дни усмирения бунта янычар, вспыхнувшего как всегда, в первый месяц правления нового султана, не желал видеть у истоков власти старую элиту Мурада II и потому требовал новой войны, чтобы расшатать уже сложившееся при дворе равновесие сил. Мехмед же, поддаваясь уговорам этих неоперившихся, но уже достаточно задиристых вояк, более не желал и слышать о преимуществах медленного поглощения приграничных земель. Он спал и видел себя Завоевателем.

Ситуация складывалась неблагоприятно: Халиль-паша не мог открыто поддерживать ромеев, но и повернуться к ним спиной – означало потерять голову. Византийская дипломатия крепко опутала невидимыми нитями приверженного к роскоши сановника и хотя срок платежей еще не подошел, визирь не раз ощущал себя на краю пропасти. В Османской империи на щедрые подношения влиятельным лицам всегда смотрели сквозь пальцы, но уличенных в получении подарков от воюющей стороны неминуемо обвиняли в предательстве. А война с Византией вот-вот грядет! Как же тогда оправдаться визирю, как отвести от себя наветы?