Текст книги "Гибель Византии (СИ)"

Автор книги: Александр Артищев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 39 страниц)

Не в силах более сдерживаться, он подхватил ее на руки и задыхаясь от пьянящего аромата ее волос, быстро понес ее к широкому, покрытому розовым шелковым покрывалом ложу. Там, осыпая поцелуями прильнувшее к его плечу лицо, торопливо, путаясь в крючках и застежках, принялся быстро и неумело высвобождать девушку из ее одежд.

– Благородная кровь – это всё-таки что-то да значит! – мечтательно протянула Дария, не отрывая глаз от щелки в стене, через которую легко можно было наблюдать за происходящим в соседней комнате.

– Какая любовь, какая страсть! Куда уж нам, с суконным-то рылом….

– Последнее время ты говоришь загадками, – обиженно произнес Фома, поглаживая рукой ее крутое бедро и придвигаясь поближе.

– Чем это простая кровь, наша кровь, – он специально выделил предпоследнее слово, – не по душе тебе?

– Только лишь тем, глупый, что простая она, – ответила девушка, оторвавшись от смотровой щели в стене и в упор насмешливо глядя на него. – Простая и жидкая. Вот посмотри….. Нет, лучше послушай! У твоей госпожи с ее кавалером любовь пошла уже по пятому кругу. Пять раз за один вечер! И по всему видать – до конца еще далеко. А у тебя? Ну? Сколько там получилось у тебя? Молчишь? Ну молчи, молчи….

Она вроде бы в шутку, но в то же время довольно сильно толкнула его в лоб. Фома едва не опрокинулся с кровати и удержался, лишь крепко ухватившись за край простыни.

– Я? А что я? – проворчал он с досадой, хотя и несколько смущенно. – Говорят тебе, я устал. Весь день возился с лошадьми. Чистил их, поил, давал овса. Думаешь, это так просто? Это тебе не тряпкой махать.

– С лошадьми? – едва не зашлась в хохоте Дария. – Ах да, чуть не забыла – ты же в них души не чаешь! Вот только зачем тебе я? Отправляйся в стойла к своим красоткам и люби их там, всех по очереди. Может тогда, среди них, ты почувствуешь себя мужчиной!

– Ну хватит, разболталась…., – оскорблено начал Фома.

– Ты говорил, твой отец – рыбак? – перебила она.

– Ну, говорил. Так оно и есть.

– Теперь мне понятно, откуда в тебе рыбья кровь и глупые осьминожьи глаза!

– Послушай, перестань сквернословить. Ты говори, да знай меру!

– Вот мужчина, так мужчина! – зашептала она, вновь припадая взглядом к щелке в соседнюю комнату. – Быстрый, сильный, жадный до любви и щедрый до ласки. Даже одеяла все с себя скинул, так должно быть разогрелся от страсти!

– Дай посмотреть! – Фома потянулся было к отверстию, но подруга вновь оттолкнула его.

– Уйди, постылый! Не порть мне удовольствие.

Она легонько вздохнула.

– А красиво-то как! Хотела бы я быть сейчас на месте твоей госпожи.

– Вот еще, размечталась! – неприятно усмехнулся Фома, порадовавшись возможности отыграться. – Да он на тебя и не взглянет! У него другая на примете. Станет он развлекаться со служанками, когда по нему такая красавица-госпожа сохнет.

– Тебе-то почем знать, глупый, взглянет он или нет, – загадочно улыбнулась Дария и обхватив за шею своего любовника, прижала его лицо к своей обнаженной груди.

– Какой мужчина откажется от такого тела?

Но даже если бы Фома и захотел ответить, едва ли его речь была бы членораздельной: его рот и язык были заняты в это время другим.

Некоторое время Дария лежала без движения, молча наслаждаясь ласками любовника, затем ее рука скользнула вниз, к паху мужчины, на несколько мгновений задержалась там, затем поползла обратно и вынырнув из-под тела, расслабленно легла на простыни. Женщина удовлетворенно вздохнула, откинулась на спину в полный рост и слегка раздвинула ноги, принимая более удобную позу.

ГЛАВА XXII

На рассвете одного из дней осадные башни начали медленно придвигаться к крепостным стенам. Гигантские сооружения катились вперед, неуклюже переваливаясь на неровностях плохо утрамбованной почвы; на широких платформах возвышались трехэтажные перекрытия из массивных древесных стволов, под днищем оглушительно и протяжно скрипели колеса из цельнорубленных стволов дерева. Передняя часть и бока башен были обтянуты толстыми воловьими шкурами и обильно смочены водой для защиты от зажигательных стрел врага. Верх осадных сооружений представлял собой широкую площадку с наклонными бортами для прикрытия засевших там лучников и пехотинцев; навес над их головами при необходимости легко превращался в перекидной мостик.

Воловьи упряжки вращали огромные барабаны, которые круг за кругом наматывали на себя толстые пеньковые канаты. Канаты крепились к передней части башен и пропущенные через подвижные оси на вкопанных в землю столбах у самой кромки рва, подтягивали платформы вперед, к крепостным стенам. Впереди гелеполей двигалось несколько десятков бревенчатых щитов с укрывшимися за ними пращниками и джебелями: они должны были защищать башни от возможной вылазки врага. В свою очередь, джебели находились под охраной конницы, патрулирующей проходы между щитами.

Намерения турок были легко разгадываемы и мало отличались от шаблона: под прикрытием пехоты подтянуть осадные башни к кромке крепостного рва и пользуясь преимуществом в высоте, осыпать защитников ливнем стрел и дротиков. Затем, когда стойкость горожан ослабнет, заполнить участок рва охапками хвороста, без помех перебраться на другой край и разом наброситься на не осмеливающегося поднять голову от укрытия врага. После чего уже не составило бы труда переправить по перекидным мосткам сами башни и подтянуть их вплотную к крепостным стенам.

Византийцы загодя подготовились к штурму. Из камнеметов навстречу бревенчатым щитам полетели горшки с пламенной смесью; над атакующими шеренгами повисла завеса черного густого дыма. Но даже объятые огнем, щиты продолжали служить защитой от ядер и стрел. Осаждающие упорно пробирались вперед, надсадно кашляя и задыхаясь в едкой гари. Всадники отступили: кони обезумели при виде пламени, дико храпели, вскидывались на дыбы, топтались на месте, отказываясь подчиняться седокам. Зажигательные снаряды не щадили никого – неуберегшиеся от брызг огненной смеси, окутанные языками огня с ног до головы, визжа как тысячи бесов, неслись прочь, вместе с кожей срывая с себя пылающую одежду. И вскоре затихали, валяясь на земле уродливыми, смрадными головёшками.

Атака продолжалась вопреки усилиям горожан. Щиты удалось подтянуть почти к самой кромке рва. Вслед за ними, величаво раскачиваясь, придвинулись и башни. Горючая смесь была бессильна против мокрых воловьих шкур – от страшного жара кожа коробилась, открывая второй слой натянутых шкур. На эту следующую преграду силы огня уже не хватало. Турки готовились праздновать успех, но в это время противник нанёс неожиданный и весьма чувствительный удар.

Мало кто из осаждающих заметил дымовую змейку, пробежавшую от рва к подножию одной из башен. Земля дрогнула под ногами осаждающих и выплеснула вверх фонтан огня, дыма и камней. Когда ветром разволокло облако пыли, на месте сооружения в двадцать с лишним ярдов высотой зияла огромная воронка, усеянная по краям обломками дерева и кусками разорванных человеческих тел. Уцелевшие после взрыва воины в панике разбегались по сторонам; второй гелеполь прекратил продвижение.

Потрясение было настолько велико, что турки не сразу уяснили себе суть происшедшего: византийцы, заранее вычислив маршрут продвижения башни, за одну ночь заложили пороховую мину и замаскировали её так, что сумели не вызвать подозрений ни у одного из вражеских инженеров.

Ликование на стенах Константинополя сравнимо было лишь с растерянностью и упадком духа в турецком лагере. Многие, от пашей до простых солдат, оправившись от первого потрясения, поспешили обвинить во всем злых духов, к помощи которых колдуны неверных так любят прибегать в критический для себя момент. Однако Исхак-паша не дал разрастись мистическим страхам. С помощью конных чаушей он вернул бежавших солдат на прежние места и подкрепив боевой задор своих воинов тремя полками тимариотов, приказал немедленно начинать атаку.

В тот день впервые осаждающие увидели ворота Константинополя открытыми. Широкий строй закованных в броню всадников выехал из них и быстро устремился к перекидному мосту через ров.

Три сотни воинов, принимавших участие в кавалерийской вылазке Кантакузина, с почётом возвращались в Константинополь.

Одним строем они удалялись от Адрианопольских ворот вглубь города, пугая и восхищая жителей своими забрызганными кровью доспехами. В хвосте колонны, где преобладала молодёжь, слышны были смех и хвастливые выкрики. Бегущие вслед подростки жадно ловили каждое слово.

– А когда мастер Димитрий скомандовал: «Вперёд, христиане!», то-то задали стрекача эти хвалёные турки!

– Поначалу-то они ещё забрасывали нас стрелами и копьями, но когда увидали, что против нас их оружие, что птичьи клювы против вепря, мигом показали свои спины.

– Вот умора была! Бегут и вопят: «Бессмертные! Бессмертные!»

– Много голов посекли, да жаль клинок притупился. Не каждый точильщик возьмётся исправить.

– А помните, когда их конница попыталась преградить нам дорогу?

– Я! Я видел это! – подал голос юнец, бегущий рядом с всадником и, чтобы не отстать, держащийся за его стремя.

– …с площадки башни. Разлетелись в стороны, как волна об утес!

– Да уж, было дело. Заляпались в их кровище – вовек не отмоешься!

– Возница-то наш, Эпифаний! Вот герой, так герой! Сам поджёг фитиль и на полном ходу вогнал повозку с порохом в уцелевшую башню.

– Жаль беднягу: какой-то янычар сумел-таки достать его копьём.

– Зато теперь он на небесах. Тебе, греховоднику, такое и не снилось.

– Так-то оно так, да вот по-христиански его уже не похоронишь: ни клочка от него не осталось.

– Да только ли от него одного? Турки, что на башне сидели, сперва вопили истошно и копьями швырялись, а когда поняли, что дело худо, один за другим стали прыгать вниз.

– Ха-ха! Как вспомню эту потеху, живот со смеха болеть начинает!

– Конец всем один пришел: ошмётки сыпались с неба – успевай только уворачиваться.

– То-то будет поживы псам и воронью!

Пожилой сотник с белыми как снег волосами, повернулся в седле и укоризненно покачал головой.

– Попридержите языки, неугомонные! Не дело это, глумиться над смертью.

Латники на мгновение притихли, затем чей-то голос задорно выкрикнул:

– Ты что же, Поликрат, нечестивых жалеть вздумал?

– Нет, безусый, не жаль мне вражеской крови. Да только не по-людски это – погибать от дьявольского зелья. Такое остаётся от человека – смотреть и то грех!

Он в сердцах сплюнул на дорогу.

– А ты не смотри – и греха не будет, – с хохотом возразил юноша и пришпорил коня.

– Верно говорит! Турки – они же как волки, жадные и голодные. Так пусть им и смерть волчья будет!

Следуя в замыкающем отряде, Роман с трудом улавливал смысл слов окружающих. Удар, полученный в бою, оглушил его настолько сильно, что даже воспоминания об удачной вылазке были смутны и расплывчаты.

Как сквозь туманную пелену в голове он припоминал, как разогнав отряды пехотинцев, ромейские всадники устремились от Маландрийских ворот к северной оконечности города; как преграждая им путь, ринулись навстречу полки тимариотов. Завязался непродолжительный, но жестокий бой, один из тех, о которых очевидцы говорят с ужасом и восторгом, а участники не могут забыть и до глубокой старости.

На полном скаку перестроившись в клин – испытанный метод борьбы с сарацинской конницей – византийцы напролом врубились в середину вражеского строя. Над равниной грянул и завис беспощадный звон железа. Окрестности огласились боевыми кличами, топотом и ржанием лошадей, выкриками боли и ярости, стонами раненых и умирающих. Люди и кони сплелись в один клубок, поверх которого мелькали руки с заносимыми мечами, саблями и булавами. Летели в стороны обломки щитов и копий; искры сыпались из-под клинков, как на точильном камне. Подобно связкам встряхиваемых цепей лязгали сочленения доспехов, трещали под ударами панцири и шлемы, гулко грохотали окованные медью и железом щиты.

Неистовая жажда убийства овладела всеми, мольбы о пощаде не встречали сочувствия. Упавшего на землю ждало увечье или смерть: кони топтали сраженных, дробили им кости, спотыкались и скользили на мокрых от крови телах. Некоторые скакуны, вконец обезумев, вскидывались на дыбы и молотили передними копытами, другие лягались как дикие ослы; третьи, храпя и скалясь, тянули шеи, чтобы зубами ухватить за ногу чужого седока.

Огромные клубы пыли медленно расползались над местом схватки, скрывая происходящее от взглядов окружающих. Прибывшие на подмогу турецкие всадники, не в силах распознать неприятеля, растерянно топтались на месте, со смятением на лицах вслушиваясь в ужасающие звуки сражения. То и дело из пылевой завесы вырывались кони с пустыми седлами на хребтах и дико храпя, с налитыми кровью глазами, неслись прочь, не разбирая дороги.

Роман, находящийся в первых рядах построения, не уберегся: округлый шлем, поначалу неплохо защищавший от вражеских клинков, просел под ударом палицы тимариота и съехал вперед, закрывая глаза. Упругий кожаный наголовник смягчил тяжесть удара, но сотрясение было так велико, что у сотника на мгновение помутилось в голове. Полуоглохший от удара, полуослепший от сдвинутого забрала, он некоторое время разил мечом наугад, затем улучив момент, локтем возвратил шлем на место.

Что было потом, он помнил плохо. В яростной сече, на фоне беспрерывно колышущегося моря рук, голов и спин, заносимого оружия и оскаленных лошадиных пастей, то и дело всплывали у него перед глазами размытые от быстрых телодвижений силуэты неприятельских бойцов в остроконечных шлемах. И тогда он во всё плечо замахивался мечом и….. Рука, в короткий срок привыкшая убивать, наносила ряд безошибочных ударов.

От недостатка воздуха под тесным забралом он задыхался; смешанный с пылью горячий пот разъедал глаза, кровь громко шумела в голове и звоном отзывалась в ушах. А может то был звон скрещиваемых клинков? Роман не знал. Он и не думал об этом, как не думал ни о чём другом. У него не оставалось времени даже на самые простейшие мысли. Он успевал только отбивать наскоки вражеских наездников и вкладывать всю силу в ответные удары.

Основная тяжесть сражения легла на рыцарей головного отряда. Не менее десятка турок, теснясь и отталкивая друг друга, наседало на выдвинувшегося вперед Кантакузина. Щедро раздавая по сторонам удары тяжёлого шестопёра, непобедимый, как герой из древних преданий, он упорно расчищал себе дорогу в плотном скоплении неприятеля. Закованный с ног до головы в броню, в глухом шлеме с узкой прорезью для глаз вместо забрала и со стальными выростами особой формы рожек по бокам, в которых то и дело застревали или ломались вражеские клинки, он был неуязвим для копий и мечей. Его могучий рыцарский конь грудью опрокидывал легконогих турецких лошадей, подминал под себя сброшенных наземь всадников.

Клин византийской конницы всё глубже взламывал строй тимариотов. Не в силах пробить латы горожан, турки обращали оружие против их лошадей. Но и это приносило мало пользы – кони надёжно были защищены кожаными попонами с нашитыми на них стальными полосами.

Тела убитых османских воинов густо покрывали поле битвы. Ни одно войско, как бы не были храбры и отважны его воины, не выдержало бы столь чудовищного избиения: тяжёлые мечи византийцев разили без промаха и без пощады, шутя разрубая кожаные доспехи степняков. Оружие тимариотов бессильно было против врага – тонкие клинки сабель и ятаганов не способны были состязаться с железом панцирей и зачастую просто разлетались от ударов.

Вскоре, несмотря на свой более чем десятикратный численный перевес, полки турецкой конницы дрогнули и поползли в стороны, спасаясь от полного истребления. Заметив отступление, горожане усилили напор и турки, вконец расстроив ряды, обратились в беспорядочное бегство.

Не понеся серьезного урона, византийцы продолжили путь к северной оконечности города и въехали в столицу через Адрианопольские ворота.

Роман, оглушенный ударом вражеской палицы, до конца сражения полностью оправиться так и не сумел. Когда схлынул душевный подъём, вызванный яростью и опьянением боем, и опасность осталась далеко позади, он ощутил подступившую к горлу тошноту и постепенно нарастающее головокружение. Хотя в глазах временами темнело, а уши наполнял неприятный звон, он не слезал с коня и даже находил в себе силы отвечать на улыбки и приветствия горожан.

«Только бы добраться до кровати», – думал он, крепко сжимая коленями округлые бока коня.

ГЛАВА XXIII

Костёр, в который более не подбрасывали дров, медленно угасал, постреливая напоследок пучками искр. Стефан зевнул, потянулся, на лету подхватил сползающую с плеч куртку и поднялся на ноги. Несколько человек, войнуков из сербского полка, в кружок сидящих у костра, повернули головы в его сторону.

– Спать? – лениво осведомился один из них.

– Притомился сегодня. Да и поздно уже – за разговорами полночи пролетело.

– Верно, отдыхай. Завтра начинать по новому.

– Это уж точно. – откликнулся кто-то. – Турки нас в покое не оставят. Вновь, как скотину, погонят на приступ.

Стефан махнул рукой и направился к почти неразличимым в темноте повозкам. Он шел медленно, глядя себе под ноги и стараясь не наступить на лежащих вокруг людей, устроившихся на ночлег прямо на голой земле. Дойдя до телеги с пожитками односельчан, он тихо чертыхнулся: все места под днищем повозки были заняты. Досадливо бормоча себе под нос, он отошел в сторону, нащупал ступнями небольшое углубление между двуми кочками, поплотнее запахнул вокруг тела длиннополую меховую куртку и лег на землю, положив руку под голову. Впоследствии он так и не смог припомнить, как долго он проспал. Пробудившись от толчка в плечо, он испуганно дёрнулся, попытался было вскочить, но быстро передумал: острое лезвие, режущим краем приставленное к горлу, уложило голову обратно.

– Тихо, – властно произнёс незнакомый голос. – Не вздумай трепыхаться или звать на помощь.

Стефан только и смог в знак согласия слегка кивнуть головой. Холодея от страха, он плотнее вжался затылком в землю, стараясь ослабить нажим железа на кадык.

– Кто ты? Что тебе нужно? – шепотом попытался он вступить в переговоры.

– Не торопись, – предостерёг незнакомец. – Вскоре узнаешь всё, что я сочту нужным тебе сообщить.

Он оглянулся по сторонам, мгновение помолчал, затем продолжил:

– Помнишь ли ты своего старшего брата?

– Йован? – войнук растерялся.

Чуть приподняв голову, ровно настолько, насколько позволило это сделать лезвие ножа, он пристально, до боли в глазах, стал вглядываться в неразличимые в темноте черты лица незнакомца.

– Йован, ты ли это? Но нет, у тебя другой голос, выговор чужака….

– Ты прав, я не Иоанн…..

Только сейчас войнук обратил внимание на своеобразное, с заметным чужеземным акцентом, произношение незнакомца.

– Твой брат отважно сражается в защиту Святой Церкви и уже успел покрыть своё имя почётом и уважением. Третьего дня копьё нечестивца ранило его в грудь. И хотя сейчас его жизнь вне опасности, за ним неусыпно наблюдают монахи при госпитале монастыря Святых Апостолов.

Стефан молчал, не зная, что ответить.

– Ты же в то время, не щадя своих сил и жизни, прислуживаешь подсобникам дьявола, позоришь славное имя своего брата.

– Неправда! Я не хотел, меня заставили. Если бы я не пошел с нехристями, они отняли бы у меня мою землю, забрали бы детей и пустили по миру стариков-родителей. А то и попросту продали бы нас в неволю.

Он еле сдержал стон. Затем осторожно дотронулся кончиками пальцев до лезвия кинжала.

– Убери нож, я не закричу, – жалобно попросил он.

Незнакомец, судя по выговору – грек, отнял руку. Стефан сел и бережно ощупал шею.

– Йовану хорошо, – принялся оправдываться он. – Мой брат не любил труда и всегда искал лёгкой жизни. И потому, едва ему минуло семнадцать лет, он ушел с отрядом ландскнехтов, навсегда покинул земли предков. Я же остался, чтобы было кому ходить за скотиной, валить лес, в поте лица обрабатывать надел. Выбивался из сил, чтобы прокормить стариков, а затем и свою семью.

Он всхлипнул от жалости к самому себе.

– За что мне выпадают одни лишь несчастье? Ведь это так просто, отбросить свои корни и жить перекати-полем.

– Довольно болтовни, – оборвал его грек. – Я здесь не для того, чтобы слушать твоё нытьё.

Он на мгновение взглянул в сторону темнеющих на фоне звездного неба башен Константинополя, затем вновь повернулся к Стефану.

– Слушай меня внимательно. От перебежчика Иоанн узнал, что ты находишься в лагере и объяснил мне, как проще тебя найти.

– Зачем я тебе, византиец? Я не могу показаться на стенах города. Турки мстительны: они вскоре пронюхают обо мне и вырежут всю мою семью.

– В городе и без тебя бойцов хватает. Те же, кто воюет из-под палки, пусть остаются султанам. Нет, ты нам нужен здесь и сейчас.

– Что вы хотите от меня?

– Ты поможешь нам взорвать пушку Урбана. Самую большую.

– «Пращу Аллаха»? Ты безумен, византиец! – серб попятился, упираясь пятками в землю.

– Пушку венгра стерегут зорче наложниц султана.

– Вот мы вдвоем и лишим его этой главной утехи. – последовал ответ.

Лазутчик выбросил руку вперёд и крепко ухватил Стефана за ворот рубахи.

– Ты же не откажешься помочь своим братьям по вере? – в его голосе зазвучала открытая угроза. – Узнав о твоём новом предательстве, Иоанн охотно укажет нам, где искать твою деревню.

Серб содрогнулся от ужаса. В том, что Йован сделает это, он не сомневался. С юных лет старший сын Бранковичей прославился своим крайне дурным и вспыльчивым нравом, наводил страх на односельчан необузданной жестокостью. Не раз, после очередной его дикой выходки, селяне шептались по углам, что, дескать, жена Милоша Бранковича «понесла» от дьявола. Когда же, возмужав, Йован уязался за группой бродячих солдат, все, включая самого главу семейства, вздохнули с облегчением. Стефан занял место старшего сына, о «заблудшей овце» вспоминали всё реже. Лишь иногда до деревни доходили слухи о кровавых похождениях в сёлах турок-переселенцев мстителей из числа крестьян, обездоленных завоевателями. И предводителем тех шаек называли некоего человека по имени Йован, по слухам – из местных краев.

И вот теперь, спустя почти полтора десятилетия, он вновь явился из небытия, чтобы с вершин городских стен дотянуться рукой до горла младшего брата.

– Ты же не настолько соскучился по своим домочадцам, – продолжал говорить византиец, – чтобы пожелать воотчую увидеть рядом с собой их головы?

Стефан застонал. Больше всего на свете, до зуда во всем теле, ему хотелось сейчас вскочить и бежать, мчаться прочь, не разбирая дороги. Бежать во весь дух, всё равно куда, лишь бы оказаться вдали от этой жестокой войны, от этих не знающих пощады людей. Но он не сделал ни одного движения.

– Я вижу, ты согласен, – уже в открытую насмехался лазутчик. – И даже в мыслях не держишь вогнать при удобном случае мне меч в спину – ведь мои друзья в городе знают, к кому я пошел.

– А теперь слушай и запоминай! – его голос внезапно посуровел. – Твоя задача проста. Когда я умертвлю часовых, ты подбежишь к самой крупной пушке и глубоко забросишь ей в пасть вот это.

Он бросил на колени войнуку тяжелый сверток, на ощупь напоминающий большой морской голыш, обшитый куском кожи.

– Что это? – испуганно отдёрнул руки серб. – Там внутри порох?

– Нет, – усмехнулся византиец. – Всего лишь кусок железа. Но от него пушка заглохнет навсегда.

– Почему я?! – вновь взмолился Стефан. – Почему не кто-нибудь другой?

Но лазутчик его уже не слышал. Выпрямившись, он пристально смотрел в сторону Константинополя: на одной из башен яркой звездой разгорался костёр.

– Пора! – глухо произнёс он.

Затем повернулся к войнуку.

– Довольно расспросов! – как бритвой отрезал он. – Иди вперёд и помни – одно лишнее движение….

Стефан покорно поднялся, поправил меч и шапку на голове и вскоре две фигуры растворились в темноте.

Коменданту османского лагеря, Акбаш-паше, плохо спалось в ту ночь. Приобретенное за долгие годы военной жизни некое особое чутье тревожило старого солдата. Но, увы, пока ничто не подсказывало ему, с какой стороны может явиться беда. Не снимая одежд, он то и дело ложился на софу, но тут же, томимый тревогой, вскакивал и выбегал из шатра. Беспокойно оглядываясь вокруг, он вслушивался в каждый шорох, в каждый звук, доносящийся издалека. Огромное становище крепко спало, лишь изредка сонными голосами перекрикивались часовые и лаяли своры бродячих псов, привлеченные запахами остатков пищи.

– Всё спокойно, – убеждал себя бей.

Но тревога продолжала мучить его.

– Всё спокойно, – как сговорившись, твердили ему многочисленные посыльные, которых он вновь и вновь отправлял в разные концы турецкого лагеря.

И всё же покой к старику не приходил. В очередной раз выйдя из шатра, он вдруг замер, как вкопанный, глядя на костёр, полыхающий на одной из башен осаждённого города.

– Тысяцкий! – рявкнул бей, не сводя глаз с яркого пятна.

Из-за угла шатра вынырнул огромного роста воин в полном боевом снаряжении.

– Что это? – спросил Акбаш-паша, указывая пальцем вперед.

– Это….? – растерянно повторил за ним тысяцкий.

Затем вытянулся в струнку и гаркнул:

– Похоже на костёр, мой господин!

– Я сам вижу, что это костёр, – рассвирепел бей. – Я спрашиваю тебя, тупица, почему гяуры запалили его? Кому и для чего они подают сигнал?

Тысяцкий развел плечами.

– Пусть господин простит меня, но я думаю, что караул неверных разжёг костёр для обогрева или для того, чтобы отогнать сон у часовых.

– Ты так думаешь? – недобро спросил Акбаш-паша и смерил взглядом великана. – Может быть, может быть….

– Все посты проверены? – новый вопрос прозвучал как выстрел.

– Да, господин, проверены. И неоднократно.

Некоторое время они молчали.

– Не нравится мне все это, – угрюмо бросил бей и вернулся в шатёр.

– Что могло быть причиной? – вслух рассуждал он, меряя шагами помещение от одной стены к другой. – Огромный костёр для обогрева? Как бы не так! Такое в голову могло прийти лишь этому дураку тысяцкому. Не забыть бы завтра назначить на этот пост более сообразительного командира, а того увальня послать на стены – там его настоящее место. Для обогрева! Ха! Греки слишком умны и осторожны, чтобы разводить огонь, который освещает только их, а всё остальное погружает во мрак. Они определённо подают кому-то в лагере сигнал, но кому и для чего, ведомо пока лишь им самим.

Он остановился и энергично потёр лоб.

– Что нужно предпринять, чтобы помешать им? Поднять тревогу в лагере? А если они именно этого и добиваются? Поставить на ноги людей, посеять в них страх перед ночным нападением и продержав всех в напряжении до самого рассвета, сорвать утренний штурм?

Он вновь зашагал вдоль шатра.

– Вопросы, вопросы и ни малейшего проблеска отгадки. О, если бы Аллах просветлил мой разум!

Он опустился на подушки и устало покачал головой.

– Видно, стар я становлюсь для ратных дел. Если военачальник не в силах разгадать замысел врага, он уже наполовину проиграл сражение.

– Но неужели неверные осмелятся на ночную вылазку? – продолжал размышлять он, нервно теребя пояс своего халата. – Нет, это с их стороны было бы большим безрассудством: они в темноте заплутают, разобьются на небольщие отряды и потеряют много солдат. А если пойдут в наступление с факелами, мы перестреляем их, как зайцев. В любом случае, кроме небольшого переполоха в лагере, им не добиться ничего!

Тут он услышал голос тысяцкого, встревожено зовущего его наружу. Не мешкая ни секунды, паша выскочил из шатра. В объяснениях не было нужды: еще на одной башне, в пятистах ярдах от первой, точно так же плясали языки огня.

– Не к добру это. Ох, не к добру, – бормотал старый воин.

Затем, повернувшись к подчиненному, с яростью обрушился на него.

– Так значит ты, сын свиньи и дохлого мула, говоришь «для обогрева»? Быстрее на коней! Скачите, поднимайте тревогу на всех постах!

Он осекся: со стороны пушечной батареи донёсся пронзительный крик. И тут же, как бы в ответ на него, ярчайшая вспышка озарила правое крыло османского лагеря. На краткий миг столб света вырвал из темноты островерхие шатры и палатки, черные пятна кострищ на земле и лежащие вокруг них фигуры людей. Ещё через мгновение земля покачнулась под ногами и тишина взорвалась чудовищным грохотом. Огненный смерч взлетел под небеса, выплёскивая из себя по сторонам пылающие брызги. Горячий воздушный шквал пронёсся по лагерю, сметая всё на своём пути.

Над равниной зависли вопли перепуганных людей, мечущихся во мраке в поисках спасения. Дико ржали обезумевшие лошади, неуклюже подскакивая на спутанных передних ногах; им вторил оглушительный рёв ослов и верблюдов; покладистые и безразличные до того ко всему окружающему волы оборвали привязи и, надсадно мыча, мчались вдаль, не разбирая дороги, втаптывая в землю всё, что попадалось им под копыта.

Смерть оказалась милостивой к Акбаш-паше: когда под утро тело старого полководца извлекли из под обломков шатра, оказалось, что голова его была размозжена рухнувшим опорным столбом.

Урбан упорно не желал просыпаться. Сонно бормоча, он ворочался с боку на бок, зарывался поглубже в подушку и натягивал на голову меховую доху. Тогда Мартин, один из лучших его подмастерьев, взял со стола кувшин с водой и тоненькой струйкой принялся поливать хозяину темя. Испытанный прием оказал своё действие: выкрикнув проклятие, венгр вскочил на ноги и замахнулся кулаком. Мартин проворно отбежал в сторону.

– Хозяин, ты же сам говорил: «Буди, пока не проснусь», – оправдывался он.

– В следующий раз оторву тебе руки, – пообещал венгр и мутно повёл глазами в поисках одежды.

Пока он натягивал на себя камзол, Мартин поставил на стол блюдо со вчерашней уткой и принялся нарезать хлеб толстыми ломтями.

– Что это? – рявкнул Урбан, тыча пальцем в поникший до самой земли угол шатра. – Так ты, негодяй, следишь за моим имуществом?

Мартин сочувственно присвистнул.

– Хозяин, похоже, спал очень крепко, вот и не знает ничего, – произнёс он, обращаясь к стенам.

Урбан приблизился к столу, оседлал табурет и обхватив руками голову, уставился невидящим взглядом в покрытый бурой корочкой бок утки.

– Что со мной? Как обухом по затылку. Всё так и плывёт перед глазами.

– Не беда, – бодро отвечал подмастерье. – Сегодня у многих будет плыть перед глазами.

– Что ты мелешь?

– Хозяин, ты и впрямь ничегошеньки не слышал? Ну и ну! А ведь шуму было много, очень много!

– Ты перестанешь говорить загадками? Или мне проломить тебе башку, чтобы выжать хоть что-то путное?

– Этой ночью византийцы взорвали пороховые склады. Азиатов погибло…..

Мартин сочно прищелкнул языком.

– …..тьма!

Прошло некоторое время, прежде чем до сознания венгра дошла эта новость.